Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе"

Коль скоро ты читаешь эти строки, значит, правосудие все же настигло твоего отца и его больше нет рядом с тобой или, что еще более вероятно, уста мои навеки запечатала смерть. В любом случае помни: каждое написанное здесь слово – истинная правда, в чем я клянусь.

Мальчик мой, ты должен знать, что фамилия моя не Тревор. Раньше меня звали Джеймс Армитедж. Теперь ты понимаешь, почему несколько недель назад меня так поразили слова твоего университетского товарища – мне почудилось, что он каким-то образом проник в мою тайну. С этим именем я устроился на работу в один лондонский банк, и под ним меня судили и приговорили к ссылке. Не думай обо мне слишком плохо, сынок. У меня был долг чести, и, чтобы его погасить, я рискнул воспользоваться чужими деньгами, так как достоверно знал, что в скором времени смогу их вернуть. Однако мне не повезло. Деньги, которыми я рассчитывал покрыть недостачу, уплыли у меня из рук, а в банк нагрянула ревизия. Не так уж велико было мое преступление, но тридцать лет назад судьи были куда суровее, чем сейчас. Поэтому свой двадцать третий день рождения я встречал вместе с тридцатью семью такими же каторжниками в трюме барка «Глория Скотт», державшего курс на Австралию.

На «Глории Скотт» когда-то доставляли чай из Китая, это было старое и не приспособленное для перевозки заключенных судно водоизмещением пятьсот тонн, и по скорости оно не могло сравниться с современными быстроходными клиперами. Кроме тридцати восьми заключенных на борту было двадцать шесть членов экипажа, восемнадцать солдат, капитан, три его помощника, доктор, капеллан и четверо надзирателей. Итого почти сто душ.

Переборки между помещениями, в которых содержались заключенные, были тонкими и непрочными. Я находился в кормовом трюме, а соседом моим оказался один человек, которого я заприметил, еще когда нас вели по причалу. Совсем молодой, безусый, с длинным тонким носом и квадратной челюстью. Но самое главное – он был необычайно высокого роста, наверняка не ниже шести с половиной футов. Держался он свободно, поднялся на борт так, словно отправлялся на морскую прогулку, и среди унылых каторжных физиономий странно было видеть его энергичное лицо и уверенный взгляд. Потому-то я так обрадовался, когда нас поместили рядом. А однажды ночью я услышал его голос и догадался, что он сумел проделать отверстие в тонкой переборке.

– Здорово, приятель! – прошептал он. – Тебя как звать, ты за что сюда угодил?

Я ответил и в свою очередь спросил, кто он.

– Меня зовут Джек Прендергаст, – сказал он. – И даю руку на отсечение, ты не пожалеешь, что познакомился со мной.

Я помнил это имя, потому что незадолго до моего ареста дело Прендергаста гремело по всей Англии. Этот одаренный молодой человек из приличной семьи все свои таланты использовал для изобретения разнообразных видов мошенничества и афер. Ему удавалось забираться в кошельки самых богатых лондонских купцов.

Я сказал, что много слышал о нем.

– Тогда, может, ты помнишь, из-за чего весь сыр-бор? – не скрывая гордости, спросил он. – В газетах, небось, писали, что я слямзил четверть миллиона, да их так и не нашли?

– Да.

– И как ты думаешь, где сейчас эти денежки?

– Понятия не имею, – сказал я.

– У меня! Господи Боже, да у меня больше гиней, чем у тебя волос на голове. А если у тебя есть деньги, сынок, и ты умеешь с ними обращаться, ты сможешь добиться всего, чего пожелаешь. Ты что, думаешь, такой человек, как я, станет сидеть сложа руки в этом старом китайском гробу? Нет, я еще в состоянии позаботиться о себе и о своих друзьях. Держись за меня, приятель, и я тебя вытащу отсюда.

Сначала я подумал, что эти слова ничего не значат, но потом Прендергаст, взяв с меня клятву молчать, рассказал, что у него есть план подкупить команду. Двенадцать заключенных договорились об этом еще на суше. Прендергаст был их вожаком, и его деньги должны были решить все дело.

– Есть у меня дружок, – сказал он, – отличный парень, надежный, как «кольт». Он сейчас на судне. И как ты думаешь, кто это? Наш капеллан! Он явился на корабль в сутане, все документы у него в полном порядке, а денег при нем столько, что можно купить все это корыто с потрохами. Команда получила сколько следует еще до того, как нанялась на эту посудину. Кроме того, он заплатил двум надзирателям и Мейеру, второму помощнику капитана. Он бы и капитана купил в придачу, да посчитал, что в этом нет нужды.

