Текст книги "Его прощальный поклон. Архив Шерлока Холмса"

Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс[15]15
  © Перевод. Ю. Жукова, 2020


[Закрыть]

– Но почему турецкие? – спросил Шерлок Холмс, упорно разглядывая мои ботинки. Я сидел в широком плетеном кресле, и мои вытянутые ноги привлекли его недремлющее внимание.

– Нет, английские, – удивленно отозвался я. – Я их купил у Латимера на Оксфорд-стрит.

Холмс обреченно вздохнул:

– Бани! Бани турецкие, а не ботинки! Почему расслабляющие и очень дорогие турецкие бани, а не бодрящая ванна дома?

– Потому что у меня разыгрался ревматизм, я стал чувствовать себя старой развалиной. А турецкие бани – как раз то, что мы, медики, в таких случаях рекомендуем, встряска, после которой как будто заново рождаешься. Кстати, Холмс, – продолжал я, – для человека, мыслящего логически, связь между моими башмаками и турецкими банями, разумеется, самоочевидна, но я буду чрезвычайно признателен, если вы ее мне раскроете.

– Ход рассуждений не так уж непостижим, милый Уотсон. – В глазах Холмса запрыгали озорные искорки. – Иллюстрацией к несложной системе умозаключений, которой я пользовался, может послужить вопрос: кто сегодня утром ехал с вами в кебе?

– Не считаю еще одну иллюстрацию объяснением, – не без едкости парировал я.

– Браво, Уотсон! Сказано с достоинством и вполне логично. Да, так с чего мы начали? Давайте разберем сначала второй пример – с кебом. На левом плече и рукаве вашего пальто брызги. Если бы вы сидели на середине сиденья, вас бы, вероятно, не забрызгало вовсе или забрызгало с обеих сторон. Значит, вы сидели слева. И значит, вы ехали не один.

– Ну вот, теперь я понял.

– До смешного просто, да?

– Но бани и ботинки?

– О, это еще примитивнее. Вы всегда завязываете шнурки одинаково. А сейчас я вижу замысловатый двойной узел, совсем не похожий на ваш. Значит, вы снимали ботинки. Кто мог завязать вам шнурки? Или сапожник, или прислужник в бане. Сапожника исключаем, потому что ботинки почти новые. Что остается? Остаются бани. Элементарно, правда? Но как бы там ни было, Уотсон, турецкие бани сослужили свою службу.

– В каком смысле?

– Вы сознались, что поехали туда, потому что вам нужна была встряска. Позвольте мне предоставить вам возможность встряхнуться. Что вы скажете о поездке в Лозанну, милый Уотсон, – первым классом, все расходы оплачиваются с королевской щедростью, а?

– Великолепно! Но зачем?

Холмс откинулся на спинку кресла и вытащил из кармана записную книжку.

– Из всех представителей рода человеческого, – начал он, – самый опасный – одинокая женщина без дома и друзей. Этот безобиднейший и даже, может быть, полезнейший член общества – неизменная причина многих и многих преступлений. Это беспомощное существо сегодня здесь, завтра там. У нее достаточно средств, чтобы кочевать из страны в страну, переезжать из гостиницы в гостиницу. И вот в каком-нибудь подозрительном пансионе или отеле след ее обрывается. Она как цыпленок, заблудившийся в мире лисиц. Если ее слопают, никто и не хватится. Боюсь, леди Фрэнсис Карфэкс попала в беду.

Я приветствовал этот неожиданный переход от общих рассуждений к частным. Холмс полистал странички и продолжал:

– Леди Фрэнсис – единственный потомок графа Рафтона по прямой линии. Земли в их роду, как вы, возможно, помните, наследовали сыновья. Состояние леди Фрэнсис получила небольшое, но ей достались редчайшие драгоценности старинной испанской работы – оправленные в серебро бриллианты необычной огранки, которые она очень любила, настолько, что не пожелала оставить их у своего банкира и всегда возила с собой. Грустные мысли вызывает леди Фрэнсис: по странной прихоти судьбы этой красивой, далеко не старой женщине суждено было стать последним, засыхающим побегом дерева, всего двадцать лет тому назад мощного и цветущего.

– Но что же с ней случилось?

