Текст книги "Долина Ужаса. Записки о Шерлоке Холмсе (сборник)"

Теперь, мой друг, вы знаете, как обстоит дело и что еще необходимо предпринять. Несомненно, он последовал за дамами, видел через окно, как спорил муж с женой, и влез в комнату, причем его животное выскочило из ящика. Но это не все; нам интересно знать, что случилось в комнате, и рассказать об этом может только он один.

– И вы намерены спросить его?

– Конечно, только непременно при свидетелях.

– Хотите, чтобы я был свидетелем?

– Обязательно. Если он откровенно признается – отлично; в противном случае придется арестовать его.

– Но застанем ли мы его дома?

– Будьте уверены, я принял все меры предосторожности. Один из моих мальчишек стережет его и последует за ним, куда бы он ни пошел. Мы, наверно, найдем его завтра в Гудзон-стрит. А пока задерживать вас дольше было бы преступлением с моей стороны, идите спать.

На следующий день в полдень мы с Шерлоком Холмсом шли по направлению к Гудзон-стрит. Несмотря на замечательную способность моего друга скрывать свои чувства и внутренние волнения, от меня не укрылось его сильное возбуждение. В то же время я сам во всех подобных экскурсиях, когда мой приятель брал меня с собою, испытывал то ли спортивное, то ли нравственное удовлетворение.

– Вот здесь, – сказал он, поворачивая в переулок, с ровными двухэтажными кирпичными домами. – А вот и Симеон идет с рапортом.

– Он дома, мистер Холмс, – крикнул маленький арапчонок, подбегая к нам.

– Молодец, Симеон! – сказал Холмс, поглаживая мальчика по голове. – Пойдемте, Уотсон. Он живет в этом доме.

Затем мой друг послал визитную карточку с просьбой принять его по очень важному делу. Минуту спустя, мы стояли лицом к лицу перед интересовавшим нас человеком, который, несмотря на жаркую погоду, сидел у пылающего камина. В комнате было жарко и душно. Он расположился на стуле, скорчившись в позе, которая придавала ему неописуемое выражение уродливости, но его лицо, обращенное к нам, изношенное и загорелое, носило следы замечательной красоты. Он подозрительно посмотрел на нас своими желтоватыми, желчными глазами и, не говоря ни слова и даже не вставая, пододвинул нам два стула.

– Кажется, вы недавно приехали из Индии, мистер Генри Вуд? – приветливо спросил Холмс. – Я пришел, чтобы узнать от вас подробности смерти полковника Барклея.

– Странно, почему я должен их знать?

– Видите ли, я желал бы кое-что установить. Ваша старая приятельница миссис Барклей будет осуждена на смерть.

Человек вздрогнул.

– Кто вы?! – воскликнул он. – И откуда вы знаете то, о чем только что сказали? Можете ли вы поклясться, что это правда?

– Уверяю вас: полиция только ожидает, чтобы она пришла в сознание, и сейчас же арестует ее.

– Боже мой! И вы тоже служите в полиции?

– Нет.

– Какое же вам в таком случае до этого дело?

– Долг каждого порядочного человека – найти правду и защитить невинного.

– Даю вам слово, что она не совершила преступления.

– В таком случае виновны вы?

– Нет, и я не виновен.

– Кто же тогда, по-вашему, убил полковника Джеймса Барклея?

– Его покарало Провидение. Но откровенно вам скажу, что я шел туда с намерением уничтожить этого человека. И если бы его не убила собственная совесть, я взял бы на душу грех и сам убил его. Хотите знать, как было дело? Я не нахожу нужным скрывать, потому что не вижу ничего позорного.

Придется начать издалека. Вы видите: у меня теперь горбатая спина, переломаны все ребра, но было время, когда ефрейтор Генри Вуд был самым красивым солдатом в сто семнадцатом батальоне. Мы стояли тогда в Индии, в военном поселке возле городка Бхарти. В том же батальоне служил умерший третьего дня сержант Барклей. А у нашего знаменщика была дочь, Нанси Дэвой, красивейшая женщина в мире. Два человека были влюблены в нее, а она любила только одного из них. Взглянув на бедного калеку, греющегося у камина, вы, конечно, станете смеяться, если вам сказать, что тем человеком, в которого влюбилась эта очаровательная женщина, был я.

