Текст книги "От убийства до убийства"

– Ты, – сказал он, ткнув пальцем в Виттала.

Он показал мальчику, как крепить пластиковый пакет к концу палки, как поднимать его и надевать на потолочный крюк.

– У меня на это дело каждое утро минут сорок пять уходит, а бывает, и час. Та к что работай без спешки. Ты же хотел работать, так?

И лавочник с обычным для богатого человека многословием прибавил:

– В этом мире кто не работает, тот не ест.

Пока Виттал вешал пакеты на крюки, лавочник велел Кешаве сесть за прилавок, выдал ему шесть листков бумаги с отпечатанными на них портретами киноактрис и шесть коробок благовонных палочек. Мальчику следовало вырезать портреты, укладывать их на коробки, накрывать целлофаном и клейкой лентой прикреплять целлофан к коробке.

– Когда на коробку наклеена красивая девушка, за нее можно взять на десять пайс больше, – пояснил лавочник. – Знаешь, кто это?

Он показал Кешаве картинку, которую только что вырезал сам.

– Известная женщина, снимается в индийских фильмах.

Кешава начал вырезать следующую актрису. Прямо перед ним стояла под прилавком спрятанная туда лавочником бутылка спиртного.

В полдень пришла с едой жена лавочника. Она посмотрела на Виттала, который сразу отвел взгляд в сторону, на Кешаву, глядевшего ей в лицо, и сказала:

– На обоих еды не хватит. Отошли одного к цирюльнику.

И Кешава, следуя указаниям лавочника, которые он запомнил назубок, пошел по незнакомым улицам и пришел в ту часть города, где работал уличный цирюльник. Столик цирюльника стоял у стены, а зеркало висело на гвозде, вбитом между знаком борцов за ограничение рождаемости и плакатом, призывающим всех остерегаться туберкулеза.

Перед зеркалом сидел обернутый в белую простынку клиент, цирюльник брил его. Кешава подождал, когда клиент уйдет.

Цирюльник поскреб затылок, оглядел Кешаву с головы до ног.

– Чем же мне тебя занять, мальчик?

Поначалу он смог придумать только одно: поручил Кешаве держать зеркало перед клиентами, чтобы они, побрившись, могли затем осмотреть себя. Потом велел ему стричь ногти и подрезать мозоли на ступнях бреющихся или стригущихся клиентов. А потом – сметать волосы с тротуара.

– Дай и ему поесть, он хороший мальчик, – сказал цирюльник жене, когда в четыре часа она принесла чай и печенья.

– Это мальчишка лавочника, значит, он и сам прокормиться может. Да к тому же он хойка, ты что же, хочешь, чтобы он ел с нами?

– Он хороший мальчик, пусть поест. Хоть немного.

И только увидев, с какой жадностью набросился Кешава на печенья, цирюльник сообразил, почему лавочник прислал его сюда.

– Боже! Так ты целый день ничего не ел?

Когда на следующее утро Кешава пришел к цирюльнику, тот похлопал его по спине. Он все еще не придумал занятия для Кешавы, однако большой проблемы в этом уже не видел. Так или иначе, нельзя было позволить, чтобы мальчик с таким милым лицом целый день голодал в лавке. И в полдень Кешаву покормили. Жена цирюльника ворчала, однако он вывалил на тарелку мальчика большую порцию рыбы с карри.

– Он старательный, он заслужил.

В этот вечер Кешава обходил с цирюльником дома: они вставали посреди двора и ждали, когда к ним выйдет какой-нибудь клиент. Затем Кешава расставлял деревянный стульчик, цирюльник завязывал на шее клиента белую простынку и спрашивал, как его сегодня подстричь. А покончив со стрижкой, махал простынкой, стряхивая с нее завитки волос, после чего направлялся с Кешавой к следующему дому, высказывая дорогой мнение о последнем клиенте.

– У этого не встает, по обвислым усам видать, – сказал он об одном.

А увидев непонимающий взгляд Кешавы, добавил:

– Похоже, ты об этой стороне жизни пока мало что знаешь, а, мальчик?

И, пожалев о своей болтливости, прошептал:

– Только жене ничего не пересказывай.

Всякий раз, как они переходили улицу, цирюльник хватал мальчика за руку.

