Текст книги "Приход ночи"

Глава семнадцатая

1

Расследование продвигалось вяло. Гмызин приходил к нам с Таней на квартиру два раза. Три раза звонил, задавая уточняющие вопросы. Чем дальше, тем он становился более мрачным и с нежеланием отвечал на наши вопросы. Однажды Таня не выдержала и устроила ему по телефону выволочку, высказав все, что думает.

– Зачем ты? – спросила я.

– Он заявил, что дело, скорее всего, закроют. У них нет ничего. Остолопы. Мол, если бы были еще подобные случаи, то совсем другой вопрос… Все в таком духе. – Таня разозлилась не на шутку.

Ни на кого из моих знакомых у следствия не нашлось ничего, чтобы можно было прицепиться. У всех алиби на тот вечер. У Леши, правда, были некоторые проблемы. Его промурыжили пять часов в отделении, добиваясь правдивого рассказа о том, что он делал после того, как мы разошлись. Ему было нечего добавить к ранее сказанному. Он сел в машину и поехал. Откуда ему было знать, что в нескольких метрах от него, в темноте у подъезда, какой-то ублюдок взвалил меня на плечо и потащил сквозь заросли? Пока Леша добрался до дома, пока ставил машину на стоянку, прошел целый час. Естественно, никто не видел его в это время, ни с кем он не говорил по телефону, ни с кем не встречался. Опознал его лишь охранник автостоянки. Вернувшись домой, Леша просто лег спать, а узнал о несчастье со мной только через несколько дней. Первый допрос был не таким жестким, зато второй чуть не закончился арестом. Милиция сделала обыск у него дома, обследовала машину, но ничего не нашла. Это Лешу и спасло.

Артур, как выяснилось, в момент моего похищения, был дома. У него в гостях была подруга, которая подтвердила его алиби. В принципе, я даже не стала особенно углубляться в эти подробности. Артур мне казался последним человеком, который мог бы совершить такое. У него появилась девушка, отчасти я была рада за него, хотя, думая об этом, вдруг ощутила ревность. Совсем легкую, невесомую. Неужели я считала, что Артур обязан принять обет безбрачия и любить меня одну до конца своих дней? Пускай живет как хочет. Если у него с той девушкой полный порядок, то я пожелаю ему счастья.

И все-таки было тоскливо. Теперь у меня нет никого, кроме подруги, на любовь которой я ответить не в состоянии.

В общем, дело закрыли в сентябре месяце, но Гмызин, видимо чувствуя за собой вину, сказал, что будет держать нас в курсе дела, если оно сдвинется с мертвой точки. Недостаток улик. С такой формулировкой мой случай отправился в архив, где ему суждено сгинуть навечно. Тогда я была в этом уверена.

2

До выписки ко мне чуть не каждый день приходили разные специалисты. Каждому что-то было надо. Еще сестры водили меня на другие этажи на обследование и болтали со мной о всякой ерунде. Они считали, что это создает непринужденную атмосферу и помогает мне расслабиться. Анализы, тесты, проверки. Я не понимала, для чего они, хотя врачи и объясняли. Почти не воспринимала их слов и натянутых шуточек. Они меня жалели – вот в чем была главная причина. Все, от уборщиц до заведующих отделениями. Я действительно была знаменитостью, бедной овечкой, о которой говорили все, сенсацией. Многие пользовались случаем, чтобы посмотреть на меня, и как бы невзначай заглядывали туда, где я в данный момент находилась. Некоторые предлагали свою помощь, но я отказывалась, при этом стараясь никого не обидеть.

Я воспринимала свои вылазки из палаты как развлечение и абстрагировалась от всего остального. Пусть жалеют – невозможно им это запретить. Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах наедине со своими мыслями и думать о похитителе.