Но, несмотря на то, что она любила меня, отец хотел выдать ее замуж за Барклея. Я был ветреный, безрассудный парень, а он – очень воспитанный и, главное, представлен на тот момент к повышению. Но девушка была верна мне, и я добился бы ее руки, если бы не разразилось в Мьютине восстание, которое перевернуло всю страну вверх дном.

Наш полк, батарея и много простых граждан, женщин, были осаждены в Бхарти. Десять тысяч мятежников окружили нас и сторожили, как хитрые таксы клетку с крысой. Две недели мы выдерживали осаду; наконец, запас воды истощился, и единственное средство спастись – было связаться с генералом Нейлем, который со своей колонной вел наступление. Пробиться сквозь осаду мятежников с массой женщин и детей мы не могли, и потому я предложил пробраться ночью через лагерь и дать знать генералу Нейлю о нашем бедственном положении. Конечно, мое предложение было принято, и я обратился к сержанту Барклею за советом, так как он лучше всех знал эту страну. Он начертил мне путь, по которому можно было пройти незамеченным через ряды неприятелей, и я в ту же ночь в десять часов отправился в опасную экспедицию. Удачный исход этого путешествия мог спасти тысячи жизней, но я думал только об одной, когда уходил от них в ту ночь.

Я пробирался по высохшему руслу ручья, которое должно было, как мы думали, скрыть меня от неприятельских патрулей. Но как только я преодолел первый поворот, на меня напало шесть человек, очевидно, поджидавших меня здесь. В один момент я был опрокинут на землю ловким ударом по голове и связан по рукам и ногам. Но удар в голову не был так тяжел для меня, как удар в сердце. Из разговора схвативших меня людей я понял, что меня выдал врагам через своего туземного слугу сержант Барклей. Потому-то он так любезно и начертил мне путь, по которому я должен был незаметно пройти через вражеский лагерь.

Впрочем, стоит ли продолжать? Теперь-то вы, надеюсь, понимаете, насколько подло поступил со мной Джеймс Барклей. На следующий день подоспел Нейль и освободил Бхарти. Но враги увели меня в глубь страны. Много лет я не видел белых лиц. Меня мучили и истязали; я пытался бежать, но меня поймали и опять мучили. Вы сами видите, как я теперь выгляжу… Несколько из моих мучителей потом бежали в Непал и захватили меня с собой, а затем перевезли дальше в Дарджилинг.

Вскоре какие-то горные жители напали на моих мучителей и перебили их; я освободился от одного рабства, чтобы попасть в другое. Но отсюда я скоро бежал и, вместо того, чтобы идти на юг, пошел на север, в Афганистан. Здесь я скитался много лет, а затем наконец вернулся в Пенджаб, где жил среди туземцев, зарабатывая деньги тем, что показывал различные фокусы. Мне, жалкому калеке, мало было радости вернуться в Англию или даже к своим товарищам! Даже жажда мести не могла заставить меня решиться на возвращение домой. Пускай, думал я, Нанси и мои товарищи по оружию считают Генри Вуда умершим с прямой спиной, но не видят его живым, ползающим и похожим на какую-то обезьяну. Они не сомневались в моей смерти, и я очень радовался этому обстоятельству. Я слышал, что Нанси вышла замуж за Барклея и что он быстро продвинулся по службе, но даже печальное известие не могло подтолкнуть меня на какие-то действия. И только когда я состарился, меня потянуло на родину. Много лет я мечтал и видел даже во сне светло-зеленые поля и изгороди милой Англии. Наконец, я решил побывать перед смертью на родине. У меня были деньги на дорогу, а приехав, я поселился здесь, среди солдат. Я хотел зарабатывать деньги, показывая им разные фокусы и другие штуки, так как сам вышел из солдатской среды и потому хорошо изучил их вкусы.

