Текст книги "Приход ночи"

Эти сложные и болезненные вопросы я решила оставить на потом.

Заглянула дежурная сестра и сказала, что у нас еще только двадцать минут. Таня заерзала на стуле.

– Подожди. Никто тебя не выгонит. Я тут важная персона. Я могу попросить еще хоть час.

– Важная?

– Ты не видишь? У меня отдельные хоромы. И никого не подселяют. По ночам мне снятся счета, которые надо будет оплачивать…

– Да ладно. Прорвемся, подруга, – улыбнулась Таня, погладив меня по руке. – Деньги приходят и уходят.

– Что ты принесла? – спросила я и пожалела об этом. Мне было стыдно. Я и предположить не могла, что Таня приступит к делу так сразу.

Оказывается, она купила мне новый сотовый и подключила его. Не слушая моих протестов, Таня сунула его мне в пальцы и приказала не канючить.

– Телефон твой. Не выбрасывать же мне его на помойку? Или выбросить?

– Нет… Спасибо.

– Перестань. Будешь мне звонить, а я тебе. Не то ты протухнешь здесь от безделья. Когда выписать обещают?

– Не знаю, я не спрашивала. Еще неделя, как минимум, думаю. – Я сжимала трубку-раскладушку в руках, не зная, что с ней делать.

– Тебе трудно будет набирать эсэмески… Ты не помнишь, где клавиши и регистры. Но позвонить сумеешь. Вот тут и тут…

– Я помню. С этим справлюсь. Спасибо.

Помимо телефона, Таня принесла шампунь, мыло, зубную щетку, пасту, тампоны, дезодорант, нижнее белье, пару теплых кофт, колготки, носки, двое джинсов. Обещала, что обувь принесет в следующий раз. Еще в пакете был MP-3 плейер.

– Не знаю, чего бы тебе хотелось послушать, но я нарезала шестьсот мегабайт разной ерунды, так что выбирай сама.

– Ладно.

– А здесь тебе пожевать.

На мои колени плюхнулся мешок со снедью. Из него вкусно пахло. Я только сейчас сообразила, что не помню вкуса нормальной пищи.

– Тут сок в бутылочке, два вида. Бутербродов я сделала, с сыром, с колбасой, с селедкой. Вот с ней съешь сначала, а то долго лежать ему нельзя. Пакет чипсов с беконом, ты же любишь. Пара шоколадок. Яблоки, груши, бананы. Короче, разберешься.

Я не могла ничего сказать. Мои руки неподвижно лежали по обе стороны от мешка, точно дохлые рыбы. Я боролась с желанием разреветься в голос.

– Перестань, Люд. – Таня подалась вперед и обняла меня. – Ты же понимаешь, это моя обязанность. Я же не могла придти без ничего.

– Я не про это, – прошептала я ей на ухо. Ни за что не хотелось ее отпускать. – Мне кажется, это незаслуженно.

– Все нормально. Мне приятно. Да и потом – больше мне не о ком заботиться, так что принимай как должное. И не реви, ты большая девочка.

Рассмеявшись, я почувствовала себя дурой.

– Обещаю не реветь. – Приходилось дышать через нос. Сопли тут как тут.

– Ну и отлично, подружка. Я пойду, а вечером звякну…

– Давай еще минут десять, – попросила я.

– Не могу, время, мне нужно еще кое-куда заскочить.

– На работу?

– Да.

– Так она у тебя нерегулярная?

– Не всегда жесткий график. – Палец Тани коснулся кончика моего носа. – Не забивай голову, отдыхай. Вечером поболтаем. Или сама звони. Внутри сети бесплатно.

Таня наклонилась и поцеловала меня возле самых губ, я и сказать ничего не успела. Она была уже у двери, когда я ее окликнула.

– Слушай, я тот… ну, ты помнишь, мы его «невидимкой» назвали… Он не приходил больше?

Таня засмеялась.

– Нет. Странно, да… С того раза не появлялся. Да ерунда. Мало ли чего? Исчез – никто не заплачет

Мне показалось, что она сказала это слишком громко и бодро, что явно указывало на неправду. Неужели тот тип все еще наведывается в Танину квартиру? Почему она скрывает?

– Погоди, – сказала я. – У тебя есть сигареты.

Таня принялась рыться в карманах, потом отдала мне пачку и зажигалку.

– А где ты курить будешь?

