Текст книги "Одиночество-12"

При воспоминании об этих днях у меня по коже пробежали мурашки. Я решил срочно избавиться от них.

– Химик Леннона любил, – решительно сказал я, просто чтобы перевести разговор.

– Да, Химик… – Антон тяжело вздохнул. – Мои менты так ни на кого и не вышли.

– А Мотя обещал своим ментам хвост накрутить.

– Да что менты могут сделать! Сколько у нас заказных убийств раскрывается?

Неожиданно мне пришла в голову идея.

– Антон, калипсол!

– Хм… Калипсол. Химик им кололся. Химика убивают непонятно за что и очень странным способом. Тебе приносят странный заказ. Ты видишь в этом связь.

– Именно.

– А разве Химик кололся не кетамином?

– Это одно и тоже. Разные названия одного препарата.

– Рассмотрим версию скрытого пиара. Некий фармакологический концерн, который выпускает калипсол, хочет увеличить продажи наркотиков среди подрастающего поколения. С них станется.

– Антон, не может быть! Крупная западная компания делает скрытый пиар наркотиков?

– Фармакологические корпорации – абсолютные монстры. Просто стараются это не афишировать без особенной нужды. Хуже них только табачные. Эти вообще полубандиты. Кстати, монстры из фармы сейчас находятся в тяжелой затяжной войне с табачными монстрами, как ты знаешь.

– Не знаю. Что за война?

– Война с курением. Ее начали как раз фармкомпании и их лобби. Все, что ты видишь по запрету курения, дискриминации курильщиков и все такое, – это результат сложной и дорогой лоббистской деятельности фармкомпаний. Деятельности, согласованной между основными конкурентами, разумеется.

– А зачем фармкомпаниям бороться с курением? Они же на больных раком больше заработают.

– В разы меньше, чем они зарабатывают на антиникотиновых таблетках, пластырях, жвачке и всякой такой ерунде. Которая к тому же толком не работает, поэтому бедные курильщики могут потреблять ее неограниченно долго. Представь себе, что на антиникотиновых примочках они зарабатывают больше, чем на обычных анальгетиках. Они открыли настоящий Клондайк на борьбе с курением.

– Ну, это, может, не так и плохо для общества. Курить все-таки вредно. Не поспоришь.

– Какое общество? – Мне показалось, что Антона переполняет возмущение. – Кого оно интересует? В дыме и смолах, разумеется, ничего хорошего нет, хотя сам по себе никотин в разумных дозах ни разу не яд. Но согласись как врач, что избыточный вес и ожирение на порядок опасней курения. От курения ты получишь в худшем случае эмфизему легких и рак, а от ожирения – целый страшный букет: диабет, гипертоническая болезнь, атеросклероз, потерю иммунитета, гормональный дисбаланс, да что угодно, вплоть до импотенции, депрессии и мучительных артрозов.

– Пожалуй, – согласился я, – ожирение поопасней. Я могу вообразить старого курильщика, но толстого старика вообразить не могу. Люди с ожирением очень редко доживают до старости. И главное, ожирению подвержено гораздо больше людей.

– Правильно. Но никто не запрещает рекламу высококалорийной еды. Никто не дискриминирует толстых: не сажают их за отдельный столик в ресторане. Никто не берет с них больше налогов, как происходит с акцизным сбором за табак и алкоголь. Наоборот: общество с готовностью платит за их обжорство и их последующее лечение от его последствий. А знаешь почему?

– Потому что это выгодно производителям еды?

– Конечно. Еды, сладкой газировки, фастфудовских ресторанов, супермаркетов, да мало ли кому еще выгодно обжорство? Общество считает, что яд – это никотин. Хотя реальная угроза в курении идет от дыма и от смол, а не от никотина. Между тем как сахар – настоящий яд в тех дозах, в которых его принято употреблять в обществе. Два кусочка сахара в день в двух чашках кофе – это не опасно. Но кто этим ограничивается? А знаешь почему?

– Потому что сахар как наркотик, но без изменения сознания?

– Потому что сахар нам кажется вкусным. Это генетическая история, которая тянется еще со времен палеолита, когда калории были в глубоком дефиците. И сейчас приготовить вкусную еду без сахара – искусство. А с сахаром – вкусно все что угодно. Хоть газировка с сиропом. Сахар даже в гамбургеры добавляют для вкуса. И в чипсы.

– Ты уверен?