– Ваш рассказ очень заинтересовал меня, – сказал Шерлок Холмс. – Как вы встретились с миссис Барклей и в каких вы были с ней отношениях, я уже знаю. Конечно, вы последовали за ней и слышали с дороги, как она спорила со своим мужем и обвинила его в подлости. Тут вы не выдержали, перебежали через поляну и ворвались в комнату.

– Совершенно верно, сэр. Он сразу узнал меня, и я никогда не думал, что лицо человека может так страшно исказиться от ужаса. Он упал и ударился головой о железную решетку камина, хотя смерть последовала еще раньше. Я увидел смерть на лице его так же ясно, как вот сейчас читаю текст на этом камине. Один мой взгляд, подобно пуле, пронзил его сердце.

– Ну а потом?

– Потом Нанси упала в обморок, я взял из ее руки ключ от двери, намереваясь открыть ее и позвать кого-нибудь на помощь. Но вовремя сообразил, что лучше уйти и оставить их одних, чтобы не возбудить против себя подозрения. Второпях я сунул ключ в карман, а когда принялся ловить выскользнувшего из ящика и бегающего по портьере Тэдди, то уронил палку. Поймав его и усадив в ящик, я поспешил ретироваться.

– Кто такой Тэдди? – спросил Холмс.

Человек перегнулся, поднял крышку стоящей в углу клетки, и оттуда моментально выскочил прелестный темно-красный грациозный зверек, с длинным тоненьким носиком, с куньими ногами и прелестными красными глазками.

– Да это же мангуст! – воскликнул я.

– Да, одни называют его так, а другие – фараоновой мышью, – ответил человек. – Я называю его Змеелов, поскольку Тэдди удивительно ловко охотится на змей. У меня здесь есть одна кобра с вырванными ядовитыми зубами, и Тэдди помогает мне увеселять публику в ресторанах и зарабатывать деньги. Вот и вся история, сударь.

– Спасибо, мы попросим вас повторить ее еще раз, если это понадобится для оправдания миссис Барклей.

– Конечно, я приду, но только в том случае, если нужно будет для ее спасения.

– Вы правы. Хотя Барклей сломал вашу жизнь, все-таки не стоит разглашать эту скандальную историю об умершем. Вы достаточно удовлетворены сознанием, что все эти тридцать лет его мучили страшные угрызения совести. А, вот и майор Мэрфи переходит через улицу. Прощайте, Вуд. Надо узнать, не случилось ли со вчерашнего дня чего-нибудь нового.

Он сразу узнал меня, и я никогда не думал, что лицо человека может так страшно исказиться от ужаса.

Мы догнали майора Мэрфи, когда он поворачивал за угол.

– А, Холмс, – сказал он. – Надеюсь, вы уже знаете, что мы совершенно напрасно тревожили полицию?

– Как так?

– Да очень просто. Врачи пришли к заключению, что смерть последовала от разрыва сердца. Вы видите, это было простейшее из всех дел.

– Да, проще и быть ничего не может, – сказал Холмс, улыбаясь. – Пойдемте, Уотсон, я думаю, нам нечего теперь делать в Олдершоте.

– Не понимаю одной только вещи, – заметил я, когда мы шли на станцию, – имя мужа миссис Барклей – Джеймс, другой был Генри, почему же она произносила еще имя Давида?

– Это доказывает, Уотсон, что я не такой идеальный наблюдатель, каким вы меня считаете. А ведь одно это имя должно было подтолкнуть меня к разгадке. Ведь очевидно, что она произносила это имя в виде упрека.

– Упрека?

– Да, мой друг. Давид много грешил и в одном случае взял на душу такой же тяжкий грех, как и сержант Джеймс Барклей. Вы помните историю Урии и Вирсавии[11]11
  Одна из библейских легенд гласит, что израильско-иудейский царь Давид послал на верную гибель своего военачальника Урию, чтобы взять в жены его супругу Вирсавию.