Он почти обрел плоть – так долго и тщательно фантазировала я на эту тему. Какой он из себя? Этот вопрос не давал мне покоя. Руки в перчатках я запомнила хорошо, их примерную длину, размер кистей. Из этого можно сделать кое-какие выводы. Например, что преступник ростом выше среднего. Видимо, он силен и обладает хорошими реакциями. Когда ко мне в третий раз пришел Гмызин, он зачитал мне психологический портрет предполагаемого маньяка, а также некоторые наиболее вероятные физические характеристики. Многое в том описании совпадало с моими представлениями. Преступнику от двадцати до тридцати пяти лет. Обладает высоким интеллектом, хладнокровен, на людях вежлив, общителен, но старается лишний раз не выделяться из общей массы. Возможны депрессивные состояния, приступы меланхолии и самокопания, тщательно скрываемые от других. Одинок. Сторонится сексуальных контактов с женщинами, из-за чего его садистические наклонности все больше приобретают характер мании. Причинять боль, унижать – его способ удовлетворять половой голод и стремление властвовать. Это то, что я поняла из целого листа перечислений. На мой вопрос, что дает такой портрет, Гмызин сказал, что в таких случаях, как мой, психологи-криминалисты его составляют обязательно. Обычно, добавил следователь, маньяки входят во вкус и их преступления принимают серийный характер. Портрет пригодится на будущее, если обнаружатся иные жертвы. Но описание слишком общее. Мало ли вокруг таких людей? Каждый пятый молодой белый мужчина может подойти под этот шаблон. Гмызин заметил, что подходят-то подходят, но не все совершают преступления.

Он попросил меня добавить кое-что от себя, если я вспомнила нечто особенное. Я подумала, но ничего не сумела сообщить. По-моему мнению, это описание все равно ничем не поможет, если нет реальных улик против кого бы то ни было. Гмызин поблагодарил меня за сотрудничество со следствием. Тогда я еще лелеяла надежду, что все будет хорошо. Жаль, что ошиблась.

Заходил психиатр. Веселый громогласный мужчина, от которого пахло яблоками. Два, больших и сочных, он принес мне, точно я маленький ребенок, угодивший в больницу с простудой. Я расчувствовалась. Психиатр рассказал мне несколько анекдотов, от которых я хохотала как ненормальная. Сама не замечая, я попала под власть его обаяния. Он умел повысить человеку настроение – ну, на то он и специалист. Втайне я была ему благодарна за визит. Он задал мне дюжину вопросов, как бы невзначай, в процессе непринужденного разговора, и я была довольна, что ко мне пришел не заплесневелый шамкающий старший ординатор, в каждом видящий психически ненормального.

– Ну и как я?

Этот вопрос я задала в конце, после получаса смеха и шуток.

Щелкнула авторучка.

– Я мог бы провести глубокое всестороннее тестирование, но не вижу в этом смысла. Вы вполне адекватны и отвечаете за свои действия. Вы отлично держитесь, учитывая пережитый стресс. Конечно, я бы мог порекомендовать понаблюдаться некоторое время, чтобы исключить возможность рецидива или обострение депрессии, но это только если вы сами пожелаете. Если никогда не страдали навязчивыми состояниями, не состояли на учете, я бы не стал вмешиваться. Иногда человеку лучше самому во всем разобраться.

– Значит, я не нуждаюсь в помощи?

– Нет. Только если в психологической.

– Психолог была.

– А, Логинова…

– Я отказалась от терапии.

– Вам решать, Людмила. Не беспокойтесь, ваши сны пройдут, для этого понадобится время, но никуда они не денутся. Им придется исчезнуть. Вы ведь будете жить с подругой?

– Да.

– Прекрасно. Главное – вам не надо долго оставаться в одиночестве. Устраивайте самой себе трудотерапию. Плюс к тому расслабляющая музыка, избегайте есть возбуждающую пищу и препараты. Я выпишу вам рецепт на успокоительное, оно вам не повредит. Хотя бы для того, чтобы спокойно спать. Нервишки подлечить никому не помешает. – Психиатр рассмеялся. – Бумажка на столе.

– Спасибо, – сказала я. – А как же быть с глазами?

– Я вижу, что вы, несмотря на некоторые рецидивы, вполне спокойно относитесь к этой травме.

– Я ничего не могу изменить.

