Текст книги "Петля"

Я невольно улыбаюсь и киваю конвойному.

Когда за ним закрывается дверь, я говорю Ивану, указывая на записку:

– Сообщают, что Зинаида Герасимовна у нас. Просят быстрее приехать. Ругается очень.

– Она концерты дает. Только заведи, – усмехается Иван. – Потом не отмоешься. Хоть и молодая.

– Поэтому я с тобой пока прощаюсь. А ты думай, Иван, думай. Очень тебя прошу.

– Ладно. Чего уж там…

– И еще. Постарайся вспомнить, куда Федька пистолет дел. Не дай бог, он еще кому в руки попадет, вроде Федьки. Представляешь, что может быть?

– Представляю…

– Тогда постарайся, ладно?

Иван кивает в ответ:

– Ну…

И я то ли по этому кивку, то ли по каким-то ноткам в его голосе догадываюсь, что он знает, где спрятан пистолет, и он скажет, обязательно скажет мне об этом при новой встрече. Ему нужно только время, чтобы решиться, окончательно решиться на такой шаг.

Мы прощаемся. Потом я звоню, и в комнату заходит конвойный.

Я уезжаю из тюрьмы с радостным ощущением одержанной победы, трудной и необыкновенно важной. Никакой самый успешный допрос не приносит такого удовлетворения. В данном случае я даже не могу сказать, что допрос был особенно успешен. Ведь ничего нового я по существу не узнал, или, точнее, пока не узнал. Но я добился неизмеримо большего, я наконец нащупал болевую точку в душе человека и, кажется, сумел этому человеку помочь, сумел его спасти. А ведь он вполне мог стать вторым Федькой Мухиным, бандитом и убийцей, но теперь им не станет, я уверен в этом. И еще я горжусь, ужасно горжусь самим собой. Я даже восклицаю про себя, чуть изменяя со школы запомнившееся, пушкинское: «Ай да Лосев! Ай да молодец!» И невольно улыбаюсь, поймав на себе недоуменный взгляд какой-то женщины в троллейбусе. Наверное, у меня смешной вид. У счастливого человека всегда, по-моему, немножечко смешной вид.

В своей комнате я застаю сердитого и в то же время смущенного Петю Шухмина. Его натянутая улыбка на круглом, добродушном лице выглядит не очень уместно, ибо сидящая напротив него женщина полна гнева и нисколько не скрывает своих чувств. Я еще из коридора слышу ее раздраженные возгласы.

Женщина оказывается высокой, статной, несмотря на излишнюю полноту, с несколько грубоватыми, пожалуй, чертами лица и резкими складками в уголках рта, изобличающими как возраст, так и суровый, властный характер. Губы у нее ярко-красные, а брови и ресницы густо-черные, эти два цвета и доминируют на широком желтоватом лице. Голос курильщицкий, с хрипотцой, особенно заметной всегда у женщин. На ней легкая и модная меховая шубка и кокетливая, из того же меха, шапочка.

– Я вам что, девчонка?! Не смеете, понятно вам?! – сверкая глазами, обрушивается она на Петю. – Все брось и беги за ним. Да я в семнадцать лет за таким не побежала бы!.. Безобразие!.. Арестовали, да?! Ордер предъявляйте! Вы свои беззакония бросьте! Не пройдет, ясно вам?! Где ордер?! На каком основании?! Хватают! Держат!..

– Не хватают, а приглашают, – пытается возразить Петя. – Для разговора. Я же вам все объяснил.

– Так где же ваш разговор?! Ну, говорите, слушаю!

– Сейчас приедет товарищ… Ну, вот он, вот он! – с облегчением восклицает Петя, когда я захожу в комнату.

– Извините, Зинаида Герасимовна, – говорю я самым любезным тоном, на какой только способен. – Ради бога, извините, что заставил вас ждать.