– У нас тут dangerous[8]8
  Опасно (англ.).


[Закрыть], – говорил он, произнося ключевое слово по-английски, подрагивающим голосом, словно в иностранном словце уже содержалась целая драма. – В нашем городе на миг зазеваешься, и все – тебя уже нет. Dangerous.

К ночи Кешава вернулся в проулок за рынком. Брат крепко спал, лежа ничком на земле, он так утомился, что даже накрываться ничем не стал. Кешава развернул простыню и накрыл ею Виттала до самого носа.

Поскольку Виттал уже спал, Кешава положил свой матрасик вплотную к братнину, так, чтобы соприкасались их руки. Потом полежал, глядя на звезды, и уснул.

Среди ночи его разбудил страшный шум: трое котят скакали по нему, гоняясь друг за другом. Кешава уже видел утром, как сосед по проулку наливает котятам молоко в миску. Тельца у них были желтые, а зрачки вытянутые, похожие на отметины от когтей.

– Деньги-то приготовили? – спросил сосед, когда Кешава подошел к котятам, чтобы погладить их. И объяснил, что Виттал и Кешава должны заплатить местному «хозяину» – одному из тех, кто собирает на улицах Киттура плату с бездомных в обмен на «защиту» – главным образом, от него самого.

– Но где же он, этот Хозяин? Мы с братом ни разу его здесь не видели.

– Нынче ночью увидишь. Нас уже предупредили. Так что готовь деньги, не то он тебя поколотит.

В следующие несколько недель жизнь Кешава шла словно по накатанной колее. По утрам он работал у цирюльника, а когда работа заканчивалась, оказывался предоставленным самому себе. Он бродил по рынку, до отказа, как ему казалось, забитому сверкавшими на солнце дорогими вещами. Даже кормившиеся отбросами рыночные коровы и те выглядели куда более толстыми, чем коровы его деревни. Он гадал, что может быть в отбросах такого, от чего коровы жиреют? Одна из них, черная, с огромными рогами, расхаживала по рынку, точно волшебное животное, явившееся из какой-то другой земли; в деревне Кешава любил кататься на коровах верхом, ему очень хотелось забраться и на эту, но здесь, в городе, он сделать это не решался. И еще. Ему казалось, что в Киттуре, куда ни глянь, непременно увидишь еду, здесь даже бедняки не голодали. Он своими глазами видел у храма джайнов, как еду целыми половниками накладывают в сложенные чашкой ладони бедняков. Видел лавочника, пытавшегося выспаться посреди рыночного шума, засунув голову в мотоциклетный шлем. Видел лавки, в которых торговали стеклянными браслетами, белыми рубашками и майками, лежавшими в целлофановых пакетах; видел карты Индии с нарисованными на ней штатами.

– Эй! Прочь с дороги, деревенщина!

Он обернулся. Мужчина, правящий буйволом, а буйвол запряжен в телегу, в которой высилась пирамида картонных коробок; интересно, что в них? – погадал мальчик.

Жаль, нет у него велосипеда, он бы гонял взад-вперед по большой дороге и показывал язык вечно осыпавшим его руганью грубиянам, управлявшим воловьими упряжками. Но больше всего ему хотелось стать автобусным кондуктором. Кондукторы высовывались из окон автобусов, крича будущим пассажирам, чтобы те поторапливались, и страшно ругались, когда другой, соперничавший с ихним автобус отъезжал первым; они были облачены в форму цвета хаки, а с шеи у них свисали на красных шнурках черные свистки.

Однажды вечером едва ли не все, кто был на рынке, подняли лица к небу, чтобы понаблюдать за обезьянкой, которая шла над их головами по телефонному проводу. Кешава следил за ней как зачарованный. Красноватая мошонка моталась меж ее ног, огромные красные яйца стукались о провод то с одной, то с другой стороны. Обезьянка перескочила на крышу дома, на стене которого сияло нарисованное синее солнце с расходящимися лучами, и уселась там, безразлично поглядывая на людскую толпу.

И тут в Кешаву врезался, сбив его с ног, моторикша. Еще не успев подняться, он увидел перед собой водителя, гневно оравшего:

– Вставай! Сын лысой женщины! Вставай! Вставай!