– Буду нюхать хотя бы. Иначе свихнусь.

– Ясно. – Снова смех. Таня была рада, что я не стала просить ее уточнить насчет «невидимки». Мне стало нехорошо.

Мы попрощались, и Таня упорхнула. Скрипнула дверь, я снова вообразила моего невидимку, стоящего неподалеку от кровати. Из пустоты ко мне тянется рука в перчатке…

Глубоко вздохнув, я зашелестела мешком с продуктами, чтобы разогнать тишину.

Глава шестнадцатая

1

За этот год между нами произошло многое. Мы старались притереться друг к другу, искали компромиссы и, в целом, могли быть довольны результатом. Но ничего не было просто. Иной раз на нас обеих ложился просто невыносимый груз проблем, недомолвок, непонимания, бытовых неурядиц. Мы старались решать их за столом переговоров, но, к сожалению, не всегда это проходило удачно. Постепенно, после бурных сцен, вспыхивающих, казалось, по пустякам, все приходило в норму. В конце концов, мне стало ясно, в чем причина. Нам обеим было страшно смотреть в будущее.

Я не помню, когда мне в последний раз снилось что-то хорошее. Кошмары стали нормальным явлением. Отчасти я научилась не замечать их, не обращать внимания. Повлиять на сны невозможно, приходится терпеть и думать, что когда-нибудь их интенсивность снизиться.

Прошел год, но я до сих пор ощущаю себя виноватой во всем – если бы не моя безалаберность, ничего бы не произошло. К этому прибавилось другое чувство вины, проклюнувшееся примерно три месяца назад. Я стала думать, что Таня тяготится моим присутствием. У меня отличный слух и обоняние, хотя иной раз и они мне отказывают – в минуты, когда наваливается стресс, вызванный воспоминаниями – и я понимаю, как Таня страдает. Я слышу изменения в ее голосе и понимаю, что недавно она плакала. Тайком. Я чувствую также запах, который исходит от нее. Чужой, неопределенный, тревожащий. Думаю, он связан с ее работой, и это мне не нравится. Я боюсь подобных мыслей и чувствую свою вину. Тане пришлось из-за меня изменить свою жизнь. Возможно, ее жертва чересчур велика, она заставляет ее страдать.

Это единственное, что я знала доподлинно. Какова бы ни была ее работа, она, конечно, приносит нам деньги, но как долго будет продолжаться наша игра в молчанку? Как долго Таня будет скрывать правду?

Я лежала на диване, укрытая шалью с головой, и вспоминала сквозь дрему. Год назад. Моя память повернулась назад, показывая все, что происходило тогда. Хочется обо всем забыть раз и навсегда, но я не в силах.

Я обнимаю теплый комок кошачьего тельца, и Нюся громко мурлычет мне под ухо.

2

В тот же день, после ухода Тани, ко мне пришла женщина из «Центра помощи жертвам насилия».

От нее пахло духами, резкий цветочный аромат, от которого начинало першить в горле. Я отметила, что теперь очень часто, если не всегда, мне придется встречать людей по запаху. Запахи начнут формировать мое впечатление о ком-либо – я буду навсегда в тисках этого стереотипа.

Женщина сказала, что ее зовут Маргарита Викторовна Логинова. Голос у нее был мелодичный. Наверное, она хорошо пела.

– Вы психолог? – спросила я.

– Да. Это моя профессия.

– Сколько же стоит ваша консультация? Чего вы хотите вообще?

– Бесплатно. Не в том вопрос.

– А в чем?

– Мы проводим исследования, консультации, собираем статистические данные, и никаких денег за мы не берем.

– Таких, как я, много?

– Больше, чем кажется.

– Не знаю, вам видней.

– Если необходима помощь, мы помогаем.

– А сейчас вы с чем пришли?

– Поговорить.

Она села, рассматривая меня. Ее цепкий взгляд я чувствовала кожей. Психолог, профессионал, считающий, что ему все известно. Я подумала, что хорошо, наверное, иметь в запасе дюжину фикций, которые выдаются за истину, и оперировать ими в любой ситуации, объяснять не моргнув глазом любое явление. Фикция избавляет от необходимости думать. Сейчас Логинова начнет разбирать по полочкам мой случай.

– Ладно. Все равно мне делать нечего.

Кажется, руки у нее были свободными. Ни тетрадки, ни блокнота.

– Вам снятся плохие сны, Людмила?

