Текст книги "Петля"

Кстати говоря, это придумали не мы с Валей и даже не Виктор Анатольевич. Мы для этого обратились за советом и консультацией к специалистам. У меня есть такой приятель Эдик Албанян, который не раз уже выручал меня в подобных ситуациях, а случалось, что мы вместе начинали или завершали подобные дела. Эдик работает в Управлении ОБХСС и высоко котируется в этой солидной «фирме».

Чтобы возможный путь указанного ходатайства не показался чем-то исключительным или даже случайным, Эдик посоветовал исследовать еще один аналогичный случай, допустим, с получением машин совхозом «Приморский», представитель которого, уже известный нам Григорий Маркович Фоменко, совсем недавно побывал в Москве.

Но это уже было нам с Валей и вовсе не под силу, хотя и представляло, как вы понимаете, чрезвычайный интерес. А потому после коротких переговоров «в верхах» эту задачу взял на себя сам Эдик.

Мы же сосредоточили свое внимание на ходатайстве южного совхоза. А оно, волшебным образом оттирая многих других претендентов, обрастало все новыми, радующими душу резолюциями: «согласен», «обеспечить», «разрешить», «к исполнению». Сам же представитель, забыв на время о званых обедах и всяческих возлияниях, носился по городу из одной знакомой уже нам организации в другую, всюду встречая со стороны приятелей Меншутина самый радушный прием и полное понимание.

Это «понимание» дошло до того, что в упомянутом выше таксомоторном парке он получил под видом списанных такие три «Волги», на которых, по словам раздосадованных водителей, можно было «еще пилить и пилить и привозить по два плана». Вслед за тем на известной нам уже тоже автобазе был получен «списанный» автобус, на котором, оказывается, «можно было возить хоть иностранных туристов», как выразился не менее раздосадованный бывший водитель этого автобуса и подтвердил кое-кто из слесарей и механиков, естественно, не подозревая, кто и почему их об этом спрашивает. Еще более странным путем был получен на одном из подмосковных заводиков указанный в ходатайстве токарный станок. Стоило только представителю совхоза съездить туда и буквально на полчаса заглянуть в кабинет главного механика. Ну, а молоковоз возник вообще из одних бумажек, как феникс из пепла. Мы даже не успели зафиксировать этот загадочный процесс. Механизм «списания» тут сработал так четко и стремительно, словно был рассчитан только на эту сферу деятельности.

Вся эта фантасмагория развернулась и закончилась за какие-нибудь пять дней. Затем последовал прощальный обед в ресторане, как водится, один на один, по известному уже «протоколу», во время которого, однако, ничего подозрительного из рук в руки передано не было. Но после обеда, в гардеробе, одевшись и дружески тряся друг другу руки, представитель южного совхоза, на минуту утратив бдительность, обронил фразу, смысл которой мы поняли только позже: «Остальное, значит, почтой. Как всегда…»

Эта неосторожная фраза и заставила нас с особым вниманием отнестись к последовавшему вскоре визиту Меншутина на Центральный почтамт, где им были получены деньги по трем почтовым переводам сразу.

На следующий день, с санкции прокурора, мы не без удивления изучаем эти переводы. На одном из них имеется пометка отправителя: «Зарплата за ноябрь», а на другом: «Премия и зарплата за декабрь». На третьем никакой пометки мы не обнаруживаем, но переводимая сумма намного превышает остальные. Обратные адреса двух переводов оказываются мне знакомы. Один Принадлежит совхозу «Приморский», другой – тому самому колхозу, куда в свое время ездила Вера. Третий адрес нам незнаком и принадлежит какому-то виноградарскому колхозу в Грузии. Этот адрес пополняет нашу картотеку.

В тот же день по всем трем указанным направлениям, в адреса наших отделов там, направляются поручения оперативным путем, то есть не вызывая ни у кого опасений и подозрений, проверить в указанных колхозах и в совхозе финансовые документы на предмет выявления там сумм, выплаченных некоему гражданину Меншутину, а также причин этих выплат.

