Текст книги "Пасха без креста, или Еще раз об экуменизме"

А сегодня слова «догмат», «догматическое богословие» для некоторых стали чуть ли не ругательными, как будто догмат – враг жизни. Но отсутствие догмата – открытая всем заблуждениям дверь. Адогматизм отучает христиан мыслить, отличать истинное учение от ложного. Догмат или ересь – это свет или тьма, добро или зло, любовь или ненависть, жизнь или смерть. Приятие догматов есть единственное условие познания истины и освобождения человека от всякой лжи и от исполнения дел «отца лжи». Ревность без истинного, благодатного знания догмата может стать фанатизмом, точно так же знание без ревности может оставаться мертвым, не ведущим ко спасению.

Церковное христианство стоит за догматы, но тем не менее проявляет терпимость к заблудшим. По словам святителя Феофана Затворни-ка, «истинная веротерпимость искренне любит и благоговейно чтит единую веру свою (то есть веру православную), ревнует о чистоте и о славе ее, радуется возвышению ее, но при этом дает место близ нее и другим верам не потому, что считает их равночестными и спасительными, а по снисхождению к немощам заблуждающихся. Она не теснит, не гонит, не преследует; но вместе не упускает случая с любовью указывать заблуждение и предлагать свободному убеждению и совести выбор лучшего»[5]5
  Святитель Феофан Затворник. Слова на Господские и Богородичные дни.


[Закрыть].

Догмат осуществляет строгий суд над теми христианскими обществами, которые игнори-руют долгую историю Церкви и начинают строить заново свое собственное «христианство». В догматическом богословии выражена сущность христианской веры, богооткровенное знание, проповеданное в Евангелии, возвещенное апостолами, раскрытое и пронесенное через века Отцами Церкви, утвержденное в опыте жизни и смерти величайших Святых. И потому догмат – это меч херувимский, ниспадающий между Духом, который есть истина (1 Ин. 5, 6) м духом заблуждения (1 Ин. 4, 6), то есть между Христом и антихристом, между христианином и миром. Догматы правой веры являются описанием условий возможности нашего спасения! Может ли наступить эпоха, в которую догматические разногласия между богооткровенным преданием и ересями стали бы неактуальными? Индифферентизм в вопросах веры есть язва рода человеческого. Святитель Феофан говорит: «Если одна только вера ведет ко спасению; так что все иноверия не спасают, а влекут за собою пагубу, то кто удерживает в них, не губит ли всех, кого удерживает? Когда свирепствует мор и искусный врач изобретает единственное врачевство, то всякий, кто уверяет: «ничего, и то лекарство хорошо», губит всех, кои его послушают. Таков индифферентизм: он расслабляет и убивает дух. Содержащий его, почти то же, что безбожник, ибо явно, что для него вера – есть стороннее дело, что он содержит ее по обычаю, в подражание другим или, еще хуже, будто какое-либо средство политическое. Все сии укоры падают и на того, кто говорит: все равно, лишь бы была христианская вера, а то какая-нибудь. Откуда эта мысль? Апостолы с такой ревностью заботились о единомыслии, так деятельно старались восстановить его, когда оно как-нибудь нарушалось, так строго вооружались против разномыслящих, что определяли им отлучение, а ныне вошло в обычай говорить: все равно, лишь бы христианская, хотя бы то была и ересь? Как же Господь говорил: Аще Церковь преслушает, буди тебе, яко мытарь и язычник (Мф. 18, 17)? И потом, как же Церковь во все свое продолжение так сильно ратовала и вооружалась против всех разномыслящих? Будто все сие так?»[6]6
  Святитель Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения. Т. 2. Москва. 1994. С. 360–361. См. также статью протоиерея Александра Шаргунова «Меч Херувимский», «Троицкое Слово», 1990.