– Конечно.

– Так же, как было… там? Каков характер снов?

– Я их не помню.

Я почти не соврала.

– Вы кричите во сне?

– Не знаю. Было один раз, что я вопила, но это когда я очнулась от наркоза. Я думала, что все еще нахожусь в плену. Мне поставили укол, чтобы успокоить.

– А потом?

– Не помню. Спросите у сестер, может, они слышали.

– У вас появлялось чувство, что вы задыхаетесь? Что воздуха не хватает? Тяжесть на сердце?

– Да.

Я поняла, что Логинова открывает что-то и шуршит по клавишам. Ноутбук.

– И что это за исследование такое?

– Особенности периода адаптации к нормальным условиям после долгой травмирующей ситуации…

– Это диссертация?

– Нет, – рассмеялась Логинова. – Просто наш центр работает в сотрудничестве с кафедрами и институтами психологии, мы часто поставляем им свою статистику, которую добываем на практике.

– Значит, я считаюсь жертвой насилия.

– В общем, да. Вы попали в неординарную ситуацию. Лично я с таким не сталкивалась. Мы обычно имеем дело с женщинами, которые пострадали в бытовых условиях.

– Ясно. Мужья-садисты, дети-наркоманы… Избиения.

– Вы хорошо реагируете… У вас был невропатолог? Снимки мозга вам делали?

– Грозятся. А что?

– Вами интересуются специалисты. Многие хотят получить данные о деятельности вашего организма. Вы популярны…

– Это здорово.

– Во всяком случае, вы адекватно воспринимаете окружающий мир.

– Разве?

– С первого взгляда могу определить, что вы агрессивны – в данный момент. Ваша агрессивность имеет компенсаторную природу. Ирония и самоирония понятны и относятся сюда же. В целом, вы владеете собой, вы не отгораживаетесь от окружающего.

– Откуда вы знаете?

– Это не стопроцентное утверждение, Люда.

«Люда». Ладно, пускай называет как хочет.

– Ваши кошмары – продукт работы подсознания. Вы избавляетесь от психического шлака, который отравляет вас.

– Но что-то я не чувствую себя лучше, – заметила я.

– Вы пребывали в плену долго. Дольше, чем обычно это бывает. И вы остались в живых. Преступник сделал все, чтобы боль и страх остались внутри вас, и их удельный вес не такой и маленький. Избавиться от него – дело не одного дня, – сказала Логинова.

Снова шуршание по клавишам. Меня так и подмывало спросить, что она там пишет.

– И как мне быть?

– Как бы вы определили свое главное… каждодневное ощущение? Будем говорить просто.

– Страх.

– Угу. – Конечно, это то, ради чего она пришла, несомненно.

– Вы чем-то можете помочь мне?

– Если только вы согласитесь. Я могла бы провести небольшой курс терапии. Пока вы находитесь здесь, мы могли вплотную заняться вашим страхом. Жертвы, как правило, испытывают страх. Это воспоминания о боли, унижении, постоянном чувстве, что жизнь висит на волоске. Если женщину, например, периодически избивает муж, она склонна винить себя в том, что происходит…

– Знаю, что вы скажете. Она не виновата, да?

Психолог помолчала.

– Разумеется, нет.

– Неправда. – Я тут же пожалела, что сказала это.

– Почему?

– Человек получает то, что заслужил…

– Вы думаете?

– Человек получает то, что он посеял. Вольно или невольно. Если он не осознает, не помнит, что поступил неверно, то это не освобождает его от ответственности. Я неправа? Если у тебя муж алкоголик, дебошир и садист, зачем надо было выходить за такого человека? Чем он мог привлечь, чтобы броситься в омут с головой, а потом…

– Извините, вы были замужем?

– Это запрещенный удар. Не надо апеллировать к моему опыту, – огрызнулась я. – Не нужно меня выставлять идиоткой, которая ничего в жизни не смыслит.

– Не думаю я так.

– Но так говорите. Я слепая, но я хорошо слышу. Я приспособилась и замечаю какую угодно интонацию.

Логинова ударила по какой-то клавише. Сгоряча. Видимо, по пробелу. Значит, я попала не в бровь, а в глаз.

– Неприятно слышать от «жертвы» такое? Вы думаете, что всегда выше и мудрее несчастных овечек.