– Вы правы. Но я предостерег бы вас от того, чтобы зацикливаться на этом. Вы не в силах ничего изменить. Вы считаете себя виноватой, но это неправда. Представляю ваш разговор с Логиновой на эту тему. Однако я ее поддерживаю. Вы остались живы. Думайте об этом. Это важно. Важнее и быть не может. И для вас, и для вашей близкой подруги.

Я кивнула. В случае с Логиновой я бы стала спорить и отрицать, но с ним мне не хотелось этого делать. Его голос действовал поистине волшебным образом, в нем был сила, умеющая утешать, успокаивать. Не глупая никчемная жалость, нет, – только голая убежденностью, что я имею права на полноценную жизнь. Он не воспринимал меня инвалидом.

Через пару минут, пожелав мне всего наилучшего, психиатр ушел. Сказал, что заглянет еще.

3

Тем же вечером я позвонила Тане. Боялась, что она сошлется на занятость и не будет со мной разговаривать, но ошиблась.

Мы поболтали. Таня была в хорошем настроении. После моего визита, по ее словам, она целый день порхала, почти не касаясь земли. Я ощутила приток тепла и спокойствия. Теперь у меня был человек, на которого можно опереться в любой ситуации. Таня сказала, что ждет, когда я выпишусь. Ей надоело есть свои ужины в одиночестве. Готовить для себя и тупо смотреть в телевизор по вечерам. Скука смертная, добавила Таня, смеясь.

Я ответила, что сама хочу побыстрее убраться из больницы, и чуть не расплакалась. В тот момент мне было очень одиноко. Распрощались мы еще через десять минут. Я решила не говорить Тане, что звонила на свой старый номер, хотя сначала намеревалась и ее попросить сделать пару звонков.

Отвернувшись к стене, я накрылась с головой и стала представлять, как мой похититель стоит в дальнем углу. Он сложил руки на груди. Вместо лица у него – черный провал, источающий невыносимый смрад.

4

В первые дни я надеялась, что еще находясь в больнице узнаю что-нибудь о маньяке, но мне не повезло. Где-то в глубине души я надеялась на чудо, что милиция поторопится и сделает свою работу на отлично. Примерно через две недели я поняла бессмысленность своих надежд. Что бы Гмызин там ни говорил, я для них только очередная жертва «тяжелой криминальной обстановки», безликие имя и фамилия в отчетах. Никого из мужчин, кто вел мое дело, не тронула по-настоящему эта история. Конечно, с их точки зрения, они сталкиваются каждодневно с гораздо более жесткими проявлениями насилия, рядом с которыми бледнеет мой случай, однако эта правда меня ничуть не успокаивала. Почему люди, призванные защищать и восстанавливать справедливость, делают свое дело так формально? В конечном итоге я поняла, что все жертвы подобных преступлений задаются этими вопросами. Это естественно. В той же степени как заверения органов следствия, что «они делают все от них зависящее». Никогда ничего не изменится. Как говорится, такова жизнь.

Последние десять дней я провела в больнице страдая от безделья. Таня приезжала еще пять раз. Я замечала по ее голосу, что она устала, но держалась молодцом, всячески старясь меня ободрить. Меня так и тянуло спросить, кем же она работает, если иной раз еле ворочает языком от усталости. Я убедила себя, что это не мое дело. Если Таня захочет, она расскажет сама.

Врач разрешал мне прогуливаться по отделению, в основном, по коридору, который пронизывал весь этаж от одного края до другого. Я спросила у сестры, где тут можно покурить. Она отвела меня в закуток наверху, небольшую лестничную площадку перед входом на чердак. Здесь курили и врачи и больные. Я чувствовала, что на меня смотрят всякий раз, когда я появляюсь в курилке. Ни разу мне не повезло придти сюда одной. И все-таки своего я добилась. Я курила Танины сигареты и наслаждалась этим забытым ощущением. Еще я поняла, что если могу переключаться на такие маленькие бытовые радости, то мое состояние приходит в норму. Конечно, я никогда не буду прежней. Внутри я не смирюсь с тем, что стала слепой. Единственный выход для меня – вооруженное перемирие с правдой. Я признаю ее лишь потому, что не в силах ничего поправить.