– Что случилось с леди Фрэнсис Карфэкс? Жива она или нет? Это-то мы и должны узнать. Она человек строгих привычек: четыре года она неизменно раз в две недели писала своей старой гувернантке мисс Добни, которая уже давно не работает и живет в Кэмберуэлле. Мисс Добни и обратилась ко мне. Вот уже пять недель от леди Фрэнсис нет ни строчки. Последнее письмо было послано из Лозанны, из отеля «Националь», откуда она уехала, не оставив адреса. Родные волнуются. Люди они чрезвычайно состоятельные и, разумеется, готовы на любые расходы, если мы поможем им выяснить, что произошло.

– И эта мисс Добни – единственный источник сведений? Неужели у леди Фрэнсис не было других корреспондентов?

– Были, Уотсон, вернее, был еще один корреспондент, и от него-то я узнал немало любопытного. Это банк. Одиноким женщинам тоже нужно жить, и их банковский счет – тот же дневник. Деньги леди Фрэнсис лежат в банке Сильвестра. Я просматривал ее счет. Предпоследний раз она взяла деньги, чтобы расплатиться в лозаннском отеле, но сумму взяла большую, так что у нее должны были еще остаться наличные. С тех пор был предъявлен только один чек.

– Кем и где?

– Мадемуазель Мари Девин, а вот где он был выписан, неизвестно. Погасил его филиал банка «Лионский кредит» в Монпелье две с половиной недели тому назад. Сумма – пятьдесят фунтов.

– А кто такая мадемуазель Мари Девин?

– Это мне тоже удалось установить. Мадемуазель Мари Девин служила у леди Фрэнсис горничной. Но вот зачем леди Фрэнсис понадобилось выдать этот чек своей горничной, я еще не разгадал. Впрочем, я ни на минуту не сомневаюсь, что ваши поиски помогут прояснить это обстоятельство.

– Мои поиски?

– Ну да, вы же едете в Лозанну, чтобы развеяться. Мне-то нельзя уехать из Лондона, пока жизни Абрахамса грозит такая опасность. Да и вообще по многим соображениям мне следует держаться в пределах Англии. Скотленд-Ярд без меня скучает, а в уголовном мире начинается нездоровое оживление. Поезжайте, милый Уотсон, и если два пенса за слово моего скромного совета не покажутся вам чрезмерной ценой, я в любое время дня и ночи к вашим услугам и в пределах досягаемости Континентального телеграфа.

Через два дня я входил в дверь лозаннского отеля «Националь». Знаменитый управляющий отеля мсье Мозер был сама любезность. Да, леди Фрэнсис прожила у них несколько недель. Все были очарованы ею. Мадам лет сорок, не больше. Она и сейчас еще очень хороша собой, можно себе представить, какая она была красавица в молодости. О фамильных драгоценностях мсье Мозеру ничего не известно, но от слуг он слышал, что тяжелый чемодан в спальне мадам всегда был заперт. Горничную Мари Девин все тоже любили, как и ее хозяйку. Она даже была помолвлена с одним из старших официантов отеля, и узнать ее адрес оказалось делом совсем несложным. «Монпелье, улица Траян, дом 11», – записал я в своей книжке и подумал, что сам Холмс мог бы позавидовать ловкости, с какой я раздобыл эти сведения.

Одно оставалось загадкой, и у меня не было к этой загадке ключа: почему леди Фрэнсис неожиданно уехала из Лозанны? Ведь жизнь ее здесь складывалась так приятно. Естественно было ожидать, что она проведет здесь весь сезон. А она вдруг в один день собралась и уехала, потеряв недельную плату за свой роскошный номер окнами на озеро. Никто ничего не понимал. Единственную догадку высказал жених горничной Жюль Вибар: внезапный отъезд леди Фрэнсис связан с появлением высокого смуглого человека с бородой, который явился к ней в отель накануне. «Un sauvage, un veritable sauvage!»[16]16
  Дикарь, настоящий дикарь! (фр.)