[Закрыть]

Важно обратить внимание на то, как экуменизм, разрушая «стены разделения», то есть – систему догматов, пользуется совершенно жульническими методами: всячески размываются, подменяются, тасуются, переворачиваются религиозные понятия, термины, значение приводимых цитат. Из, казалось бы, тех же святых и дорогих нашему сердцу слов складывается какое-то совершенно неслыханное учение! Так западные богословы выдвигают на передний план «милосердного ближнего», а не «милосердного Бога». Смещение акцента в догмате неизбежно отражается на духовной жизни: вторая заповедь – о любви к ближнему начинает занимать место первой – о любви к Богу. (А если любовь к ближнему получит такое преобладание, то она, как утверждает преп. Никодим Святогорец, может удалить нас от любви к Богу, причинить нам большой вред и ввергнуть в пагубу). Слова подбираются и подгоняются друг к другу таким образом, чтобы непременно угодить человеку с современной психологией. Уже не говорят об искуплении, но – об освобождении, со всем тем, что это слово содержит в своей двусмысленности. Возникают мнения, что догматическое содержание может выражаться в разных словесных формулировках, что нет абсолютной истины, нет господствующей идеологии – есть много идеологий, каждая из которых отчасти истинна. Нет одной Истины – есть много относительных, частичных истин.

Но это – страшное и пагубное заблуждение. «Наука и философия ставят себе вопрос: ЧТО есть истина? В то время, как подлинное христианское религиозное сознание всегда обращено к истине «КТО». Не понимают они всей негативности своего «ЧТО»; не понимают, что Истина подлинная, абсолютная может быть только «КТО» и никак не «ЧТО», потому что ИСТИНА не есть отвлеченная формула или отвлеченная идея, но есть САМОЖИЗНЬ. В религиозной жизни человек, сходящий на путь рассудочных исканий, неизбежно впадает в пантеистическое мировосприятие. Всякий раз, когда богословствующий ум пытается своею силою познать истину о Боге, роковым образом впадает все в ту же ошибку, в которую погружены и наука, и философия, и пантеизм, а именно – в искание и созерцание истины «ЧТО». Истина «КТО» рассудком никак не познается. Бог «КТО» познается только через общение в бытии, то есть только Духом Святым»[7]7
  Схиархимандрит Софроний (Сахаров). Старец Силуан. Москва, 1996. С. 102.


[Закрыть]. Спросим теперь: может ли Истина – «КТО» разбиваться на частички, теряя полноту и целостность?

Для воззрений экуменистов, как и вообще для современного мышления, характерны разорванность, мозаичность, разрыв в целостном религиозном восприятии вероучения, культа, вообще всех явлений жизни, как духовных, так и материальных. Целостное догматическое восприятие означает монизм, подход ко всему, исходящий из одного: «В какой степени это полезно для спасения моей души?» Или напротив: «насколько это отвлекает меня от христианского пути?» Разорванное же сознание не очень заботится о спасении души, а потому и не в силах найти единый истинный критерий оценки. Оно не имеет в себе единства – целостного отношения к жизни, целостного мировосприятия, не имеет единого – евангельского – закона, долженствующего обуславливать все действия, мысли и душевные движения христианина. И потому «сторонник христианского либерализма» может ходить на богослужения, «удовлетворять свои религиозные потребности» в храме и при этом находить эстетическое наслаждение в пошлости голливудских фильмов, а в своей научной деятельности проповедовать пантеизм, дарвинизм или иные нехристианские взгляды. В области рассудка утрата самодержавия ума в сочетании с интуитивизмом приводит к спонтанности, к тому, что человек отвыкает обдумывать свои высказывания, формируя их как бы «на ходу», что становится причиной сильной внушаемости, готовности дать себя убедить в какой угодно глупости, если она облечена в красивую упаковку и проповедуется с большой самоуверенностью. Человек позволяет себе высказывать суждения, логически не обоснованные ни догматами, ни рациональными доводами, а рожденные лишь эмоциями сердца, секулярными ценностями; в представления о Боге вносит свои антропоморфные суждения, приспосабливает истину к своим взглядам. Обмирщенность сознания, подвластность ума эмоциям приводит к открытой ереси, к тому, что не совесть и жизнь человека судятся догматами, а напротив – догматы принимаются и отвергаются человеком в зависимости от того, отвечают ли они его собственным представлениям о Боге, не уязвляют ли его совести. Личность тем самым производит еретический отбор, действуя по «личному вкусу», а то и по капризу, выбирает из системы вероучения те догматы и моральные требования, которые ей «нравятся», отбрасывая другие. Создается общая атмосфера двусмысленности и субъективности, в серой мгле которой расплываются критерии Истины и Добра: отсюда непонимание законов духовной жизни, стремление перескочить через определенные ее этапы, жажда христианской любви без Креста, подмена ее воображательной, прелестной любовью, замена ума – воображением, здравого смысла – субъективным произволом. Современный мир проявляет поразительное нечувствие греха, не хочет видеть своей греховности, обличающей его, в результате чего и появляется богословие, прямо противоречащее христианскому учению по многим важным пунктам[8]8
  См. ранее упоминавшуюся статью «Меч херувимский».