Я не переставала думать о похитителе. Он стал моей навязчивой идеей, хотя страх перед его новым появлением стал не таким сильным. Образ маньяка отходил в зону теней, туда, где живут потерявшие актуальность впечатления и воспоминания, но не исчезал. Этот тип ходит по каким-то улицам, общается с какими-то людьми, ест, пьет, его официальная жизнь течет по проторенному руслу, омывая все те же берега. Может быть, у него есть семья и дети, которые ничего не знают. Жена готовит ему завтраки и ужины, а коллеги по работе считают, что он просто отличный компанейский парень (свой в доску).

Думая об этом, я приходила в ярость. Ярость помогала мне чувствовать себя лучше. Мне надоело бояться. Нечто подобное я испытывала и в плену, но сейчас это было сильней во сто крат. Я хотела увидеть его. Заглянуть ему в глаза и посмотреть, что скрывается за ними. Накануне выписки мне приснился сон: каким-то образом я отыскала его логово и пришла туда, одержимая мыслью совершить возмездия. Только я, обезумевшая кукла, возвращающая долги. Мне хорошо видно его перекошенное лицо – убийца не понимает, почему я вижу, и кричит…

Утром я не могла вспомнить, кто же именно это был. Спустя время я вспомнила свой сон.

Глава восемнадцатая

1

Таня сделала то, о чем я даже не догадывалась и чего не было в моих мыслях. Поговорила с врачом насчет глазных протезов, узнала, где их достать и каких они бывают разновидностей. Она сказала, что закажет такие, какие мне понравятся. И, вероятно, придется съездить на примерку. Я расхохоталась, хотя на самом деле была до смерти испугана. Не могла себе представить, как вставляю и вынимаю протезы, мою, кладу в стакан с водой. Меня затошнило и я попросила Таню опустить подробности и пока ничего не рассказывать.

– Хорошо, – ответила она. – Позже обсудим.

– И ты заранее о них подумала, да? – Я с трудом выговорила эту фразу.

– Пришлось, подруга. Да ничего страшного. Ты будешь в темных очках ходить, никто не увидит этих стекляшек, не волнуйся. Они больше для безопасности. Лучше всего… ну, понимаешь, чтобы веки не висели, да и грязь чтобы не скапливалась.

Я подняла руку в знак того, что больше ничего не желаю слышать. Повязку сняли три дня назад, теперь я носила очки, привезенные Таней, такие, что закрывали боковой обзор. Никто не мог заглянуть за них и увидеть, что вместо глаз у меня висят сморщенные веки.

Враз подумав обо всем этом, я ощутила прилив страха и отвращения. Таня схватила меня за руку, видимо заметив, что со мной творится неладное.

– Успокойся. Слышишь! Все, спокойно! Мы уходим отсюда. Скоро будем дома. Сегодня я свободна и буду с тобой…

Я всхлипнула. Мне казалось, что сейчас я потеряю сознание. Прошло минут четыре, прежде чем мое сердце стало биться ровнее. Таня помогла мне одеться, и мы вышли в коридор, где стояли две медсестры и главный врач хирургического отделения. Они ждали нас. Таня взяла выписку, и мы стали выслушивать их пожелания доброго пути, мнения о том, что все должно наладиться и все плохое забудется. При словах «Господь с тобой!» одной медсестры мне захотелось влепить ей в физиономию свой кулак.

Таня что-то сунула мне в правую руку. Оказалось, что это палка. Я повернула голову в ее сторону, не понимая, как можно быть такой жестокой. Со мной творилось что-то непонятное. Все окружающее смазывалось, голоса перестали восприниматься отчетливо и отдалились. Я слышала их словно стоя у двери и приставив ухо к замочной скважине.

– Пошли, – наконец сказала Таня.

Я отреагировала вяло, даже не сказав ни врачу, ни сестрам «спасибо». Перспектива выйти на улицу подействовала на меня самым худшим образом. Я поняла, что не смогу. Ступить в этот мир, который изуродовал меня и сделал нечеловеком? Вещью? Игрушкой для забав психобольного? Нет, я не хочу.