[Закрыть] – восклицал Жюль Вибар. Человек этот снимал комнаты где-то в городе. Однажды, когда мадам гуляла по набережной – многие это видели, – он подошел к ней и стал что-то взволнованно говорить. Потом он пришел в гостиницу, однако мадам отказалась принять его. Он был англичанин, но имени его никто не знал. На другой день мадам уехала. И Жюль Вибар и – что гораздо важнее – его невеста считали появление этого человека причиной случившегося, а отъезд мадам – следствием. Лишь одно Жюль Вибар отказался сообщить – почему Мари ушла от леди Фрэнсис. То ли не знал, то ли не хотел говорить. «Если вас это интересует, поезжайте в Монпелье и спросите ее сами».

Так завершился первый тур моих поисков. Теперь мне предстояло узнать, куда направилась леди Фрэнсис Карфэкс из Лозанны. Она это обстоятельство скрыла, следовательно, предположение, что, уезжая, она хотела сбить кого-то со следа, подтверждается. Как иначе объяснить, что на ее багаже не было наклеек с обозначением Бадена? И она, и ее багаж отправились на этот рейнский курорт не прямо, а кружным путем. Узнав все это в местном отделении агентства Кука, я отправился в Баден, предварительно информировав Холмса по телеграфу о всех своих действиях и получив в ответ шутливо-добродушную похвалу.

* * *

В Бадене я без труда нашел потерянный было след. Леди Фрэнсис остановилась в гостинице «Альбион», где прожила две недели. Там она познакомилась с неким доктором Шлезингером – миссионером из Южной Африки – и его супругой. Как почти все одинокие женщины, леди Фрэнсис искала утешения в религии и посвящала ей много времени. На нее произвела глубокое впечатление необыкновенная личность доктора Шлезингера и страстная вера этого человека, страдавшего от недуга, который поразил его во время подвижнической деятельности в Африке. Леди Фрэнсис помогала миссис Шлезингер ухаживать за выздоравливающим святым, который, как рассказал мне управляющий отеля, весь день проводил в глубоком кресле на веранде в обществе обеих дам. Он работал над составлением карты Святой земли; в особенности его интересовало племя мидианитов, о которых он пишет монографию. Наконец здоровье доктора заметно улучшилось, и он с женой вернулся в Лондон. Леди Фрэнсис поехала с ними. Произошло это три недели тому назад, и больше ни о ком из них управляющий не слышал. Что касается горничной Мари, то за несколько дней до отъезда мадам она вышла от нее в слезах. Служанкам в гостинице она рассказала, что больше служить не будет, и уехала страшно расстроенная. Доктор Шлезингер уплатил и по своему счету, и по счету леди Фрэнсис.

– И знаете, – сказал в заключение управляющий «Альбиона», – вы не единственный из друзей леди Фрэнсис разыскиваете ее. Всего неделю назад к нам приходил справляться о ней какой-то мужчина.

– Он назвал свое имя?

– Нет. Он англичанин, хоть внешность у него для англичанина нетипичная.

– На дикаря похож, да? – спросил я, сопоставив по методу моего прославленного друга известные мне факты.

– Да, да, именно на дикаря! Это слово к нему очень подходит. Высоченный, загорелый, бородатый, такому место в деревенском трактире, а не в фешенебельной гостинице. Не человек, а порох. Бешеный какой-то, я бы такого поостерегся задевать.

Наконец-то контуры начали вырисовываться – так яснее проступают фигуры пешеходов на улице, когда редеет туман. За доверчивой, набожной женщиной крадется по пятам зловещая тень. Она боится своего преследователя, иначе не бежала бы так поспешно из Лозанны. Он снова гонится за ней. Рано или поздно он ее настигнет. А может быть, уже настиг? Не в этом ли разгадка ее долгого молчания? Значит, славные люди, с которыми она подружилась в Бадене, не сумели защитить ее от его угроз и домогательств? Какая страшная тайна, какой непостижимый замысел заставляют его так упорно преследовать леди Фрэнсис? Эти вопросы ждали моего решения.

Я написал обо всем Холмсу, довольный, что так быстро добрался до сути дела. В ответ я получил телеграмму с просьбой описать левое ухо доктора Шлезингера. Своеобразно у Холмса проявляется чувство юмора, иногда даже оскорбительно. Я, разумеется, оставил без внимания его неуместную шутку – кстати, и получил я его послание уже в Монпелье, куда поехал повидаться с Мари Девин.

