Текст книги "Одиночество-12"

К сожалению, живет Аркан скромно, поэтому вариантов, собственно, два: курить траву с друзьями Аркана здесь или отправиться курить траву к друзьям. Я не курю траву. Практически никогда. Я от нее заметно глупею и засыпаю. При этом я ничего не имею против курящих людей, но сам предпочитаю виски. Виски у Аркана не было, но ближайший супермаркет решил проблему. Вскоре подтянулись гости: милые и симпатичные люди, один из них оказался депутатом кнессета, но он курил траву вместе со всеми как ни в чем не бывало.

– Я правильно понимаю, что в Израиле траву курят все?

– Почти, – сказал Аркан.

– А что б тогда ее не легализовать?

– Понимаешь, – со вздохом объяснил Аркан, – трава поставляется к нам из Палестинской автономии нелегально, чтобы держать за яйца палестинских поставщиков и производителей.

– А зачем их держать за яйца?

– Как зачем? Они же главные осведомители всех наших служб безопасности.

Я не нашелся что ответить на такой мощный аргумент. Кроме меня, единственным некурившим человеком оказалась медсестра Аня. Классическая русская красавица с длинной косой. Не до пояса, конечно, но все-таки. Она говорила медленно и спокойно, смотрела приветливо и открыто такими глубокими и такими внимательными глазами. Я подумал, что раз мои отношения с Машей зашли в очередной тупик, то почему я не имею права поухаживать за красавицей с русой косой? Тем более что Маша каждый день ложится в постель с Германом. При мысли о Германе в постели с Машей мне чуть не стало плохо, но я выпил «Джек Дэниелса» и еще раз посмотрел на Аню. Она была очень хороша.

Я отозвал Аркана в сторону. Стороной оказалась крошечная кухня.

– Аркан, – сказал я, – Аня-то – хороша!

– Хороша, – согласился Аркан.

– А она, ну… свободна?

– Как все мы, – сказал Аркан со вздохом.

– А куда у вас возят девушек, если хотят им понравиться?

– В Эйлат, – уверенно сказал Аркан. – Девушек возят в Эйлат. Возят вечером, когда стемнеет. Тебе придется снять машину. Но у тебя ведь есть права?

– Конечно.

По просьбе Аркана гости, перебивая друг друга, рассказали мне о романтическом месте длиной в триста пятьдесят километров под названием «Ночная дорога из Иерусалима в Эйлат».

Ты выезжаешь из Иерусалима, кивнув на прощание подсвеченным желтым светом стенам и башням Старого города, и спускаешься за двадцать минут и тридцать километров из горного Иерусалима в самое низкое место на земле. Доехав до указателя «Иерихон 6 км налево», ты вспоминаешь, что не египетские или шумерские города, а именно Иерихон – старейший город на Земле, поворачиваешь направо и встречаешься с Мертвым морем. Проезжаешь табличку «Кумран» и понимаешь, что свитки Мертвого моря со старейшими рукописными текстами Библии найдены именно тут.

Где-то после Кумрана надо вылезти из машины. Сначала на тебя обрушится огромное количество крайне низких звезд. Потом ты поймешь, что видишь Млечный Путь, и так ясно, как ты не видел его никогда в жизни. Не исключено, что тебе в голову придут какие-то мудрые мысли. Самое низкое место на Земле по совместительству является местом, где воздух насыщен кислородом в самой высокой на Земле степени.

Проезжаешь Масаду. Вспоминаешь доблесть и трагедию осажденных евреев, отказавшихся сдаться в плен римлянам. Плен в то непростое время означал пожизненное рабство. Дорога петляет, и море остается позади. И тут перед тобой постепенно возникает огромный светящийся корабль. Он медленно приближается, и становится ясно, что таких больших судов не бывает. Особенно в пустыне, километрах в двухстах от ближайшего моря. Корабль от носа до кормы увешан гирляндами лапочек, отчего вокруг струится мерцающее сияние. Если ты видишь это первый раз в жизни, у тебя сносит крышу. Но это опять же зависит от музыки.