Водитель уже занес над головой кулак, и Кешава, прикрыв ладонями лицо, взмолился о пощаде.

– Оставь мальчишку в покое.

Над Кешавой возвышался толстый мужчина в синем саронге, наставивший на водителя трость. Водитель, бормоча что-то, вернулся к своей машине.

Кешаве захотелось вцепиться в руки мужчины в синем саронге, поцеловать их, но тот уже растворился в толпе.

И снова коты разбудили Кешаву посреди ночи. И прежде, чем он успел заснуть, с другого конца проулка донесся громкий свист. «Брат пришел!» – закричал кто-то. За криком последовало шуршание одежды и простыней; вокруг Кешавы поднимались с земли люди. В самом начале проулка стоял, уперев руки в бока, пузатый человек в белой майке и синем саронге. Стоял и ревел:

– Так вы, мои маленькие, мои дорогие коротышки, думали, что, забравшись в эту дыру, сможете не платить вашему бедному, давно осиротевшему Брату, так, что ли?

И толстяк, называвший себя Братом, начал обходить одного за другим ночевавших в проулке людей. Кешава смотрел на него во все глаза: это был его рыночный спаситель. Брат тыкал тростью в каждого из лежавших на земле и спрашивал:

– Сколько времени прошло с тех пор, как ты мне заплатил? А?

Виттал перепугался, однако сосед прошептал ему:

– Не бойся, он только потребует, чтобы ты несколько раз присел и попросил у него прощения, а потом отвяжется. Он же знает, что в этом проулке денег ни у кого нет.

Дойдя до Виттала, толстяк остановился и осмотрел его с головы до ног.

– А вы, сэр, мой махараджа Майсура, могу ли я потревожить вас на секунду, – произнес он. – Ваше имя?

– Виттал, сын цирюльника из деревни Гурупура, сэр.

– Хойка?

– Да, сэр.

– Давно ли ты объявился в этом проулке?

– Четыре месяца назад, – выпалил Виттал, и это была чистая правда.

– И много ли денег я получил от тебя за этот срок?

Виттал молчал.

Толстяк ударил его по лицу, да так, что Виттал отшатнулся, споткнулся о свой матрас и полетел на землю.

– Не бейте его, бейте меня!

Мужчина в синем саронге повернулся к Кешаве.

– Он мой брат, единственный родственник в мире! Побейте меня вместо него. Пожалуйста!

Толстяк опустил трость, вгляделся в мальчика сузившимися глазами.

– Хойка – и такой храбрый? Большая редкость. Если судить по опыту, приобретенному Братом в Киттуре, твоя каста состоит из одних трусов.

Он указал тростью на Кешаву и обратился ко всему проулку сразу:

– Вы все, смотрите, как он заступается за брата. Вах, вах! Отрок, ради тебя я пощажу сегодня шкуру твоего родича.

И он коснулся тростью головы Кешавы.

– Придешь ко мне в четверг. На автобусную станцию. Для такого храбреца, как ты, работа у меня всегда найдется.

Когда на следующее утро Кешава рассказал о выпавшей ему великой удаче цирюльнику, тот ужаснулся.

– А кто же теперь зеркало будет держать? – спросил он.

И схватил мальчика за запястье.

– Эти автобусные люди, они dangerous. Останься со мной, Кешава. Ты можешь спать в моем доме, тогда этот Брат больше не тронет тебя, ты будешь мне как сын.

Но Кешава слишком любил автобусы. И теперь он каждый день приходил на автобусную станцию у Центрального рынка, получал тряпку, ведро с водой и мыл их. Он стал самым усердным из мойщиков. А оказавшись внутри автобуса, садился за руль и изображал водителя: хррр-хррр!

– Хорошего малого мы приобрели, – говорил Брат водителям и кондукторам, а те смеялись и соглашались с ним.

Сидя за рулем и играя в водителя, Кешава орал во все горло и в выражениях не стеснялся, если же кто-то, остановив его, спрашивал: «Как тебя зовут, горлодер?» – он сильно смущался, выкатывал глаза, хлопал себя по макушке и только после этого отвечал:

– Кешава – да, вот именно. Кешава. По-моему, так.

И люди хохотали, говоря:

– Похоже, у этого малого мозга за мозгу зашла.

