Текст книги "Десять басен смерти"

Затем он возвращал животному форму, набивая соломой. Чтобы наилучшим образом сохранить все характеристики зверя и его блестящий взгляд, он вставлял стеклянные глаза и использовал некоторые искусственные материалы для других органов, например для языка. Затем он натягивал шкуру и плотно пригонял ее, предварительно смазав жиром. Иногда перед окончательной стадией необходимо было нанести несколько мазков краски. Он всегда стремился придать своим произведениям самые реалистичные позы. В этом заключалось особое искусство, отчасти похожее на искусство Лафонтена, – анималистическая скульптура.

«Какая точность… Какая тщательность», – думал он.

Баснописец бегло осмотрел комнату, задержав взгляд на вазах с сухими цветами у постели.

«Ищи смерти аромат».

Он через силу улыбнулся, скорее, осклабился.

В этой позе он постоял несколько минут, затем вновь накинул капюшон.

В путь! Отдыхать не время. Пора приводить план в исполнение. Отдохнет он после. Он снова закутался в плащ. Его ждал Этьенн. Баснописцу нужно было приготовить продолжение своего произведения, заняться другими тайными агентами. Он лишь остановил кровотечение, избавившись от Розетты, Ланскене и Жабы. Его план состоял из расчетов и поправок, с «Баснями» в качестве путеводителя. Да, каждому своя басня. Каждому своя смерть. И Бог или дьявол на всех. С тех пор как Баснописец осознал, к чему в итоге должны привести его действия, он подготовил для Виравольты его билет. Виравольта, враг… Десять последних басен для него и для всего света. Но Орхидея конца не увидит.

Он тщательно выбирал свой лагерь. Входил в альянс с противником. Возрождал Баснописца, присутствовавшего на королевском бракосочетании 1770 года, – этот персонаж они в свое время придумали вместе с аббатом. Он засмеялся. В своем черном плаще и капюшоне он будет похож на кошмарный сон. Сегодня вечером он вернется в лес, чтобы испить своей свободы. Баснописец понесется верхом, как всадник из преисподней, мелькая между плотными рядам деревьев, чьи вонзенные в землю стволы подобны стрелам нарисованным расплывающимися чернилами. Он станет поэмой, шарадой, загадкой, метафорой; он превратит себя в миф, в сказку, в одну из тех страшных историй, которые не решаются рассказать детям, разве что шепотом во время сумеречных посиделок. Он будет… Баснописцем!

Он уже собирался выходить, когда раздался троекратный приглушенный стук в дверь. Он схватил кинжал и пошел открывать.

– Этьенн?

– Нет, – произнес суровый, глубокий голос.

На его лице появился оскал, когда он узнал своего посетителя.

– Лорд Стивенс! Я вас здесь не ожидал. Полагаю, вы пришли узнать новости…

Мужчина не отвечал. Он был очень высокого роста. Его лицо скрывалось в тени.

Баснописец поклонился.

– Ну что ж, входите, входите. Но не обижайтесь, если наша встреча будет короткой. – Он приложил руку к груди. – Меня ждет новая басня.

Неясные желтовато-оранжевые огоньки мерцали там и сям, как светлячки.

Пьетро рассеянно смотрел на них; его убаюкивала дорожная тряска.

Наконец, карета въехала на мощеный двор, и стук копыт утих под крики кучера «тпру!». Пьетро вышел и махнул рукой. Он посмотрел на окна. Особняк на улице Серсо был построен около пятидесяти лет назад. Под выступами большие окна глядели, как широко открытые в темноте глаза. Мерцающий в одном из окон огонек свидетельствовал о том, что Анна ожидала его возвращения. На крыльце пылали два факела. Пьетро вошел и снял треуголку, положив ее на столик прихожей. Он прошел по плиточному полу и начал подниматься по широкой белокаменной лестнице. Пьетро расстегнул жилет. Поднявшись, он заглянул в спальню Козимо. Дверь была приоткрыта; лежащее у входа белье подсказало ему, что Козимо там нет. Видимо, он отправился на какую-нибудь гулянку. В его спальне царил хаос: валялись мятые сорочки и фраки, посреди комнаты высилась куча как попало брошенной обуви. Постель была не застелена, толстый том «Энциклопедии» подпирал шатающийся комод – по-видимому, таким образом находили практическое применение технические и физические принципы искусств и новых наук, открытие которых приписывали себе Дидро и компания. Пьетро направился к спальне, которую они занимали с Анной.