Через пару километров, пока ты раздумываешь, что это была за корабельная галлюцинация, становится очевидно, что это никакой не корабль, а завод. Вероятно, по переработке минералов Мертвого моря. Но люди украсили его несколькими тысячами лампочек. Зачем посреди ночи в пустыне освещать завод такими гирляндами – неясно, и это впечатляет. Бессмысленная красота лучше осмысленной. Затем последние признаки пребывания человечества кончаются.

Проводив офигевающим взглядом указатель на библейское место с подозрительным названием «Содом» («Содомиты! Боритесь за культуру родного города!»), ты едешь часа полтора через темную безлюдную пустыню.

И вот в середине пустыни, когда музыка кончилась, тебе попадается невероятное место под названием «101-й км». Ты останавливаешься.

Очень странная группа зданий, похожая на картонные декорации к кинофильмам. Ресторанчик на открытом воздухе, мини-маркет, сад сумасшедших скульптур и маленький зоопарк. В зоопарке ишаки, верблюды, крокодилы и змеи с ящерицами. Большинство животных спит, так как уже ночь. Бармен рассказывает тебе, что в террариуме живет якобы единственная на земле двухголовая змея-альбинос, самая ядовитая змея на свете.

Вокруг зоопарка проложена крошечная действующая железная дорога с детскими вагончиками.

При виде скульптур, сваренных из грубых железных прутьев, представляешь себя безголовым человеком, везущим в тачке собственную голову. Осмотревшись, ты замечаешь, что под открытым небом прямо посреди сада развешаны гамаки. В общем-то, можно заночевать и здесь.

Но Эйлат уже рядом. Выпив кофе, ты снова садишься за руль и выжимаешь из машины все, на что она способна. Дорога пустая, полиция ночью спит. Через полчаса появляются огни Аккабы и Эйлата. Еще двадцать минут – и ты на тропическом курорте. Дельфины, дайвинг, пляжи, коктейли Sex on the Beach.

Коллективный рассказ о дороге в Эйлат мне понравился. Я понял, что определенно настало время немного отдохнуть от истории с Машей и Германом. А потом еще решить, возвращаться ли к ней. Я прикинул, достаточно ли у меня времени и денег для такого путешествия (выходило, что вполне), а главное, согласится ли Аня меня сопровождать. Я пораздумывал, как бы это выяснить, не задавая вопрос в лоб. После Лили я стал особенно мнителен в разговорах с девушками. Но я придумал. Я спрошу, не проводить ли ее до дома. А там видно будет.

Спросил. Она сказала: «Проводить». Хороший признак.

Идти пешком было минут тридцать. Я начал рассказывать Ане, как мне все здесь нравится, особенно демократичность общества, где безработный Аркан курит траву с депутатом кнессета. Но договорить мне не удалось.

В бархатной иерусалимской тишине раздалась резкая смесь звуков. Визг шин и нарастающий рев двигателя. Звуки дополнились ярким снопом света справа налево. Аня с силой схватила меня обеими руками за рубашку и толкнула в кусты шиповника, в которые я, неуклюже раскинув руки, упал вместе с ней. В нескольких сантиметрах от моих ног пронесся длинный белый «мерседес», почти полностью заехав на тротуар. Пронесся и исчез на ближайшем повороте, засвистев тормозами. Мы оказались в облаке запахов жженой резины, горелого сцепления и машинного масла. Я начал сползать с кустов. Надо было сказать что-то соответствующее случаю.

– Весело тут у вас.

Шиповник колол меня со всех сторон. Я потер щеку. На ней оказалась кровь. «Кровь, пот, машинное масло» – почему-то пришло мне в голову название журнала, редактором которого подрабатывал Аркан.