Я без труда нашел дом бывшей горничной и выведал у нее все, что она знала. Она очень любила свою хозяйку и рассталась с ней только потому, что ту сейчас окружают друзья – в этом Мари была уверена, – и еще потому, что приближался день ее свадьбы и службу ей все равно пришлось бы оставить. Она призналась огорченно, что, когда они жили в Бадене, леди Фрэнсис часто сердилась на нее, один раз даже допрашивала, как будто сомневалась в ее честности, и из-за этой обиды Мари пережила расставание легче, чем думала. Леди Фрэнсис дала ей в виде свадебного подарка пятьдесят фунтов. Так же как и мне, девушке внушал серьезные опасения незнакомец, из-за которого ее хозяйка уехала из Лозанны. Она своими глазами видела, как он у всех на виду грубо схватил леди Фрэнсис за руку. Страшный человек, бешеный какой-то. Наверное, леди Фрэнсис потому и уехала в Лондон с Шлезингерами, что боялась его. С Мари она никогда о нем не говорила, но по многим признакам та видела, что хозяйку ее неотступно терзает мучительный страх.

– Вот он, смотрите! – вдруг прервала свой рассказ девушка, испуганно вскочив со стула. – Негодяй опять ее выслеживает!

В открытое окно гостиной я увидел очень высокого смуглого человека с черной курчавой бородой. Он медленно шел по мостовой, внимательно разглядывая номера домов. Сомнений не оставалось – он, как и я, разыскивал горничную. Не раздумывая, я выбежал на улицу и остановил его.

– Вы англичанин? – спросил я.

– Ну и что, если англичанин? – огрызнулся он.

– Позвольте мне спросить, как ваше имя?

– Не позволю, – отрезал он.

Положение осложнялось. Я решил идти напролом – ведь прямой путь самый короткий! – и строго спросил:

– Где леди Фрэнсис Карфэкс?

Он в изумлении уставился на меня.

– Что вы с ней сделали? Зачем вы ее преследуете? Я требую ответа!

С яростным воплем человек кинулся на меня, как тигр. Я не раз одерживал верх в драках, но у этого сумасшедшего оказались железные лапищи и сила бешеного быка. Не прошло и трех секунд, как он схватил меня за горло, я начал терять сознание, но тут из кабачка напротив выбежал какой-то небритый француз-мастеровой в синей блузе, хватил моего обидчика по плечу дубинкой, и тому пришлось выпустить меня. С минуту он стоял, трясясь от бешенства и раздумывая, не кинуться ли на меня снова, потом злобно фыркнул и зашагал к дому, из которого я только что вышел. Я повернулся поблагодарить моего спасителя – он все еще стоял рядом на мостовой – и вдруг услышал:

– Ну, поздравляю, Уотсон, надо же суметь столько напортить! Видно, придется вам возвращаться со мной ночным экспрессом в Лондон.

Час спустя Шерлок Холмс, уже в своем обличье и, как всегда, элегантный, сидел в моей комнате в отеле. Разгадка его неожиданного счастливого появления оказалась более чем простой: обстоятельства позволили ему уехать из Лондона, и он решил перехватить меня в том месте, где я, по его расчетам, должен был в это время находиться. В одежде рабочего он расположился в кабачке, дожидаясь меня.

– И ведь до чего последовательно вы действовали, милый Уотсон! Из всех ошибок, которые только можно было совершить, вы не упустили ни одной. В результате вы всех, кого можно, вспугнули и ровным счетом ничего не выяснили.

– Может быть, и вам удалось бы не больше, – с обидой возразил я.

– Никаких «может быть» не может быть, мне удалось больше. А вот и достопочтенный Филипп Грин. Он ваш сосед по гостинице. Возможно, с его помощью нам удастся повести дело более успешно.

Лакей подал визитную карточку на подносе, и в комнату вошел тот самый бородатый хулиган, который налетел на меня на улице. Он вздрогнул, увидев меня.

– Что это значит, мистер Холмс? – спросил он. – Я получил вашу записку и пришел. Но как объяснить присутствие здесь этого человека?

– Этот человек – мой старый друг и коллега, доктор Уотсон, он помогает нам в наших поисках.