Одному кондуктору Кешава понравился до того, что он пообещал взять мальчика с собой в рейс, который начинался в четыре пополудни.

– Но всего в один, понимаешь? – строго предупредил он Кешаву. – В пять пятнадцать тебе придется из автобуса выйти.

Впрочем, высадил он Кешаву на станции только в половине одиннадцатого.

– Он приносит удачу, – сказал кондуктор, ероша волосы мальчика. – Мы сегодня все автобусы христиан обогнали, подчистую.

И вскоре все кондукторы стали предлагать ему прокатиться с ними. Брат, а он был человек суеверный, узнав об этом, объявил, что Кешава привез из родной деревни настоящую удачу.

– Такой молодой человек, как ты, такой честолюбивый! – Он пристукнул тростью по заду Кешавы. – Когда-нибудь ты можешь даже кондуктором автобуса стать, горлодер!

– Это правда? – У Кешавы расширились глаза.

Кешава садился в автобусы, когда они с ревом отъезжали от станции в пять вечера, в самый час пик, пропуская вперед 243-й.

И сидел впереди, рядом с водителем, точно группа поддержки, состоящая из одного человека.

– Вы хотите, чтобы он обошел нас? – спрашивал Кешава у водителя. – Чтобы христиане обгоняли автобусы индусов?

Кондуктор протискивался сквозь гущу пассажиров, выдавая билеты, собирая деньги, но не выпуская свистка из зубов.

Автобус набрал скорость, едва не сбив при этом корову. Номер 5 летел по дороге вровень с номером 243, перепугавшийся владелец мотороллера едва успел, спасая свою жизнь, свернуть влево, а затем – пассажиры хором закричали «ура!» – номер 5 обогнал соперника. Автобус индусов победил!

Вечерами Кешава мыл автобусы и пристраивал благовонные палочки к изображениям богов, Ганапати и Кришны, заткнутым шоферами за зеркальца заднего вида.

По воскресеньям, после полудня, он был свободен. И изучал Центральный рынок – от продавцов зелени на одном его конце до продавцов одежды на другом.

Он научился замечать то, что замечали другие. Узнал, какая цена на рубашки правильная, а какая грабительская; узнал, как отличить хорошую досу[9]9
  Доса – лепешка из рисовой или чечевичной муки, в которую заворачивают начинку.


[Закрыть] от плохой. Вообще стал тонким знатоком рынка. И научился сплевывать – не как раньше, просто ради того, чтобы прочистить горло или нос, но с определенной надменностью, со стилем. Когда опять полили дожди и на рынок съехались из деревень новые люди, он посмеивался над ними: «Эх вы, деревенщина!» Он освоился с жизнью рынка и научился пересекать забитую транспортом улицу: просто останавливал машины поднятой рукой и юлил между ними, не обращая внимания на гудки разгневанных водителей.

Если происходил крикетный матч, весь рынок начинал жужжать. Кешава перемещался от лавки к лавке, у каждого лавочника имелся маленький черный транзистор, из которого через потрескивание доносился и голос комментатора. И весь рынок гудел, точно улей, в каждой ячейке которого засел крикетный комментатор.

Ночами люди ели у обочины дороги. Рубили хворост, набивали им печурки и сидели, освещаемые огнем, и вид у всех был изнуренный, мрачный. На плитах булькал овощной суп, иногда жарилась рыба. Кешава оказывал этим людям мелкие услуги – убирал пустые бутылки, подвозил на велосипедах этих людей хлеб, рис, большие куски льда из ближайших лавок, и за это его приглашали к столу.

С Витталом он теперь почти не виделся. Ко времени, когда Кешава возвращался в проулок, брат уже негромко похрапывал, завернувшись в одеяло.

Однажды вечером его ждал сюрприз: цирюльник, предостерегавший Кешаву насчет dangerous людей с автобусной станции, повел его смотреть фильм, крепко держа на всем пути до кинотеатра за руку. Когда же они вышли после фильма на улицу, цирюльник попросил Кешаву подождать, пока он поговорит со знакомым, торговавшим у кинотеатра листьями бетеля. Ожидая его, Кешава услышал барабанный бой, крики, пошел на них и, свернув за угол, увидел у спортивной площадки человека, колотившего в высокий барабан. Рядом с ним стояла металлическая доска, на которой были изображены красками боровшиеся один с другим толстые мужчины в синем исподнем.

