Текст книги "Долина Ужаса. Записки о Шерлоке Холмсе (сборник)"

– Ну как не найтись! Разумеется, найдется, я уверен, – Пиннер улыбался вымученной улыбкой. – Ваша профессия, мистер Гаррис?

– Я бухгалтер, – отвечал Шерлок Холмс.

– Очень рад, нам нужны бухгалтеры. А вы, мистер Прайс?

– Я простой клерк, – ответил я.

– Надеюсь, и для вас что-нибудь найдется. Я сразу вас извещу. А теперь, ради бога, уйдите, оставьте меня одного!

Было очевидно, что он не владеет собой и не сознает, что говорит. Мы с Холмсом обменялись взглядом, а Пикрофт сделал шаг вперед:

– Мистер Пиннер, ведь вы пригласили меня, чтобы дать дальнейшие указания.

– Да-да, разумеется, мистер Пикрофт, – голос Пиннера стал таким же бесцветным, как его лицо. – Минуточку, прошу вас, подождите. Да и ваши друзья тоже пусть подождут. Через пять минут я весь к вашим услугам. Еще раз извините, что так злоупотребляю вашим терпением.

Он встал, поклонился с необыкновенной учтивостью и вышел в соседнюю комнату. Дверь он тщательно закрыл.

– Он не сбежит? – шепнул Холмс. – Что за той дверью?

– Бежать некуда, – ответил Пикрофт твердо, – там такая же точно комната.

– И нет другого выхода?

– Нет.

– И так же пусто?

– Во всяком случае, вчера было хоть шаром покати.

– Что ему там понадобилось? Что-то с ним случилось, как будто он не в своем уме. Чего он так безумно испугался?

– Может быть, он принял нас за полицейских? – предположил я.

Пикрофт согласился со мной, а Холмс покачал головой.

– Нет-нет, уже когда мы вошли, он был так бледен, что…

Он не договорил, потому что из соседней комнаты раздался отчетливый стук.

– Он что, стучит в свою собственную дверь, черт возьми?! – вскричал Пикрофт.

Мы услышали еще несколько ударов и стояли не в силах отвести глаз от закрытой двери. Холмс даже наклонился вперед; лицо у него как будто отвердело.

Тем временем из соседней комнаты стали доноситься иные звуки: сначала тихое бульканье, будто горло полощут, а потом дробь частых ударов по деревянной перегородке. Холмс одним бешеным прыжком пересек комнату и ударился всем телом в дверь. Она не поддалась. Тогда мы налегли втроем. Петли сорвались, и мы вместе с дверью оказались в комнате. Там было пусто.

Меньше минуты мы озирались в растерянности. В углу обнаружилась еще одна дверь. Холмс рванул ее на себя. За дверью чулана валялись на полу пиджак и жилет, а на крюке раскачивался на затянутых вокруг шеи подтяжках генеральный директор Франко-Мидландской компании скобяных изделий. Это его пятки и колени в судорогах стукались об дверь. Голова его каким-то неестественным образом свесилась на грудь. Я кинулся к несчастному, обхватил его и приподнял, а Холмс с Пикрофтом стали освобождать его шею, на которой успели взбухнуть багрово-синие рубцы от резиновой петли. Потом мы вытащили Пиннера из чулана в комнату и положили на пол. Лицо его было теперь свинцового цвета, но он был жив, синюшные губы выпячивались и опадали: вдох – выдох. А всего полчаса назад это был здоровый, цветущий мужчина.

– Как вы его сейчас находите, Уотсон? – спросил Холмс.

Я наклонился над лежащим. Пульс едва прослушивался, но дыхание хоть и очень медленно, но выравнивалось. А вот дрогнули веки, и стала видна тонкая белая полоска закатившихся глаз.

– Еще чуть-чуть и было бы поздно, – констатировал я, – но, похоже, он возвращается с того света. Откройте окно и принесите воды.

Я расстегнул на нем рубашку, смочил лицо холодной водой из графина и сделал ему искусственное дыхание, приподнимая и опуская его руки, пока он не вздохнул наконец полной грудью.