[Закрыть]? Хоть мое знание Ветхого Завета немного и хромает, тем не менее эту историю, насколько мне помнится, вы можете найти в первой или во второй книге Самуила.

Пациент доктора Тревелэна

Однажды, просматривая свои случайные, в какой-то степени непоследовательные записи, где я пытался поведать о некоторых дарованиях моего друга мистера Шерлока Холмса, я вдруг обнаружил, что найти примеры, всецело отвечающие моим задачам, дело довольно нелегкое. Бывали случаи, когда Холмс проявлял себя во всем блеске своего аналитического мышления и показывал эффективность своих методов, но факты сами по себе были столь незначительны или так банальны, что я не считал себя вправе обнародовать их публично. С другой стороны, часто случалось, что он участвовал в таких расследованиях, где происходили выдающиеся, полные драматизма события, но Холмс в данном деле не проявлял своего таланта в той полноте, – которой я, его биограф, мог бы занести ему в актив. Незначительное дело, описанное мною под заголовком «Этюд в багровых тонах», или другое, более позднее по времени, повествующее об исчезновении «Глории Скотт», могут служить яркой иллюстрацией тех сцилл и харибд, которые постоянно угрожают его историку. И вот, перелистывая свою записную книжку, я наткнулся на одно замечательное дело. Правда, аналитические способности моего друга Холмса в данном случае не были проявлены во всем блеске, однако сами обстоятельства этого дела настолько значительны, что я не счел возможным игнорировать его и поместил в публикуемую серию.

Стоял пасмурный и душный осенний день, хотя ближе к вечеру стало немного прохладнее.

– Не хотите ли прогуляться по городу? – предложил Холмс.

Наша маленькая гостиная, признаться, изрядно мне наскучила, и потому я с радостью принял предложение моего друга. Около трех часов бродили мы по непрерывно меняющемуся, подобно приливу и отливу, калейдоскопу уличной жизни между Флит-стрит и Стрэндом. Характерная способность Холмса подмечать мельчайшие подробности и поразительная уверенность, с которой он делал свои выводы, чрезвычайно занимали меня в течение всей прогулки.

Было уже десять часов вечера, когда мы вернулись на Бейкер-стрит. У подъезда нашего дома стояла карета.

– Гм! Карета доктора. Он практикует не так давно, но довольно успешно. Думаю, приехал к нам за советом, – тотчас выдал свое резюме Холмс. – Хорошо, что мы вернулись.

Я был уже довольно неплохо осведомлен о дедуктивном методе моего друга, поэтому ни на секунду не усомнился в точности его выводов. Осмотрев карету при свете уличного фонаря, можно было внутри нее разглядеть плетеную корзинку с медицинскими инструментами, висевшую на крючке, что и дало Холмсу повод для подобного заключения. А свет, горящий в одном из наших окон, показывал, что посетитель приехал именно по нашу душу. Меня крайне интересовало, какое дело могло привести к нам моего коллегу в такой поздний час, и потому я быстро последовал за Холмсом в наше жилище.

При нашем появлении со стула, стоящего возле камина, поднялся молодой человек с бледным бескровным лицом и с рыжими бакенбардами. На вид ему было лет тридцать или немногим больше, но угрюмое выражение его лица и болезненный вид свидетельствовали о том, что молодость свою он провел достаточно бурно. Движения его были нервными и быстрыми, а узкая белая рука, которой он, вставая со стула, оперся на край камина, могла принадлежать скорее артисту нежели врачу. В одежде его преобладали темные тона: черный сюртук, темные брюки и такое же скромное темное кашне.

– Добрый вечер, доктор, – любезно приветствовал его Холмс. – Я рад, что вам пришлось нас ждать не больше, пяти минут.

– Вы уже говорили с моим кучером?

– Нет, свеча на столе подсказала мне это. Пожалуйста, садитесь и расскажите, чем я могу быть вам полезен.

– Сперва позвольте представиться, – сказал наш визитер, – доктор Перси Тревелэн; проживаю в доме номер четыреста три по Брук-стрит.

– Так это вы автор сочинения о редких нервных болезнях? – спросил я.