На площадку барабанщик Кешаву не пустил. Вход стоит две рупии, сказал он. Кешава вздохнул и направился обратно к кинотеатру, но по дороге увидел мальчишек, перелезавших через забор площадки, и последовал их примеру.

Борцы сражались в яме для прыжков, расположенной в центре площадки, – на одном трусы были серые, а на другом желтые. Рядом с ямой стояли, потряхивая для разминки руками и ногами, шесть или семь других борцов. Кешава никогда еще не видел людей с такими узкими талиями и огромными плечами, от одного только взгляда на которые у него перехватило дух.

– Начинается схватка богатыря Говинда с богатырем Шамшером, – объявил мужчина с мегафоном.

Этим мужчиной был Брат.

Борцы прикоснулись к земле, поднесли пальцы ко лбу, а затем бросились один на другого, точно бараны. Тот, что был в серых трусах, споткнулся, поскользнулся, и тот, что был в желтых, прижал его к земле; потом серый придавил желтого. Так оно и продолжалось некоторое время, пока Брат не растащил их, крича: «Какая схватка!»

Покрытые грязью бойцы отошли в сторону, омылись водой. Под трусами у них оказались, к удивлению Кешавы, еще одни трусы, в которых они и омывались. Один из них вдруг потянулся к другому и схватил за ягодицу. Кешава даже глаза протер, не сразу поверив, что увидел это.

– Следующая пара: богатырь Балрам и богатырь Раджеш, – объявил Брат.

Наполнявшая яму светлая земля уже потемнела в самой середке – там, где происходила основная борьба. Зрители сидели на травянистом откосе над ямой. Брат прогуливался вокруг нее, комментируя происходящее. «Вах, вах!» – восклицал он, когда один борец прижимал к земле другого. Над ямой вилось облако комаров, тоже, наверное, взволнованных состязаниями.

Кешава прошелся вдоль толпы зрителей, увидел пары мальчиков, державшихся за руки, некоторые из мальчиков прижимались щекой к груди друга. Ему стало завидно: ах, если бы и у него был друг, с которым он мог бы держаться за руки.

– Бесплатно пролез? – Это Брат подошел к нему. Он положил ладонь на плечо Кешавы и подмигнул. – Идея не из лучших – денежки-то за билеты мне идут, выходит, ты обжулил меня, негодник!

– Мне пора, – сказал, поеживаясь от стыда, Кешава. – Меня цирюльник ждет.

– К черту цирюльника! – взревел Брат. Он посадил Кешаву рядом с собой и снова принялся комментировать матч через мегафон.

– Я был таким же, как ты, – сказал, прервав комментарий, Брат. – Нищим мальчишкой, с пустыми карманами заявившимся сюда из деревни. И посмотри, чего я добился…

Он широко развел руки в стороны, и Кешава увидел, как они обхватывают борцов, продавцов арахиса, комаров, стоявшего у входа человека с барабаном, – Брат словно правил всем, что было важного в мире.

В ту ночь цирюльник пришел в проулок и обнял Кешаву, который уже укладывался спать.

– Эй! Куда ты исчез после кино? Мы думали, ты совсем пропал.

Он положил ладонь на голову Кешавы, поерошил его волосы.

– Ты мне теперь как сын, Кешава. Я скажу жене, что мы должны взять тебя в дом. Она согласится, и ты придешь ко мне. Это последняя твоя ночь здесь.

Кешава повернулся к брату, который откинул, чтобы послушать их разговор, угол одеяла.

Виттал накрылся с головой и повернулся к ним спиной.

– Делай с ним, что хочешь, – пробормотал он. – Я работаю, у меня своих забот хватает.

Однажды вечером, когда Кешава мыл автобус, чья-то трость пристукнула рядом с ним по земле.

– Горлодер! – Это был Брат, одетый в его обычную белую майку. – Ты нам нужен на митинге.

Автобус номер 5 доставил на Майдан Неру всех мальчишек автобусной станции. Здесь собралась огромная толпа. В землю были врыты колья, с которых свисали маленькие копии флага партии Конгресса.