– Зря вы так говорите. У меня, возможно, и деловой тон, но он не означает, что я дистанцируюсь и ставлю вас на ступень ниже. Однако не я завела разговор о вине. Вы чувствуете ее сами, потому и…

– Я знала, что все прикатится ко мне…

– Если я досаждаю, то могу уйти. Я хотела помочь.

– Не лезьте в бутылку. Сидите. Вы пришли поговорить, вам необходимы данные. Не зря же вы тащили с собой ноутбук.

Логинова помолчала, под ней скрипнул стул.

– Итак. Мы спорили о чувстве вины. Я поняла, как вы относитесь к этому. Чувство вины возникает в большинстве случаев у жертв насилия. Человек действительно думает, что своими поступками спровоцировал неприятные и страшные для него события. Однако нельзя утверждать, что он виноват во всем и всегда. Мало кто в состоянии предсказать импульсивное поведение некоторых людей, чтобы иметь возможность отгородиться в случае опасности. Мы все априори доверяем друг другу. Когда случается нечто из ряда вон выходящее, мы ищем причину, объект, на который надо возложить ответственность. Чаще и легче всего винить себя. Но если мы, например, выходим на улицу, и нам на голову падает большая сосулька с крыши, можем ли мы сказать, что в этом есть наша вина? Нет.

– Вы переводите на другую тему, – сказала я. – Я имела в виду совсем другое.

– Ситуацию, похожую на вашу?

– Да.

– Расскажите мне подробно. Вы в состоянии это сделать?

Логинова подалась вперед, точно хотела услышать от меня большой секрет. От ее волос пахло травяным шампунем. Я почему-то решила, что она блондинка.

– Да. Я сильней, чем кажусь. Я выгляжу побитой собачонкой, попавшей под дождь, но я сильная… Я могу рассказать.

– Конечно, – ответила психолог.

В какой-то момент мне стало так мерзко и тошно, что я хотела попросить ее уйти. Главным образом, из-за своего вранья и этих наскоков. Я сама не ожидала от себя такой бурной реакции. Собственная злоба меня пугала. Когда Логинова вошла, я думала, что буду отвечать односложно, только «да» или «нет», давая понять, что разговор лучше закончить побыстрей, но ни с того ни с сего принялась спорить, что-то доказывать. Компенсаторная агрессия. Самоирония, переходящая в самоуничижение. Мне было наплевать на все эти понятия и умные объяснения, они вызывали во мне дикое раздражение. Мое стремление рушить, не оставляя и камня на камне, отрицать, ниспровергать догмы было всепоглощающим. И что это за сказки о силе? Поза бойцового петуха. Неужели и это тоже часть моего защитного комплекса?

Я сидела и рассказывала Логиновой то же самое, что и врачам и следователю. Было ощущение, что я раздеваюсь, медленно, с чувством, снимаю один предмет одежды за другим, чтобы остаться без всего. Логинова попутно заносила что-то в компьютер и время от времени подавала голос. Да, да. Ясно, ясно. Конечно, конечно. Вопросов она почти не задавала, точно ей все было известно заранее.

Я поняла, что ненавижу Логинову. Она заставила меня обнажиться, разрушила мои защитные укрепления.

– Итак, вы сказали, что боитесь. Вы могли бы определить основную причину страха?

– Не знаю. Всего боюсь. Если вы хотите, чтобы я говорила откровенно…

– Конечно. Не нужно воспринимать меня как врага, который заставляет вас выдавать сокровенные тайны.

Я прикусила нижнюю губу.

– Моего похитителя не поймали. О нем ничего неизвестно. Значит, он может вновь искать встречи со мной.

– Да, этот страх обоснован. Что же следствие?

– Не знаю. Был один, но пока никаких известий.

– Преступник сделал все, чтобы его нельзя было зацепить, – сказала Логинова. – Ему это важно. Вы считаете, подсознательно, что контакт между вами не прервался. Он это тоже понимает – для него это олицетворение его власти.

– Все-таки власть?

– Да. Я понимаю ваш негативизм и агрессию. Это нормально в вашем положении. Никто не любит быть уязвимым, современный человек вынужден жить закрывшись в скорлупе, потому что социальная климат тяжелый и нет надежды, что когда-нибудь он изменится. Если твои защитные оболочки вдруг спадают и ты теряешь собственную анонимность в пестрой массе, это тяжелый удар. Инстинкт самосохранения включается на полную катушку. Я думаю, что маньяк имел в виду нечто подобное. Он был все время рядом, но оставался невидимкой. Вы были в его власти. Для его сознания вы до сих пор там, в комнате, и с вами можно сделать что угодно.