Когда доктор услышал, что этот труд известен мне, легкий румянец удовольствия вспыхнул на его бледных щеках.

– Я так редко слышу о своей работе; мне даже кажется, что ее никто не читал. Вот и мои издатели говорят, будто моя книга не пользуется спросом. А вы сами, вероятно, тоже врач?

– Угадали, отставной военный хирург.

– Я всегда с особенным интересом изучал нервные болезни и даже хотел избрать их своей специальностью, но, к сожалению, мне не удалось привести в исполнение свое намерение. Впрочем, это не относится к делу. Простите, мистер Холмс; я знаю, как дорога для вас каждая минута. За последнее время у меня в доме на Брук-стрит происходят странные вещи, только я до сегодняшнего вечера не придавал им особого значения. Но теперь дело стало принимать такой серьезный оборот, что ждать не представляется возможным, и потому я приехал к вам за советом и помощью.

Шерлок Холмс сел и раскурил трубку:

– С удовольствием сделаю все, что могу. Потрудитесь изложить мне подробно обстоятельства дела и скажите, что именно вас беспокоит.

И мы с моим приятелем обратились в слух.

– Видите ли, – начал доктор Тревелэн, – во всей этой странной истории есть два или три факта, на которые не стоило бы обращать внимания, но, по-моему, все они каким-то образом связаны между собой. Поэтому расскажу обо всем по порядку, чтобы вы сами решили, что существенно, а что нет.

Придется начать рассказ с того времени, когда я был еще студентом. Я учился в Лондонском университете и обратил на себя внимание профессоров, которые сулили мне блестящее будущее. Окончив университет, я принялся за научные исследования, занимая в то же время небольшую должность в Госпитале королевского колледжа. Случайно мне удалось сделать несколько довольно интересных открытий в лечении каталепсии, за что я удостоился Брукс – Пинкертонской премии и получил медаль за упомянутую монографию о нервных болезнях. Не знаю почему, но у всех сложилось мнение, что я составлю себе блестящую карьеру.

Я и в самом деле вскоре приобрел бы известность, если б не камень преткновения под названием «недостаток средств». Вы понимаете, что специалист, желающий приобрести известность, должен обязательно жить где-нибудь в районе Кавендиш-сквера и снимать хорошую квартиру с приличной обстановкой. Мало того, известность приобретается годами, а до тех пор необходимо иметь капитал, который позволил бы существовать, пока не пройдет этот самый тяжелый предварительный период. К тому же любой мало-мальски известный доктор должен иметь собственный приличный выезд. В общем, мне предстояло провести, по крайней мере, лет десять скромной и экономной жизни, откладывая деньги, чтобы затем иметь возможность открыть частную практику. Но обстоятельства почти с самого начала сложились совершенно неожиданным и странным для меня образом.

Как-то раз ко мне приехал совершенно незнакомый господин по фамилии Блессингтон. Войдя в комнату, он сразу же приступил к делу.

«Это вы и есть мистер Перси Тревелэн, недавно получивший премию за блестящее научное сочинение? Тот самый, которому все прочат блестящую карьеру и который со временем будет зарабатывать большие деньги?» – спросил он.

Я поклонился.

«Ответьте мне прямо, потому что это в ваших же интересах: желаете ли вы получить капитал для осуществления своей мечты? Вы обладаете умом, чтобы начать дело, но обладаете ли вы в той же степени тактом?»

Вопрос показался мне настолько прямолинейным, что я не мог не улыбнуться.

«Думаю, что не лишен некоторой его доли», – ответили.

«У вас есть какие-нибудь дурные привычки? Может быть, выпиваете, а?»

«Послушайте, сэр!» – воскликнул я.

«Да ладно! Все в порядке! Но позвольте, в таком случае, поинтересоваться: почему же с такими задатками вы сидите без практики?»

Я пожал плечами.

«Так я вам отвечу, – продолжал он с прежней живостью. – Это старая история: у вас в голове больше, чем в кармане, не так ли? А как вы посмотрите на то, что я для начала помогу вам обосноваться на Брук-стрит?»