Незнакомец протянул мне коричневую от загара ручищу и стал извиняться:

– От души надеюсь, что вы не пострадали от моих рук. Когда вы стали обвинять меня в каком-то проступке против нее, я не сдержался. Я вообще сейчас живу как в лихорадке. Нервы ни к черту… Но объясните мне ради всего святого, мистер Холмс, как вы вообще узнали о моем существовании?

– Я разговаривал с гувернанткой леди Фрэнсис, с мисс Добни.

– Милая старушка Сьюзен Добни в вечном своем чепце! Я ее хорошо помню.

– А она помнит вас. Таким, каким вы были раньше, до отъезда в Африку.

– Так вы все знаете! Хорошо, что мне не нужно ничего скрывать от вас, мистер Холмс. Клянусь вам, не было в мире человека, который любил бы женщину сильнее, чем я любил Фрэнсис. Но в юности я вел беспутную жизнь, как и многие молодые люди нашего круга, а ее душа была чиста, как снег, все грубое и низменное было ей невыносимо. И когда кто-то рассказал ей обо мне, она не пожелала больше меня видеть. А ведь эта святая женщина любила меня – вот что удивительно! – любила так, что из-за меня на всю жизнь осталась одна. Я уехал в Барбертон. Прошло много лет, я нажил состояние и наконец решился разыскать ее и попытаться смягчить. Мне было известно, что она так и не вышла замуж. Я нашел ее в Лозанне и стал умолять простить меня. Мне кажется, сердце ее не осталось глухо к моей мольбе, но воля была непреклонна, и, когда я пришел к ней на другой день, ее уже не было в городе. Мне удалось узнать, что она поехала в Баден, а через некоторое время я услышал, что здесь живет ее горничная. Человек я резкий, жил все эти годы среди людей простых, ну и взорвался, когда доктор Уотсон заговорил со мной. Но ради Бога, что случилось с леди Фрэнсис?

– Это-то мы и должны узнать, – сказал Холмс очень серьезно. – Вы где остановитесь в Лондоне?

– В отеле «Лангхем».

– Тогда я попрошу вас ехать немедленно в Лондон и быть наготове. Мне не хочется подавать вам несбыточных надежд, мистер Грин, но вы можете быть уверены, что для спасения леди Фрэнсис будет сделано все возможное. Пока я ничего больше не могу сказать. Вот моя визитная карточка, держите со мной связь все время. А теперь, Уотсон, если вы начнете укладываться, я пойду на телеграф и попрошу миссис Хадсон завтра в половине восьмого продемонстрировать свое искусство двум голодным путешественникам.

На Бейкер-стрит нас ждала телеграмма. Холмс с жадным интересом прочел ее и протянул мне. Телеграмма была отправлена из Бадена и содержала всего одно слово: «Разорванное».

– Что за чепуха? – удивился я.

– Эта чепуха имеет огромный смысл, – сказал Холмс. – Вы, надеюсь, помните просьбу, с которой я к вам обратился – она на первый взгляд могла показаться нелепой, – описать левое ухо почтенного миссионера? Вы ее оставили без внимания.

– Я не мог навести справки, меня к тому времени в Бадене уже не было.

– Совершенно верно. Именно поэтому я послал телеграмму с точно такой же просьбой управляющему «Альбиона». Вот его ответ.

– И о чем его ответ говорит?

– А о том, дорогой мой Уотсон, что мы имеем дело с человеком чрезвычайно хитрым и опасным. Миссионер из Южной Африки доктор Шлезингер не кто иной, как Питерс-Праведник, один из самых ловких преступников среди тех, что дала миру Австралия, а эта молодая страна вывела уже немало образцовых экземпляров. Питерс специализируется на одиноких женщинах, которых заманивает в ловушку, играя на их религиозных чувствах, а некая англичанка по имени Фрейзер, его так называемая жена, ему в этом помогает. Тактика доктора Шлезингера дала мне основания заподозрить, что он не Шлезингер, а Питерс-Праведник, телеграмма же с описанием его левого уха – ему прокусили ухо в пьяной драке в Аделаиде в 1889 году – подтвердила мои подозрения. Бедная леди Фрэнсис в руках страшных людей, Уотсон, они не остановятся ни перед чем. Очень возможно, что ее уже нет в живых. Если она и жива, то содержится под замком и не может написать ни мисс Добни, ни вообще никому. Возможно, она так и не доехала до Лондона, но это вряд ли: с континентальной полицией шутки плохи, при их системе регистрации иностранцам ее не провести; или же она проехала дальше, но и это маловероятно, потому что Лондон – единственное место в Англии, где негодяям удалось бы скрывать человека так, чтобы никто ничего не заподозрил. Шестое чувство твердит мне, что она в Лондоне, но пока мы не знаем, где ее искать. Поэтому выход один: набраться терпения. Сейчас давайте обедать, а попозже вечером я наведаюсь в Скотленд-Ярд и побеседую с нашим приятелем Лестрейдом.