Вечером, когда мы, как обычно, подводим итоги сделанного за день, Эдик насмешливо говорит:

– Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему один из моих клиентов в минуту откровенности имел нахальство мне сказать: «И при социализме можно жить, уважаемый Эдуард Монукович, надо только как следует изучить его законы». – «Изучить его законы вам придется теперь, – говорю. – До этого вы изучали только щели в них». Вот, понимаешь, фрукт. Это вам не какой-нибудь квартирный вор или бандит. Это образованный, начитанный человек, тихий, вежливый и притом с бешеной предприимчивостью. Вот и ваш, думаю, такой. Только он не ласкается, не прячется, он всех учит. Это тоже неплохой метод. Даже опаснее других.

Да, мы с Валей это прекрасно понимаем. Тем более что мы ведь не новички, и с «клиентами» Эдика нам уже приходилось не раз сталкиваться.

– Машину, прохвост, купил, новую «Волгу», – говорю я. – В гаражный кооператив втерся.

– Семечки, – машет рукой Эдик. – Кого сейчас этим удивишь? Мы поглубже копнем. У него небось где-то и домик есть в два этажа, кирпичный, с садом, на маму и двух братьев оформленный. Километров эдак за сто от Москвы, в какой-нибудь живописной деревеньке Ракитино или Вертушино. Да у него и кроме домика кое-что найдется, поудивительней.

И мы готовимся ничему не удивляться. Хотя это и не каждый раз нам удается.

На следующий же день у меня и у Вали состоялись две весьма любопытные и важные встречи.

Валя занял номер в той же гостинице, что и представитель южного совхоза, и уже вечером познакомился с ним в кафе на третьем этаже, где тот, усталый и издерганный, вяло ужинал в пределах своих скромных командировочных средств. Сдержанный и суховатый Валя, если требовалось, мог превращаться в общительного и веселого человека. Вскоре за столиком шла уже вполне дружеская и доверительная беседа, ради которой в складчину была даже затребована бутылочка коньяку.

Разговор продолжался затем уже в номере у Вали, где он потчевал гостя грибками из родных мест, откуда якобы и прибыл в столицу. Был Валя родом из-под Ярославля и потому о родных местах говорил с искренним воодушевлением. Ну, а прибыл он в столицу, оказывается, по неприятнейшему и труднейшему делу.

– Дай совет, Митя, – обратился он к новому приятелю. – Что делать? Как начать? Ты ведь через это прошел уже. Ты ведь всего добился.

И показал официальное письмо из «своего» колхоза с просьбой выделить ему кое-какие крайне необходимые транспортные средства.

Митя вздохнул, почесал за ухом и сказал, грустно взглянув Вале в глаза:

– Есть, Валя, там одна акула. Но с пустыми руками лучше к нему не суйся.

– А если прямо, как положено?

– Прямо, сам знаешь, когда еще будет и что. А этот все, что тебе требуется, в пять дней оформит. Вот как мне… – он снова вздохнул. – Потом, конечно, за две недели не отмоешься. А что делать? Мое начальство с меня тоже голову вместе с прической снимает. Нужна техника-то, до зарезу нужна. Вот мне эту акулу и указали. А уж жаден… Веришь, на его машине куда-то съездили, так я за бензин ему заплатил. Ну, а эта писулька ничего, милаша, не стоит, – Митя указал на ходатайство колхоза.

– Как же тогда?

– Тут, брат, целая механика. Вам надо иметь ходатайство областного управления сельхозтехники, понял? А они так просто его не дадут. У них уже все фонды давно выбраны. Им уже сто раз после этого отказано. Поэтому – что? Поэтому ты должен в областном управлении своем доказать, что технику тебе дадут, именно тебе, для твоего колхоза, понял?

– Как же я докажу? – спросил Валя.

– Вот, вот… Это, милаша, и есть первый фокус…

Митя вошел во вкус. Всегда, знаете, приятно наставлять ближнего, демонстрировать свое превосходство, свою сметливость и опытность. И Митя внушительно и вместе с тем лукаво продолжал:

– …Ты сперва получишь от этой самой акулы письмо в областное управление. Официально, на бланке, за подписями, все чин чином. Так, мол, и так. Есть, мол, возможность удовлетворить в порядке исключения.