– Он будет меня искать?

– Не знаю. Я не специалист по криминальной психологии, я только могу обрисовать картину в общих чертах.

– Ну как вам кажется?

– Возможно, он отпустил вас не просто так. В этом есть некий смысл. Для чего-то ему было нужно, чтобы вы остались живы.

– То есть, опять меня похитить?

– Трудно сказать. Если этот человек болен, то картина его бреда мне неизвестна, да это и не по моей части. Тут необходим психиатр. В целом… Я могу только предположить, не понимайте, пожалуйста, мои слова буквально, как вердикт. Ваше освобождение может быть частью игры.

Я и сама думала об этом…

– Очередной этап?

– Да…

– Говорите, лучше знать.

– Унизить вас, заставить страдать, причинять боль, держать в напряжении – это одно. Вероятно, он вволю насладился этим, наигрался. Ему нужны были новые ощущения. Маньяки, в большинстве своем, умны и расчетливы, умеют выстраивать стратегию далеко вперед. Но он не мог отпустить вас, не оставив метку, которая бы оставалась на всю жизнь как напоминание, как некий символ власти. Ваши глаза… простите…

– Ничего.

– Он нанес, пожалуй, наиболее болезненный и страшный удар по вам. Лишил вас зрения. Он сделал это с хладнокровием интеллектуала, решающего сложную проблему. С одной стороны, рвение, желание исполнить свое желание во что бы то ни стало, а с другой, неспешность, знание дела, железная рука. Это устрашает больше всего.

– Да, – сказала я почти неслышно.

Я помнила его прикосновения к своей голове и лицу. Хирургические перчатки.

– Он намеренно растоптал ваше достоинство. Раздел, заставил справлять нужду под себя. Этот мужчина, видимо, считает, что женщины заслуживают подобного отношения…

– Что, детские травмы? Неужели так банально?

– Не обязательно. Психические травмы, которые столь любимы фрейдистами, имеют значение лишь в том случае, если человек генетически предрасположен к насильственным и асоциальным формам поведения. Ни одно зерно не прорастает там, где для него нет подходящих условий. Скрытые наследственные нарушения играют важнейшую роль. Особенно тяжелая картина вырисовывается, если человек, страдающий склонностью к садизму, обладает высоким интеллектом, хорошо владеет собой в среде обычных людей, когда он знает и умеет маскироваться. Способность к мимикрии у маньяков бывает просто потрясающей. Их самообладанию могут позавидовать и самые невозмутимые люди. Когда они видят перед собой цель, которая удовлетворила бы их потребности, они готовы идти на любые жертвы. При этом у них отличное чутье на опасность. Впрочем, вы наверняка это знаете.

– Примерно. Смотрела много фильмов и читала триллеров. Мне другое интересно. Были у него другие женщины? До меня.

– Вполне допускаю. Но это мое частное мнение.

– Не бойтесь, я ничего милиции не скажу, – ответила я, впервые с начала беседы улыбнувшись.

– Наверное, были.

– А проблемы с потенцией? Это связано?

– Часто да, но не всегда.

– Меня он не насиловал…

– Это ничего не значит. Его способ удовлетворения мог быть иным, – сказала Логинова.

– Так чего же мне ждать?

– Не думайте о нем, он этого не заслуживает. Он рассчитывает именно на вашу навязчивую идею, на постоянно ожидание беды. Если выбросить его из головы и сказать себе, что меня он не интересует, и постоянно придерживаться этой тактики, станет легче.

Я почувствовала себя уставшей. На плечи словно давил груз.

– Люда, если бы вы согласились, мы провели бы терапию. Я бы все сделала, чтобы вам помочь. Что вы думаете?

Она ждала, а я молчала, теребя в пальцах угол пододеяльника.

– Нет, спасибо. Я не могу. Не думаю, что мне… пригодится.

– Вы зря так считаете.

– Может быть. Но не надо меня принуждать.

Логинова вздохнула. Она закрыла ноутбук и просто сидела теперь и смотрела на меня. Я уже научилась определять, куда направлен взгляд собеседника.

– Вы перекладываете вину на себя. Пусть вы и не согласны, но… это неверно. Занимаясь самоуничижением, вы отрезаете себе пути к отступлению, к выздоровлению, в конце концов.