Я смотрел на него с изумлением.

«Не беспокойтесь! – воскликнул он. – Я предложу вам комбинацию, которая будет так же полезна для меня, как и для вас. Будем вполне откровенны, и если подходит для вас, то для меня тем более. У меня образовалось несколько тысяч фунтов свободного капитала, которые я хочу вложить в ваше дело».

«Но почему?» – едва сумел пролепетать я.

«Потому что это такой же выгодный проект, как и любая биржевая спекуляция, только более надежный и безопасный».

«И какая же роль в нем отводится мне?»

«Сейчас объясню. Я сниму дом, обставлю его, буду платить прислуге. Короче говоря, стану управлять процессом. Ваше дело – принимать пациентов. Я даже буду выдавать вам деньги на карманные расходы. Вы же, в свою очередь, должны отдавать мне три четверти своего заработка, а остальную четверть будете оставлять себе».

Вот какое странное предложение, мистер Холмс, сделал мне этот господин по фамилии Блессингтон. Не стоит занимать ваше внимание рассказами о том, как мы заключали нашу сделку и о чем окончательно договорились. Но уже ко дню Благовещения я переселился в снятый им дом и стал принимать больных, рассчитываясь с ним практически на тех самых условиях, которые мы обговорили с самого начала. Моя практика, как он и предполагал, началась довольно удачно. Сам мистер Блессингтон поселился у меня в качестве постоянного пациента. Решено было говорить, что у него слабое сердце и что он нуждается в постоянном медицинском наблюдении. Занимал он две лучшие комнаты в первом этаже; одну из них он сделал спальней, а другую гостиной. У него были довольно странные привычки, людей он чуждался и редко выходил из дому. Вообще он вел неправильный образ жизни, но в одном только был аккуратен до педантизма. Каждый вечер, в один и тот же час, он входил в мой кабинет, просматривал книги, отсчитывал мне из каждой заработанной мною гинеи пять шиллингов и три пенса, а остальное уносил в свою комнату и запирал в несгораемый шкаф.

Я зарабатывал достаточно, и ему никогда не пришлось жалеть о таком вложении капитала. Дело пошло успешно с первых шагов. Репутация, которой я пользовался еще в госпитале, а также несколько случаев излечения серьезных заболеваний быстро выдвинули меня в число авторитетных врачей. Это серьезно расширило мою практику, благодаря которой в течение двух лет я сделал Блессингтона богатым человеком.

Вот вкратце мое прошлое и мои отношения с мистером Блессингтоном. Теперь позвольте рассказать, что меня привело к вам.

Несколько недель тому назад мистер Блессингтон вошел в мою комнату, как мне показалось, сильно взволнованный. Он рассказал мне про какую-то кражу со взломом, совершенную в Вест-Энде, и потребовал поставить на двери и ставня окон дополнительные задвижки и болты. Причем, сделать это незамедлительно. Его волнение и страхи казались мне сильно преувеличенными. Но он находился в таком взволнованном состоянии всю неделю, и все время осматривал по вечерам окна и двери; перестал даже совершать свою обычную предобеденную прогулку. Он производил на меня впечатление человека, который чего-то или кого-то ужасно боится; и, когда я сказал ему об этом, он так на меня рассердился, что я решил помалкивать. Затем он немного успокоился и даже вернулся к своим привычкам, пока одно событие не привело его в прямо-таки жалкое состояние. В нем он, кстати, находится до сих пор.

А произошло следующее: два дня тому назад я получил письмо. Ни обратного адреса, ни даты отправления на нем не значилось. Мне писали:

«Один русский дворянин желает воспользоваться своим временным пребыванием в Англии, чтобы посоветоваться со специалистом по нервным болезням, доктором Перси Тревелэном. Он уже несколько лет страдает каталептическими припадками и потому просит доктора Тревелэна принять его завтра у себя на квартире в четверть седьмого вечера».