Она быстро меряет меня с головы до ног зорким, оценивающим взглядом и, кажется, остается не очень довольной. Поджав губы, Зинаида Герасимовна враждебно осведомляется:

– Что вам от меня нужно?

Мне прежде всего хотелось бы установить с ней доброжелательные отношения. Она же сейчас до предела раздражена и взвинчена, ибо никаких радостей от контакта с милицией, очевидно, не ждет. Надо полагать, эти контакты сулят ей одни неприятности. Что ж, хотя бы на этот раз надо избавить ее от подобного комплекса.

– Прежде всего, Зинаида Герасимовна, хочу вас предупредить, – говорю я самым миролюбивым и дружеским тоном. – Мы к вам не имеем никаких претензий. И вообще дело, которое мы расследуем, к вам лично не имеет никакого отношения. Я прошу вас только помочь нам, самую малость. Так сказать, выполнить свой долг. И я немедленно с вами расстанусь. Словом, помогите, Зинаида Герасимовна, будьте, как говорится, ласковы.

По мере того как я произношу все это, напряжение и гнев оставляют мою собеседницу, она словно обмякает, расслабляется, подведенные глаза уже не сверкают, а лучатся, на крупных, ярких губах появляется добродушная усмешка, чуть-чуть даже кокетливая.

– Ну ладно, ладно. Поняла уже, – говорит она спокойно и даже несколько снисходительно. – Чего от меня требуется-то? Чем помочь? Сразу бы так и сказали. А то…

– Вот я вам сразу так и говорю, – улыбаюсь я.

– Совсем другое дело. И никаких деклараций не надо делать. Разве я так не понимаю?

Зинаида Герасимовна уже обольстительно улыбается. И становится совершенно неузнаваемой. Львица, которая вот-вот готова была, кажется, откусить руку, успокоилась, эта же львица уже мурлычет.

Между тем Петя кладет передо мной папку с бумагами. Папка мне не знакома, а уж лежащие в ней бумаги тем более. В первый момент я не понимаю Петин маневр. Тем не менее я деловито развязываю тесемки. Вот в чем дело! Поверх бумаг, которые и в самом деле никакого отношения ко мне не имеют, лежит записка. Петя, видите ли, психолог. Толстая папка с бумагами как бы в порядке вещей, раз люди занимаются каким-то сложным делом. А вот короткая записочка настораживает и даже может вызвать опасения. Зачем же вносить такие осложнения в начинающийся разговор.

И в самом деле, записка содержит сведения о Зинаиде Герасимовне, которые Пете удалось получить на первых порах. Я быстро пробегаю глазами записку.

– Еще я хочу предупредить вас, – наилюбезнейшим тоном говорю я, – что все, о чем бы мы тут с вами ни говорили, за пределы этой комнаты не выйдет. Вы меня, надеюсь, понимаете? Я гарантирую.

В моем голосе звучат весьма доверительные интонации.

Это довольно-таки банальное и у другого человека не вызывающее особых эмоций предупреждение в данном случае находит нужный мне отклик.

– Ну, как же не понять! – усмехается Зинаида Герасимовна. – В вашей работе секретность – это первое дело. Иначе кто же с вами откровенен будет.

– Именно, – подхватываю я. – А ведь нам только откровенность нужна. С вашей стороны, в частности. И тут даже… – я чуть медлю, – даже Виктор Григорьевич ничего не узнает о нашем с вами разговоре.

Виктор Григорьевич – это муж Зинаиды Герасимовны. И мне не очень-то приятно упоминать о нем в таком плане. Но что поделаешь, в нашей работе и такое встречается, как встречаются и всякие малоприятные люди, у которых, однако, что-то важное надо узнать и к которым в связи с этим приходится приспосабливаться. Не перевоспитывать же их сперва, в самом деле.

При моих последних словах Зинаида Герасимовна изумленно смотрит на меня, словно застигнутая врасплох, потом глаза ее настораживаются и улыбка медленно сползает с пухлых губ.

– А это вы к чему? – спрашивает она.