– Помолчи, пожалуйста, – прошептала Аня. – Помолчи и не двигайся.

– Что мне, обратно в кусты лезть? Ну и джигиты!

– Это не джигиты, – ответила Аня спустя секунд десять почти обычным голосом. Разве что в нем появилась какая-то задумчивость.

– Арабские террористы?

– Врядли. Они в это время спят. Это, как у вас говорят в Москве, наезд.

– Почему?

– Потому что эта машина тихо стояла. Мы проходили мимо нее, но внутри я никого не видела. Странно. Плохо. Надо вызвать такси.

– А далеко еще идти?

– Пять минут.

– Но тогда…

– Надо вызвать такси.

Она вытащила мобильный и сказала несколько слов. Пока я раздумывал, удачное ли сейчас время для приглашения Ани в Эйлат, а также откуда у медсестры такая наблюдательность и такая реакция, такси подъехало. Через две минуты мы были у ее дома. Эти две минуты она молчала, а на прощание тихим ровным голосом сказала:

– Береги себя.

Я набрал в легкие воздуха, но позвать Аню в Эйлат не смог. Я просто сказал:

– Хорошо, бог даст, еще увидимся, – и вернулся на том же такси.

Рыжеусый таксист не взял с меня денег, объяснив, что Аня с ним уже расплатилась. Оказывается, в Израиле медсестры не просто спасают жизни, но еще и платят за такси. Я ехал к Аркану в некоторой прострации.

Конец тринадцатой главы

Глава четырнадцатая

Увидев меня, Аркан засуетился. Он настоял на том, чтобы заклеить щеку пластырем, и подтвердил, что теракты в это время суток не происходят. Острый стресс, связанный с выбросом адреналина, постепенно сменялся у меня ужасом оттого, что ночное приключение, судя по всему, не было случайностью. В худшем случае это было покушение, в лучшем – предупреждение. Мне показалось, что спина моя покрылась холодным потом, и захотелось немедленно поделиться своим ужасом с Арканом. Но я отмел эту мысль как совершенно безумную. Я и так уже много чего кому наговорил.

Я почувствовал острую потребность позвонить Антону и Моте, несмотря на глубокую ночь. Но я понимал, что невнятная история о неслучившейся аварии вряд ли покажется им правдоподобной. Они просто успокоят меня и посоветуют поспать.

Аркан, словно прочтя мои мысли, сказал мне:

– Не волнуйся, все же обошлось. Какой-то обдолбанный придурок сел в тачку и вообразил себя гонщиком. Ты же заметил: у нас все курят. А идиоты после этого еще и за руль садятся. Хочешь – иди спать, я тебе постелю на коврике.

Но я был так перевозбужден, что о том, чтобы уснуть, не могло быть и речи.

Тогда я попытался отвлечься разговором с Арканом, которому тоже не спалось.

– Аркан, а как вообще жизнь в Израиле?

– Жизнь проходит. И в Москве, и в Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что жизнь проходит не в стране, а в тебе самом. На самом деле Израиль – маленькая провинция, довольно бедная по европейским понятиям. Народ – ленивый и крикливый. Политики – продажные и тупые.

– Но у тебя же есть своя тусовка?

– Есть. Но маленькая… Такая маленькая, что друзья и враги – одни и те же люди.

Я слушал недоверчиво, потому что давно был влюблен в Израиль, в легенду, построенную тремя поколениями посреди засоленной и заболоченной пустыни. Меня завораживала смесь хайтека и пионерского духа.

А тут Аркан говорит – болото, глупость, налоги, чванство. А как же романтика? С другой стороны, ему виднее. Но Аркан не унимался.

– Сначала мы все приехали как в сказку. Нашу сионистскую сказку. Все были молоды и счастливы, что сбежали от совка и родителей. Учили иврит, поступали в университеты, писали стихи и прозу. Потом началась брачная лихорадка… Все перевлюблялись. Стали уводить друг у друга жен и подруг. Потом и это надоело. Стали копить деньги. Но деньги тут не скопишь. Наоборот, залезешь в долги.