– Он сам это письмо и напишет?

– Ни-ни. Совсем другой главк напишет. А его дело, когда из областного управления соответствующее ходатайство придет, выдать тебе что требуется.

– Что ж, мне, значит, в другом главке еще одну акулу искать надо? – испугался Валя.

Митя снисходительно похлопал его по плечу:

– Хе! И как только эдакого теленка за таким делом присылают, удивляюсь, ей-богу. Ну зачем тебе соваться в другой главк? Я ж сказал: это первый фокус акулы той. Он это письмо тебе сам организует, понял? А потом сам же тебе и технику, какая вам требуется, передаст. Когда ты ходатайство из областного управления доставишь.

– Непонятно, хоть убей, – покрутил головой Валя. – Ведь каждая гайка у нас заранее планируется, кому, сколько, чего. Так? И ты сам говоришь, каждая организация свои фонды выбрала уже. Откуда тогда твоя акула берет лишнюю технику?

– Откуда? Да все оттуда же, милаша. Из того же кармана Экономику изучать надо, понял? Не тебе, не тебе, ясное дело, а ей, акуле той, значит «Планируется»! – передразнил он Валю. – Круглый ты дурачок, я тебе скажу. А потому мотай на ус Планируются у нас только первоначальные поставки. Ясно?

– Не совсем, – вполне искренне признался Валя.

– Ну, как бы тебе объяснить? Вот, допустим, в плане главка стоит: в этом году ему предстоит получить от разных московских автохозяйств столько-то списанных легковых машин, столько-то грузовых, автобусов, пикапов и прочее. И далее составляется план поставок этой техники согласно заявкам областных управлений. Вот это и будут первоначальные поставки. Тоже не ясно?

– Пока ясно.

– Так вот эти первоначальные поставки у нас действительно планируются. Строжайшим образом. А дальше что получается? Одной области, допустим, уже не надо то, что им выделили, или столько, сколько выделили, а нужно другое, и пятой области тоже, и десятой. Жизнь-то бежит и скачет, все меняется. Да и резерв у главка имеется, им тоже надо распорядиться. Так, милаша, в течение года все время и накапливаются у главка неликвиды, другими словами, неликвидированные, не поставленные организациям фонды, в данном случае, к примеру, техники. Начинаешь кумекать, а?

– Вроде начинаю.

– То-то. Дальше легче пойдет. Так вот, эти самые неликвиды надо, значит, заново распределять. И это будут, милаша, вторичные поставки. Вот они-то уже никем не планируются. Гони их куда хочешь, лишь бы было к тому формальное основание. На усмотрение, так сказать. На затыкание дыр. Словом, муть. И в этой мути акула наша как рыба в воде. Уразумел? Ха-ха-ха!..

И, довольный своим каламбуром, Митя ткнул Валю кулаком в грудь.

– Вроде бы уразумел, – ответил Валя, когда его новый знакомый наконец успокоился. – Вот только с письмом из второго главка мне не все ясно. Как же акула твоя его получит, если…

– Не твое собачье дело, – сурово оборвал его Митя. – Заруби навсегда: чем меньше знать будешь, тем, в случае чего, меньше и отвечать придется. Понял? Письмо законное? Законное. Все! Тебя больше ничего не касается.

– Что ж, он мне так прямо из рук в руки и передаст то письмо или за ним в другой главк идти надо будет?

– У секретарши его получишь. Сейчас там новая, как с ней, не знаю. Лучше пока помалкивай. А с прежней не дай бог было про это дело заговорить. Сам он специально предупреждал. Ничего она не знала и знать не должна была. Получил письмо и пошел.

– Ну, и сколько же он берет за такие услуги?

– А он тебе сам скажет, не бойся. Это никого, кроме вас, не касается. Ну, и ты сам, конечно, не теряйся, – он подмигнул Вале. – Вот я, например, третью-то машину у колхоза куплю, через комиссионный. На таких условиях и взялся. У тебя как председатель? Мой слабоват, уступил.

Митя уже немало выпил и начинает хвастать, начинает «распускать хвост», слишком долго он был здесь унижен, подобострастен и ничтожен. Ему хочется самоутвердиться, этому поганенькому человечку.