Она уже заснула. Возле их ложа в позолоченных подсвечниках догорали свечи. В доме не было слуг с тех пор, как последняя служанка серьезно заболела гриппом и была отправлена домой. Следовало найти одного или двух новых слуг. У них теперь работал лишь повар по имени Ариэль, который в этот час, должно быть, храпел в кладовой. Пьетро улыбнулся, увидев, что Анна оставила ему тарелку с цыпленком и сыром. Она также приказала подогреть воду в кувшине для его купания в надежде, что он вернется вовремя. Вода еще была теплой. Пьетро снял сорочку, башмаки, панталоны и белье, затем опустил зудящие ноги в серебряный таз, положив на колени полотенце из лимбургской ткани. На мгновение он откинул всклокоченную усталую голову. Он посмотрел на камин, зияющий своим темным отверстием. Затем перевел взгляд на зеркало, прикрепленное к туалетному столику Анны. У нее было еще одно зеркало в ее маленьком будуаре, но перед этим, находящимся рядом с альковом, она расчесывала волосы, проснувшись поутру.

Пьетро увидел свое лицо. С того места, где он сидел, ему показалось, что зеркало было как-то странно повернуто. Он видел лишь часть своего искаженного отражения. Четверть его лица была отрезана деревянным овалом, в который было вставлено зеркало. Он принялся рассматривать свои черты. Приподнятая бровь. Расплывшиеся белила. Прищуренные глаза с морщинками в уголках век. Морщинки на лбу, не замечать которые он больше не мог. Конечно, он все еще был красив. Но в его возрасте он все-таки выглядел скорее как старый ловелас. Он вздохнул. В его глазах отражалось темное пляшущее пламя головешек, которое в этот вечер вызывало воспоминания о роскоши Светлейшей Республики, верных любовницах, карточных партиях под лепными потолками, дуэлях у подножия золотой лестницы, песнях над лагуной… Не сходя с места, он протянул руку и взял свой старый венецианский кинжал с перламутровой рукояткой, который он часто оставлял у туалетного столика Анны.

Минуту спустя его внимание привлекла странная тень. Он закрыл глаз. Тень была похожа на… цветок.

Орхидею.

Орхидея на стене.

«А кто я сам, – задал он себе вопрос, – если… не тень?»

Он развлекался тем, что пальцами изображал усики насекомого, возвышающиеся над венчиком воображаемой орхидеи… Да, в самом деле, кем был он сам, если не движущейся тенью? Басней? «Я есть басня. И Баснописец – тоже тень. А может, и весь мир. Театральные подмостки, на которых разыгрывается пьеса в четырех актах… Все лишь тени».

Он еще раз вздохнул, внезапно охваченный тревожным чувством.

Он посмотрел на Анну, покоившуюся в алькове между двумя натянутыми полотнищами и занавесками балдахина. Ее молитвенник в кожаном переплете упал на пол Рука Анны высовывалась из под простыни и свешивалась к полу, как будто для того чтобы погладить молитвенник Она лежала на животе, наполовину зарывшись лицом в подушку, и глубоко дышала Пьетро поднялся и встал на колени у постели. Только она одна была способна каждый раз возвращать его самому себе и дарить ему блаженство. До Пьетро доносился шум ветра, врывавшегося во двор и завывавшего по всему дому, но он ощущал странный жар, идущий от Анны. Он смотрел на нее, и лицо его хранило почти суровое выражение, почти озабоченное, как будто он силился вспомнить что-то абсолютное и жизненно необходимое. В полусне Анна открыла глаза. Он посмотрел на ее губы, ее пылающие щеки, родинку в уголке рта. На лице Анны отчетливее проступила светлая доверчивая улыбка: «А, ну вот и ты. Я знала, что ты вернешься».