Разевая рот и глотая воздух, я попыталась вырвать руку из Таниных пальцев. Она не дала мне и все вела вниз по лестницам, не говоря ни слова.

– Подожди, – проговорила я почти шепотом на площадке второго этажа. – Зачем так быстро? Подожди.

– Я вызвала такси, оно внизу.

У меня подкосились ноги, в голове зашумело. Привалившись к стене, я подумала, что сейчас упаду здесь и больше не встану.

– Люд, надо идти, иначе так и будешь постоянно прятаться.

– Я не прячусь, – попыталась я оправдаться. – Но я не могу.

– Никто тебя не увидит. Сядем в такси и поедем домой.

– Я не привыкла.

– Привыкнешь.

– А помнишь, тот бомж предсказал мне это?.. Я потеряю глаза, и будет очень больно…

– Нашла что вспомнить! Ты с ума съехала? Тут нет никакой связи, только совпадение!

Таня разозлилась. Я боялась ее гнева и чувствовала себя виноватой. Она так много сделала для меня, а чем я плачу? Я только и могу, что вопить о помощи и палец о палец не ударила, чтобы справиться с ситуацией. Таня встряхнула меня за плечи. Потом обняла, прижимая к себе изо всех сил. У меня перехватило дыхание, но на душе стало спокойней.

– Прости. Я пойду. Я все сделаю как надо.

– Люда, мне тоже страшно, я тоже устала, мне не легче, чем тебе. Пожалуйста, пошли.

Я кивнула. Она взяла меня под руку. Мои ноги нащупывали ступеньки, сначала неуверенно, но потом я вошла в ритм, мысленно подсчитывая их количество. Каждый лестничный марш – десять ступеней. На пятом десятке я сбилась, не видя смысла в такой статистике.

Наконец мы спустились в холл. Тут уже пахло улицей, выпавшим за ночь снегом. Отовсюду раздавались голоса, незнакомые, пугающие. В правой руке я держала палку, белую, предназначенную для слепых, а под левой чувствовала крепкое предплечье Тани. Поскорей бы все закончилось. В машину – и домой! После десяти секунд нахождения в холле я готова была бежать из него без оглядки, но предполагала, что снаружи может быть куда хуже. Я старалась подготовить себя к выходу в настоящий мир и не сумела. Реальность рухнула на меня всей своей тяжестью. Это даже не сравнить с ведром холодной воды, опрокинутым на голову.

Я отыскала Танину руку и стиснула ее в безотчетном движении, словно утопающий. Я ощутила вес всего, что было вокруг: воздуха, гула большого города, треска от раскачиваемых ветром деревьев, рева двигателей и карканья ворон в парке возле больницы. Каждый этот звук был невероятно тяжелым. Я вдохнула полной грудью, чуть не потеряв сознание, и страх толкнулся в сознании, такой сильный, что я чуть не закричала.

– Все нормально. Машина перед нами. На стоянке, – сказала Таня.

Ее тон, жесткий и властный, подействовал успокаивающе.

– Да, – ответила я дрожащим голосом. – Иду. Только не так быстро.

Таня сказала, что с крыльца вниз ведут три выщербленные ступени. Я преодолела их на негнущихся ногах и чуть не поскользнулась внизу. Правая нога в ботинке двинулась по наледи сама. Если бы не Таня, я бы рухнула тут же.

С пульсирующим в груди сердцем я шла к машине. Села в нее при помощи Тани, сжимая свою палку. Помню, как рядом со мной устроились сумки с вещами. Таня села впереди возле водителя. Я ничего не слышала, сосредоточившись на своих ощущениях. Похоже, у меня выработалась агорафобия. Немудрено, впрочем, в моем положении.

– Покурить можно? – спросил кто-то.

Это я.

– Вообще-то… – ответил водитель.

– Сделайте исключение, – сказала Таня. Он не посмел возражать.

Я нашла сигареты и задымила, уже настрополившись не глядя поджигать сигарету. По-другому теперь и не могу. Агорафобия. Этого еще не хватало! Что же это получается? Я становлюсь психопаткой? Прикажете сидеть до конца своей жизни в четырех стенах и вспоминать о прошлом?