– Ну теперь все пойдет само собой, теперь его лекарь – время, – сказал я, поднимаясь с колен.

Холмс стоял в раздумье, с опущенной головой, руки в карманах брюк.

– Ну что ж, – промолвил он, – пора вызывать полицию. Не скрою, мне доставит удовлетворение раскрыть им подробности этого дела.

– А я все равно ничего не понимаю, – признался Пикрофт, чеша в затылке. – На кой черт я был здесь нужен, объясните, пожалуйста.

– Тут все ясно, – Холмс даже рукой махнул. – Непонятна только заключительная сцена, – и он указал на подтяжки.

– А все остальное понятно?

– Думаю, да. Уотсон, ваше мнение?

Я пожал плечами.

– Не знаю, что и думать.

– Ну же, пройдемтесь с вниманием по следам событий; вывод просто сам напрашивается.

– Какой же?

– Потерпите минуту. У нас два отправных пункта. Первый – заявление Пикрофта о согласии работать в этой дурацкой компании. Неужели, Пикрофт, вам непонятно, зачем вас заставили это заявление написать?

– Боюсь, что нет.

– Но ведь оно им было действительно нужно. Подумайте хорошенько: обычно человека берут на службу на основании устного соглашения, и в данном случае этого устного соглашения было бы вполне достаточно. Отсюда следует: им во что бы то ни стало нужен был образец вашего почерка.

– Но для чего?

– В том-то все и дело. Ответьте на этот вопрос – и вся задача будет решена. Вы спрашиваете, для чего им понадобился ваш почерк. А для того, чтобы подделывать что-то, написанное якобы вами. Теперь второй пункт. Сейчас вы убедитесь, насколько тесно он связан с первым. Помните, мистер Пикрофт, как искусно вас заставили отказаться от намерения послать «Мейсону и Уильямсам» письменный отказ от места. Уверяю вас, управляющий этого банка и сейчас уверен, что в понедельник к работе в банке приступил не кто иной, как мистер Пикрофт.

– Боже мой! – вскричал несчастный Пикрофт. – Надо же быть таким безмозглым кретином!

– Постойте, сейчас вы окончательно все поймете. Представьте себе, что человек, явившийся под вашим именем к Мейсону, не владеет вашим почерком. Его сразу разоблачат, и он даже начать свою игру не успеет. Но если он научился подделывать ваш почерк, успех ему гарантирован. Ведь если я верно вас понял, у Мейсона вас никто в лицо не знает.

– То-то и оно, что никто! – в голосе Пикрофта слышался стон.

– Но это еще не все. Этим жуликам нужна была гарантия, что вы не передумаете и даже ненароком не узнаете, что кто-то изображает вас у Мейсона. И вот вам вручают солидный аванс, увлекают в Бирмингем и там занимают вас такой работой, которая наверняка удержит вас от поездки в Лондон хотя бы в течение недели.

– Это все так. Но зачем ему было изображать собственного брата?

– Ну, это понятно. Их, по-видимому, двое. Одному нужно было заменить вас у Мейсона, а другому – удерживать вас в Бирмингеме. Вводить в дело третьего им не хотелось, поэтому второму пришлось по возможности изменить свою внешность и выдать себя за собственного брата. При таких обстоятельствах даже полное сходство не должно было удивить вас, и если бы не злополучная пломба, вы никогда бы и не заподозрили, что ваш лондонский гость и генеральный директор фирмы – один и тот же человек.

Холл Пикрофт потрясал кулаками над головой.

– Боже мой! – стонал он. – А мой двойник в конторе Мейсона, что он там делал, пока меня тут дурачили? Как я теперь должен поступить, мистер Холмс?

– Во-первых, немедленно телеграфировать Мейсону.

– Сегодня суббота, банки работают до двенадцати.

– Но ведь есть там сторож или швейцар?

– Да, я слышал как-то в Сити, что они держат специального сторожа. Немудрено – ведь у них хранятся огромные ценности.

– Вот и прекрасно. Сейчас мы протелефонируем и узнаем, не случилось ли чего и работает ли у них некто Пикрофт. С этим-то все ясно. Но вот почему этот мошенник, как только нас увидел, так сразу и повесился?