Он поцеловал ее, шепнув.

– Соня моя, я люблю тебя.

Заканчивая раздеваться, он чуть было не опрокинул таз и едва сдержал проклятие.

В доме явно не хватало прислуги.

«А ты, Ландретто… Где же ты?» При этой мысли Пьетро улыбнулся, перед его глазами возник облик его вечного лакея Что то он поделывал сегодня вечером? Этот парень его тоже любил! Пьетро вспомнил, как тот в свое время помчался защищать его перед дожем и Эмилио Виндикати, как он приносил ему книги и городские новости в тюремную камеру, как обменивался остротами с Казановой, тогда также пользовавшимся гостеприимством застенков Республики.

«Ландретто, мой старый друг! Почему же ты не остался со мной? Мне тебя не хватает. Почему мы отдалились друг от друга?»

Но куда же ушло то время, когда они втроем пели песни в Венеции? Боже мой, как летят годы! Куда ушла их молодость – куда ушла его собственная? Он смотрел, как вдоль стен курится версальская пудра, представлял себе, как по маслянистым каналам плывут гондолы, как с лиц, с сердец и со стен сыплется штукатурка, – все это казалось каким-то туманным сном. Но куда же ушло то время, когда они пели?

Пьетро медленно вытянул ноги. Он задремал. Перед ним предстали образы Батиста Ланскене с жутким оскалом и ингаляционной трубкой, Розетты, подвешенной на ветвях с обглоданными волком ножками, и Жабы с вываливающимися внутренностями. Казалось» Баснописец смеялся ему прямо в лицо.

Через несколько минут он проснулся, поеживаясь от холода.

Он прищурился.

Нет сомнений, вызов на дуэль поступил.

«Но черт возьми, чего же тебе надо?»

Рядом с разобранной постелью лежала треуголка Ландретто.

Он, доверенное лицо и преданный лакей, в данный момент находился в плачевной ситуации.

Он был в своем костюме королевского наездника, со связанными за спиной руками.

Ландретто следовало прислушаться к своей совести, а может, и последовать совету своего бывшего хозяина, Пьетро Виравольту. Кровь стучала у него в висках. У него голова раскалывалась от мигрени, все тело ломило. Накануне он опять напился; он отрастил брюшко; но, боже правый, почему он так много пил? А сейчас… это просто кошмар, или он и в самом деле оказался в западне?

«Скажите мне, что это просто страшный сон…» – думал он.

Его руки были связаны за спиной.

Перед Ландретто находилась холодная ободранная стена. Он пытался вспомнить.

Ему совсем не нужно было отправляться в Шуази. С несколькими приятелями они прошли мимо собора Парижской Богоматери и добрались до района рынков, где находилось одно из их излюбленных заведений. Неподалеку от острова Сен-Луи они пропустили несколько стаканчиков. На обратном пути они распевали песни, когда им повстречалась очаровательная молодая женщина с сильно набеленным лицом. На вид ей трудно было дать больше двадцати лет. Одна из аппетитных парижских шлюх. На ней было сиреневое платье с оборками, в руках она держала хорошенький зонтик, щечки у нее раскраснелись. Ландретто не смог устоять. Она напомнила ему красотку, которую он любил в Венеции, Червонную Даму, служившую тайным агентом дожа. Девушка восхищалась его внешностью, его мнимой родословной, его замечательным постом учителя верховой езды его величества, отпускала комплименты по поводу его золотых пуговиц, манжет, кантика его камзола. Он сумел отделаться от своих спутников с помощью многозначительного подмигивания и направился в другую харчевню.