В самой середке площади соорудили большой помост, над которым висел огромный портрет усатого мужчины в темных очках, воздевшего перед собой руки – так, точно он благословлял все сущее. Под портретом сидели шестеро мужчин в белых одеждах. Седьмой говорил в микрофон:

– Он хойка, но сидит рядом с премьер-министром Радживом Ганди и дает ему советы! И теперь весь мир видит, что хойка заслуживают доверия, что на них можно положиться, какую бы ложь ни распространяли о нас банты и представители других высших каст!

Спустя недолгое время к микрофону вышел и сам Член Парламента – тот, что был изображен на портрете.

И Брат тут же прошипел:

– Кричите!

Мальчики, стоявшие на задах толпы, набрали в грудь воздуху и завопили:

– Да здравствует герой народа хойка!

Они прокричали это шесть раз, и Брат приказал им умолкнуть.

Великий человек выступал целый час:

– У нас будет храм хойка. Что бы ни говорили брамины, чтобы ни говорили богачи, в этом городе будет храм хойка. Со священниками хойка. С богами хойка. И с богинями хойка. С дверьми хойка, с колокольчиками хойка и даже с ковриками у дверей и дверными ручками хойка! А почему? Потому что мы составляем девяносто процентов населения города! У нас есть здесь права!

Брат приказал мальчикам кричать: «Мы девяносто процентов города! Мы девяносто процентов города!» Мальчики заорали, один только Кешава подошел поближе к Брату и прокричал ему в ухо:

– Нас же не девяносто процентов. Это неправда.

– Заткнись и кричи.

По окончании митинга с грузовиков стали раздавать бутылки с вином, и люди побежали, толкаясь, чтобы успеть схватить их.

– Эй, – поманил к себе Кешаву Брат. – Иди сюда, выпей, ты это заслужил.

Брат хлопнул его по спине, другие силой влили в горло Кешавы вино, он закашлялся.

– Наша голосистая звезда!

Когда Кешава вернулся той ночью в проулок, Виттал ожидал его, скрестив на груди руки.

– Ты пьян.

– Ну и что? – Кешава толкнул его в грудь. – Ты мне кто, отец?

Виттал повернулся к игравшему со своими котами соседу и закричал:

– Этот малый потерял в городе все представления о приличиях. Он больше не отличает хорошее от плохого. Он водится с пьяницами и бандитами.

– Предупреждаю тебя, не говори таких слов о Брате, – негромко сказал Кешава.

Однако Виттал не умолкал:

– О чем ты только думаешь, болтаясь по городу в такой поздний час? По-твоему, я не знаю, в какого скота ты обратился?

Он замахнулся на Кешаву кулаком, но младший брат перехватил его руку.

– Не прикасайся ко мне.

И, не совсем понимая, что он делает, Кешава собрал свою постель и пошел по проулку.

– Куда это ты собрался? – крикнул ему вслед Виттал.

– Я ухожу.

– А спать где будешь?

– У Брата.

Он почти уже вышел из проулка, когда услышал, как старший брат окликает его по имени. По щекам Кешавы текли слезы. Одного зова ему было мало; ему хотелось, чтобы Виттал побежал за ним, догнал, обнял, попросил вернуться.

Чья-то рука легла ему на плечо, и сердце Кешавы подпрыгнуло. Однако, обернувшись, он увидел не Виттала, а соседа. Секунду спустя прибежали и коты и с истошным мяуканьем принялись лизать ступни Кешавы.

– Ты же знаешь, Виттал так вовсе не думает! Он волнуется за тебя, вот и все, – ты связался с опасными людьми. Забудь о том, что он сказал, и вернись.

Но Кешава лишь головой покачал.

Было уже десять часов. Кешава пошел в мастерскую, где ремонтировали автобусы. В темноте двое мужчин в масках резали синим огнем металл; пар, искры, запах едкого дыма и громкий шум.

Спустя некоторое время один из мужчин резко дернул рукой вверх, и Кешава, не понимая, что это значит, пошел за автобусы. Там он обнаружил комнату, а в ней, на полу, женщину, которой никогда прежде не видел. Опустившись на корточки, она массировала ступни Брата, сидевшего, по пояс голым, в плетеном кресле.