Время шло, но ни полиция, ни собственная служба информации Холмса – небольшая, но очень действенная организация – не сумели даже приблизиться к тайне. Люди, которых мы искали, затерялись в многомиллионном Лондоне, как иголка в стоге сена. Мы помещали объявления в газетах, вели неусыпную слежку за всеми притонами, где мог появиться Питерс, держали в поле зрения людей, с которыми он был когда-то связан, но все было тщетно: все пути неизбежно заводили нас в тупик. И вот после недели бесплодных поисков и мучительной неизвестности вдруг забрезжил свет. В ломбард Бевингтона на Вестминстер-роуд принесли серебряную подвеску с брильянтами старинной испанской работы. Заложил ее высокого роста человек без бороды и усов, по виду священник. И имя и адрес он дал явно подложные. Какое у него ухо, мистер Бевингтон не заметил, но, судя по портрету, это был явно Шлезингер.

Три раза наш бородатый друг из отеля «Лангхем» заходил к нам, в третий раз он появился через полчаса после того, как нам сообщили о проданной драгоценности. Горе состарило его на несколько лет, одежда висела на нем как на вешалке. «Если бы я хоть чем-нибудь мог помочь вам!» – в отчаянии твердил он все эти дни. Наконец-то у Холмса нашлось для него дело.

– Он начал продавать драгоценности. Теперь мы его поймаем!

– Но ведь это значит… это значит, что с леди Фрэнсис что-то случилось?

Лицо Холмса стало очень серьезно.

– Предположим, эти люди до сих пор держали ее под замком. Освободить ее сейчас – значит погубить себя. Мистер Грин, мы должны быть готовы к худшему.

– Что я должен делать?

– Эти люди вас не знают?

– Нет.

– Возможно, он в следующий раз пойдет к другому ювелиру. Тогда нужно начинать все сызнова. С другой стороны, у Бевингтона ему дали хорошую цену и не задали ни одного вопроса, поэтому можно ожидать, что, когда ему опять понадобятся деньги, он снова туда пойдет. Я сейчас напишу Бевингтону записку, что вам нужно неотлучно находиться в его магазине. Если Питерс придет, вы будете следить за ним до его дома. Но никакой опрометчивости и, главное, никакого насилия. Дайте слово, что ничего не предпримете без моего ведома и согласия.

Два дня от достопочтенного Филиппа Грина (к слову сказать, он был сын прославленного адмирала Грина, который командовал нашим Азовским флотом во время Крымской кампании) не было никаких вестей. На третий день вечером он ворвался в гостиную на Бейкер-стрит бледный, дрожа, как в лихорадке.

– Попался! Попался! – закричал он.

Волнение не давало ему говорить. Холмс усадил его в кресло, стал успокаивать.

– Расскажите нам все по порядку, – попросил он его наконец.

– Она пришла всего час назад. На этот раз жена принесла подвеску в точности такую, как первая. Высокая бледная женщина, глаза как у хорька…

– Это она, – подтвердил Холмс.

– Я пошел за ней. Она свернула на Кеннингтон-роуд – я не отставал. Вдруг она вошла в какую-то лавку… Мистер Холмс, это оказалась лавка гробовщика!

Холмс вздрогнул.

– Дальше! – Голос его зазвенел, выдав волнение, охватившее пламенную душу, которую он скрывал под маской ледяного спокойствия.