– К тому, – доверительно поясняю я, – что у нас, как в церкви, надо и можно говорить все.

Я уже немного разобрался, что из себя представляет эта женщина. В этом, кстати, заключается одна из интереснейших и весьма сложных сторон нашей работы: надо научиться быстро и верно разбираться в самых разных людях. По манере вести себя, по жесту, по лексике, по интонациям и взгляду. Это далеко не простая задача, как вы понимаете. И решить ее удается далеко не всегда. Но постепенно мы тут кое-чему в этом смысле обучаемся, а некоторые из нас становятся великими мастерами. Но чтобы разобраться в Зинаиде Герасимовне, не надо быть великим мастером.

– Вы знаете, конечно, что такое алиби? – спрашиваю я.

– Ну, вроде знаю… – не очень уверенно отвечает Зинаида Герасимовна, удивленная этим неожиданным вопросом.

– Это доказательство или свидетельство того, что человек не мог быть в определенное время в определенном месте, ибо он именно в это время был, оказывается, совсем в другом месте, – поясняю я.

– Да без вас я это знаю, – недовольно отвечает Зинаида Герасимовна. – Слава богу, грамотная.

– Вот и прекрасно. А теперь постарайтесь вспомнить. В прошлый понедельник, двенадцатого, ваш вагон-ресторан находился в Москве и в ночь на вторник готовился в новый рейс. Получали продукты, шел текущий ремонт. Это вы помните?

– Ну, помню, – настороженно отвечает Зинаида Герасимовна, не очень еще соображая, что мне, собственно говоря, от нее надо.

– Значит, помните, – удовлетворенно констатирую я. – А помните ли вы, кто именно грузил ваш вагон? Эти грузчики давно вам, кажется, известны, не так ли?

С последним вопросом я слишком спешу. Его, строго говоря, не следовало задавать. Им я как бы оказываю давление, заставляю назвать грузчиков, помнит она их или не помнит. И это может вызвать вполне естественный отпор с ее стороны.

Но Зинаиде Герасимовне, к счастью, не до таких нюансов сейчас. Да она пока что и не думает что-либо скрывать.

– Ну, помню, кто был, – отрывисто говорит она. – Федька Мухин и Зинченко Иван. Вечно они там ошиваются, пьянчуги эти.

Нет, что-то ее все-таки встревожило. Губы ее поджимаются, глаза блестят сухо и настороженно. Да, что-то ей начинает не нравиться в нашем разговоре. Так мне, по крайней мере, кажется.

– Значит, Мухин и Зинченко, – киваю я. – А когда они появились у вас, в котором часу, хотя бы приблизительно? Постарайтесь вспомнить, Зинаида Герасимовна. Это очень важно.

– Зачем «приблизительно»? Могу и точно. Сейчас соображу… – Она умолкает и, глядя куда-то в пространство, хмурит тонкие брови. – Значит, машина с холодильника пришла первая… Как раз они и подвернулись… Я время в путевку проставила. Ревизор еще с ней приехал… Ну да! Двенадцать было без нескольких минут. И машина приехала, и они тут как тут. Нюх у них на такую работу.

– Двенадцать без нескольких минут… – задумчиво повторяю я и снова спрашиваю: – А ушли они от вас когда?

– Всю разгрузку кончили в полвторого, – уверенно отвечает Зинаида Герасимовна. – Вскорости еще одна машина пришла. Ну, а потом они спать улеглись в вагоне. И в семь утра ушли.

– Выпили перед сном?

– Не помню, – отрезает она. – Их дело.

– Допустим, – соглашаюсь я. – А помните, что они вам рассказывали?

– Еще не хватает помнить, чего эта пьянь несет, – презрительно передергивает плечами Зинаида Герасимовна.

– А ведь они, кажется, рассказали вам про не совсем обычный случай. Его трудно забыть.

– Не привязывайтесь, – грубо обрывает она меня. – Говорю, не помню, значит, не помню.