Сигарета мне помогла. И следующая за ней тоже. Таня подсказывала водителю дорогу. Я попросила включить радио, и на меня обрушились чужеродные ритмы, слишком быстрые и горячие. Я сказал, чтобы радио выключили, и стало тихо. Прямо чувствовала, что водитель наблюдает за мной через зеркало над лобовым стеклом.

Моим похитителем может быть и этот хриплоголосый мужик, пахнущий вчерашними возлияниями. Он любил выпить, но строго в нерабочее время. Сегодня у него похмелье, запах от которого он тщательно скрывал. От меня, однако, такое спрятать невозможно.

Сколько заняла дорога до Таниного дома, я не знаю. Где-то на полпути я пришла к решению напиться. Сегодня мне это необходимо. Слишком велик груз впечатлений. Напряжение не отпускало меня весь срок пребывания в больнице, лекарства помогали только на короткое время, а потом все наваливалось опять. Таня пообещала сегодня устроить праздничный ужин в честь моего возвращения. Чем не повод хлебнуть лишнего? Я чувствовала скопившуюся во мне грязь. Нужно выскрести ее, выблевать скверну. Пройти через похмелье и телесное страдание, чтобы придти в норму.

Я представляла себе моего маньяка, который следует за такси на неприметной машине от самой больницы. Похоже, мне от него никуда не деться. Он верно рассчитал. Я думаю о нем постоянно. Создаю из него какой-то странный притягательный фетиш. Предмет поклонения. У меня даже проскакивает догадка, что я в него влюблена. Чем иначе можно объяснить это мазохистское ощущение?

Я хочу его увидеть, хотя и понимаю, что это невозможно. Мне можно рассчитывать только на видение или вещий сон, который подскажет, где искать этого подонка. Я начинаю понимать, что без него я никогда не обрету настоящий покой. Не решив этой проблемы, я так и буду неприкаянной жертвой, до конца дней перебирающей воспоминания о плене и боли.

Дело даже не в глазах, а в том, что я не вернусь к нормальной жизни не возьму реванш.

Но как мне это сделать?

2

В общей сложности, я провела в больнице около месяца. Вместе с пленом получилось около двух месяцев, украденных из моей жизни. Таня пошутила, что я была в долгой командировке и что она иногда убеждала себя в этом бессонными ночами. Я не оценила черного юмора, но посмеялась, чтобы доставить ей удовольствие.

Танина квартира встретила меня приветливо. Я такого не ожидала.

– Конечно, сейчас не обязательно к этой теме возвращаться, – сказала Таня, – но я сменила замки.

Я не поняла, о чем она говорит.

– Замки?

– Помнишь те случаи?

– Ну… Так он приходил?

– Несколько раз.

– И что?

– Ничего не взял, нигде почти не оставил следов.

– Как это – «почти»?

Таня носилась взад-вперед, по комнатам, словно не знала, за что схватиться в первую очередь.

Я сидела на знакомом диване и слушала, как ее ноги отбивают дробь.

– Он специально делал, чтобы я заметила его визит, понимаешь. Специально! Если бы он хотел скрыть, то я бы ничего не узнала. – Таня остановилась возле меня, положив руку мне на плечо. Я подняла голову. – У него звериное чутье на мои ловушки. Будто он заранее знает, где его может поджидать моя метка.

– А после того, как ты сменила замки?

– Пока ничего не было. Три недели уже. Половину того срока, что ты была в больнице.

– Ясно.

На самом деле, ничего мне ясно не было. А вот страх, удушливое ощущение стягивающейся на горле удавки, тут как тут.

– Я не знаю, когда и где этот человек сделал ключи… Ему нужно было бы изготовить сначала слепок, так?

– Ну.

Таня закурила, сев напротив меня в кресло. Ее нога прикоснулась к моей. Мы держали физический контакт.

– Я думаю, это может быть, человек, который устанавливал замки, тот, который имел отношение к этой квартире давным-давно.

– Или у него есть отмычки и опыт взлома замков.