– Газета… – раздался сиплый голос за нашими спинами.

Я оглянулся. Самоубийца уже сидел на полу. Он был страшно бледен, но взгляд его стал осмысленным, и он растирал шею, на которой остался багровый след от петли.

– Газета! В самом деле! – воскликнул Холмс. – Ну и идиот же я! Все пытался связать самоубийство с нашим появлением, а про газету и забыл. А разгадка наверняка там.

Он раскрыл газету и тут же издал крик, полный торжества:

– Посмотрите, Уотсон! Это «Ивнинг Стандард», лондонская. Одни заголовки чего стоят! «Ограбление в Сити», «Убийство в банке „Мейсон и Уильямсы“», «Грандиозная попытка ограбления», «Преступник пойман»… Вот тут, Уотсон. Читайте вслух. Сейчас мы все поймем…

Судя по тому, сколько места занимали корреспонденции о неудавшемся ограблении на первых полосах, оно было гвоздем номера.

Вот что я прочитал:

«Сегодня днем в Сити совершена попытка ограбить банк. Имеется один убитый. Преступник задержан.

Недавно в известный банкирский дом «Мейсон и Уильямсы» поступили на хранение ценные бумаги на сумму свыше миллиона фунтов стерлингов. Учитывая риск, связанный с хранением столь внушительной суммы, и свою возросшую ответственность, правление банка приняло решение о круглосуточной вооруженной охране. Бумаги были помещены в сейфы, изготовленные по последнему слову техники.

В это самое время был принят на службу новый клерк по имени Холл Пикрофт. При ближайшем рассмотрении он оказался не кем иным, как одним из братьев Беддингтонов, известных грабителей. Оба брата совсем недавно вышли на свободу из каторжной тюрьмы после пятилетнего заключения. Предстоит еще выяснить, каким образом этому Беддингтону удалось получить место банковского клерка. Так или иначе, за несколько дней работы он разведал расположение сейфов в кладовой и снял слепки с ключей.

Обычно по субботам банки закрываются в полдень, и служащие уходят. Поэтому господин, выходивший с саквояжем в руке из банка «Мейсон и Уильямсы» в двенадцать минут второго, привлек пристальное внимание сержанта полиции Тьюсона, дежурившего в Сити. Тьюсон последовал за подозрительным незнакомцем и вскоре задержал его. Тот оказал бешеное сопротивление, но на помощь Тьюсону подоспел констебль Поллок. Было очевидно, что совершено грандиозное ограбление: саквояж был буквально набит ценными бумагами, в основном акциями различных компаний, на сумму более ста тысяч фунтов стерлингов.

При осмотре здания нашли труп несчастного сторожа. Злодей, зайдя сзади, раскроил ему череп кочергой и засунул труп в самый большой сейф, рассчитывая, что он пролежит там до понедельника. Так бы и вышло, если бы не служебное рвение и сообразительность сержанта Тьюсона. По-видимому, Беддингтон возвратился в контору за какой-то якобы забытой вещью, убил сторожа, поспешно очистил самый большой сейф и намеревался скрыться со своей добычей.

Его брат, с которым они обычно работают на пару, в этом деле, насколько пока известно, не участвовал. Однако полиция принимает энергичные меры к его разысканию».

– Ну, пожалуй, пора избавить полицию от излишних хлопот, – сказал Холмс, мельком взглянув на жалкую фигуру, скорчившуюся на полу. – Природа человека непостижима, Уотсон. Как нужно любить своего брата, убийцу и злодея, чтобы, узнав, что ему грозит виселица, попытаться разделить его судьбу. Но довольно. Мы с доктором побудем с ним, а вы, мистер Пикрофт, сходите, пожалуйста, за полицией.

«Глория Скотт»

– У меня здесь кое-какие бумаги, – сказал мой друг Шерлок Холмс, когда мы зимним вечером сели у огня. – Вам не мешало бы их просмотреть, Уотсон. Это документы, касающиеся одного необыкновенного дела – дела «Глории Скотт». Когда мировой судья Тревор прочитал вот эту записку, с ним случился удар, и он, не приходя в себя, умер.