– Абсолютно. И хотя многим знакома фраза «сахар – белый яд», никто в нее не верит. Все же вокруг едят пирожные и конфеты – они что, травятся? А чтобы отвлечь общество от простой и детской мысли о реальной смертельной опасности сахара в частности и переедания в целом, о сокращении жизни из-за ожирения как минимум на пятнадцать – двадцать лет, обществу навязывается дискуссия о вреде ГМО и о пользе фермерской картошки с маслом.

– А как пищевики выигрывают от борьбы с ГМО?

– С ГМО борются не пищевики, а производители удобрений и пестицидов. Это тоже огромные рынки, в десятки миллиардов долларов, но мы их не замечаем, потому что они почти не представлены в СМИ. Вот для этих химических концернов сельхозпродукты, не требующие ни удобрений, ни пестицидов, представляют страшную опасность. И они устраивают демонизацию генетических изменений, хотя эти изменения точечные и гарантированно безопасные, а пестициды, гербициды и инсектициды я бы безопасными не назвал. Да даже в натуральном навозе регулярно заводятся патогенные штаммы всяких там кишечных палочек. Так что легенда про безопасность фермерских продуктов немного красивее действительности.

Я понял, что пора заканчивать эту проповедь.

– Антон! Я уважаю твой антиглобализм, но зачем международному фармакологическому концерну убивать Химика?

– Вопрос в том, не выпускают ли калипсол те люди, которые называли Химика экспертом и взяли его на работу. MNJ Pharmaceuticals. А дальше они могли повздорить. Ну мало ли что.

– Кто выпускает калипсол, можно легко проверить, – пожал я плечами.

– Проверь. У тебя же остались медицинские связи. Ты, кстати, не знаешь, как этот калипсол действует?

– Как действует? Хм. Это препарат для наркоза на коротких операциях типа аборта. Или вправления вывиха. Или удаления зуба. При дозах раз в пять меньше наркотической он дает вместо глубокого сна пограничное состояние. Оцепенение со странными галлюцинациями.

– Значит, калипсол – галлюциноген. Как LSD?

– Не как LSD. Совсем по-другому. LSD открывает тебе новые свойства этого мира. А калипсол переводит в другой мир.

– Интересно…

– Техника погружения такая. Обеспечиваешь тишину в квартире. Потом гасишь весь свет в комнате. Оставляешь одну маленькую лампочку. Потом запускаешь классическую музыку. Лучше всего орган. Потом делаешь себе укол и ложишься в постель.

– Колоться обязательно? – неодобрительно спросил Антон.

– Обязательно. Можно под кожу, можно в бедро, по-солдатски.

– По-солдатски?

– По-солдатски. Если солдата ранят или если газовая атака, он должен сам себе прямо через штаны ввести в бедро обезболивающее или антидот. Атропин какой-нибудь.

– Мой друг, мне страшно подумать. – Антон попытался заглянуть мне в глаза. – Ты что, его пробовал?

– Да, – очень простым голосом сказал я, выдержав взгляд Антона. – Мне Химик давал. Я пробовал раза три-четыре. Давно. Это не опасно. К нему нет привыкания. Передозировка невозможна: доза для трипа – всего одна пятая от дозы для наркоза.

– Как ощущения?

– Понимаешь – странно. Кайфа никакого. Ни эйфории, ни улучшения настроения. Сначала тебе кажется, что ты умер. Но это нестрашно. Или не очень страшно. Затем ты поднимаешься сначала над домом, потом над городом, потом над Землей. И видишь Землю совершенно с космической высоты, но при этом очень ясно и почему-то в коричнево-оранжевом свете. Как будто она освещена фонарями, вроде ночного проспекта. Потом вдруг по своей воле ты оказываешься под землей. В хорошо обустроенных катакомбах. Вокруг тебя начинаются загадочные церемонии, какие-то массовые обряды. Длинное, сложное, навороченное действо, в котором ты чуть ли не именинник. В результате ты понимаешь, что попал в другой мир, точнее, в другую часть этого мира. Понимаешь, что с существами, населяющими этот мир, можно общаться. Но по-другому. Не как мы с тобой. А то ли мыслями, то ли еле заметными движениями глаз и бровей, то ли музыкальными интонациями, которые передаются через странную жидкость. При этом сама музыка, та, которую ты поставил перед трипом, приобретает форму длинных коричневых кирпичных гротов, образующих уходящие вдаль галереи.