[Закрыть].

Экуменисты постоянно повторяют слова «МИР», «ЛЮБОВЬ», «ЕДИНЕНИЕ». Но вкладывает в них смысл далеко не христианский, и не к таким ли проповедникам относятся слова Священного Писания:… от пророка до священника – все действуют лживо; врачуют раны народа Моего легкомысленно, говоря: «мир! мир!», а мира нет. Стыдятся ли они, делая мерзости? нет, нисколько не стыдятся и не краснеют. За то падут между падшими, и во время посещения Моего будут повержены (Иер. 6, 13–15)? И еще говорит Господь: Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня… (Мф. 10, 34–37). Мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам (Ин. 14, 27). Нельзя, недопустимо забывать, что в этом мире идет постоянная борьба Бога с дьяволом, Истины с грехом. Борьба эта идет в самом мире, на земле и на небе, не только в сердце человека, но и в самой природе его, включая ум и тело, борьба, которая охватывает всю вселенную. Поэтому нам еще очень и очень далеко до «мира» и до «единства», пока мы должны искать пути примирения с Богом – и именно через борьбу с грехом и со всем греховным, через разделение с теми, кто неправильно учит о спасении, кто грешит и учит грешить других, через постоянную жестокую брань с самими собой, со всем страстным и порочным в себе. Поэтому и от пастырей требуется прежде всего слово обличения, слово часто жесткое, секущее, разящее грех и ложь, отрезвляющее, страшащее. Близится Страшный Суд, не время говорить сладостные, обольщающие, тешащие, ласкающие слух речи. Вспомним недавно прославленного святого Грузии – епископа Гавриила Кикодзе, его горячие, рожденные болью и любовью к своему народу обличительные проповеди: он не льстил слуху паствы, но раскрывал пред ней все язвы отступнического мира. Именно сегодня нужны такие слова – больше, чем когда-либо! «Жесток путь спасения, – говорила известная подвижница игуменья Арсения, – жестоко бывает иногда и слово, высказанное о нем, – это меч, обоюдоострый, и режет он наши страсти, нашу чувственность, а вместе с нею делает боль и в самом сердце, из которого вырезываются они. И будет ли время, чтоб для этого меча не оставалось больше дела в нашем сердце?»[9]9
  Игуменья Арсения. Свято-Успенский Псково-Печерский монастьрь. 1994. С. 135.