Поистине, алкоголь великий разоблачитель. Ведь вот сидел в кафе этот самый Митя, такой скромненький, безобидный, усталый, и поначалу показался лишь жертвой, приневоленной кем-то к дурным поступкам. И вдруг – на тебе! – раскрылся в своей непристойной сути.

И Валя кривится от омерзения, передавая мне весь этот разговор. Между тем у меня в тот день произошла не менее интересная встреча.

Организовать ее мне помог Эдик через своих коллег в одном из районных управлений. Предварительно меня, конечно, достаточно подробно проинформировали, и уже на этой основе был продуман и составлен план предстоящей встречи.

И вот ко мне в отдел является, вызванная официальной повесткой, Софья Климентьевна Шорохова, та самая дама, которая за три дня до этого была в ресторане с Меншутиным. На этот раз она одета куда скромнее, рыжие волосы уже не скрыты под пепельно-нарядным париком, и на толстых пальцах оказывается всего одно скромное обручальное кольцо.

– Вот что, Софья Климентьевна, – говорю я, глядя в ее настороженные, но ничуть не испуганные рыжие глаза под толстыми угольно-черными бровями. – Хочу заранее предупредить. Можете отказаться отвечать на мои вопросы, и я не буду настаивать. Хотя отвечать, и притом правдиво, будет, мне кажется, в ваших интересах. Но, повторяю, можете и не отвечать. Это как вам угодно будет. Но вот рассказывать кому бы то ни было о нашем разговоре не советую. Прошу, словом, не рассказывать. Учтите, мы сейчас занимаемся делом, в сто раз более серьезным, чем все сомнительные комбинации в вашем цехе. И мы не позволим, чтобы вы нам тут помешали. Поэтому о нашем разговоре никто не должен знать.

Софья Климентьевна невозмутимо выслушивает меня, и при этом ни один мускул не дрогнет на широком, отечном, неестественно нарумяненном лице с множеством морщинок вокруг глаз, на висках и в уголках яркого рта. Я вспоминаю шутливое выражение одного отцовского друга: «Лицо – как дневник обмана и порока». Очень это подходит к физиономии почтенной Софьи Климентьевны.

Когда я умолкаю, она отрывисто, с хрипотцой спрашивает:

– Все?

– Вы принимаете мои условия?

– Да.

– Прекрасно. Тогда скажите, какие у вас дела с гражданином Меншутиным Станиславом Христофоровичем?

– Ха! Так и знала, – крякает она и все тем же хриплым, прокуренным голосом – а женский голос садится от курения, как замечено, быстрее и сильнее, чем у мужчин, – все тем же голосом продолжает: – Вижу, вижу, молодой человек, вы хорошо подготовились к разговору и кое-что уже знаете. Верно ведь?

– Кое-что знаем, – соглашаюсь я. – Но главное, это мы знаем, что вы неглупый и опытный человек. И все понимаете сами.

– Насчет этого не волнуйтесь, – она успокаивающе поднимает полную руку.

– Я, молодой человек, все понимаю. Не девочка. Но при моей чистой совести мне бояться нечего.

– Сейчас речь идет не о вашей совести, Софья Климентьевна, – усмехаюсь я. – Зачем касаться такого сложного вопроса? Я ведь вас о другом спрашиваю. И это вашей деятельности…

– Работы, а не деятельности, – недовольно поправляет меня Софья Климентьевна и поджимает губы.

– Пусть будет – работы, – охотно соглашаюсь я. – Так вот, работы вашей мой вопрос не затрагивает. Так ведь?

– При моей чистой совести и это не страшно, – упрямо и жестко повторяет она. – Но вот на пустяке, верно, вы меня подловили. Этому гражданину я кое-что достала.

– Прекрасно. Больше ничего лично мне от вас не надо, – сдержанно киваю я. – Вот только составим список.

– Ну, список-то невелик.

– Лучше припомнить все, Софья Климентьевна. Ведь мы к этому придем с двух сторон, и может получиться неудобно.

Она бросает на меня быстрый, лукавый взгляд и понимающе усмехается.