Это письмо меня очень заинтересовало, ибо настоящих каталептиков вообще очень мало, а тут, как видно, представлялся случай наблюдать болезнь в полном развитии. В назначенный час я сидел в кабинете и с нетерпением ждал. Наконец слуга доложил, что меня спрашивают два господина.

Один из них был старый, худой, скромный, с простыми угловатыми манерами господин, внешностью своей совсем не похожий на русского дворянина. Но еще больше меня поразила наружность его спутника. Это был молодой человек высокого роста, довольно красивый, со смуглым злым лицом, телосложением своим напоминающий статую Геркулеса. Он вел первого господина под руку и усадил на кресло с такой заботливостью, которая совершенно не соответствовала его внешности.

«Простите, что потревожил вас, доктор, – сказал он по-английски с легкой картавостью. – Это мой отец, и меня очень беспокоит состояние его здоровья».

Я был сильно тронут его сыновней озабоченностью.

«Может быть, вы желаете остаться с отцом во время консультации?» – спросил я.

«Ни за что на свете! – воскликнул он, в ужасе всплеснув руками. – Я не могу выразить, как это для меня мучительно. Если бы я увидел отца в одном из этих припадков, то уверен, что сам не пережил бы. Моя нервная система слишком чувствительна. Если позволите, я посижу в приемной».

Конечно, я согласился, и молодой человек покинул комнату. Я стал расспрашивать пациента про его болезнь и записывал все необходимое. Судя по всему, это был совсем необразованный человек; ответы его были невразумительны, что, между прочим, я тогда приписал его плохому знанию нашего языка. В какой-то момент он вообще перестал отвечать на мои вопросы; я обернулся и увидел его сидящим в кресле совершенно прямо, с бессмысленно выпученными глазами и бледным, неподвижным лицом. Очевидно, он был в когтях своей загадочной болезни.

Сначала я почувствовал жалость и страх, но потом, должен признаться, испытал чувство профессионального удовлетворения от радости – исследовать болезнь во время припадка, что удается врачам крайне редко. С этой целью я определил пульс больного, измерил температуру, испытал гибкость мускулатуры, рефлексы и не нашел ничего ненормального. Все симптомы совпадали с теми, которые я наблюдал при этой болезни и раньше. Обычно в таких случаях очень помогала процедура ингаляции азотнокислой соли, и сейчас представилась отличная возможность лишний раз испытать эффективность этого способа лечения. Но бутылка с препаратом стояла в лаборатории, поэтому я оставил больного сидеть в кресле, а сам спустился вниз за лекарством. Вернулся я в кабинет минут через пять, но представьте мое изумление – пациента в комнате не оказалось.

Конечно, я тотчас же побежал в приемную. Но и здесь не оказалось ни больного, ни его сына. Парадная дверь была притворена, но не заперта на ключ. Мальчик-слуга, который впускал больных, только что поступил ко мне на службу. Обычно он дежурил внизу и провожал больных, когда я звонил из кабинета. Но он никого не видел, и потому странное поведение моих пациентов так и осталось для меня тайной. Потом с прогулки вернулся мистер Блессинггон, но я ничего ему не сказал, потому что, откровенно говоря, старался как можно меньше с ним общаться.

Я уже и не надеялся увидеть когда-нибудь русского больного и его сына, но, к моему изумлению, сегодня вечером, в тот же час они опять вошли под руку в мой кабинет.

«Прошу меня извинить, – сказал мой пациент. – Воображаю, какие вы строили догадки насчет моего вчерашнего исчезновения?»

«Признаюсь, я очень был удивлен», – ответил я.

«Видите ли, в чем дело. Когда после припадков я прихожу в себя, то совершенно не помню, что было со мной до этого. Очнувшись, как мне показалось, в чужой комнате, я спустился вниз и в каком-то ослеплении выбежал на улицу.

«А я, – добавил его сын, – видя, что мой отец проходит через приемную, естественно, подумал, что вы отпустили его. И только придя домой, я начал понимать, что случилось.

«Ну хорошо, – сказал я, смеясь, – особой беды не случилось, за исключением того, что вы оставили меня в недоумении. А теперь, если вы посидите в приемной, мы пойдем в кабинет и закончим прерванное обследование».