Шерлок Холмс достал из ящика письменного стола потемневшую от времени коробочку, вынул оттуда и протянул мне записку, нацарапанную на клочке серой бумаги. Записка заключала в себе следующее:

«С дичью дело, мы полагаем, закончено. Глава предприятия Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все. Фазаньих курочек берегитесь».

Когда я оторвался от этого загадочного письма, то увидел, что Холмс удовлетворен выражением моего лица.

– Вид у вас довольно-таки озадаченный, – сказал он.

– Я не понимаю, как подобная записка может внушить кому-нибудь ужас. Мне она представляется нелепой.

– Возможно. И все-таки факт остается фактом, что вполне еще крепкий пожилой человек, прочитав ее, упал, как от пистолетного выстрела.

– Вы возбуждаете мое любопытство, – сказал я. – Но почему вы утверждаете, что мне необходимо ознакомиться с этим делом?

– Потому что это – мое первое дело.

Я часто пытался выяснить у своего приятеля, что толкнуло его в область расследования уголовных дел, но до сих пор он ни разу не пускался со мной в откровенности. Сейчас он сел в кресло и разложил бумаги на коленях. Потом закурил трубку, некоторое время попыхивал ею и переворачивал страницы.

– Вы никогда не слышали от меня о Викторе Треворе? – спросил Шерлок Холмс. – Он был моим единственным другом в течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, – тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками. Не такой уж я любитель спорта, если не считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас было маловато. Тревор был единственным моим другом, да и подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь. Начало дружбы прозаическое, но эффективное. Я пролежал десять дней, и Тревор ежедневно приходил справляться о моем здоровье. На первых порах наша беседа длилась не более минуты, потом Тревор стал засиживаться, и к концу семестра мы с ним были уже близкими друзьями. Сердечный и мужественный, жизнерадостный и энергичный, Тревор представлял собой полную противоположность мне, и все же у нас было много общего. Когда же я узнал, что у него, как и у меня, нет друзей, мы сошлись с ним еще короче.

В конце концов он предложил мне провести каникулы в имении его отца в Донифорпе, в Норфолке, и я решил на этот месяц воспользоваться его гостеприимством.

У старика Тревора, человека, по-видимому, состоятельного и почтенного, было имение. Донифорп – это деревушка к северу от Лангмера, недалеко от Бродз. Кирпичный дом Тревора, большой, старомодный, стоял на дубовых сваях. В тех местах можно было отлично поохотиться на уток, половить рыбу. У Треворов была небольшая, но хорошо подобранная библиотека. Как я понял, ее купили у бывшего владельца вместе с домом. Кроме того, старик Тревор держал сносного повара, так что только уж очень привередливый человек не провел бы здесь приятно время.

Тревор давно овдовел. Кроме моего друга, детей у него не было. Я слышал, что у него была еще дочь, но она умерла от дифтерита в Бирмингеме, куда ездила гостить. Старик, мировой судья, заинтересовал меня. Человек он был малообразованный, но с недюжинным умом и очень сильный физически. Едва ли он читал книги, зато много путешествовал, много видел и все запоминал.

С виду это был коренастый, плотный человек с копной седых волос, с загорелым, обветренным лицом и голубыми глазами. Взгляд этих глаз казался колючим, почти свирепым, и все-таки в округе он пользовался репутацией человека доброго и щедрого, был хорошо известен как снисходительный судья.

Как-то, вскоре после моего приезда, мы сидели после обеда за стаканом портвейна. Молодой Тревор заговорил о моей наблюдательности и моем методе дедукции, который мне уже удалось привести в систему, хотя тогда я еще не представлял себе точно, какое он найдет применение в дальнейшем. Старик, по-видимому, считал, что его сын преувеличивает мое искусство.

– Попробуйте ваш метод на мне, мистер Холмс, – со смехом сказал он: в тот день он был в отличном расположении духа, – я прекрасный объект для выводов и заключений.

– Боюсь, что о вас я немногое могу рассказать, – заметил я. – Я лишь могу предположить, что весь последний год вы кого-то опасались.