– Зачем же мне себя ставить в такое положение? Да и портить с вами отношения никому не хочется.

Все дальнейшее занимает у нас не более получаса, хотя список золотых изделий и «камушков» оказывается довольно длинным и в первый момент приводит меня в изумление. Такого я от Меншутина все-таки не ожидал. Эдик оказался прав.

Под конец я небрежно спрашиваю:

– Кстати, вы не знаете его секретаршу Веру?

– Такие дела, молодой человек, через секретарш не делаются.

Мы прощаемся, и Софья Климентьевна важно, даже победоносно выплывает из моей комнаты.

В конце дня мы обсуждаем результаты и этой встречи. Как и Валина, она в принципе особого удивления у нас не вызывает и никаких неожиданностей не преподносит.

По-настоящему мы удивляемся через два дня, когда приходят ответы на наши поручения об оперативной проверке финансовых документов в совхозе «Приморском» и в одном из грузинских колхозов, а также в колхозе близ Тепловодска. Тут нас ждут действительно неожиданные открытия.

Оказывается, во всех трех местах гражданин Меншутин С.X. является Штатным работником, и его зарплата, а также многочисленные премиальные, сверхурочные, аккордные и даже командировочные аккуратнейшим образом и регулярно высылаются ему в Москву.

Такого фокуса не ожидали не только мы, но и сам Эдик. Тем более что за эти дни Меншутин наведался еще несколько раз на Центральный почтамт, а также в свое почтовое отделение, и всюду его неизменно поджидали почтовые переводы. Всего их оказалось пять, в том числе два из колхоза в Прибалтике, где работает уже известный мне Освальд Струлис. И я вспоминаю и передаю Эдику наш со Струлисом примечательный разговор.

Словом, любопытные факты начинают всплывать вокруг гражданина Меншутина, настолько любопытные, что наш Эдик все больше загорается чисто профессиональным интересом к этому делу. Тем более что параллельное изучение им самим путей и результатов многочисленных ходатайств из совхоза «Приморский» дало точно такие же, как и у нас, «перспективные» результаты и окончательно настроило Эдика на боевой лад.

Но нам с Валей пока ни один из этих фактов «не светит», ни один из них не помогает проникнуть в причины трагедии, разыгравшейся месяц тому назад, темным ноябрьским вечером на стройплощадке.

– Ошибаешься, дорогой! – запальчиво восклицает Эдик. – Ты внимательно вглядись в эти факты, прошу тебя!

И вот мы следуем совету Эдика – мы внимательно вглядываемся в уже добытые факты. И за ними неожиданно начинают всплывать новые, тоже еще пока прямого отношения к Вере не имеющие. Но у меня постепенно начинает возникать ощущение, как в той детской игре: теплее… теплее… еще теплее… и вот-вот уже будет совсем горячо…

В областных управлениях сельхозтехники наши товарищи осторожно изымают письма из министерства о возможности предоставления транспортных средств сверх плана, письма, как вы помните, из другого главка, не меншутинского. Их присылают нам, и мы, тоже весьма осторожно, наводим соответствующие справки, так, чтобы никого в министерстве не встревожить. И выясняется любопытнейшее обстоятельство: никто в том главке таких писем не составлял, не подписывал и вообще ничего о них не слышал. Между тем письма эти были напечатаны на бланках этого главка и подписаны… Впрочем, обе подписи там оказались фальшивыми.

Между тем из Тепловодска пришло более подробное сообщение, чем из других мест. Это и понятно. Ведь там остался мой приятель Дагир, а он полностью в курсе дела, которым я занимаюсь. И умница Дагир сообщил мне следующее.

Меншутин незаконно зачислен на должность ремонтника при гараже и должен ежемесячно подписывать наряды и другие документы для получения зарплаты, премиальных, отпускных и прочих. Вот Вера и привезла от него очередные подписанные наряды и доверенность на получение денег.

