Текст книги "От убийства до убийства"

– Не пересдал? – Он выговорил это слово так, точно не понимал его смысла. – Я начал работать, – сказал он, потому что не знал, как ответить на ее вопрос. – Проработал шесть лет. А потом полили такие дожди, что на полях ничего не выросло. Тут мы узнали, что на стройке – я говорю о строительстве собора, мадам, – есть работа для христиан, и целой компанией поехали туда из деревни. Там я работал плотником, мадам. Когда же мне было учиться?

– А почему вы со стройки ушли?

– Спина подвела, – ответил он.

– Зачем же тогда вы подрядились работать в моем саду? – спросила она. – Разве это не вредно для вашей спины? Еще станете говорить потом, что надорвали у меня спину, что это я во всем виновата.

– Спина у меня хорошая, мадам. Крепкая спина. Вы же видите, как я гну ее целый день на работе.

– Тогда почему вы говорите, что вас подвела спина? – спросила она. Джордж не ответил, и миссис Гомец покачала головой: – Нет, вас, деревенских, совершенно невозможно понять!

На следующий день он ожидал ее появления. И когда она, приняв душ, вышла в сад, вытирая мокрые волосы полотенцем, Джордж подошел к ней и сказал:

– Он ударил меня, мадам. А я в ответ ударил его.

– О чем это вы, Джордж? Кто вас ударил?

Джордж рассказал ей, как подрался с десятником. Целую пантомиму разыграл, изображая обмен оплеухами, стараясь показать, как быстро все происходило, как инстинктивно.

– Он сказал, что я строю глазки его жене, мадам. А это было неправдой. В нашей семье бесчестных людей нет, мадам. Как-то раз, в деревне, мы перепахивали поле, мадам, – продолжал он, – и нашли медные монеты. Времен султана Типу. Им было больше ста лет. У меня забрали эти монеты, чтобы их переплавить. Я очень хотел сохранить их, но отдал мистеру Коэлхо, владельцу земли. Я честный человек. Я не краду, не заглядываюсь на чужих женщин. Это правда. Съездите в деревню, спросите у мистера Коэлхо. Он так вам и скажет.

Слушая его, она улыбалась. Манера Джорджа отстаивать свое доброе имя была, как и у всех крестьян, наивной, несколько бестолковой и очень трогательной.

– Я вам верю, – сказала она и ушла в дом, не прикрыв за собой дверь. Джордж заглянул в нее и увидел часы, красные ковры, деревянные медальоны на стенах, растения в горшках, вещицы из бронзы и серебра. Но тут дверь закрылась.

В этот день она сама вынесла ему чай. Поставила стакан на порог. Джордж прискоком, склонив голову, поднялся по ступеням, взял стакан и так же быстро спустился с крыльца.

– Ах, мадам, у таких, как вы, есть все, а у таких, как мы, ничего. Разве это справедливо? – сказал он, потягивая чай.

Миссис Гомец издала короткий смешок. Подобной прямоты она от бедняка не ожидала; очаровательно.

– Это просто несправедливо, мадам, – продолжал он. – У вас даже стиральная машина есть, которой вы не пользуетесь. Вот сколько у вас всего.

– Вы просите прибавки? – изогнув брови, спросила она.

– Нет, мадам, с какой стати? Вы очень хорошо платите. Я никогда не хожу вокруг да около, – пояснил он. – Если бы я захотел прибавки, то так и сказал бы.

– У меня имеются свои проблемы, Джордж, просто вы о них ничего не знаете. У меня тоже есть проблемы.

Она улыбнулась и скрылась в доме. Он постоял у крыльца, попусту ожидая объяснений.

Немного погодя хлынул дождь. Иностранка, преподавательница йоги, пришла, прикрываясь от ливня зонтом; он выбежал к калитке, чтобы впустить ее, а потом устроился в гараже, слушая звуки глубокого дыхания, доносившиеся из спальни мадам. Когда урок йоги закончился, дождь прекратился тоже, и сад заискрился под солнцем. На двух женщин солнце, похоже, подействовало возбуждающе – как и ухоженность сада. Миссис Гомец разговаривала с иностранкой, упершись ладонью в бедро; Джордж отметил, что, в отличие от европейки, его хозяйка сохранила девичью фигуру. Наверное, потому, решил он, что она не рожала.