Женщина явно начинает нервничать. Отчего бы ей, собственно говоря, нервничать? Чего-то она боится? И тут вдруг приходит на ум одно соображение, которое давно уже у меня как-то подспудно зрело. Будет эта женщина выпивать с двумя грузчиками, как же! А потом идти к своему дружку? Нет, скорее всего, даже наверное, дружок пришел за ней. Вот тогда она могла и выпить, и услышать рассказ охмелевших грузчиков! Но в этом случае…

– Вы, значит, не помните, – говорю я. – Но, может быть, это помнит другой человек, который тоже слышал в ту ночь их рассказ, как вы думаете?

– Никакого другого человека не было, – снова отрезает Зинаида Герасимовна, на этот раз еще решительнее.

Я качаю головой.

– Конечно, вы заинтересованы отрицать это событие.

– Я заинтересована отрицать? – насмешливо осведомляется Зинаида Герасимовна. – Почему же такое?

– Вот и я задаюсь этим вопросом. Ну, зачем вам отрицать, что какой-то человек был у вас ночью в вагоне? Валентин Гордеевич или кто другой. Что тут, казалось бы, такого особенного?

Она бросает на меня гневный взгляд.

– Много же вы вынюхали!

– Что поделаешь. Но пусть вас это не беспокоит. Так вот, что же остается предположить в обрисованной ситуации? Кто был тот человек?

– А я говорю, никого не было, – упрямо повторяет Зинаида Герасимовна.

– В том-то и дело, что был, – возражаю я. – Кто-то был. Но вам очень не хочется его называть. Это понятно.

– Ну, знаете…

– Нет уж, погодите. Дайте договорить. Я вас уже предупредил: мы не собираемся вмешиваться в вашу личную жизнь. Нас это не касается. И нас не касается, кем приходится вам этот человек. Нам он нужен лишь как свидетель. Вот и все. Как свидетеля я и попрошу вас его назвать.

– Вы меня лучше не оскорбляйте, – глухо, с угрозой произносит Зинаида Герасимовна. – Я прокурору буду жаловаться. Я свои права знаю. Найдется, кому за женщину вступиться, не думайте. Позволяете себе больно много.

– Видите ли, – отвечаю я, – конечно, вы можете не называть этого человека. Ваше право. Но нам придется его все-таки найти. Поймите, он нужен для следствия. Его наверное опознают и Мухин, и Зинченко. Но прежде нам придется расспрашивать о нем многих людей. И как бы мы это аккуратно ни делали, многие узнают или догадаются о ваших отношениях. Ведь мы вынуждены будем расспрашивать о человеке, который в ту ночь был в вашем вагоне. Зачем вам это надо? Вы помешаете нам, повредите себе, да и этому человеку, вероятно, тоже.

– Ему уже ничем не повредишь, – сухо бросает Зинаида Герасимовна.

– Это как понимать?

– А так. Хуже ему уже не будет. Ну ладно… – устало вздыхает она. – Ну их всех к черту! Надоело. Короче говоря, недавно арестовали его, сердечного. ОБХСС пригрел. Достукался.

Это сообщение меня ничуть не удивляет.

– Как же его зовут? – спрашиваю я.

– Петр Иванович зовут, – безучастно отвечает Зинаида Герасимовна. – А фамилия его Горбачев.

Больше всех доволен моим открытием Саша Грачев, наш следователь, который назначен вести дело Горбачева. Продажа последним Вериных вещей теперь объясняется весьма просто: Горбачев конечно же сам совершил кражу их, услыхав от грузчиков о гибели Веры. Таким образом, самые загадочные события имеют порой самое простое объяснение. Хотя, казалось бы, Горбачев действовал наверняка и был гарантирован от провала, такая удачная сложилась для него обстановка. Все же нет истины, которая не может быть обнаружена, если за это взяться как следует, конечно.