Смех замер на устах старика, и он уставился на меня в полном изумлении.

– Да, это правда, – подтвердил он и обратился к сыну: – Знаешь, Виктор, когда мы разогнали шайку браконьеров, они поклялись, что зарежут нас. И они в самом деле напали на сэра Эдварда Хоби. С тех пор я все время настороже, хотя, как ты знаешь, я не из пугливых.

– У вас очень красивая палка, – продолжал я. – По надписи я определил, что она у вас не больше года. Но вам пришлось просверлить отверстие в набалдашнике и налить туда расплавленный свинец, чтобы превратить палку в грозное оружие. Если б вам нечего было бояться, вы бы не прибегали к таким предосторожностям.

– Что еще? – улыбаясь, спросил старик Тревор.

– В юности вы часто дрались.

– Тоже верно. А это как вы узнали? По носу, который у меня глядит в сторону?

– Нет, – ответил я, – по форме ушей, они у вас прижаты к голове. Такие уши бывают у людей, занимающихся боксом.

– А еще что?

– Вы часто копали землю – об этом свидетельствуют мозоли.

– Все, что у меня есть, я заработал на золотых приисках.

– Вы были в Новой Зеландии.

– Опять угадали.

– Вы были в Японии.

– Совершенно верно.

– Вы были связаны с человеком, инициалы которого Д. А., а потом вы постарались забыть его.

Мистер Тревор медленно поднялся, устремил на меня непреклонный, странный, дикий взгляд больших голубых глаз и вдруг упал в обморок – прямо на скатерть, на которой была разбросана ореховая скорлупа. Можете себе представить, Уотсон, как мы оба, его сын и я, были потрясены. Обморок длился недолго. Мы расстегнули мистеру Тревору воротник и сбрызнули ему лицо водой. Мистер Тревор вздохнул и поднял голову.

– Ах, мальчики! – силясь улыбнуться, сказал он. – Надеюсь, я не испугал вас? На вид я человек сильный, а сердце у меня слабое, и оно меня иногда подводит. Не знаю, как вам это удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это – ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни.

И, знаете, Уотсон, именно преувеличенная оценка моих способностей навела меня на мысль, что это могло бы быть моей профессией, а до того дня это было увлечение, не больше. Впрочем, тогда я не мог думать ни о чем, кроме как о внезапном обмороке моего хозяина.

– Надеюсь, я ничего не сказал такого, что причинило вам боль? – спросил я.

– Вы дотронулись до больного места… Позвольте задать вам вопрос: как вы все узнаете, и что вам известно?

Задал он этот вопрос полушутливым тоном, но в глубине его глаз по-прежнему таился страх.

– Все очень просто объясняется, – ответил я. – Когда вы засучили рукав, чтобы втащить рыбу в лодку, я увидел у вас на сгибе локтя буквы Д. А. Буквы были все еще видны, но размазаны, вокруг них на коже расплылось пятно – очевидно, их пытались уничтожить. Еще мне стало совершенно ясно, что эти инициалы были вам когда-то дороги, но впоследствии вы пожелали забыть их.

– Какая наблюдательность! – со вздохом облегчения воскликнул мистер Тревор. – Все так, как вы говорите. Ну, довольно об этом. Худшие из всех призраков – это призраки наших былых привязанностей. Пойдемте покурим в бильярдной.

С этого дня к радушию, которое неизменно оказывал мне мистер Тревор, примешалась подозрительность. Даже его сын обратил на это внимание.

– Задали вы моему отцу задачу, – сказал мой друг. – Он все еще не в состоянии понять, что вам известно, а что неизвестно.

Мистер Тревор не подавал вида, но это, должно быть, засело у него в голове, и он часто поглядывал на меня украдкой.

Наконец я убедился, что нервирую его и что мне лучше уехать.

Накануне моего отъезда произошел случай, доказавший всю важность моих наблюдений.

Мы, все трое, разлеглись на шезлонгах, расставленных перед домом на лужайке, грелись на солнышке и восхищались видом на Бродз, как вдруг появилась служанка и сказала, что какой-то мужчина хочет видеть мистера Тревора.