– Я вошел за ней. Она разговаривала с женщиной за прилавком, и до меня долетели ее слова: «Как вы долго!» Та стала оправдываться: «Все будет немедленно доставлено по адресу. Ведь делать пришлось по особому заказу, вот мастера и задержались…» Тут они увидели меня и замолчали. Я что-то спросил и вышел на улицу.

– Правильно сделали! Что потом?

– Женщина тоже вышла, но я спрятался в соседнем подъезде. Наверно, она что-то заподозрила, потому что огляделась вокруг. Затем подозвала кеб и уехала. К счастью, я сразу же поймал другой кеб и поехал за ней. Она вышла в Брикстоне[17]17
  Южный пригород Лондона.


[Закрыть], адрес: Полтни-сквер, дом 36. Я проехал дальше, отпустил кебмена и стал наблюдать за домом.

– Кого-нибудь удалось увидеть?

– Свет горел только в одном окне на первом этаже, но штора была опущена и ничего не было видно. Я стоял и раздумывал, что же теперь делать, как вдруг у крыльца остановился закрытый фургон. Двое мужчин спрыгнули на мостовую, вытащили что-то из фургона и понесли на крыльцо… Мистер Холмс, это был гроб.

– Вот оно что…

– Не знаю, как я устоял на месте. Дверь отворилась, чтобы впустить людей и то, что они принесли, и я увидел ту самую женщину. Но и она меня заметила и, по-моему, узнала. Вздрогнув, она поспешно захлопнула дверь. Я вспомнил, какое обещание вы с меня взяли, и полетел к вам.

– Вы очень хорошо провели дело. – Холмс схватил со стола клочок бумаги и стал что-то писать. – Без ордера на арест мы не имеем права ничего предпринимать. Лучшее, что вы сейчас можете сделать, мистер Грин, – это отнести мою записку в полицию и получить ордер. Могут возникнуть затруднения, но, думаю, продажа драгоценностей – достаточный повод. Подробностями займется Лестрейд.

– Да ведь ее тем временем убьют! Что значит этот гроб, и для кого он, если не для нее?

– Мистер Грин, все возможное будет сделано. Мы не потеряем ни минуты. Положитесь на нас. Ну вот, Уотсон, – продолжал Холмс, когда наш гость выбежал из комнаты, – он сейчас заручится поддержкой закона, а нам тем временем придется действовать, как всегда, беззаконно. Боюсь, дела настолько плохи, что самые наши крайние меры будут оправданны. Скорей на Полтни-сквер!

Попробуем восстановить всю картину, – говорил Холмс в то время, как наш кеб катился мимо Парламента и по Вестминстерскому мосту. – Негодяи заманили несчастную женщину в Лондон, предварительно заставив ее расстаться с преданной Мари. Если леди Фрэнсис и писала кому-нибудь в это время, ее письма перехватывали. Один из сообщников Питерса снял для него в Лондоне дом. Переступив порог этого дома, леди Фрэнсис превратилась в пленницу, и драгоценности, за которыми эти люди и охотились с самого начала, стали их добычей. Они уже распродают их понемножку и не видят в этом никакой для себя опасности, уверенные, что судьба их жертвы никого не интересует. Когда ее отпустят, она их, разумеется, разоблачит. Поэтому они ее никогда не отпустят. Однако держать ее всю жизнь под замком тоже нельзя. Значит, единственный выход – убийство.

– Все предельно ясно.

– Теперь взглянем на дело с другой стороны. Когда два пути, по которым развивалась мысль, скрещиваются, точка пересечения дает максимальное приближение к истине. Возьмем теперь за исходную точку не леди Фрэнсис, а гроб и пойдем назад. Боюсь, этот гроб окончательно убеждает нас в том, что леди Фрэнсис умерла. Но, кроме того, он означает официальные похороны, свидетельство врача и разрешение полиции. Если бы леди Фрэнсис убили каким-нибудь примитивным способом, то труп зарыли бы во дворе. Но тут все открыто и гласно. Что это означает? А то, что ее умертвили настолько необычным способом, что даже врач не заподозрил насильственной смерти, – может быть, отравили каким-то редким ядом. И все-таки странно, что они позволили врачу освидетельствовать ее, – разве что подкупили врача… Но это очень маловероятно.

– А не могли они подделать свидетельство?