Последнее оперативное совещание по Горбачеву, в котором я участвую, происходит в кабинете Кузьмича. И тут я вынужден несколько охладить радость Саши Грачева по поводу моего открытия.

– Услышанное сообщение о смерти Веры, – говорю я, – и наличие у Горбачева ее вещей маловато, чтобы доказать факт кражи. Это начальное и конечное звенья, а середины-то нет.

– Это верно, – соглашается Саша. – Но логика…

– Ну, знаешь…

– Погоди! Логика подсказывает, что среднее звено есть, – с вызовом говорит Саша. – Его только надо найти. Вот и все… – И, вздохнув, добавляет: – Сам понимаю, что найти не просто.

– Ну-ну, – вмешивается Кузьмич. – Тебе все-таки проще, чем нам. У тебя, милый, есть одна ниточка, за которую стоит потянуть.

Кузьмич неторопливо, даже с некоторой, как мне кажется, опаской достает из ящика стола сигареты, и Петя Шухмин, предупредительно щелкая зажигалкой, как всегда, отмечает:

– При нас уже вторая, Федор Кузьмич.

– Счетовод. Последнее удовольствие портишь, – тоже, как всегда, ворчит в ответ Кузьмич и, разогнав рукой дым, продолжает: – Так вот, ниточка есть. Давай рассуждать. Для начала ставим себя на место Горбачева в тот момент, когда у него возникла мысль совершить кражу. Времени немного: утром отъезд.

– Поезд его ушел из Москвы в восемь сорок пять утра, – уточняю я. – Уже установлено.

– Ну вот, – кивает Кузьмич. – Да и вообще ехать следовало немедленно. А ночью какой транспорт? Такси. Или случайная машина, левак какой-нибудь. Последний даже предпочтительней. Он и сам эту ездку скрыть постарается, да и меньше в глаза бросается, чем такси. А ему ведь около Вериного дома простоять надо было немало, пока этот прохвост управился в чужой комнате. Это ведь не у себя. И потом предстояло на этой же машине все увезти, а по дороге еще к тому водопроводчику заскочить. Хоть что-то через него толкнуть. Вот какой был план.

– Как раз ночью там и стояла машина! – восклицаю я, не утерпев. – Гриша Волович ею занимался, помните?

Все на минуту умолкают, когда я произношу это имя. Потом Кузьмич, хмурясь, говорит:

– Про ту машину я и говорю. Ее надо будет непременно найти. Волович начал. Нам кончать. И тогда цепь сомкнется.

– Да, надо найти, – соглашаются все.

– И можно найти, – добавляет Кузьмич. – Вы смотрите, что получается. В два часа ночи, когда Горбачев кинулся домой, на площади перед вокзалом всегда стоят такси. Скоро должны прийти сразу три дальних. И водители расписание знают. Следовательно, если бы Горбачев туда прибежал, он, не задумываясь уже, взял первую попавшуюся машину, и это было бы такси. Поэтому, скорей всего, он поймал левака раньше, пока бежал к площади через пути, мимо складов и разных служб. Значит, это не случайная машина. Она имеет отношение к железной дороге, к этим службам. Кого-то она туда привезла в это время. По срочному делу, конечно. Иначе чего бы это среди ночи срываться Ясен тебе ход мыслей? – обращается Кузьмич к Саше Грачеву.

– Ясен, Федор Кузьмич, – кивает тот.

Кузьмич вздыхает и мнет в пепельнице недокуренную сигарету.

– Вот и Воловичу он был ясен…

Тем временем Саша Грачев делает какие-то торопливые пометки на листе бумаги.

– Очень целесообразные рассуждения, – заключает он. – Машину эту мы найдем. Ну, мне пора, товарищи.

Он складывает в папку свои бумаги, встает и по очереди жмет нам всем руки.

Когда за Сашей закрывается дверь, Кузьмич устало откидывается на спинку кресла, снимает очки и, постукивая ими по столу, говорит:

– Ну, а теперь, милые мои, давайте-ка свои собственные итоги подводить. Кажется мне, что у нас такой приятной перспективы, как у него, пока не намечается.