Аркан выразительно огляделся, как будто изучая обстановку, вогнавшую его в долги. Обстановка не впечатляла.

Я совершенно не оценил скепсис Аркана.

– Все равно, – сказал я. – У вас красиво и свободно.

– Да, – подумав, сказал Аркан. – У нас красиво и свободно. Жалко вот только, что бедно и глупо. И несправедливо.

Я загрустил. Легенду не отменили, но у нее оказался комментарий. У всех легенд есть комментарий.

– Пора спать, – сказал Аркан. – Утро вечера мудренее.

Он постелил мне, правда, не на коврике, а на красном диванчике, на котором поместились только сто пятьдесят сантиметров из моих ста семидесяти пяти, но перелет, гости и автомобильный инцидент так утомили меня, что я немедленно отрубился.

Ночь прошла великолепно. Утром Аркан доставил к колченогому столику две чашечки дымящегося кофе. Я оценил такой способ пробуждения и начал день с того, что, умывшись и приведя себя в порядок, пять раз подряд обыграл Аркана в нарды.

Потом я заметил, что уже час дня и расследование застопорилось. Аркан начал набирать номер Варкеса, но у того не отвечал телефон. Мы сыграли еще три партии. Аркан проиграл две из них. В перерыве он сварил еще кофе и опять позвонил Варкесу. Варкеса не было. Я занервничал.

– А если я пойду один? – озабоченно спросил я.

– То тебя пошлют к черту, – беззаботно сказал Аркан. – Не дергайся. Ты же не в Москве. Здесь Левант. Ближний Восток подразумевает расслабление и созерцательность. Появится твой Варкес, куда он денется.

Меня начало немного колбасить. Это мое обычное состояние, когда я не делаю чего-то нужного. Это «что-то», иногда важное, а иногда и полная фигня, становится прямо кармическим долгом. Тогда у меня появляются все признаки стресса. Вплоть до изжоги. Прокрастинация: лечится плохо или вообще никак. Я был так раздражен, что отказал Аркану в очередной партии в нарды, чем явно его расстроил. Чтобы объяснить отказ, рассказал про изжогу и спросил, нет у ли него какого-нибудь средства против нее. Лекарств у Аркана не оказалось никаких, но он сказал, что может сходить в аптеку. Я отказался из вежливости.

Через пять минут Аркан еще раз набрал номер и вдруг заговорил на иврите. Я тяжело выдохнул: Варкес наконец взял трубку.

Договорив, Аркан объяснил, что местные армяне по-рус ски не говорят и даже к армянам из Армении относятся настороженно, так как живут отдельно чуть ли не две тысячи лет. Он сказал, что Варкес пойдет к главе коптской иерусалимской общины Моркосу Хакиму. Перезвонит через час. В Старом городе все рядом и вопросы решаются быстро. Вот тебе и Левант.

Мне стало немного неловко оттого, как легко я потерял терпение. Я немного успокоился, изжога прошла сама собой, и я продолжил обыгрывать Аркана в нарды. Ровно через час зазвонил телефон: Моркос Хаким ждет меня прямо сегодня в Старом городе, в коптском приделе храма Гроба Господня. Хорошее название для места встречи. Аркан объяснил мне, как найти храм, а про коптский придел предложил спросить у полиции, которая там дежурит.

Он заодно рассказал, что коптов крестил сам евангелист Марк, который работал под конец жизни епископом в Александрии, где и был похоронен с почетом. В IX веке тело Марка удачно выкрали из могилы венецианские купцы, благодаря чему в Венеции появились мощи с отличным, если не сказать безупречным, провенансом (это тебе не сто сорок пятый зуб Спасителя или двадцатитысячный кусочек животворящего креста), у нас появилась возможность пить кофе по пятнадцать евро за чашечку на Сан-Марко, а у венецианцев – возможность нам его за такие деньги продавать.