– Кто он такой? – спросил мистер Тревор.

– Он не назвал себя.

– Что ему нужно?

– Он уверяет, что вы его знаете и что ему нужно с вами поговорить.

– Проведите его сюда.

Немного погодя мы увидели сморщенного человечка с заискивающим видом и косолапой походкой. Рукав его распахнутой куртки был выпачкан в смоле. На незнакомце была рубашка в красную и черную клетку, брюки из грубой бумажной ткани и стоптанные тяжелые башмаки. Лицо у него было худое, загорелое, глазки хитренькие. Он все время улыбался; улыбка обнажала желтые кривые зубы. Его морщинистые руки словно хотели что-то зажать в горсти – привычка, характерная для моряка. Когда он своей развинченной походкой шел по лужайке, у мистера Тревора вырвался какой-то сдавленный звук; он вскочил и побежал к дому. Вернулся он очень скоро, и когда проходил мимо меня, я почувствовал сильный запах бренди.

– Ну, мой друг, чем я могу быть вам полезен? – осведомился он.

Моряк смотрел на него, прищурившись и нагло улыбаясь.

– Узнаете? – спросил он.

– Как же, как же, дорогой мой! Вне всякого сомнения, вы – Хадсон? – не очень уверенно спросил Тревор.

– Да, я Хадсон, – ответил моряк. – Тридцать с лишним лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. И вот у вас собственный дом, а я все еще питаюсь солониной из бочек.

– Сейчас ты убедишься, что я старых друзей не забываю! – воскликнул мистер Тревор и, подойдя к моряку, что-то сказал ему на ухо. – Поди на кухню, – продолжал он уже громко, – там тебе дадут и выпить и закусить. И работа для тебя найдется.

– Спасибо, – теребя прядь волос, сказал моряк. – Я долго бродяжничал, пора и отдохнуть. Я надеялся, что найду пристанище у мистера Бедоза или у вас.

– А разве ты не знаешь, где живет мистер Бедоз? – с удивлением спросил мистер Тревор.

– Будьте спокойны, сэр: я знаю, где живут все мои старые друзья, – со зловещей улыбкой ответил моряк и вразвалку пошел за служанкой на кухню.

Мистер Тревор пробормотал, что он сдружился с этим человеком на корабле, когда они ехали на прииски, а затем пошел к дому. Когда мы через час вошли в столовую, то увидели, что он, мертвецки пьяный, валяется на диване.

Этот случай произвел на меня неприятное впечатление, и на другой день я уже не жалел о том, что уезжаю из Донифорпа, я чувствовал, что мое присутствие стесняет моего друга.

Все эти события произошли в первый месяц наших каникул. Я вернулся в Лондон и там около двух месяцев делал опыты по органической химии.

Осень уже вступила в свои права, и каникулы подходили к концу, когда я неожиданно получил телеграмму от моего друга – он вызывал меня в Донифорп, так как нуждался, по его словам, в моей помощи и совете. Разумеется, я все бросил и поехал на север.

Мой друг встретил меня в экипаже на станции, и я с первого взгляда понял, что последние два месяца были для него очень тяжелыми. Он похудел, у него был измученный вид, и он уже не так громко и оживленно разговаривал.

– Отец умирает. – Это было первое, что я от него услышал.

– Не может быть! – воскликнул я. – Что с ним?

– Удар. Нервное потрясение. Он на волоске от смерти. Не знаю, застанем ли мы его в живых.

Можете себе представить, Уотсон, как я был ошеломлен этой новостью.

– Что случилось? – спросил я.

– В том-то все и дело… Садитесь, дорогой поговорим… Помните того субъекта, который явился к нам накануне вашего отъезда?

– Отлично помню.

– Знаете, кого мы впустили в дом?

– Понятия не имею.

– Это был сущий дьявол, Холмс! – воскликнул мой Друг.

Я с удивлением посмотрел на него.

– Да, это был сам дьявол. С тех пор у нас не было ни одного спокойного часа – ни одного! С того вечера отец не поднимал головы, жизнь его была разбита, в конце концов сердце не выдержало – и все из-за этого проклятого Хадсона!