Около половины седьмого в спальне зажегся свет, затем послышался плеск воды. Хозяйка принимала ванну. Собственно говоря, она делала это каждый вечер. Нужды в таком купании не было, поскольку утром она мылась под душем, да и вообще пахло от нее только чудесными духами, и все же она купалась дважды в день – и, конечно, в горячей воде, покрывая все тело мыльной пеной, чтобы оно отдохнуло. Миссис Гомец была из тех женщин, которые делают что-то лишь одного удовольствия ради.

В воскресенье Джордж поднялся на холм, чтобы отстоять в соборе мессу, а когда вернулся, кондиционер так и продолжал урчать. «Стало быть, в церковь она не ходит», – подумал он.

Каждую среду, после полудня, к дому подъезжал мотоцикл «Ямаха», принадлежавший «Идеальной разъездной библиотеке»; мотоциклист, он же библиотекарь, нажимал на кнопку дверного звонка, отвязывал от заднего сиденья железный ящик с книгами и переносил его на багажник машины, чтобы миссис Гомец могла просмотреть их. Порывшись в книгах, она выбирала парочку. В этот раз, после того как она сделала выбор, расплатилась и скрылась в доме, Джордж подошел к библиотекарю-мотоциклисту, привязывавшему ящик к заднему сиденью «Ямахи», и похлопал его по плечу.

– Какие книги читает мадам?

– Романы. – Библиотекарь-мотоциклист прервал работу и подмигнул Джорджу: – Неприличные романы. Я каждый день вижу десятки таких, как она, – женщин, у которых мужья уехали за границу.

Он согнул средний палец и повертел им в воздухе.

– У них все еще чешется, сам понимаешь… Вот им и приходится читать английские романы, чтобы полегчало.

Джордж ухмыльнулся. Впрочем, когда «Ямаха» сделала, подняв пыль, круг по двору и выехала на улицу, он подбежал к калитке и крикнул:

– Не смей так говорить о мадам, негодяй!

В эту ночь ему не спалось, и он тихо, без шума бродил по заднему двору. Думал. Когда Джордж оглядывался на свою жизнь, ему представлялось, что она состояла из того, что не сказало ему «да», и того, чему сам он не смог сказать «нет». Переходной экзамен не сказал ему «да», а он не сумел сказать «нет» своей сестре. Он и вообразить не мог, к примеру, что предоставит сестру ее собственной участи, а сам вернется в школу и попытается снова сдать экзамен.

Он вышел на улочку, поднялся к главной дороге. На фоне синего неба приморской ночи проступал силуэт недостроенного кафедрального собора. Закурив биди, Джордж несколько раз обошел по кругу заваленную всяким хламом строительную площадку, по-новому вглядываясь в привычные вещи.

На следующий день он, дождавшись появления хозяйки, объявил:

– Я бросил пить, мадам. Принял вчера ночью решение – больше ни одной бутылки арака.

Ему хотелось, чтобы она поняла: теперь у него достаточно сил, чтобы жить так, как он считает правильным. Вечером, когда он работал в саду, подрезал розовые кусты, появился Мэттью – открыл калитку, злобно глянул на Джорджа и ушел на задний двор, в свое жилье.

Полчаса спустя миссис Гомец собралась в клуб, на собрание женщин из «Общества Львиц», но Мэттью из своего сарая так и не вышел – даже после того, как она позвала его, повернувшись лицом к заднему двору, шесть раз.

– Позвольте мне отвезти вас, мадам, – сказал Джордж.

Она неуверенно взглянула на него:

– А водить-то вы умеете?