Малышка привела его в дом с рублеными стенами в старинном парижском квартале неподалеку от Шатле. Затем он последовал за ней в узкую комнату с серыми стенами и почти без мебели. Там стояли лишь кровать с ледяными простынями, рукомойник и стул. Окно выходило на мощеный двор. Он видел перед собой бледный луч. Сейчас, пока он балансировал на стуле, Ландретто мог видеть лишь влажную перегородку, лицом к которой он стоял. Он совсем не мог вспомнить, что произошло после того, как он попал сюда. Он не был уверен, что сумеет не уронить свое мужское достоинство, – вот была последняя мысль, которую ему удалось припомнить, если память его не обманывала. Испытывая стыд, он погрузился в сон. Проснулся он, почувствовав, как на него льют ледяную воду.

Над горизонтом поднималось солнце.

Его лицо все еще было мокрым, несколько капель стекло на пол. Женщина исчезла. На его шею была накинута петля. А за его спиной, пока он приходил в себя, какой-то голос декламировал:

Ворона и Лисица

Книга I, басня 2

 
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
 
 
Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать совсем уж было собралась,
Да призадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близехонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие перушки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица, —
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье сперло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка такова.[18]18
  Перевод И. А. Крылова.


[Закрыть]
 

Дрожа, Ландретто с трудом балансировал на спинке стула. Веревка была продета через крючок отсутствующей люстры привязана к ручке входной двери. Достаточно было одного дуновения, чтобы стул опрокинулся и Ландретто вместе с ним. Голову его как будто сжимали тиски, ладони вспотели. Веревка натирала шею.

– К… кто вы? Что вам нужно? – сдавленным голосом спросил он.

Сначала он услышал лишь дыхание, затем раздался голос:

– Мы немного поговорим о вашем господине, если вам будет угодно.

– О… о моем господине?

– Не валяйте дурака. Я имею в виду Черную Орхидею.

– Как вам стало известно?…

– Ну, это же Париж, – ответил голос. – Мы также поговорим… о вашем втором господине. И о вашей измене.

– Моей измене?

Ландретто затрясло. Долю секунды ему казалось, что он сейчас кувыркнется. Он оступился одной ногой, но в последний момент удержался, насколько это было возможно со связанными за спиной руками, все больше задыхаясь. Высунув язык, он жадно хватал воздух. К тому же он пытался повернуть голову, чтобы увидеть Баснописца, который сидел у него за спиной, держа в руке конец веревки.

– Вы меня прекрасно поняли. Милый маленький лакей… Вы знаете, что мое дело – это обнаруживать и описывать человеческие недостатки… Начнем же! Между нами не должно быть недомолвок и притворства… Мне известно, что ваша родословная была просто-напросто выдумана… Вы, королевский учитель верховой езды да еще и офицер в порядке исключения… Смешно! Вы, потомок благороднейшего рода, синьор Пармы! Я знаю, что вы обязаны всем этим письмам венецианских сенаторов и благодушно короля, который предпочел закрыть на все глаза… Но ведь он всегда закрывал глаза. Он всегда был слепцом, не так ли? Ландретто издал неопределенное урчание.

– На самом же деле, ничтожный Ландретто, вы врун и Иуда… Без роду без племени, так ведь? Вы с рождения были сиротой…

Часто дыша, обезумев от боли и гнева, Ландретто не находил слов; на глаза наворачивались жгучие слезы. Баснописец рассмеялся. Он встал и начал ходить по кругу. Паркет скрипел у него под ногами.

– И вот вы попали в ловушку из-за самой обыкновенной танцовщицы, которую вы тщеславно сочли неравнодушной к вашим прелестям, жалкий лакей, и к вашему костюму с золотыми пуговицами! Вы фальшивы, Ландретто, насквозь фальшивы… Марионетка, марионетка, маленький паяц! Вот кто вы на самом деле! Вы присвоили себе чужой голосок! И через вас придет зло. Скажите-ка… В обличье какого животного мне следует вас представить?

Ландретто застонал.

– Ваше молчание красноречиво, мой Иуда. Я нахожу вас вполне смирным. Видите ли, я тоже люблю сочинять стихи. Хотя в вашем положении трудно было бы хлопать крыльями.

Баснописец подошел к стулу, рукой потрогал веревку, все еще привязанную к крюку на потолке и к ручке двери.