Я вдруг заметил, что Антон слушает меня с каким-то подозрительным вниманием и не перебивает.

– Представляешь себе? Музыка приобретает плотность и форму.

– Музыка становится трехмерной?

– Да-да. Она выглядит как темные, уходящие вдаль арки. Разной высоты и ширины. И есть еще одна очень интересная штука. Тебе кажется, что если кто-то одновременно с тобой уколется, то ты сможешь наладить с ним сеанс связи. Это очень заводит. Потому что когда трип кончается, то ты обычно все помнишь и можешь поговорить с этим вторым человеком, вспоминая, как вы там общались. Иногда кажется, что даже можно поставить эксперимент. Загадать число. Попытаться в трипе его передать тому, кто укололся одновременно с тобой на другом конце города. Или света. А потом, после трипа, проверить. Но самое главное – ты выходишь после калипсола с мыслью: смерти нет, а есть другой мир. Параллельный.

Антон сидел, глубоко задумавшись. Я посмотрел на него и продолжил рассуждать:

– Значит, если концерн Химика тайно рекламировал калипсол, то дело оказывается удивительно простым. Химик про это догадался, Химика убивают. Отрезают голову, чтобы напустить дыма. Замаскироваться. Или напугать Лилю. Красиво?

– Так себе, – честно сказал Антон, встрепенувшись. – Ты же сам сказал про аналоги, которые выпускают другие концерны. И пока мы не знаем, выпускает MNJ Pharmaceuticals калипсол или нет. Поэтому сейчас обсуждать эту версию рано. Кроме того, даже если это они, то при чем здесь Дейр-эль-Бахри? А одиночество?

– Стой! Одиночество! Помнишь? Я же недавно вам напоминал наш разговор с Химиком на дне рождения Моти. Он тогда четко сказал: «Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве. А если смысл и есть, то удовольствия – точно нет».

Антон пожал плечами:

– Может быть, просто совпадение. Мало ли людей страдают от одиночества? Хотя что-то в этом есть. А что за число тебе дали рекламировать?

– 222461215.

Я протянул Антону салфетку с моими записями, и он принялся что-то на ней рисовать.

– Хорошо, – не унимался я, – а если верна твоя версия про тайное послание… Хотя кому? Всем подряд? Они хотят, чтобы это было везде.

– Тому, кто способен это послание расшифровать.

– Но это явно не мы. Слушай, а может, это все мистика?

– Не исключено. Например, заказ тебе сделал какой-нибудь богатый сумасшедший. С бредовыми идеями. Но тогда я не вижу связи со смертью Химика. Я боюсь, что за сегодняшний вечер мы не решим эту головоломку. Слишком мало вводных данных. И мне пора. Дина ждет.

Голос его потеплел, что, вообще говоря, антоновскому голосу было несвойственно.

Вот бы и меня кто-то ждал дома. Я усилием воли вернулся к разговору.

– Насчет связи – суди сам. Загадочный заказ. Загадочная смерть. Между ними два звена: калипсол и одиночество. Я завтра выясню, кто выпускает этот наркотик, и поищу в интернете что-нибудь про Дейр-эль-Бахри.

– Отличная идея, – согласился Антон. – Ищи про Дейр-эль-Бахри. А я подумаю над числом. Не зря же меня на мехмате пять лет учили. Созвонимся!

И он, расписавшись на слипе за нас обоих, за свой лимонад и мой виски (у нас в тусовке практиковалась социальная справедливость, и платил всегда тот, у кого денег было в данный момент больше), поехал домой.

Я остался слушать музыку и допивать виски. Ник Кейв на два голоса с Пи Джей Харви пели своего странного Henry Lee. Я вслушался в текст и немного задрожал. Дело в том, что я с детства пытаюсь разбирать слова рок-музыки, хотя мне давно понятно, что в отделении слов от музыки нет никакого смысла, они плохо живут в отрыве друг от друга. Рок – это больше чем сумма музыки и слов. И все-таки.

 
Lie there, lie there, little Henry Lee
Till the flesh drops from your bones.
 

Я представил себе мясо, опадающее с костей. Бр-р… А у меня нет девушки в merry green land, которая будет ждать меня после моей смерти.

Я съежился от одиночества и ушел домой.