Однако Дагир на этом не успокоился. Все так же осторожно и незаметно он докопался до этих нарядов, и оказалось, что в них вписана и… Вера. Таким образом, половина денег была получена на ее имя. Но один работник бухгалтерии по секрету рассказал Дагиру про странный эпизод, которому он случайно оказался свидетелем. Председатель предложил Вере оформить на часть «заработанных» ею денег дефицитные продукты в колхозе. На что Вера сказала, что деньги ведь не ее и не Меншутина, а какого-то его товарища, который, как председателю известно, и выполнил эту работу, но якобы срочно куда-то сейчас уехал. Председатель просто ахнул от такой наивности и, в первый момент не сообразив, начал было спорить и что-то Вере доказывать. Но только когда она воскликнула: «Выходит, по-вашему, товарищ Меншутин жулик, что ли?» – председатель опомнился и начал бить отбой. Но, кажется, было уже поздно, и Вера что-то заподозрила. Вот такой эпизод произошел, когда Вера привезла те документы.

Обратно Вера, кроме денег, увезла ящик каких-то дефицитных продуктов для Меншутина. Председатель хотел «организовать» такой же и для нее, но Вера категорически отказалась.

За время, истекшее со дня зачисления Меншутина на должность, колхоз получил из Москвы две легковые машины, два пикапа, микроавтобус и три грузовые машины. Словом, риск и затраты ловкача председателя окупились сполна, «его человек» действовал в Москве безотказно. А соседние колхозы, между прочим, не получили ничего, хотя нуждались в транспорте, конечно, не меньше, а то и больше и ходатайств слали тоже не меньше.

Итак, с одной стороны, Вера подписала явно незаконную бумагу. С другой стороны, она решительно отказалась и от денег, и от подарка председателя колхоза. Как это понять? Зная Веру, можно предположить только одно: Меншутин уговорил или обманул ее, а может быть, и просто заставил подписать ту бумагу. И вознаграждение за это Вера не пожелала получать ни в какой форме. Значит, она чувствовала вину. Можно представить себе ее состояние в то время. Как она, должно быть, металась, как мучилась, как искала выход!

В этом состоянии даже Вера, замкнутая, молчаливая, необычайно застенчивая, и та неминуемо должна была себя чем-то выдать окружающим, хоть чем-то поделиться с ними. С кем же? В первую очередь, конечно, с самыми близкими. Ведь вот, например, Вера решила уйти с работы. Теперь-то понятно почему. Дело тут не в болезни, не в усталости или неудовлетворенности работой. Дело тут в стыде и в страхе. Но главным образом в стыде, в неспособности к обману и в невозможности избежать его, пока она работает под началом Меншутина. И Вера поделилась своим решением уйти с Любой, с Катей и, кажется, с сестрой, с Ниной, как раз с самыми близкими ей людьми. Но поделилась не до конца, причину ухода она им не сказала, истинную причину. Не решилась. Может быть, она еще чем-то поделилась с этими людьми, хоть чуть-чуть приоткрылась им? Я теперь, кажется, пойму любой ее намек.

И я решаю проверить свои предположения.

Для начала я отправляюсь в Подольск, предварительно сговорившись с Ниной по телефону.

Мы встречаемся с ней в обеденный перерыв у дверей ее учреждения, и я провожаю Нину до дому. По дороге нам поговорить не удается. К сожалению, у Нины здесь, в Подольске, миллион знакомых, она не успевает сказать мне и двух слов, как уже с кем-то оживленно здоровается, что-то кому-то кричит и машет рукой или просто лучезарно и кокетливо улыбается.

Дома нас встречает, тоже пришедший обедать, ее супруг, невысокий, белобрысый крепыш с вкрадчивыми, обволакивающими манерами и рысьими глазами. Кроме него, в доме еще оказываются Нинина свекровь и старая-престарая, однако весьма говорливая бабушка, глухая и громкоголосая.

Эта самая бабушка переполняет чашу моего терпения, и я сухо объявляю, что мне надо поговорить с Ниной наедине. Никто, естественно, не возражает, все знают, откуда и зачем я приехал. Виктор – так зовут Нининого супруга – услужливо провожает нас в соседнюю комнату и осторожно прикрывает дверь. Теперь наконец я могу объяснить Нине, что мне от нее надо. И Нина задумывается, хмуря тонкие, подщипанные брови. Ей тяжело думать о Вере, я это чувствую.