– Ах! Дорогой Ландретто!.. Я решил немножко поиграть с вашим господином; он заслуживает особого обращения. И вы тоже, маленький лакей. Ландретто… Вы послужите мне приманкой.

В этот момент открылась дверь; Ландретто решил, что настал конец, но Баснописец немного ослабил веревку, чтобы позволить посетителю войти в комнату. Тогда Ландретто подумал, что начинается новый кошмар. Вошедший был горбатым и кривым существом, половина его лица была изуродована тремя параллельными рубцами. Ландретто узнал его. Этого горбуна… он уже сто раз встречал его у туалетов щвейцарских гвардейцев! Внезапно он осознал иронию судьбы: они каждый день бывали в Версале! А этот запах! Сейчас, прищурившись, беззубо улыбаясь, горбун смотрел на него с идиотской ухмылкой. Казалось, он молча наслаждался этим спектаклем.

За спиной Ландретто голос опять изменился, когда раздался смех, – но теперь это была странная фистула. Баснописец вытянул руки и начал прерывисто махать ими. Он с наслаждением подражал крикам вороны – пронзительным и жутким. Рукава его черного плаща представляли собой крылья птицы; он продолжал размахивать ими; его лицо было скрыто под капюшоном.

– Этьенн – это… мой личный лакей. Он гораздо более преданный, чем вы. Друг мой, в виде какого животного я вас изображу? Молитесь! Молитесь, чтобы Этьенн вновь не открыл эту дверь! И давайте вместе продекламируем.

Горбун пристально смотрел на него.

Баснописец опять рассмеялся, затем вновь принял серьезный вид и произнес ледяным тоном:

– «Вороне где-то бог послал кусочек сыру…» Продолжайте, Ландретто!

Философствования в саду

Террасы южного партера, Версальские сады

Букингемский дворец, Лондон

«Ищи смерти аромат».

«Лилия, асфодель, белладонна, аронник, болотный ирис».

«Только цветы… и еще базилик».

Картина получалась довольно несуразная. Но Пьетро знал, что сопереживание врагу и понимание того, как он действует, были основными составляющими успеха. В данном случае действия Баснописца говорили сами за себя: он любил рассказывать истории. Преимущественно патологического характера. Пьетро понял одну важную вещь – попытки прочувствовать его также означали отказ от привычных способов мысли; в интересах следствия требовалось научиться думать, так сказать, поэтическими образами. Конечно, это была черная поэзия. Мыслить по аналогии с «Баснями» и с литературными загадками, разумеется; вот в чем заключалось его творение. Он убивал во французском стиле. Его сила, его утонченность, его жеманность тоже играли свою роль. Возможно, ингредиенты этих духов по-своему рассказывали басню. Может быть, в этом заключался смысл приглашения – этого «совета», который Баснописец дал Виравольте: «Ищи смерти аромат». В данный момент Виравольта нуждался не столько в экспертном мнении парфюмера, сколько ботаника. А что может быть лучше, с научной точки зрения, чем обратиться к одному из цветоводов Версаля?

Едва прибыв во дворец, покинутый как придворными, так и жандармами, Пьетро сразу направился в сады. Был май месяц, лучший сезон для деревьев и цветов. Зимой пруды были покрыты льдом, а клумбы покоились под покровом снега; дровосеки распиливали упавшие деревья. Весной проводили инспекцию системы каналов, фонтанных трубопроводов, копали и вспахивали землю, спускали на поверхность Большого канала часть флотилии, включая баркасы, лодки и гондолы Светлейшей Республики. К тому времени, когда Пьетро вошел в сад, была закончена установка деревянных скамеек в Южном партере;[19]19
  Партер (здесь) – открытая часть сада или парка с газонами, цветниками водоемами, бордюрами из кустарника; часто украшается скульптурой фонтанами.


[Закрыть] прогулочные коляски украсили цветочными арками и узорчатой шелковой тканью; вынесли на воздух знаменитую королевскую коллекцию апельсиновых деревьев, которые были для этого пересажены в другие кадки. Сады цвели под лучами солнца, но смерть короля все еще оставляла повсюду свой грустный отпечаток. Версаль выглядел спящей красавицей в заколдованном царстве.