– Как же Хадсон этого добился?

– Ах, я бы много дал, чтобы это выяснить! Мой отец – добрый, сердечный, отзывчивый старик! Как он мог попасть в лапы к этому головорезу? Я так рад, что вы приехали, Холмс! Я верю в вашу рассудительность и осторожность, я знаю, что вы мне дадите самый разумный совет.

Мы мчались по гладкой, белой деревенской дороге. Перед нами открывался вид на Бродз, освещенный красными лучами заходящего солнца. Дом стоял на открытом месте; слева от рощи еще издали можно было разглядеть высокие трубы и флагшток.

– Отец взял к себе этого человека в качестве садовника, – продолжал мой друг, – но Хадсону этого было мало, и отец присвоил ему чин дворецкого. Можно было подумать, что это его собственный дом, – он слонялся по всем комнатам и делал, что хотел. Служанки пожаловались на его грубые выходки и мерзкий язык. Отец, чтобы вознаградить их, увеличил им жалованье. Этот тип брал лучшее ружье отца, брал лодку и уезжал на охоту. С лица его не сходила насмешливая, злобная и наглая улыбка, так что, будь мы с ним однолетки, я бы уже раз двадцать сшиб его с ног. Скажу положа руку на сердце, Холмс: все это время я должен был держать себя в руках, а теперь я говорю себе: дурак я, дурак, зачем только я сдерживался?.. Ну, а дела шли все хуже и хуже. Эта скотина Хадсон становился все нахальнее, и наконец за один его наглый ответ отцу я схватил его за плечи и выпроводил из комнаты. Он удалился медленно, с мертвенно-бледным лицом; его злые глаза выражали угрозу явственнее, чем ее мог бы выразить его язык. Я не знаю, что произошло между моим бедным отцом и этим человеком, но на следующий день отец пришел ко мне и попросил извиниться перед Хадсоном. Вы, конечно, догадываетесь, что я отказался и спросил отца, как он мог дать этому негодяю такую волю, как смеет Хадсон всеми командовать в доме.

– Ах, мой мальчик! – воскликнул отец. – Тебе хорошо говорить, ты не знаешь, в каком я положении. Но ты узнаешь все. Я чувствую, что ты узнаешь, а там будь что будет! Ты не поверишь, если тебе скажут дурное о твоем бедном старом отце, ведь правда, мой мальчик?..

Отец был очень расстроен. На целый день он заперся у себя в кабинете. В окно мне было видно, что он писал. Вечер, казалось, принес нам большое облегчение, так как Хадсон сказал, что намерен покинуть нас. Он вошел в столовую, где мы с отцом сидели после обеда, и объявил о своем решении тем развязным тоном, каким говорят в подпитии.

– Хватит с меня Норфолка, – сказал он, – я отправляюсь к мистеру Бедозу в Хампшир. Наверно, он будет так же рад меня видеть, как и вы.

– Надеюсь, вы не будете поминать нас лихом? – сказал мой отец с кротостью, от которой у меня кровь закипела в жилах.

– Со мной здесь дурно обошлись, – сказал он и мрачно поглядел в мою сторону.

– Виктор! Ты не считаешь, что обошелся с этим достойным человеком довольно грубо? – обернувшись ко мне, спросил отец.

– Напротив! Я полагаю, что по отношению к нему мы оба выказали необыкновенное терпение, – ответил я.

– Ах, вот вы как думаете? – зарычал Хадсон. – Ладно, дружище, мы еще посмотрим!..

Сгорбившись, он вышел из комнаты, а через полчаса уехал, оставив моего отца в самом плачевном состоянии. По ночам я слышал шаги у него в комнате. Я был уверен, что катастрофа вот-вот разразится.

– И как же она разразилась? – с нетерпением в голосе спросил я.

– Чрезвычайно просто. На письме, которое мой отец получил вчера вечером, был штамп Фордингбриджа. Отец прочитал его, схватился за голову и начал бегать по комнате как сумасшедший. Когда я наконец уложил его на диван, его рот и глаза были перекошены – с ним случился удар. По первому зову пришел доктор Фордем. Мы перенесли отца на кровать. Потом его всего парализовало, сознание к нему уже не возвращается, и я боюсь, что мы не застанем его в живых.