[Закрыть] Христианство, «избавленное» от этой боли сердечной, от этого меча, который режет и разделяет, полюбившее лежащий во зле мир сей, желающее покоить и тешить человека в его болезненном, падшем виде, уже не восставляющее его от падения, обличая, запрещая, увещевая со всякой властью (2 Тим. 4, 2; Тит. 1, 13, 2, 15) – такое христианство без Креста, без соли – одна только благообразная завеса, за которой спокойно живет и действует грех. Любовь к ближнему невозможна без победы над своими страстями, без боли, без борьбы, без крови, без возненавидения души своей в мире сем, без погубления ее ради Христа. Чтобы можно было сказать, что мы любим ближнего, его «надо поставить на то место, где сам стоишь, значит: прежде надо сойти с того места, где стоишь. Где же это место? Это весь мир, видимый и невидимый. Везде самость захватила все себе, ничего не хочет уступить ближнему, и как же может любить душа ближнего, когда чувствует, что он у нее все отнимает, имея на все такие права, как и она. Надо все у себя отнять, чтоб уступить все ближнему, и тогда-то вместе с ближним душа обретет и Господа»[10]10
  Там же. С. 162.


[Закрыть]. Сторонники экуменизма, может быть, сами того не понимая, возрождают ересь хилиазма: они еще прежде Страшного Суда, прежде отделения пшеницы от плевел, хотят напечь себе из этой пшеницы вкусного хлеба, хотят теперь уже устроить царство мира и счастья на земле, обойдя Крест и все страдания и разделения, связанные с Ним. Отсюда постоянные восторженные ожидания «воссияния» духовности, веры, религиозности. Но надо заметить, что сами понятия религии и Церкви крайне путаны сегодня. Увы, но «в глазах многих наших современников различия между религиями теряют свое значение и достаточно верить в Бога, чтобы понятие Церкви растворилось в общем понятии религии (и даже не только христианской) и исчезло. В результате мы стоим перед понятием Церкви либо искаженным, либо расплывчатым, туманно сливающимся с понятием христианства вообще. «Экклезеология перестала быть популярной. «Секулярные» интерпретации и разнообразные формы харизматизма сделали экклезеологию, как таковую, по-видимому, ненужной. Церковь стала рассматриваться почти как идол и, во всяком случае, как помеха для признания человеком его призвания в истории и для непосредственного восприятия духовных даров». Хаос безразличия господствует как в области догматической, так и в области канонической. Мы вдруг «поняли» то, чего не понимали Святые Отцы: что каноны – «человеческие изобретения», а не претворение в жизнь догматов Церкви. «Соборы, каноны – все это отжившее», и теперь прерогативы Собора («изволися Духу Святому и нам») переносятся каждым на себя»[11]11
  Леонид Успенский. Богословие иконы Православной Церкви. Москва. 1994. С. 447.


[Закрыть].

Об экуменизме можно говорить долго, ведь придется в конце концов поднимать все учение святых Отцов, не только о догматах, но и о всех сторонах духовной жизни, так как страшное искажение, лежащее в основе этого движения заключается, прежде всего, в удалении от духовного центра православного учения, в уклонении от главной оси всей христианской жизни – от Креста, от духа покаяния, духа смирения. Поэтому все здание экуменизма, как бы оно ни было украшено, строится на ином фундаменте – на песке человеческой самости. Это – «Воскресение» прежде смерти на Голгофе, «Пасха» прежде Страстной Седмицы. Все дерево экуменизма растет на почве отступничества, все оно есть злое семя, те самые плевелы, которые сожгут Ангелы Божий в огне неугасимом. Вполне ошибочно думать, что при «определенной дипломатии» с этого дерева можно сорвать и питательные, полезные нам плоды. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы (Мф. 7, 16.)?

«Посему, братья, – говорит преподобный Иоанн Дамаскин, – да стоим на Церковном Предании, как на камне веры нашей, не передвигая границы, которую поставили святые Отцы наши, не давая места тем, которые желают нововведений и разрушения здания Святой, Божией, Вселенской и Апостольской Церкви, ибо если каждый будет поступать по своей воле, мало-помалу разрушится все Тело Церкви!»

Аминь.