Спускаясь с террас к Южному партеру, Пьетро заприметил одного из все еще интенсивно трудившихся садовников. Он попросил у него совета, и садовник порекомендовал ему обратиться к своему коллеге, работавшему чуть поодаль.

– Вы увидите… Это нормандец, один из учеников великого версальского садовода. Но иногда он строит из себя аристократа; дело в том, что, невзирая на его внешность землекопа, он чрезвычайно образован. Он гордится тем, что какое-то время служил садовником у Вольтера в Ферне. И с тех пор он притворяется философом… В некоторой степени он представляет себя в роли своего бывшего господина, но нужно признать, что для человека, который занимается посадкой растений, он довольно учен. Не удивляйтесь, если он пустится в пространные рассуждения! Он черпает вдохновение в своем труде.

«Вот такой-то мне и нужен», – подумал Пьетро.

И он направился к нормандцу в шляпе и с засученными рукавами, который метлой из веток очищал газон от упавших шипов и лепестков. По его рукам струился пот. Другие садовники вырывали граблями сорные травы. Зубцы грабель оставляли в песке ровные линии. В обычное время в этом гудящем улье сталкивалось множество работников: землекопы и каменщики приветствовали водопроводчиков, садоводы поигрывали большими ножницами, когда мимо них катили свои тележки продавцы режущих инструментов. Скрытые в укромных уголках парка, невидимые за нарядными зелеными изгородями, не покладая рук трудились над украшением зеленых кабинетов специалисты по изготовлению гротов, бронзовых дел мастера, золотильщики, жестянщики или художники. Заезжие рыбаки поставляли для аллей речной песок. Но сегодня все было тихо.

– Эй, дружище, позвольте представиться… Пьетро Виравольта де Лансаль. Мне говорили, что среди обитателей этого леса вы в некотором роде… феникс.

Садовник выпрямился.

– Виравольта… Вы случайно не господин из Венеции?…

– Он самый. Я хочу представить на ваш суд одну небольшую загадку…

Виравольта незамедлительно объяснил причину своего недавно пробудившегося интереса к цветам. Он не сообщил ему непосредственно об убийствах, однако объяснил, что странный цветочный аромат стоил жизни одному отвергнутому любовнику; что, по его мнению, ингредиенты были выбраны не случайно, но с определенным замыслом и путем логических рассуждений. Чтобы еще больше заинтриговать садовника, Виравольта добавил, что он ведет расследование по поручению его величества.

– Которого? – спросил нормандец.

– Нового, разумеется.

Затем он назвал ингредиенты загадочных духов. Ему хотелось узнать мнение садовника о свойствах и, по возможности, значениях цветов, использованных в процессе их приготовления. Нормандец слушал его внимательно. На лбу у него проступили морщины. Он стоял, положив одну руку на другую и опираясь на свою метлу. Пьетро рассеянно глядел на две пряди волос, выбившиеся у него из-под шапки.

Наконец садовник улыбнулся, кивнул и снял свой головной убор.

– Имеют ли цветы какой-нибудь смысл? Но, господин де Лансаль…

Садовник молча посмотрел на него, затем вновь заговорил, разводя руками.

– Взгляните туда… на Зеркальные пруды, напротив террас, перед самым дворцом. В том месте пересекаются две основные оси этих садов. Неужели вы думаете, что они были спланированы таким образом совершенно случайно? Совсем нет…

Он прищурил глаза.

– Имеют ли цветы какой-либо смысл? Эти сады суть леса символов! Они говорят с нами, господин де Лансаль! Они обладают моральным смыслом, как того желал в свое время наш великий «король-солнце»…

– Неужели? – спросил Пьетро наигранно шутливым тоном.