– Я справлюсь, я сильная. Мне теперь нужно каждый день тренироваться не быть размазней. Оценивать вещи реально, не обманывать себя.

– Понимаю.

– Вряд ли.

– В любом случае, вы можете рассчитывать на мою помощь. – Логинова вложила визитку мне в руку. – Тут домашний телефон, рабочий и сотовый. По сотовому звоните в любое время.

– Спасибо. Я воспользуюсь как только возникнет необходимость.

Логинова помолчал.

– Я встречалась со многими женщинами в этой ситуации. Вы сильная. Я не отрицаю. В вас нет плаксивости, самоуглубления, нет экзальтированности и религиозного рвения, которое часто просыпается в жертвах как тяга к абсолютной защите. Но вы и правда способны пережить это самостоятельно, даже если ваша агрессивность уйдет, а оно явление, как я считаю, временное. Негативизм, если он не был вашей обычной чертой, тоже исчезнет. – Логинова встала. – Надеюсь, вам не понадобится моя помощь. И ничья по этой части.

– Да уж.

– До свидания. Звоните, если что.

Скрипнула, закрываясь, дверь. Я сидела и ощупывала в пальцах визитку Логиновой. Как слепому пользоваться этой штукой?

Мне вдруг четко представилось, что я в жизни теперь не прочитаю ни одной книги. Не посмотрю телевизор. Не полюбуюсь на картины. Не увижу солнца.

Не увижу солнца.

Я закрыла лицо руками, испытывая одно-единственное желание: умереть сию же секунду. Мне было жалко себя, и в эти минуты я ненавидела весь мир. Всех, включая Таню. Логинову, своего врача, следователя, Лешу, Артура, дежурную медсестру. Почему со мной поступили так несправедливо? За что? Пусть я не виновата, как твердит психолог, пусть, но в чем-то должна быть причина? Я сильная. Я не должна расхолаживаться. Я обязана учиться у Тани твердости и принципиальности. Но, с другой стороны, кто она такая, что я брала с нее пример? В плен попала не она, не она подверглась всем этим унижениям, не она лишилась глаз, навсегда оставшись уродом…

Я размахнулась и швырнула визитку Логиновой в черную пустоту перед собой. Потом легла и пролежала лицом в потолок часа два или три, в полном оцепенении, пока сестра не пришла поинтересоваться, как дела. Из ноздрей у меня текли сопли. Я ревела, даже не замечая этого, и дышала через рот. Я была где-то не в этом мире. Вселенная, в которую я попала, сплошь состояла из жалости к себе.

– Вам нужно что-нибудь? – спросила сестра.

– Нет, пожалуй. – Вынув платок из-под подушки, я высморкалась.

Мне не нужно было поступать так с Логиновой, она совершенно права, говоря, что мне нужна помощь. В очередной раз я выставила себя идиоткой.

– Помогите мне позвонить, – сказала я.

– Конечно, – ответила сестра. – Взять телефон?

– Да.

– Я могу с вахты…

– Нет, пусть будет так.

Сестра взяла телефон, подаренный мне Таней, с тумбочки. Я подумала и назвала номер. Нет, не номер Логиновой, которого не знала. Сестра выполнила мои указания.

– А что сказать?

– Дайте.

Я поднесла трубку к уху и слушала, как телефон посылает сигналы в пустоту. Сердце мое отсчитывало время, я ждала, затаив дыхание. Сестра, стоявшая рядом с кроватью, пахла кремом для рук, этот запах передался телефону.

Никто не ответил на мой вызов. Я почувствовала себя как заблудившийся в лесу человек. Кричала, но никто не приходил мне на помощь.

Выключив телефон, я положила его себе на колени.

– Спасибо, – поблагодарила я сестру.

Она спросила, буду ли я ужинать. Нет, не хочу. Только если чаю стакан. Без сахара. Сестра вышла. Я поглаживала телефон, круговым движением проводя большим пальцем по дисплею. Я звонила сама себе, на мой старый номер. Глупость. Похититель не станет пользоваться им, иначе его сразу вычислят. Скорее всего, старый телефон продан или просто выброшен. Второе даже более вероятно, потому что продать – это оставить вполне ощутимый след. Мой невидимка на такой риск не пойдет.

Где же он сейчас? Не стоит ли в углу палаты в ожидании удобного момента?