– Когда человек растет в бедности, мадам, ему приходится научиться всему, от работы на земле до вождения автомобиля. Почему бы вам не сесть в машину и не посмотреть, хорошо ли я вожу?

– У вас и права есть? Вы не разобьете машину?

– Мадам, – ответил он, – я никогда не сделал бы ничего, что могло бы подвергнуть вас хотя бы малейшей опасности.

И, помолчав, добавил:

– Я готов отдать за вас жизнь.

Миссис Гомец улыбнулась, но затем поняла, что он говорит серьезно, и улыбаться перестала. Она села в машину, Джордж включил двигатель – и обратился в ее шофера.

– Вы хорошо водите, Джордж. Может быть, поселитесь у меня, станете моим постоянным водителем? – спросила она под конец поездки.

– Для вас я готов на все, мадам.

В тот же вечер Мэттью уволили. Кухарка, придя к Джорджу, сказала:

– Никогда я его не любила. А вот тому, что ты остаешься у нас, рада.

Джордж склонился перед ней.

– Вы мне все равно что старшая сестра, – сказал он и порадовался ее счастливой улыбке.

По утрам он чистил и мыл машину, а потом сидел, перекрестив ноги и весело напевая, на скамеечке Мэттью, ждал, когда мадам прикажет отвезти ее куда-нибудь. А доставив ее на очередное собрание «Общества Львиц», сидел в припаркованной у клубного флагштока машине, наблюдал за проезжавшими мимо и огибавшими городскую библиотеку автобусами. Теперь он смотрел и на них, и на библиотеку совсем иначе: не как случайно забредший сюда работяга, которому приходится лезть в сточные канавы и выгребать из них грязь, но как человек, у которого имеются в жизни свои интересы. Как-то раз он отвез мадам к морю. Она спустилась к воде, посидела у скал, вглядываясь в серебристые волны, а он, оставшись в машине, вглядывался в миссис Гомец.

Когда она только еще выходила из машины, Джордж кашлянул.

– Что такое, Джордж?

– Моя сестра, Мария.

Мадам смотрела на него с поощрительной улыбкой.

– Она умеет готовить, мадам. Девушка она чистая, трудолюбивая и хорошая христианка.

– У меня уже есть кухарка, Джордж.

– Она плохо готовит, мадам. И стара к тому же. Вы могли бы прогнать ее и взять из деревни мою сестру.

Лицо миссис Гомец посуровело.

– Думаете, я не понимаю, на что вы нацелились? Хотите прибрать к рукам все мое хозяйство! Сначала избавились от моего водителя, а теперь и кухарку норовите устранить!

Она вышла из машины и хлопнула дверцей. Джордж улыбнулся: его это не испугало. Он посеял в уме миссис Гомец семя, и скоро оно даст росток. Джордж уже знал, как устроена голова этой женщины.

Когда наступило лето, а с ним и всегдашняя нехватка воды, Джордж доказал миссис Гомец свою незаменимость. Он поднимался на верхушку холма, ждал, когда покажется автоцистерна с водой, наполнял ведра и относил их в дом, где переливал воду в бачок унитаза и умывальники, чтобы хозяйке не приходилось, как всем ее соседям, унижаться, экономя воду в уборной. А едва прослышав о том, что Городской совет собирается на недолгое время пустить воду (это делалось каждые два-три дня, но только на полчаса), он бежал к дому, крича: «Мадам! Мадам!»

Миссис Гомец дала ему ключ от задней двери, чтобы он мог входить в дом всякий раз, как услышит, что скоро пойдет вода, и наполнять бадьи и ведра.

Благодаря его стараниям мадам по-прежнему принимала ванну дважды в день – в то время как большинству окрестных жителей удавалось помыться лишь раз в два дня.

– Как это нелепо, – сказала она однажды вечером, выйдя из задней двери и с силой протирая белым полотенцем мокрые, спадавшие ей на плечи волосы. – Мы живем в стране, где льют такие дожди, а воды нам все равно не хватает. Когда же в Индии хоть что-нибудь изменится?