– Ну конечно, – вновь заговорил садовник. – Эту землю, как поэму, шлифовали, взрыхляли, увлажняли! Взгляните, к примеру, на дорожку, идущую с севера на юг… Вас, наверно, удивит, если вам скажут, что это путь запутавшегося человека, забывшего Бога и общее благо во имя внешнего и иллюзорного мира. Пойти по этой дороге уже означает сбиться с пути, все принести в жертву человеку, отказаться от Бога и забыть Его. Это не тот правильный путь, за который ратовал великий Людовик!

– Значит, верно, что вы философ!

Нормандец засмеялся.

– Да нет, к сожалению! Но не скрою, что я служил у господина Вольтера; мне доставляло бесконечное удовольствие ухаживать за его плантациями. Порой вечером, на закате, мы беседовали, пока я копал, а он сидел в своем кресле, положив ноги на стул… Но оставим это.

– Продолжайте, прошу вас.

– Господин Ленотр, который разбил эти сады, был художником, господин де Лансаль! Хотите верьте, хотите нет – мой дед служил у него. Это мне напоминает один анекдот…

Пьетро кашлянул.

– Ах да, простите. Итак… например, если вы пойдете в западном направлении от террасы Латоны, вы увидите, что перед вами открываются три пути…

На мгновение отпустив метлу и прислонив ее к плечу, он повернулся, развел руками; он все активнее жестикулировал, указывая Пьетро на разные уголки сада.

– Северный путь, под суровым взглядом Паллады, – это путь ответственности и труда. Юг завлекает вас в мир удовольствий и непоследовательного мышления… А прямо перед вами, господин де Лансаль, находится единственный истинный путь – Прямой Путь, Королевская аллея! Эти сады представляют собой великую Басню. Они рассказывают вам некую историю! И как я вам говорил, у нее есть мораль…

– Отлично… Но вернемся к моим цветам, если вам угодно…

Пьетро сосредоточился, чтобы вспомнить весь комплекс ингредиентов тех смертоносных духов.

«Лилия, асфодель, белладонна, аронник, болотный ирис. Только цветы… и еще базилик».

Нормандец терпеливо слушал его, затем прикусил губу:

– Да, господин де Лансаль, в самом деле, у цветов есть свой язык… Видимо, эта загадка восходит к той эпохе, когда человек стремился с их помощью разгадать тайну Природы! Работая в этом саду, скажу вам, господин де Лансаль, я веду с ними разговоры и, возможно, ищу в этом частичку самого себя.

– Вы никогда не останавливаетесь…

Нормандец вновь улыбнулся.

– Садовник, философ… Это, в общем-то, одно и то же, не так ли? Нашу профессию не выбирают случайно. Но повторите еще раз: каковы же цветы ваших духов?

– Вот… Лилия.

Нормандец снова выпрямился и почесал голову.

Затем он оперся локтем о свою метлу.

– Лилия. Это просто. Говорят, что она родилась из капельки молока, брызнувшего из груди Геры в тот момент, когда Зевс позволил Гераклу пить грудное молоко спящей богини, чтобы превратить его в бессмертного… Одна капля пролилась и образовала Млечный Путь. Другая упала на землю, и из нее родилась лилия. Афродита позавидовала белизне и наградила ее огромным пестиком…

– Очень красивым.

– Она также означает высшее благородство, конечно, поскольку это цветок нашего славного короля… В Средние века ее изображали с тремя лепестками, обозначавшими Веру, Мудрость и Рыцарство. Лазурный герб с тремя золотыми лилиями – это Франция! И она встречалась во всех садах, символизируя любовь рыцарей… Как и роза, разумеется.

Пьетро вспомнил о красной розе, которую постоянно оставлял после себя Баснописец.

– Роза, вы говорите… А что можно сказать об этой комбинации?

– Ну, скажем… Если лилия – это король, то роза – это королева Королева цветов, цветок Афродиты и ее красоты. Купидон, сын Stfapca и Венеры, весной носил венец из роз как Приап. Приап, бог плодородия и садов – мой святой покровитель!

– Но роза и лилия? Нет ли здесь какого-нибудь… политического значения?

Садовник задумался.

– Ну, разве что… Роза играла важную роль в Англии.