– Возьмите меня к себе, Брат, мне негде ночевать. Виттал прогнал меня.

– Бедный мальчик! – Брат, не поднявшись из кресла, обратился к женщине, которая занималась его ногами: – Видишь, что происходит в этой стране со структурой семьи? Брат выгоняет брата на улицу!

И он повел Кешаву в соседнее здание, где находилось, как объяснил Брат, принадлежавшее ему общежитие для самых лучших работников автобусной станции. Он открыл дверь, за нею рядами стояли кровати, и в каждой лежало по мальчику. Брат сорвал с одного из них одеяло. Мальчик спал, подложив под голову руки.

Брат пинком разбудил его:

– Вставай и убирайся из этого дома.

Мальчик, не протестуя, начал торопливо собирать вещи, а затем отошел в угол и присел там на корточки, – он совершенно смешался и не знал, куда идти.

– Пошел вон! Ты уже три недели на работе не появлялся! – закричал Брат.

Кешаве было жалко скорчившегося в углу мальчика, ему хотелось крикнуть: «Нет, не прогоняйте его, Брат!» Однако Кешава понимал: сегодня на кровати будет спать либо он, либо этот бедняга.

И через несколько секунд мальчика в углу уже не было.

Между двумя потолочными балками была протянута длинная бельевая веревка, с нее свисали, перекрываясь, белые саронги живших здесь мальчиков, словно толпа жмущихся друг к другу привидений. Стены комнаты были заклеены плакатами с портретами киноактрис и с восседающим на павлине богом Айяппой.

Все мальчики повскакивали и, разглядывая Кешаву, принялись отпускать шуточки на его счет. Он же, не обращая на них никакого внимания, доставал из мешка свои вещи: запасную рубашку, ополовиненный пузырек с маслом для волос, немного скотча и шесть портретов киноактрис, которые он стянул из лавки своего родственника. Портреты Кешава прикрепил над кроватью скотчем.

Один из мальчиков подошел поближе, за ним потянулись и другие.

– Ты имена-то этих бомбейских курочек знаешь? Назови их.

– Вот эта – Хема Малини, – сказал Кешава. – А это Рекха, жена Амитабха Баччана.

Мальчики захихикали:

– Нет, парень, не жена. Она его любовница. Он каждое воскресенье вставляет ей в своем бомбейском доме.

Эти слова так рассердили Кешаву, что он вскочил и закричал нечто бессвязное. А после целый час пролежал на кровати ничком.

– Экий он смурной. Как женщина, чувствительный и смурной.

Кешава накрыл голову подушкой и стал думать о Виттале – где тот сейчас, почему не спит с ним рядом. И заплакал в подушку.

К нему подошел один из мальчиков.

– Ты хойка? – спросил он.

Кешава кивнул.

– Я тоже, – сказал мальчик. – А все остальные – банты. Они на нас сверху вниз смотрят. Нам с тобой нужно держаться друг за друга.

И он перешел на шепот:

– Я должен тебя предупредить. По ночам один из них ходит тут, хватает ребят за письки.

Кешава вытаращил глаза:

– Это который?

Ночь он провел без сна и, если кто-нибудь приближался к его кровати, тут же садился. И только утром, увидев, как чистившие зубы мальчики истерически хихикают, понял, что его разыграли.

А через неделю ему уже казалось, что он всегда жил в этом общежитии.

Несколько недель спустя к нему подошел Брат.

– Сегодня твой большой день, Кешава, – сказал он. – Вчера ночью одного из кондукторов убили в драке у винной лавки.

Он взял Кешаву за руку и поднял ее вверх, как будто тот победил в борцовском состязании:

– Первый хойка, ставший кондуктором в нашей компании! Гордость его народа!

Так Кешава стал кондуктором одного из двадцати шести автобусов, ходивших по пятому маршруту. Он получил новенькую форму цвета хаки, черный свисток на красном шнурке и книжечку билетов – бордовых, зеленых и серых – с напечатанным на каждом номером 5.