Я в ответ напомнил каноническую школьную легенду о том, что Шампольон совместил иероглифические картуши фараонов с их греческими эквивалентами и так расшифровал иероглифы. На самом деле это полуправда. Без знания коптского языка Шампольон и его последователи не смогли бы полностью восстановить древнеегипетский язык и мы бы так ничего и не узнали о сложном, противоречивом устройстве параллельного мира у египтян. Кстати, само слово «копт» – это арабская транслитерация греческого слова aίγυπτος, «египтянин».

Мы вышли вместе. Аркан пожелал мне удачи и отправился в банк – решать скопившиеся за годы проблемы. Я, доехав на такси до Яффских ворот, прошел через них, поглазел на Башню Давида и попал в ряды арабских торговцев деревянными крестами, старыми монетами, кальянами, игральными и географическими картами, святой водой, сандаловым деревом, кофейными сервизами, святой землей, открытками и всеми остальными прелестями арабского Средиземноморья с христианским уклоном.

Ориентируясь по гугловской карте, я добрался до храма Гроба Господня и попытался почувствовать себя крестоносцем.

Я ожидал, что на месте распятия Христа будет стоять что-то величественное. Не хуже мечети Аль-Акса, построенной на месте вознесения Магомета. И был разочарован. Храм показался мне довольно темным и неуклюжим. У входа дежурили трое израильских полицейских в бронежилетах и в полной боевой выкладке. Я решил пройтись по храму.

Через пять минут я совершенно запутался. Мне вдруг показалось, что здесь искривляется пространство. Повернув от входа направо, я стал спускаться вниз по каменным выщербленным ступеням.

На стенах вдоль лестницы были вырезаны кресты не самой правильной формы и разного размера – от спичечного коробка до сигаретной пачки. Я провел по ним указательным пальцем. Похоже, что их вырезали крестоносцы, гордые захватом Иерусалима. Я сразу вспомнил семейную легенду, согласно которой мой дед так же расписался на Рейхстаге в 1945 году, выбив пулями своего наградного вальтера самое короткое матерное слово русского языка.

Затем я спустился в зал без окон. Очевидно, он располагался ниже уровня земли. На полу и на иконах отчетливо проступал армянский шрифт. Я спустился еще ниже и ничего не понял. Зал освещался витражными окнами, в которые явно светило солнце.

Я повернул, поднялся обратно и опять пошел направо. Неожиданно я оказался в стройном, симметричном маленьком костеле. Чистый пол, яркий свет, элегантно вмонтированный в стену орган, современный дизайн, лавки, покрытые лаком. На лавках отдыхали европейского вида туристы.

В самом центре одного из приделов храма стояла часовня, куда вела огромная очередь. Человек пятьдесят. Я понял, что воскресение Христа произошло именно там, но поскольку с тех пор здесь многое изменилось и оригинальная обстановка исчезла бесследно, я решил, что стоять в очереди не буду.

Я обошел часовню и оказался в небольшом темном зале, больше всего напоминавшем пещеры для тайных собраний первых христиан. Темные грубые каменные стены. Земляной пол. Маленький, почти черный покосившийся алтарь. Ни одного окна. Ни одного человека. В конце зала, освещенного старой лампадой, прямо в полу темнела дыра. Я сунул руку – пустота. Бросил камешек. Звук падения раздался секунд через десять.

Я вышел из пещеры и увидел застекленную витрину, в которой торчал ярко освещенный кусок скалы. Судя по всему, это была Голгофа. На нее вела с другой стороны отдельная лестница. Я поднялся на Голгофу и постоял, ожидая каких-то мыслей. Но с мысли сбивали туристы, которые фотографировались в самой идиотской позе из возможных: вставали на колени спиной к алтарю и лицом к фотоаппарату и засовывали правую руку куда-то далеко вниз. Я сообразил, что они совали руку в специальную дырку, чтобы коснуться Голгофы. Торжественные улыбки скрюченных людей, позирующих перед камерой, немного расстроили меня.