– Какой ужас! – воскликнул я. – Что же могло быть в этом роковом письме?

– Ничего особенного. Все это необъяснимо. Письмо нелепое, бессмысленное… Ах, боже мой, этого-то я и боялся!

Как раз в это время мы обогнули аллею. При меркнущем солнечном свете было видно, что все шторы в доме спущены. Когда мы подъехали к дому, лицо моего друга исказилось от душевной боли. Из дома вышел господин в черном.

– Когда это произошло, доктор? – спросил Тревор.

– Почти тотчас после вашего отъезда.

– Он приходил в сознание?

– На одну минуту, перед самым концом.

– Что-нибудь просил мне передать?

– Только одно: бумаги находятся в потайном отделении японского шкафчика.

Мой друг вместе с доктором прошел в комнату умершего, а я остался в кабинете. Я перебирал в памяти все события. Кажется, никогда в жизни я не был так подавлен, как сейчас… Кем был прежде Тревор? Боксером, искателем приключений, золотоискателем? И как он очутился в лапах у этого моряка с недобрым лицом? Почему он упал в обморок при одном упоминании о полустертых инициалах на руке и почему это письмо из Фордингбриджа послужило причиной его смерти?

Потом я вспомнил, что Фордингбридж находится в Хампшире и что мистер Бедоз, к которому моряк поехал прямо от Тревора и которого он, по-видимому, тоже шантажировал, жил в Хампшире. Письмо, следовательно, могло быть или от Хадсона, угрожавшего тем, что он выдаст некую тайну, или от Бедоза, предупреждавшего своего бывшего сообщника, что над ним нависла угроза разоблачения. Казалось бы, все ясно. Но могло ли письмо быть таким тривиальным и бессмысленным, как охарактеризовал его сын? Возможно, он неправильно истолковал его. Если так, то, по всей вероятности, это искусный шифр: вы пишете об одном, а имеется в виду совсем другое. Я решил ознакомиться с этим письмом. Я был уверен, что если в нем есть скрытый смысл, то мне удастся его разгадать.

Я долго думал. Наконец заплаканная служанка принесла лампу, а следом за ней вошел мой друг, бледный, но спокойный, держа в руках те самые документы, которые сейчас лежат у меня на коленях.

Он сел напротив меня, подвинул лампу к краю стола и протянул мне короткую записку – как видите, написанную второпях на клочке серой бумаги:

«С дичью дело, мы полагаем, закончено. Глава предприятия Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все. Фазаньих курочек берегитесь».

Должен заметить, что, когда я впервые прочел это письмо, на моем лице выразилось такое же замешательство, как сейчас на вашем. Потом я внимательно перечитал его.

Как я и предвидел, смысл письма был скрыт в загадочном наборе слов. Быть может, он кроется именно в «мухобойках» или в «фазаньих курочках»? Но такое толкование произвольно и вряд ли к чему-нибудь привело бы. И все же я склонялся к мысли, что все дело в расстановке слов. Фамилия Хадсон как будто указывала на то, что, как я и предполагал, он является действующим лицом этого письма, а письмо скорее всего от Бедоза. Я попытался прочитать его с конца, но сочетание слов: «Берегитесь курочек фазаньих» – меня не вдохновило. Тогда я решил переставить слова, но ни «дичь», ни «с» тоже света не пролили. Внезапно ключ к загадке оказался у меня в руках.

Я обнаружил, что если взять каждое третье слово, то вместе они составят то самое письмо, которое довело старика Тревора до такого отчаяния.

Письмо оказалось коротким, выразительным и теперь, когда я прочел его моему другу, в нем явственно прозвучала угроза:

«Дело закончено. Хадсон рассказал все. Берегитесь».

Виктор Тревор дрожащими руками закрыл лицо.

– Наверное, вы правы, – заметил он. – Но это еще хуже смерти – это бесчестье! А при чем же тут «глава предприятия» и «фазаньи курочки»?