Мы занимались с пациентом около получаса, после чего я прописал ему лекарство; потом отец с сыном при мне же ушли под руку.

Я уже говорил вам, что мистер Блессингтон в эти часы обычно бывал на прогулке. Только я проводил их, он вернулся и поднялся к себе. Не прошло и двух минут, как он вбежал ко мне в кабинет с выражением панического ужаса на лице.

«Кто был в моей комнате?!» – вопил он.

«Никто», – ответил я.

«Это ложь. Поднимитесь и посмотрите сами!»

Не стану передавать вам его ругань, которой, под влиянием страха, в невменяемом состоянии, он осыпал меня. Решив не обращать на это внимания, я пошел за ним наверх, в его комнаты, и он показал мне на светлом ковре свежие следы чьих-то больших ног.

«Что же, по-вашему, это мои ноги?!» – кричал он.

Да, у него нога гораздо меньше, и следы, очевидно, были сделаны недавно. После обеда все время шел дождь, и кроме моих двух пациентов, в доме никого не было. Весьма вероятно, что молодой человек, ожидавший своего отца в приемной, по какой-то неизвестной мне причине, воспользовавшись тем, что я был занят у себя в кабинете, прошел в комнату моего постоянного пациента. Ни одна вещь не была тронута, но эти следы на ковре служили неопровержимым доказательством присутствия в комнате постороннего лица.

Тревога мистера Блессингтона показалась мне чрезмерной. Но вы себе представить не можете, что было дальше: он рухнул в кресло и буквально рыдал; мне стоило больших усилий заставить его говорить связно. Но его просьбе я приехал к вам просить содействия в разъяснении этого странного происшествия, значение которого, по-моему, немного преувеличено. Пожалуйста, не откажите съездить со мной, чтобы иметь более ясное представление о случившемся. Да и сам факт вашего приезда поможет мне успокоить его. Хотя, мне кажется, он и сам не до конца понимает причину своего странного волнения.

Но напряженному вниманию, с которым Шерлок Холмс слушал этот длинный монолог, я мог заключить, что рассказ его сильно заинтересовал. Выражение лица его оставалось как всегда бесстрастным, и он выпускал более и более густые клубы дыма по мере того, как доктор пересказывал очередной странный эпизод. Когда же посетитель замолчал, Холмс, не говоря ни слова, вскочил, подал мне шляпу, взял со стола свою и последовал к двери за мистером Тревелэном.

Минут через пятнадцать мы подъехали к дому доктора. Это был один из тех мрачных домов с гладким фасадом, в каких часто живут врачи, практикующие в Вест-Энде. Мальчик-слуга открыл нам дверь, и мы стали подниматься по широкой, выстланной коврами лестнице.

Но нас остановило неожиданное вмешательство. Свет наверху внезапно погас, и из темноты раздался сдавленный, дрожащий голос:

– У меня пистолет; даю вам слово, если вы сделаете еще шаг, я буду стрелять.

– Это уже переходит всякие границы, мистер Блессингтон! – возмутился доктор Тревелэн.

– Ах, это вы, доктор? – произнес тот же голос с видимым облегчением. – А джентльмены, которые с вами, действительно те, за кого себя выдают?

Мы чувствовали, что кто-то рассматривает нас из темноты.

– Да, это они.

– Теперь я вижу, – продолжал тот же голос. – Ладно, можете подниматься. И прошу прощения, если предпринятые мною меры предосторожности пришлись вам не по вкусу.

Произнеся это, он вновь зажег газ на лестнице, и мы узрели перед собой странного на вид человека, манеры которого, равно как и голос, свидетельствовали о его страшном нервном напряжении. Он был очень толст, хотя раньше, очевидно, был еще толще, потому что кожа на его щеках висела складками, точно у бульдога. Лицо его было бледнее мела, а редкие белокурые, волосы, казалось, стояли дыбом от страха. В руках он держал пистолет, который при нашем приближении спрятал в карман.