Я вернулся к выходу и спросил у полицейских, где копты. Они показали в сторону. Храм начал меня очаровывать. Эвклидова геометрия в нем не работала. Я вошел в кривую дверь и по узкой лестнице спустился в длинный зал, где вдоль стен сидели несколько худых, невысоких чернокожих людей в бежевых балахонах. Они даже не посмотрели на меня.

Но пройдя этот зал насквозь, я очутился на улице, точнее, на крыше Храма. Первое, что я увидел, было сохнущее на веревках белье. Простыни, кальсоны, рубашки. Все застиранного белого цвета. Решив, что для первого раза хватит, я осторожно подошел к краю крыши и сел, свесив ноги. Мне надо было собраться с мыслями. Храм Гроба Господня, воздвигнутый там, где Иисус Христос умер земной смертью, оказался местом непростым.

Насидевшись, я решил, что хватит мне избегать расследования под туристическими предлогами, и пошел отыскивать Моркоса Хакима. Коптский придел храма мне сразу понравился. Беленые, без фресок стены. На стене напротив входа – несколько икон и лампада. Иконы – как рисунки детей. Или Пиросмани. Фигуры плоские, лица крупные, мелкие детали не прописаны. Глаза большие и смотрят на тебя в упор.

Я прошел мимо группы молящихся в длинных белых одеждах. Все они были босые, но в шапках. Я обратился к ним, назвав имя Моркос. Один из них поднялся и жестом пригласил меня следовать за собой. Это был очень худой старик в белой рубахе и коричневой шапке, напоминающей по форме шапки заключенных Освенцима. Он и оказался Моркосом.

Сразу выявилась проблема – Моркос не говорил по-английски. Он знал греческий в рамках межконфессионального общения, арабский и коптский. На помощь был призван мальчик лет тринадцати, и мы втроем прошли в маленькую комнату с выбеленными известкой стенами.

Вдоль одной из стен спускалась тонкая ржавая водопроводная труба, с которой стекали капельки воды. Моркос сел в темное кресло с подлокотниками, напоминающее маленький трон императора в изгнании, мне было предложено сесть на крошечную деревянную скамейку. Мальчик остался стоять. Я старался говорить самыми простыми предложениями, чтобы он понимал и переводил правильно. Конспект нашей беседы выглядит так:

– Мне нужна помощь. Два человека умерли: мой друг и его жена. Мне кажется, что это связано с монастырем Дейр-эль-Бахри. Или с женщиной-фараоном Хатшепсут.

– Отчего они умерли?

– Друг умер по неизвестной причине. Когда люди вошли в дом, он лежал мертвый, с отрезанной головой. Жена через месяц покончила с собой.

– Почему Дейр-эль-Бахри?

– Через несколько дней после смерти друга ко мне пришел странный человек и сказал, чтобы я печатал в газетах слова «Дейр-эль-Бахри», «калипсол», «одиночество» и число 222461215.

Когда я произносил число, а мальчик переводил его, мне показалось, что и без того худое серо-коричневое лицо Моркоса еще более посерело и осунулось. Он потребовал произнести число еще раз. Мальчик переводил, а он повторял за мальчиком:

two – снав

two – снав

two – снав

four – фтоу

six – сооу

one – уэй

two – снав

one – уэй

five – тиоу

Мне на мгновение показалось, что я разговариваю с Тутмосом Первым. Моркос покачал головой и что-то сказал мальчику. Мальчик обратился ко мне:

– Не «один, два». Двенадцать.

– Двенадцать?

– Да. Метснав.

– Метснав, – мрачно подтвердил Моркос.

«Прямо как концессия „O-12“», – подумал я.

– А про «один, пять» он вообще ничего не знает, – объяснил мальчик.