– Ну вот однажды, – вспоминает наконец Нина, – она была у нас и спрашивает Витю: «Что бывает за обман?» А он говорит: «Смотря какой обман». А Вера говорит: «Ну, например, если человек получает то, что ему не положено». Ну, Витя, конечно, смеется. А я вижу, у Верки губы дрожат. А Витя спрашивает: «Что ж он, по фальшивым документам чего-то получает?» – «Нет, говорит, не по фальшивым, но нечестно». Витя говорит: «Так не бывает. Если документы в порядке, значит, все честно». А Верка моя трясет головой и чуть не плачет. «Бывает, говорит, бывает. Я знаю». Ну, словом, ни до чего не договорились. Не захотела она больше ничего сказать. Она вообще о своей работе ничего не рассказывала. Как будто в почтовом ящике работала и одни секреты у них там.

Вот и все, что Нина может вспомнить. К сожалению, это ничего не объясняет. Хотя и свидетельствует, в каком напряжении и страхе жила Вера все это время, как терзала ее мысль о неправде, о нечестности сегодняшней ее жизни.

На следующий день, в обеденный перерыв, я еду к Любе. Но в министерство на этот раз не захожу, а встречаюсь с девушкой на улице, у входа. Мы сворачиваем с Садового кольца на какую-то узкую, тесную улицу.

– Скажите, Люба, вы не замечали, чтобы Вера что-то скрывала, чего-то боялась? – спрашиваю я.

– Нет, – подумав, качает головой Люба, – этого я не замечала. Она, по-моему, нервничала, она… вы говорите, боялась?

– Ну, может быть, вам что-то показалось странным в ее поведении, что-то вас удивило?

– Ну что же могло меня удивить? У нее своя работа, у меня своя…

– Но по каким-то делам вы все-таки сталкивались?

– Какие там дела, – Люба машет рукой. – Передам на подпись бумагу или письмо, попрошу конверт, чистый бланк.

– У каждого главка свой бланк?

– Конечно. Ой, я вспомнила, что меня однажды удивило, – Люба усмехается. – Пустяк, конечно.

– Все-таки что же?

– Однажды я встретила Веру в секретариате, она несла бланки другого главка, не нашего. Увидела меня и почему-то смутилась. А может, мне и показалось.

– Какого именно главка, не помните?

– Конечно, помню…

И Люба называет мне тот самый главк, на бланках которого были отпечатаны фальшивые письма в областные управления сельхозтехники.

– …А потом, – продолжает вспоминать она, – ну, буквально через час, наверное, я зашла к Станиславу Христофоровичу с бумагами, а он диктует что-то Вере, она печатает. Увидел меня и сразу умолк, прямо на полуслове. Так это странно мне показалось. А печатала Вера на бланках того главка, я заметила. Это меня тогда тоже удивило. Но все это, в общем, тоже пустяки.

– А кому эти письма адресовались, вы не знаете?

Люба пожимает плечами.

– На места шли. Но обычно мы все письма сдаем в экспедицию. А эти… Вера сама приезжим товарищам отдавала. Я, например, у Фоменко такое письмо видела. Вера сказала, что так начальство велело. Вполне возможно, кстати. Но ведь вам надо, наверное, совсем другое? Вы мне поточнее скажите, что именно.

Я чувствую, как Люба мечтает хоть чем-то быть мне полезной. Она и не подозревает, что уже мне помогла.

– Что же еще вы помните странного в ее поведении? – спрашиваю я. – Может быть, она делилась с вами какими-нибудь неприятностями?

– Неприятностями?.. Не помню… Знаете, вот однажды она мне сказала… когда я ее попросила… – Она вдруг смущается, – ну, в общем, не рассказывать девчатам про одну историю… А Вера мне говорит: «Ох, устала я от чужих секретов! Ты даже не представляешь, как устала». И такая, знаете, тоска у нее в голосе была, ой, прямо невозможно! Сейчас и то вспомнить не могу спокойно.

Люба отворачивается.