Конец пятой главы

Глава шестая

На следующее утро мне позвонил Антон и сказал, что не продвинулся с числом, но чтобы я в любом случае занялся заказом ФФ. И еще он сообщил, что сегодня же уезжает на какое-то время в Штаты. Я поинтересовался, куда именно. Оказалось, что в Редмонд.

– А что срочного в Редмонде? – максимально заинтересованно, чтоб не обидеть Антона, спросил я, очень плохо представляя себе географию США.

– В Редмонде, – ответил он, – Microsoft. Штаб-квартира. Они очень просят им помочь в одном деле.

– И это дело такое важное и такое срочное?

– Вроде да. Оно еще и довольно секретное.

– Ну поздравляю, – сказал я. – Значит, ты и вправду крут, раз из Москвы решить его не можешь.

И пожелал ему счастливого полета.

Жизнь продолжалась. Неожиданно стало больше денег. Я заплатил долларами ФФ за аренду офиса и приступил к выполнению заказа. К вечеру первого дня я понял, что один с этим не справлюсь. Было много работы с журналистами, которая осложнялась странностью поставленной задачи. Тогда я во второй раз нарушил слово, данное ФФ, и позвал к себе в кабинет моего заместителя. Я понимал, что рискую. Одно дело – рассказать о секретном проекте близкому другу, а другое дело – сотруднику. Но выхода не было: я прикинул список необходимых действий и понял то, что следовало бы понять еще при разговоре с ФФ, – в одиночку с этим заказом справиться невозможно. Я вздохнул и спросил себя, хватит ли у меня отмороженности отказаться от него. Походил по комнате. Постоял у окна. Выяснил, что отмороженности не хватит: деньги были очень нужны. Причем не столько мне, сколько самому агентству. Без этого заказа мы бы оказались на грани разорения буквально в этом месяце. Эта мысль окончательно укрепила меня в решении забить на риск и обратиться к Крысе.

Ей было где-то сорок с небольшим. Из-за редкой фамилии – Курас – у сотрудников не оставалось выбора. Я был уверен, что она знает про свое прозвище. Маленькие глазки, маленькое туловище, острый нос, острый ум, железный характер, упрямство и стервозность – ну кто, если не Крыса? Иногда я подумывал, что ей бы очень пошел тонкий длинный серый хвост.

На своем месте Крыса была великолепна. Мы с ней образовали тандем: я создавал проблемы для агентства, а она их решала.

Однажды, например, мы ломали голову над заказом сложным и дурацким одновременно. Маленький банк – Банк Новослободский – решил открыть в Москве второе отделение. Филиал. Нам предложили пригласить журналистов на фуршет и заставить их осветить это революционное событие в банковской жизни России. Журналистам до банка никакого дела, конечно, не было. Платить журналистам приличных изданий деньги, чтобы они написали про это, было невозможно: они не пачкали рук мелкими заказами.

Поэтому я придумал такой ход: на открытие нового отделения в банк приводят пингвина. Живого, настоящего королевского пингвина из Московского зоопарка. Например, под предлогом, что Банк Новослободский взял над ним шефство. У журналистов появляется редкая возможность выпить с пингвином, сфотографировать его в кресле президента банка и вообще оттянуться по полной. В благодарность за это мы бы получили от них некоторое количество бесплатных публикаций с соответствующими фотками. Вообще, звать журналистов не на скучный ивент, а на интересную фотосессию был фирменный рецепт нашего агентства.

Идею ивента я нашел, с этим у меня никогда проблем не было, а вот продавать идею банку и договариваться с пингвином, точнее с его представителями в лице администрации зоопарка, пришлось Крысе. Но она с честью выполнила свой долг. Пингвин, хоть и королевский, оказался мне по пояс и выглядел как странная птица, каковой на самом деле и являлся. Он ходил на поводке, шлепал ластами, пах рыбой, издавал гортанные звуки и всех развлекал.

Журналисты не подвели. Банк заплатил.

Я кратко ввел Крысу в курс дела, не упомянув ни о Химике, ни о нашем разговоре с Антоном. Сказал, что богатый сумасшедший хочет развлечься, размещая слова «калипсол», «Дейр-эль-Бахри» и «одиночество», а также число 222461215. Размещать все это он хочет в прессе, на ТВ, на радио и в интернете, причем в высшей степени конфиденциально, так, чтобы журналисты не догадались. Платит много и наличными. Вопросов не любит. Требует полного неразглашения, нераспространения и полной непролиферации, не знаю точно, что это такое. Обещает страшные кары в случае чего. При упоминании наличных глубоко посаженные глазки Крысы блеснули.