– Тоже версия. Я об этом думала. Я обследовала однажды оба старых замка, думая, что если это отмычка, то должны остаться какие-нибудь следы – царапины, вмятины или еще что-то по краям замочных скважин. Но там ничего не было. – Таня затянулась, выпустила дым. – С другой стороны, будь в подъезде домофон, этому психу не так просто было бы проходить. Но с этих соседей разве что возьмешь? Удавятся, а платить не будут.

Я кивнула. Всегда так – людям нужна безопасность, но никто и пальцем не пошевелит, чтобы сделать конкретные шаги в этом направлении.

– Ты смелая. Я бы давно сошла с ума в такой обстановке, – сказала я. – Почему ты мне не сказала, когда я спрашивала.

– Чтобы ты постоянно об этом думала? Тебе нужно было поправляться.

– Я никогда не поправлюсь.

До ужаса захотелось снять очки и «посмотреть» на Таню пустыми глазницами, прикрытыми веками.

– Понимаю, но ты… короче, тебе нужно было успокоиться.

– Ага.

Таня выдыхала и затягивалась. Наш приезд оказался не таким и радостным.

– Ну, один раз я обшарила всю квартиру, потратила на это два дня, не поленилась. Искала микрофоны или скрытые видеокамеры. Всюду залезла, а такие уголки, о которых раньше не подозревала, но ничего не нашла.

Я думала о том времени, которое вырвали из моей жизни.

Мне ничем не восполнить эту потерю.

– Значит, мы так и не узнаем, кто это был, – сказала я.

– Да, видимо, так. И милиция нам не поможет. Пожалуй, никто.

– А мне что делать… когда я буду оставаться здесь одна?

– Не забывай запираться изнутри на засов. Тогда он не войдет – это проще простого. Смотри… спрашивай, кто там, – сказала Таня. – А я буду предупреждать о своем возвращении.

Я кивнула и решила все-таки поделиться одной старой гипотезой, которая возникла у меня еще в плену.

– Ты не думала, что твой невидимка и мой похититель одно и то же лицо?

Таня не смутилась.

– Думала. Это вдвойне ужасно. Немыслимо.

Все немыслимо и ужасно в последнее время – и так теперь до конца моих дней.

– Так, может, нам стоит сообщить об этом Гмызину?

– Подумаем. Но не сегодня. Надо заниматься ужином.

Тут я испугалась.

– Ты пойдешь в магазин?

– Нет. Я заранее все купила.

Я улыбнулась. По крайней мере, сейчас мне не хотелось оставаться в одиночестве. Несмотря на новые замки, засов и заверения Тани, что теперь все нормально.

– Ты мне поможешь?

– Чем? – спросила я.

– Ну, натрешь морковку, например?

Мы засмеялись.

Вечер удался. Мы наготовили кучу всего, потом сели есть, пить вино и говорить о пустяках. Как в старые добрые времена. Мы избегали темы похищения, но очень часто подходили к ней непозволительно близко. Таня всеми силами стремилась меня развлечь, из кожи вон лезла, чтобы я не чувствовала себя скованно. Это ей удалось. Я была благодарна Тане за то, что она предоставила мне возможность выбросить из головы черные мысли.

Я хотела напиться и напилась. Небольшая истерика, которая со мной случилась, закончилась тем, что я отрубилась прямо на диване. Таня накрыла меня пледом.

Как потом выяснилось, она сидела до утра возле меня при свете ночника и допивала вино. О чем она думала в те тяжелые часы, осталось для меня тайной.

3

Я оттягивала неприятный момент, но все-таки нам пришлось заняться моими глазными протезами. Спустя пять дней после моего переезда мы посетили специализированный медицинский центр, потом сходили в цех, выбрали модель и материал (прочная пластмасса) и выслушали кучу рекомендаций. Нам дали тонкую брошюру-памятку. Все в ажуре – живи, да радуйся, но меня опять одолели мысли о смерти. Так проще, чем носить в себе эту гадость…

Протезы были готовы в срок, и Таня съездила за ними без меня. Вечером мы сидели в ванной, и Таня дрожащими руками пыталась вставить эти пластмассовые штуковины мне в глазницы, под веки. Она действовала согласно инструкции. Наконец, ей удалось.