На ходу он, держась рукой за металлическую стойку, свешивался из автобуса наружу, а в зубах сжимал свисток, с помощью которого подавал сигналы водителю: свистнет раз – останавливайся, два раза – не останавливайся. На остановках Кешава спрыгивал на дорогу и кричал пассажирам: «Залезайте, залезайте!» А как только автобус трогался с места, заскакивал на спускавшиеся от двери железные ступеньки, хватался за стойку и снова свешивался наружу. Время от времени он, вопя и толкаясь, протискивался сквозь гущу набившихся в автобус пассажиров, собирал деньги и раздавал билеты. Необходимости в них не было – каждого пассажира Кешава уже знал в лицо, – однако традиция требовала раздачи билетов, и он отрывал их и вручал пассажирам, а если какой-нибудь пассажир оказывался слишком далеко от него, передавал через других.

По вечерам вокруг него собирались на автобусной станции мальчики-мойщики, завидовавшие его стремительной карьере.

– Закрепите ее! – иногда кричал он, указывая на стойку, за которую держался в автобусе. – Целый день сегодня лязгала, совсем разболталась.

Закрепив стойку, мальчики рассаживались вокруг Кешавы на корточках и смотрели на него снизу вверх, как на звезду, и он говорил:

– Это работа нешуточная. Конечно, в автобус и девушки, бывает, садятся, но приставать к ним нельзя: я все-таки кондуктор. А тут еще вечные волнения из-за христианских ублюдков – вдруг они перегонят нас и захапают всех пассажиров. Нет, сэр, на этой работе нам шутки шутить не приходится.

Когда пошли дожди, он опустил на окна кожаные шторки, чтобы пассажиры не промокали, однако вода все равно просачивалась внутрь, и автобус отсыревал. Ветровое стекло мутнело, серебристые пятна воды липли к нему, точно шарики ртути, наружный мир становился размытым, и Кешава выставлялся, держась за стойку, под дождь, дабы убедиться, что водитель не сбился с маршрута.

Как-то вечером, когда он лежал в общежитии на кровати, суша волосы полотенцем одного из мальчиков (другой в это время массировал ему ступни – таковы были новые привилегии Кешавы), в спальню зашел, катя старый ржавый велосипед, Брат.

– Ты у нас теперь важная персона, – сказал он, – нечего тебе по городу пешком таскаться. Мои кондуктора должны передвигаться с удобством.

Кешава поставил велосипед у своей кровати и проспал ночь рядом с ним, к большой потехе прочих мальчиков.

А еще как-то вечером он увидел на автобусной станции калеку, тот сидел с чашкой чая, скрестив ноги так, точно хотел показать всем свой деревянный протез.

Один из мальчиков хмыкнул:

– Узнаешь своего благодетеля?

– Ты о чем?

Мальчик ответил:

– Это на его велосипеде ты теперь ездишь!

А затем объяснил, что калека был когда-то кондуктором, таким же, как Кешава, но выпал из автобуса, и нога его попала под ехавший мимо грузовик, и ее пришлось отрезать.

– Благодаря этому у тебя теперь есть велосипед!

Он загоготал и хлопнул Кешаву по спине.

Калека неторопливо пил чай, внимательно вглядываясь в содержимое чашки, точно в единственное удовольствие, какое осталось в его жизни.

Если Кешава не работал на маршруте, Брат посылал его доставлять на велосипеде разные разности; однажды ему пришлось привязать к багажнику большой кусок льда и отвезти его в дом Мабрура Инженера, самого богатого в городе человека, у которого вышел в тот день весь запас льда для виски. Зато вечерами Кешава был свободен, и ему дозволялось кататься на велосипеде для собственного удовольствия. Обычно он летел на полной скорости по главной улице, вытянувшейся вдоль Центрального рынка, по обе ее стороны горели в лавках керосиновые лампы, свет и краски рынка приводили Кешаву в такое возбуждение, что он снимал с руля руки и радостно гикал, тормозя, лишь когда возникала опасность врезаться в моторикшу.

Вроде бы все у него складывалось удачно, и тем не менее в одно из утр соседи по спальне обнаружили, что он лежит на кровати, вглядывается в фотографии киноактрис и вставать ни в какую не хочет.

– Опять кукситься начал, – говорили соседи. – Эй, взял бы да подрочил, враз полегчает.

На следующее утро он пошел к цирюльнику. Старика дома не было. Жена цирюльника сидела, расчесывая волосы, на рабочем стульчике мужа.