Мы быстро разработали план действий. Для каждого из тридцати основных изданий мы напишем своими силами интересные материалы. Статьи, обзоры, очерки, интервью. Журналистам один черт надо о чем-то писать. Светские журналисты – люди в принципе хорошие. Но, слава богу, ленивые, циничные и по сути своей нелюбопытные, если не сказать глупые.

Через три дня у нас уже было около двадцати упоминаний всего этого бреда, причем одно даже на телевидении.

Затем Крыса ввела усовершенствование в нашу работу. Она нашла десять случаев использования слова «одиночество», не имеющих к нам никакого отношения, и без стеснения приписала появление этого слова нам. Это маленькое открытие принесло нашей фирме дополнительно пять тысяч долларов.

Дейр-эль-Бахри, которое оказалось довольно известным туристическим местом в Египте, употреблять было сравнительно легко, а вот калипсол всовывать в прессу приходилось с трудом, в основном в статьях про аборты и наркоманов. С числом были проблемы. Но мы с честью выкрутились из них. То упоминали папку – дело с порядковым номером 222461215, то указывали странный десятизначный телефон, то как IP-номер. Несколько раз мы отыскивали события, произошедшие 22 февраля 46 года в 12:15. Обычно они относились к началу холодной войны, в частности, именно 22 февраля 1946 года американский дипломат Джордж Кеннан отправил из Москвы в Белый дом так называемую «длинную телеграмму» (восемь тысяч слов). Именно эту телеграмму, анализирующую предвыборную речь Сталина, а не Фултонскую речь Черчилля, многие исследователи считают официальным началом холодной войны.

ФФ не подвел и аккуратно заплатил во второй раз. Просмотрел ксероксы, распечатки мониторинга и отсчитал еще одиннадцать тысяч. Я наконец стал чувствовать себя богатым. После полной расплаты с кредиторами у меня на руках оставалось шесть тысяч. Я в жизни столько не зарабатывал. Крыса, от которой я впервые совершенно искренне был в восторге, получила от меня неслыханную премию в три тысячи долларов.

Еще через пару дней произошло совершенно выдающееся событие, благодаря которому моя самооценка из положения «ниже среднего, но как у многих» впервые за много лет начала ползти вверх. Дело было так. Я в очередной раз пытался засунуть IP-номер 222.46.12.15 в очередной блог. И вдруг мне в голову пришла идея: а почему бы не сделать этот номер неким индустриальным стандартом? Зашивают же все производители модемов, например, IP-адрес 192.168.0.1 в качестве дефолтного. Давайте добавим наш номер в качестве второго дефолта! А то еще и MAC-адреса такие сделаем. И еще какие-то адреса. DNS? Я в этом мало что понимаю. Разумеется, для этого нужна большая работа с производителями всякого железа, и мы ее не потянем ни в каком варианте, но почему бы не поделиться идеей с заказчиком? Я набрал номер ФФ и поделился, честно предупредив, что исполнить эту идею нам не под силу. ФФ внимательно меня выслушал, ничего не сказал, кроме: «Хм, интересно», а через два часа у нас в офисе появился курьер с твердым на ощупь свертком, по форме напоминающим пачку денег. Появился и тут же исчез, не взяв ни расписки, ни квитанции. Я вскрыл сверток. Двадцать тысяч долларов в вакуумной банковской упаковке и лист А4, на котором было напечатано три слова: «бонус за идею». Маленькие глазки Крысы, которая присутствовала при вскрытии пачки, вылезли из орбит. Она почти минуту читала бумажку с этими тремя словами, а потом сказала, что я, вероятно, могу забрать эти деньги себе, как свой личный бонус, потому что идея от начала до конца – моя. Я укоризненно взглянул на нее и попросил отнести деньги в кассу. Но поскольку лицо у меня просто светилось от счастья, то она посмотрела на меня как на конченого идиота, который радуется не деньгам, а доброму слову от сомнительного клиента. А потом, сказав: «Ну-ну, поздравляю», с недовольным видом понесла-таки деньги в кассу, то есть в маленький старенький сейф, стоящий в бухгалтерии. Я почему-то не сразу сообразил, что она предпочла бы, чтобы я взял эти деньги себе, не забыв поделиться с ней, разумеется.