Мне уже многое ясно с этими фальшивыми письмами. Я теперь вижу, как постепенно запутывалась Вера, как все глубже затягивал ее Меншутин в это болото. И росло, росло отчаяние в ее душе. Ведь она все яснее начинала понимать, что вокруг нее происходит. Петля затягивалась все туже. И выхода Вера не видела.

Тем временем, сделав круг по каким-то соседним переулкам, мы возвращаемся к зданию министерства. И обеденный перерыв у Любы тоже подходит к концу.

Мы прощаемся, я благодарю, и Люба с надеждой и удивлением спрашивает:

– Неужели я вам чем-нибудь помогла?

…В конце дня я наношу визит Кате Стрелецкой. И он оказывается самым важным из всех.

Катя, высокая, тоненькая, стремительная, одета как и в первую нашу встречу. На ней потрепанные джинсы и полосатая, похожая на матросскую тельняшку, кофточка. Она курит сигарету за сигаретой, кипит, возмущается и горюет.

– Словечка она про работу свою не говорила. А уж если она не хотела, так тут клещами из нее ничего не вытянешь, из этой дурехи. Я до сих пор успокоиться не могу. Надо же! Так глупо. Так по-идиотски! – она стучит кулачком по колену. – Вот только заладила: «Уйду». Почему «уйду»? А ей, видите ли, тяжело. Целый день за столом с маникюром сидеть тяжело. Поишачила бы она, как я.

В этот момент в коридоре раздается телефонный звонок. Катя мгновенно вскакивает с дивана, чуть не опрокинув стоявшую возле нее пепельницу, и выбегает. Она все делает вот так же порывисто и стремительно, уверен.

– Не туда попали, молодой человек, – слышу из коридора ее энергичный голос. – Да, да. Привет.

Катя вбегает в комнату и неожиданно как вкопанная останавливается на полпути к дивану.

– Слушайте, – говорит она, проводя рукой по лбу. – А ведь я кое-что вспомнила. Как-то вечером я сидела у Веры, и вдруг ее позвали к телефону. Звонила какая-то Елизавета Михайловна. И Верка моя чуть не плача ей говорит: «Ну откуда я могу знать? Вы же видите, я дома… Да никогда этого не было… Ну и выясняйте на здоровье. А меня оставьте в покое». И еще что-то в этом роде. И вернулась расстроенная, конечно. И, по своему обыкновению, ничего не желает рассказывать. Вы когда-нибудь видели такую женщину, которая лучшей подруге ничего не рассказывает? Я ей в шутку говорю: «Что, чужих мужей крадешь? Давай, давай, не теряйся». А она с таким испугом на меня взглянула, будто и в самом деле чужого мужа украла. О господи! Вот вспомнила и расстроилась.

– Так вы ничего больше и не узнали?

– Так и не узнала. А весь вечер приставала. Интересно же, Верке вдруг чья-то жена сцену закатывает.

Вскоре мы с Катей прощаемся.

Но этот телефонный разговор не выходит у меня из головы.

Вечером я рассказываю о нем Вале и Эдику, и в конце концов после немалых раздумий и споров у нас рождается план новой операции.

Дело в том, что Меншутин уезжает в командировку. Причем весьма активно ее добивается. Все это сейчас нам на руку. Если бы он не уезжал, операцию пришлось бы отменить. И это было бы очень досадно.

Нам нужны последние доказательства.

Вернее, последние нужны Эдику. У нас нет и первых.

Эдик же полон азарта и гнева.

– Ты, дорогой, не представляешь до конца социальной опасности Меншутина. Серьезно тебе говорю. Не улыбайся, пожалуйста, – с горячностью объявляет он, сердито блестя своими черными глазами, и начинает загибать пальцы. – Вот, гляди сам, пожалуйста. Разложение государственного аппарата – раз. Подрыв доверия к нему со стороны граждан – два. Нравственное калечение людей, всеобщее убеждение, что только обманом, взяткой, обходом закона можно чего-то добиться. Шуточки? – Эдик смотрит на нас с Валей бешеными глазами и, сделав паузу, продолжает: – Или думаете, сотни лет Россию разворовывали и не разворовали, так и сейчас не разворуют?