– В Англии?

С минуту Пьетро хранил молчание.

– Плантагенеты, господин де Лансаль.

– Ах да… Роза разделила одну семью на два лагеря… Война Алой и Белой Роз во времена Генриха Шестого! Red for Lancaster, white for the York.[20]20
  Алая для Ланкастеров, белая для Йорков (англ.).


[Закрыть] Два лагеря, боровшихся за престол!

– Точно.

– Король, война, любовь, Англия… Это декларация? Я тут ничего не понимаю.

– Роза и лилия. Это противостояние двух держав, господин де Лансаль. Двух коронованных особ…

Пьетро вздохнул и поглядел на свой башмак, постукивая его носком по пыльной земле.

– Боюсь, я завяз бог знает в каком болоте. Лучше я постараюсь взглянуть на все это с иной точки зрения…

– Не отчаивайтесь. А другие?

– Был еще… асфодель.

– Цветок обитателей елисейских полей. Цветок мертвых героев.

«Связь с убийствами, – сказал себе Пьетро. – С убийствами тайных агентов?»

– Асфодель – это растение траура. И к тому же цветок потерянной любви. Он находится вместе с розой в загробных кущах… Его сажали недалеко от могил, и, по поверью, усопшие насыщались его корнями. Некоторые сорта, такие как Asphodelus ramosus, ассоциируются с королевским статусом… Это все?

– Нет. Белладонна.

– Это ядовитое растение, самый токсичный цветок, вроде аконита! В просторечии он называется «красивая дама» – и этим все сказано. А его научное название – Atropa belladonna. Но послушайте, букет получается довольно опасный!

– И духи опасные.

– Это растение посвящено старшей из трех Парок. Ее обязанность – перерезать ниточку судьбы смертных. Это все?

– Аронник.

– У него лишь одно значение – западня.

Пьетро непроизвольно отступил на несколько шагов.

Западня…

«Западня – это Версаль. И я попал в нее», – подумал он.

Затем, качая головой, он посмотрел садовнику прямо в глаза.

– Остается еще один цветок. Болотный ирис… а также трава – базилик.

Нормандец прищурился.

– Подождите-ка… Я вам только что рассказывал о лилии. Но самое интересное, знаете ли, то, что геральдический цветок королевского дома Франции – не совсем лилия. На самом деле это ирис. Точнее, определенная разновидность ириса. А именно болотный ирис с желтыми цветами и остроконечными листьями.

– Королевская лилия – это ирис?

– Да. Его название также восходит к греческому пантеону. Как лилия и аквилегия, он означает девственность, но еще и муки крестного пути и воскресения. Его ассоциируют с первородным грехом. Во всяком случае, эту конкретную разновидность… болотный ирис… Это цветок с ползучими корнями, с едким, отвратительным запахом. Из него изготовляли мази, которыми умащивались ночные существа. Это колдовской цветок, господин де Лансаль. Цветок шабаша!

– Ни один из моих цветов не означает… убийство?

– Насколько я понимаю, нет. Но есть эквивалент.

– Ах так?

– Базилик. Ненависть.

Пьетро с минуту стоял неподвижно, почесывая лоб. Он все больше сомневался в своей интуиции. Впрочем, она ему не так уж много подсказала. Однако… он как будто чувствовал, что сквозь эту завесу пытается пробиться луч истины.

Ищи смерти аромат.

Роза и лилия. Столкновение между двумя державами. Две Короны. Асфодель – цветок мертвых героев. Белладонна – яд. Аронник – западня. Болотный ирис – для великого шабаша Баснописца. И все это присыпано базиликом – ненавистью.

Погрузившись в размышления, Пьетро не знал, теряет ли он рассудок или находится на пути к разгадке; он не сводил глаз с песка под ногами. Ему было неспокойно. От вещества, которое убило Ланскене, и ингредиентов, входивших в его состав, до цветов, скрывавших какую-то басню, – казалось, с самого начала расследования он двигался в фарватере смертоносных духов. В фарватере еле намеченном… и опасном.