– Неважно. Что означает число без пятнадцати?

– Некоторые люди называли его числом жизни.

– Что такое «число жизни»?

Моркос посмотрел на небо и ответил вопросом на вопрос, прочертив в воздухе треугольник:

– Человек, пришедший к тебе, упоминал Шкатулку последнего приюта?

– Нет, – немного растерянно ответил я. – Кажется, нет. Но про эту шкатулку что-то говорила жена друга. Та, что потом покончила с собой.

– У человека, который приходил к тебе делать заказ, был выбрит затылок так?

Я, офигевая, механически повторил его треугольный жест.

– Да.

После минутной паузы и рассматривания меня в упор Моркос вдруг выдал:

– Это большой человек. Плохой человек. Хат.

– Хат? Что это такое? Кто это?

– Хаты – плохие люди. Почти не люди. Апостол Марк написал Евангелие и крестил мой народ. Египтяне отказались от старых богов и приняли Христа. В Дейр-эль-Бахри построили монастырь. Рядом с храмом Хатшепсут. Но монахи оказались еретиками. Они называли себя хатами в честь женщины-фараона. Они женились на собственных сестрах. Они отрезали головы своим врагам. Они приносили людей в жертву своим египетским божествам. Мы разрушили монастырь, прокляли и изгнали их из Египта. Но они не исчезли.

– Куда они делись? Что случилось с ними?

– Рассеялись по свету. Во время одного из Крестовых походов римская церковь нашла записи хатов на коптском языке. Они не смогли их прочесть. Тогда католики обратились к нашей церкви. Мы им не помогли. Римляне – тоже еретики. Они не могут победить хатов. Неправедная вера мешает воевать даже за праведное дело. Сегодня самое страшное происходит за океаном. Хаты почти получили нового лидера. Больше я сказать ничего не могу.

– Давно римская церковь обращалась к вам? – спросил я с некоторой надеждой.

– У нас говорят, что тридцать поколений назад.

Я был разочарован, но не сдавался.

– А что все-таки означает это число?

Моркос вместо ответа довольно странно перекрестился открытой ладонью, затем приподнял руку и сказал что-то вроде «нтоф оу нутипе», после чего замолчал. Я понял, что мне пора уходить. Я оглянулся на мальчика.

– This is a blessing[1]1
  Это благословение (англ.).


[Закрыть], – сказал мальчик.

Я поднялся, поблагодарил его и ушел благословленным. Аудиенция длилась не больше пяти минут.

У Яффских ворот я остановился и, поколебавшись, решил не брать такси, а вернуться пешком. С изумлением я заметил, что такой привычный в последнее время страх отпустил меня. Что за парадоксы сознания? Я только что узнал, что мы вступили в конфликт с древней ужасной организацией, но мне было не столько страшно, сколько интересно. Неужели природа моего страха в том, что я боюсь собственного осуждения, а не неприятностей как таковых? Или коптское благословение подействовало?

Я шел медленно и спокойно, как очень уверенный в себе турист. На площади Сиона мне встретился знакомый нищий с длинными седыми волосами. В этот раз он пел голосом Шахрина:

 
А не спеши ты нам в спину стрелять —
Это никогда не поздно успеть.
Лучше дай нам дотанцевать,
Лучше дай нам песню допеть.
 

Я дослушал песню до конца, подумал, что раньше, пожалуй, недооценивал «ЧайФ», бросил в гитарный чехол шекель, еще раз сориентировался по карте и пошел домой. Мне было о чем подумать. Мы охотимся на хатов. Они охотятся на нас. Прекрасно. Я был готов на войну с самыми адскими силами зла, лишь бы не воевать с самим собой. И еще я подумал, что я согласен на многое при условии, что липкий навязчивый страх не будет больше преследовать меня. Но я не хотел себя обманывать и понимал, что все равно будет. Ладно. Но хоть не сегодня. Хоть не сейчас.