– Что там ни говорите, а кое-чего мы все же достигли, если быть объективными, – обижается Петя. – Версию с убийством Веры мы отработали. Ее теперь спокойно отбросить можно. Остается…

– Неточно выражаешься, – укоризненно поправляет его Кузьмич. – Мы отработали версию убийства с ограблением. И ее действительно можно отбросить. Но версия убийства, допустим, из ревности или мести осталась. Тут мы еще ничего не доказали. И осталась, конечно, версия самоубийства. А здесь, как тебе известно, есть такая статья, как доведение до самоубийства. Нет, милые мои, работы у нас еще с этим делом хватит, не бойтесь… – И он досадливо трет ладонью седой ежик волос на затылке. – Отчего эта девочка погибла, как погибла – все мы должны узнать до конца. И закон это требует, и совесть, между прочим, тоже. А поэтому надо думать. Сесть и думать, спокойно, не торопясь. А то у нас больше бегать любят, чем думать.

– Надо искать человека, которого Вера любила, вот что, – решительно говорю я – Ничего тут другого не придумаешь.

– Как зовут – не знаем, где живет – не знаем, кем работает – тоже не знаем, – уныло перечисляет Петя. – Даже как выглядит, и то толком не знаем. Фотография-то совсем мелкая.

– А теперь перечислим, что знаем, – усмехнувшись, предлагает Кузьмич. – Может, веселее чуток станет.

– Что знаем? – переспрашивает Петя. – Можно считать, что ничего не знаем.

– А можно считать, что кое-что и знаем, – возражает Кузьмич и смотрит на меня. – Ну-ка, Лосев, попробуй вспомнить, что мы все-таки о нем знаем, об этом парне.

– Ну, что, – начинаю я без особого воодушевления. – Что он не москвич. Раз. Что Вера его хоть и любила, но замуж за него выходить почему-то не хотела. А он предлагал. Даже настаивал. Может, даже преследовал ее. Раз она боялась летом с ним встретиться в санатории. Что еще известно? Познакомились в Тепловодске, в санатории. Не этим летом, а прошлым. Выходит, он тоже лечился.

– Не обязательно, – возражает Петя. – Он и работать там мог.

– Нет. Скорей всего, он лечился. Так скорее знакомства всякие и романы завязываются. Знаешь, курортные романы?

– Знаю, знаю, – смеется Петя. – Только это ты не туда загнул. Курортные романы – на двадцать шесть суток. Ну, иногда еще дорога. А тут – вон, полтора года.

– Ладно. Ты не цепляйся. Я хочу сказать, что он тоже лечился. А у работающего там человека – дом, семья, заботы. Он и с отдыхающими почти не встречается. А уж тем более на экскурсии с ними не ездит.

– А этот мог поехать, – упорствует Петя. – Что ж такого? Молодой парень, семьи нет, влюбился. И между прочим… – вдруг уже совсем другим тоном добавляет Петя, чуть помедлив, – вот она боялась его, замуж идти не хотела. Может, она и не любила его вовсе? А только боялась. Да так, что и лечиться ехать не хотела. Может, это подлец какой-нибудь? Или бандит? Влюбиться всякий может.

– Но осенью-то она решила ехать? – возражаю я.

– А может, он к этому времени ушел с работы или уехал из того города.

– М-да… – задумчиво произношу я. – И тогда здесь, скорей всего, произошло убийство.

– Именно! – подхватывает Петя.

– Ну ладно, – вздохнув, заключает Кузьмич. – Подумали, теперь надо начинать бегать, – и поворачивается ко мне: – Вывод вот какой. Придется тебе, Лосев, отправиться в Тепловодск… – И, усмехнувшись, добавляет: – На поправку здоровья.

– Как бы он там его не потерял, – угрюмо вставляет Петя. – Что-то не нравится мне тот парень…