Он улыбнулся, отводя взгляд от ее тела и мокрых волос.

– Ваше жалованье будет увеличено, Джордж, – сказала она и вернулась в дом, плотно закрыв за собой дверь.

А несколько дней спустя последовала и еще одна хорошая новость. Джордж увидел, как старуха-кухарка покидает дом, неся под мышкой сумку с вещами. Когда пути их пересеклись, она бросила на него ненавидящий взгляд и прошипела:

– Я знаю, что ты задумал с ней сделать! Я сказала ей, что ты погубишь ее доброе имя и репутацию! Но ты околдовал ее!

Через неделю после того, как в доме 10А появилась Мария, миссис Гомец подошла к возившемуся с мотором машины Джорджу.

– Ваша сестра великолепно готовит креветки под карри.

– Все члены нашей семьи люди трудолюбивые, мадам, – сказал он и так взволновался, что чересчур порывисто вскинул голову и ударился о капот. Удар оказался болезненным, однако миссис Гомец расхохоталась – этим ее резким, пронзительным, животным хохотом, – и Джордж тоже старательно засмеялся, потирая красную шишку на затылке.

Мария была девушкой миниатюрной и пугливой, она приехала в город с двумя сумками, без единого английского слова за душой и без какого-либо знания жизни – той жизни, что течет за пределами деревни. Миссис Гомец она понравилась настолько, что Мария получила от хозяйки разрешение ночевать на кухне.

– О чем они разговаривают в доме – мадам и ее подруга-иностранка? – спросил Джордж у сестры, когда она принесла в его комнатку ужин.

– Я не знаю, – ответила Мария, накладывая на его тарелку рыбу под карри.

– Как это ты не знаешь?

– Я не прислушивалась, – ответила она тоненьким от всегдашнего страха перед братом голосом.

– Так прислушивайся! Мало просто торчать в доме и кланяться точно кукла: «Да, мадам», «Нет, мадам»! Будь побойчее! И держи ухо востро!

В одно из воскресений он сводил Марию в кафедральный собор, на мессу. Все работы на стройке приостановили, чтобы люди могли войти в храм, но, оказавшись возле него, Джордж понял, что под вечер их возобновят, к этому все было готово.

– А почему мадам на мессу не пошла? Разве она не христианка? – спросила Мария, когда они выходили из собора.

Он тяжело вздохнул:

– Богатые что хотят, то и воротят. Не наше это дело – лезть к ним с вопросами.

Вскоре Джордж заметил, что время от времени миссис Гомец беседует с Марией. Женщиной она была открытой, великодушной, различий между богатыми и бедными не делала и потому стала для Марии не просто хозяйкой, но доброй подругой. Именно на это он и рассчитывал.

Распивочную он больше не посещал, проводя вечера в прогулках, сидении у радиоприемника или размышлениях. Он думал: на следующий год Марию можно будет выдать замуж. Положение она теперь занимает завидное – кухарка в доме богатой женщины. Мужчины их деревни в очередь к ней выстроятся.

А после, прикидывал Джордж, можно будет жениться и ему, он слишком долго откладывал это – из горечи, бедности и стыда. Да, пора уже завести жену и детей. И все-таки его грызли порожденные знакомством с этой богатой женщиной сожаления: ведь он мог бы распорядиться своей жизнью и получше.

– Вам повезло, Джордж, – сказала ему однажды вечером миссис Гомец, наблюдавшая за тем, как он протирает машину влажной тряпкой. – У вас чудесная сестра.

– Спасибо, мадам.

– Почему бы вам не покатать Марию по городу? Ведь она так еще и не видела Киттура, верно?

Он решил, что ему представилась хорошая возможность проявить инициативу.

– А может быть, прокатимся втроем, мадам?

Они поехали на берег моря. Миссис Гомец с Марией погуляли по песку пляжа. Джордж наблюдал за ними издали. К их возвращению он успел купить для Марии пакетик горячих земляных орехов.

– А меня не угостите? – спросила миссис Гомец.