– Это опасно, Уотсон, очень опасно. Не думаю, чтобы они на это решились… Эй, стойте!.. Мы только что проехали ломбард, значит, следующий дом – лавка гробовщика. Уотсон, ваше лицо внушает доверие, зайдите к ним и спросите, на какое время назначены завтра похороны клиента с Полтни-сквер.

Женщина за прилавком доверчиво рассказала мне, что похороны состоятся завтра в восемь утра.

– Вот видите, Уотсон, никаких тайн и уловок. Им как-то удалось оформить все официально, и теперь они считают, что бояться нечего. Что ж, у нас один выход: идти напролом. Вы вооружены?

– Вот трость!

– Ну ничего, как-нибудь пробьемся: «Ведь трижды тот вооружен, кто прав»[18]18
  Шекспир, «Генрих VI», ч. II, акт III, 2.


[Закрыть]. Мы просто не можем дожидаться полиции, положение не таково, чтобы педантично блюсти букву закона… Поезжайте, пожалуйста. Будем пытать счастья вместе, Уотсон. Нам ведь не впервой.

Он резко дернул за шнурок у двери большого темного дома. Дверь немедленно открыли, на пороге полутемного холла мы увидели высокую женскую фигуру.

– Что вам угодно? – сухо спросила женщина, пытаясь разглядеть нас в темноте.

– Мне нужен доктор Шлезингер, – ответил Холмс.

– Здесь нет никакого доктора Шлезингера!

Женщина хотела захлопнуть дверь, но Холмс придержал ее ботинком.

– В таком случае мне нужен человек, который живет в этом доме, как бы он себя ни называл! – настойчиво сказал Холмс. Она помедлила, потом все-таки впустила нас.

– Что ж, входите, мой муж никого не боится.

Она заперла парадную дверь, ввела нас в гостиную, зажгла свет и вышла, попросив минутку подождать.

Но нам не пришлось ждать и полминуты: не успели мы окинуть взглядом комнату, в которой очутились – пыльную, с изъеденной молью мебелью, – как дверь отворилась и в гостиную неслышным шагом вошел высокий лысый человек. Его широкое багровое лицо с обвисшими щеками сияло преувеличенным добродушием, с которым никак не вязалось жесткое выражение беспощадного рта.

– Тут, несомненно, какая-то ошибка, господа! – непринужденно обратился он к нам самым елейным тоном. – Вам, по-видимому, дали неправильный адрес. Если вы пройдете чуть дальше налево…

– Мы не пойдем никуда, – холодно сказал мой друг. – У нас нет времени, мистер Генри Питерс из Аделаиды, в прошлом – его преподобие доктор Шлезингер из Бадена и Южной Африки. Я в этом так же мало сомневаюсь, как и в том, что меня зовут Шерлоком Холмсом.

Питерс – я теперь буду его так называть – вздрогнул и впился взглядом в своего грозного противника.

– Ну что ж, мистер Холмс, ваше имя меня не испугало, – сказал он. – Когда совесть у человека чиста, ему нечего бояться. Что вам нужно в моем доме?

– Узнать, что вы сделали с леди Фрэнсис Карфэкс, которую привезли с собой из Бадена.

– Вы чрезвычайно меня обяжете, если сообщите, где она сейчас находится, – спокойно возразил Питерс. – Она задолжала мне около ста фунтов, а в уплату оставила пару безвкусных подвесок с поддельными камнями, в ломбарде на них и смотреть не стали. Леди Фрэнсис привязалась к нам с миссис Питерс в Бадене – я действительно жил там под другим именем – и не расставалась с нами до самого Лондона. Я уплатил по ее счету в гостинице и за ее билет. А в Лондоне она исчезла, оставив в счет долга, как я уже говорил вам, какие-то старомодные украшения. Если вы ее найдете, мистер Холмс, я буду вам очень обязан.

– Непременно, – сказал Холмс. – Буду до тех пор искать ее в этом доме, пока не найду.

– Где ваш ордер?

Холмс показал Питерсу пистолет и снова сунул его в карман.

– Придется вам пока удовольствоваться этим!

– Да вы просто бандит!

– Ничуть не возражаю против такого определения, – рассмеялся Холмс. – Мой спутник тоже весьма опасный головорез, рекомендую. Мы с ним начинаем обыск.