– Я сейчас, – произнесла она и выбежала.

В туалете ее стошнило. Зашумела вода. Таня вернулась, извинившись, поинтересовавшись, как я себя чувствую. Наверное, я тоже сидела с лицом зеленого цвета.

Искусственные глаза сидели там, где им положено. Я неосознанно пыталась двигать ими, чувствуя их соприкосновения к краям мышц в глазных орбитах.

– Ну и как?

– Э… нормально. С ума сойти…

– Что?

Таня расплакалась.

– Я бы спустила с этого подонка шкуру – живьем и заставила бы его жевать ее у меня на глазах, – произнесла она сквозь яростные слезы.

Я сидела неподвижно, потом подняла руки к глазам и потрогала протезы. Две шарообразных предмета, мертвых, холодных. Но они были голубого цвета, в память о моих настоящих глазах.

– Лучше тебе не снимать очков.

– Зрелище не для слабонервных?

– В общем, да.

4

Чтобы проникнуть в мою квартиру, нам пришлось вызывать службу спасения и взламывать дверь. Ключи остались у маньяка. Я все гадала, приходил ли он сюда, знал ли мой адрес? Появилась даже абсурдная мысль, что он жил тут, пока я сидела в той комнате с кирпичными стенами. Этого, конечно, не могло быть.

Проникновение в мое жилище состоялось через неделю после выписки из больницы.

На вскрытии квартиры присутствовали два следователя – Гмызин и его помощник, более молодой, по фамилии Погудин. Они заранее попросили меня ничего не трогать, пока они будут производить первичный осмотр. «Может быть, преступник что-нибудь похитил или устроил погром», – заметил младший следователь. Таня спросила, не нужны ли для этого понятые, но Гмызин ответил, что это не вызов, а всего лишь проверка. Протокол вестись не будет. Я не стала ничего уточнять. Мне хотелось закончить все побыстрее. И вообще, была противная сама мысль, что чужие люди будут выворачивать наизнанку мой непритязательный быт.

Спасатели, двое, взрезали болгаркой петли на металлической двери и сняли ее. Потом стали взламывать замки на деревянной. Грохот и визг ручного механизма били мне в уши. Я подавляла искушение убежать куда подальше Поездка сюда и так далась мне с трудом, а тут еще приходится слышать этот ужас. Таня все время была рядом со мной, держала под руку, точно боялась, что я бухнусь в обморок. Видимо, вид у меня был именно такой.

Раздался треск, деревянная дверь, задрожав, открылась. Наверное, я первая уловила затхлый воздух, выплывший из-за порога на площадку. Ничего особенного. Просто давно не проветривали. Два месяца, подумалось мне.

Следователи вошли первыми, их тяжелые зимние ботинки застучали по полу в прихожей. Я вздрогнула, и Таня шепнула мне на ухо, чтобы я взяла себя в руки.

– Входите, – сказал Гмызин.

Таня буквально потащила меня внутрь. В прихожей я машинально уселась на тумбочку, помнила, где она находится. Я задыхалась и вся вспотела, не понимая, почему так боюсь.

Спасатели занялись починкой двери, и снова по всему подъезду полетел грохот.

– С первого взгляда, все на месте, – сообщил Погудин, появившись из большой комнаты. Он обратился к Тане: – Вы можете приблизительно сказать, украдено что-нибудь или нет?

– Но следов взлома не было, – ответила она.

– Мы не проверяли досконально. Опытные воры могут их и не оставить.

– Ладно.

Таня ушла проверять, оставив меня одну. Следователи ходили по моей спальне, а я пыталась вспомнить, забыла ли я что-либо компрометирующее там или нет. Например, трусики, бюстгальтер, вещи комом, упаковку тампонов. Моя память ничем не помогла мне, такие мелочи в ней не сохранились. Насколько я помнила, в тот день я не успела заправить постель. Просто вылетела из дома, боясь опоздать, хотя потом поняла, что будильник на трюмо шел неправильно, забегая на десять минут вперед.

Посидев, я встала и пошла на кухню. Белую трость оставила в прихожей. Здесь мне не нужно было помогать ориентироваться.