Джордж поспешил высыпать орешки себе на ладонь и пересыпать их в ладонь миссис Гомец – вот так он впервые и коснулся ее.

В Валенсии снова пошли дожди, и Джордж сообразил, что провел в доме миссис Гомец почти год. В один из дождливых дней пришел, чтобы обработать задний двор, новый человек-москит. Миссис Гомец смотрела, как Джордж обходит с ним сточные и оросительные канавы, приглядывая за тем, чтобы человек-москит опрыскал все, что положено, ничего не пропустив.

В тот вечер она зазвала Джорджа в дом и сказала:

– Вам следует проделать это самому, Джордж. Прошу вас, опрыскайте сточную канаву – как в прошлом году.

Произнесла она это ласково, тем самым тоном, который обычно внушал ему желание передвигать ради нее горы, однако на сей раз он насупился. То, что мадам и теперь просит его исполнять такую работу, обидело Джорджа.

– А почему бы и нет? – сердито повысив голос, осведомилась она. И почти провизжала: – Вы мой работник! Вот и делайте, что вам велят!

С минуту они молча смотрели друг на дружку, а затем Джордж, ворча и вполголоса кляня ее, покинул дом. Какое-то время он бесцельно блуждал по улицам и наконец решил навестить кафедральный собор, посмотреть, что поделывают его друзья.

Собор больших изменений не претерпел. Строительство, сказали Джорджу, опять прервано – на этот раз из-за смерти настоятеля. Но скоро оно возобновится.

Друзей Джорджа на стройке почти не осталось: работы не было, вот они и уехали в деревню. Один лишь Гуру так и торчал здесь.

– Раз уж ты пришел, может, мы… – И Гуру, откинув назад голову, вылил в рот содержимое воображаемой бутылки.

Они отправились в распивочную и основательно накачались араком, совсем как в прежние времена.

– Ну, и как тебе живется у твоей принцессы? – спросил Гуру.

– А, все они, богачи, на одну колодку, – с горечью ответил Джордж. – Мы для них все равно что мусор. Богатая женщина не считает бедняка мужчиной. Только слугой.

Джордж вспомнил прежние беспечные денечки – время, когда он еще не связался ни с мадам, ни с ее домом, – и пожалел об утраченной свободе. Из распивочной он ушел рано, перед самой полуночью, сказав, что его ждет кое-какая работа по дому. На обратном пути он пьяно пошатывался и во все горло пел на конкани, однако под беззаботным ритмом услышанной им в кино песенки уже проступали совсем иные пульсации.

По мере приближения к знакомым воротам он пел все тише, а там голос замер совсем, и внезапно Джордж заметил, что передвигается с какой-то преувеличенной вороватостью. «С чего бы это?» – подумал он и вдруг испугался сам себя.

Неслышно сдвинув щеколду калитки, он направился к задней двери дома. Некоторое время простоял у нее, держа в руке ключ, потом наклонился, прищурился, чтобы получше разглядеть замочную скважину, и вставил в нее ключ. Бесшумно и осторожно отперев дверь, он вошел в дом. Где-то в темноте стояла подобием ночного сторожа тяжелая стиральная машина. Издалека тянуло просачивавшимся в щель под закрытой дверью спальни прохладным воздухом.

Дышал Джордж медленно. И думал, неуверенно продвигаясь вперед, только об одном: как бы не зацепить стиральную машину.

– Господи! – вскрикнул он шепотом, все-таки врезавшись в нее коленом, да так, что проклятая дрянь задребезжала.

– Господи, – повторил он, сообразив с тусклым отчаянием, что произнес это слово слишком громко.

Послышались шаги, дверь распахнулась, перед ним предстала женщина с длинными распущенными волосами.

От прохладного кондиционированного воздуха тело Джорджа затрепетало. Женщина закинула на плечо край сари.

– Джордж?

– Да.

– Что вам нужно?

Он молчал. Ответ на этот вопрос был сразу и расплывчатым, и весьма содержательным, наполовину темным, но совершенно явственным, как сама женщина. Джордж почти знал, что он хочет сказать, она не говорила ничего. Не кричала, не звала на помощь. Возможно, и ей хотелось того же. Он сознавал, что сейчас довольно будет только сказать об этом или всего лишь шагнуть к ней. Просто сделать хоть что-то. И это произойдет.

– Убирайтесь, – сказала она.

Он прождал слишком долго.

– Мадам, я…

– Убирайтесь.

Теперь уже слишком поздно; он развернулся и быстро покинул дом.

А когда задняя дверь захлопнулась за ним, ощутил себя круглым дураком и ударил по ней с такой силой, что зашиб кулак.

– Позвольте мне все объяснить, мадам!

Джордж лупил по двери сильнее и сильнее.

Мадам неправильно поняла его – совершенно неправильно!

– Перестань, – услышал он. Из окна на него со страхом смотрела Мария. – Перестань сейчас же.

Именно в этот миг на Джорджа обрушилась огромность того, что он натворил. До него дошло, что за происходящим могут наблюдать соседи. Репутация мадам в опасности.

Он дотащился до строительной площадки и повалился спать. А на следующий день обнаружил, что лежит, как многие месяцы назад, на верхушке сложенной из дробленого гранита пирамиды.

Он медленно поплелся назад. У калитки его ждала Мария.

– Мадам, – позвала она, отойдя к дому.

Во дворе появилась, держа в руке заложенный пальцем роман, миссис Гомец.

– Ступайте на кухню, Мария, – приказала она, когда Джордж вошел в сад.

Его это обрадовало: значит, она хочет оградить Марию от того, что сейчас произойдет. Он преисполнился благодарности к ней – за деликатность. Она не такая, как другие богачи, она особенная. Она может и помиловать его.

Джордж положил на землю ключ от задней двери.

– Это ни к чему, – сказала миссис Гомец.

Она была холодна и спокойна. И Джордж понял: расстояние между ними возросло и каждую секунду, какую он проводит, стоя перед ней, его относит от миссис Гомец все дальше и дальше. Как далеко его отнесет, понять было нельзя, казалось, он уже оказался в такой дали, что едва слышит ее. Голос миссис Гомец был отчужденным, негромким, холодным. И по какой-то причине Джорджу никак не удавалось оторвать взгляд от обложки ее романа: мужчина за рулем красной машины, в которой сидят две девушки в бикини.

– Я не сержусь на вас, – сказала она. – Мне следовало вести себя с большей осторожностью. Я совершила ошибку.

– Я оставлю ключ здесь, мадам, – сказал Джордж.

– Это уже несущественно, – ответила она. – Сегодня вечером поставят новый замок.

– Могу я побыть у вас, пока вы не подыщете мне замену? – пролепетал он. – Вы же не справитесь с садом. Да и без водителя вам не обойтись.

– Как-нибудь обойдусь, – сказала она.

До этой минуты он думал только о ней – о ее репутации у соседей, о ее душевном покое, о том, что она, должно быть, чувствует себя преданной, – но теперь понял: миссис Гомец была не из тех, кто без чужого присмотра и дня прожить не сможет.

Ему захотелось сказать ей все это, излить душу, однако первой заговорила она:

– Марии тоже придется уйти.

Джордж, приоткрыв рот, тупо уставился на нее.

– Но где же она будет спать этой ночью? – спросил он тонким, отчаянным голосом. – Переехав к вам, она оставила все, что у нее было, в деревне, мадам.

– Полагаю, она сможет поспать в церкви, – спокойно ответила миссис Гомец. – Мне говорили, что на ночь туда пускают людей.

– Мадам. – Он сложил перед собой ладони. – Мадам, вы же христианка, как мы, во имя милосердия Христова молю вас, пожалуйста, пусть Марии не коснется все, что…

Она захлопнула дверь, и Джордж услышал, как в замке поворачивается ключ – раз, другой.

Он ждал сестру вверху улочки, у дороги, вглядываясь в недостроенный собор.