– И что дальше? – спросил я.

– А ты еще не сообразил? – удивился Прендергаст. – Пустим кровь солдатам.

– Но они же вооружены!

– Мы тоже, сынок. У нас для каждого найдется по паре пистолетов. И если мы не сможем захватить это корыто, всем нам место не на каторге, а в пансионате для благородных девиц. Поговори с твоим соседом слева, узнай, можно ли ему доверять.

Я сделал то, что он просил, и выяснил, что этот сосед – такой же, как и я, парень, попавшийся на подлоге. Звали его Эванс. Потом он тоже сменил имя, разбогател и поселился на юге Англии. Долго уговаривать его не пришлось – ведь это был наш единственный шанс вырваться на свободу. Вскоре из тридцати восьми заключенных тридцать шесть были посвящены в нашу тайну.

Теперь ничто не могло помешать нам завладеть судном. Команда состояла из головорезов, специально подобранных для этой работенки. Мнимый капеллан, который не расставался с черной сумкой, якобы набитой душеспасительными книжонками, так часто наведывался к заключенным, что уже на третий день у каждого под койкой имелись напильник, фунт пороху, двадцать пуль и пара пистолетов. Нам противостояли только капитан, двое его помощников, два надзирателя, лейтенант Мартин, восемнадцать солдат и судовой доктор. Несмотря на то что перевес был на нашей стороне, мы решили поднять бунт ночью, однако он случился раньше, чем мы ожидали.

Однажды вечером доктор спустился в трюм, где располагались камеры, чтобы осмотреть захворавшего заключенного. Присев на его койку, доктор неожиданно нащупал пистолеты. Он оказался нервным парнем – вскрикнул и так побледнел, что заключенный сразу же понял, что случилось, вскочил, повалил его на койку, связал и сунул в рот кляп. Потом он распахнул палубный люк, и мы все разом ринулись наверх. Двое охранников были застрелены, капрал, прибежавший на шум, тоже. У мостика стояли двое солдат, но их ружья, похоже, не были заряжены, потому что стрелять они даже не пытались. Их тоже прикончили. Потом мы бросились к каюте капитана, но как только подступились к двери, внутри раздался выстрел. Мы выломали дверь. Капитан лежал на столе, а рядом, держа дымящийся пистолет, стоял капеллан. Обоих помощников капитана захватила команда.

После того как дело было сделано, мы набились в кают-компанию. Стоял страшный шум – все орали, упиваясь ощущением свободы. Вилсон, лжекапеллан, стал вытаскивать из рундука бутылки с хересом. Мы отбивали горлышки и наполняли кружки, как вдруг прямо у нас над головами громыхнул ружейный залп. Все застлало пороховым дымом, а когда он рассеялся, я увидел, что Вилсон и еще восемь человек лежат на полу. Стол был залит кровью и хересом. При виде того, что сталось с нашими друзьями, нас охватила паника, но Прендергаст заревел как бык и бросился к двери. Когда мы выскочили на палубу, на корме стояли десять солдат во главе с лейтенантом. Верхний люк кают-компании был приоткрыт – через него-то они и стреляли. Но прежде чем солдаты успели перезарядить ружья, мы набросились на них, и уже через пять минут все было кончено. Теперь на борту из наших врагов оставались только надзиратели, помощники капитана и доктор.

Из-за них и началась ссора. Среди каторжников было много таких, кто хотел бы обрести свободу, но не желал резни. Одно дело драться с вооруженными солдатами, и совсем другое – хладнокровно убивать безоружных. Пятеро заключенных и трое моряков из команды отказались в этом участвовать, но Прендергаст не собирался оставлять свидетелей в живых. Наконец он сказал, что все, кто с ним не согласен, могут взять шлюпку и убираться с судна. Мы охотно приняли это предложение – с нас было довольно крови. Нам выдали матросские робы, бочку воды и два бочонка поменьше – один с солониной, другой с сухарями, – и компас. Прендергаст швырнул в лодку старую карту и сказал, что тому, кто нас подберет, мы должны сказать, что спаслись с судна, которое пошло ко дну на пятнадцатом градусе северной широты и двадцать пятом – западной долготы. Потом он перерезал линь и оттолкнул шлюпку от борта.

Теперь я подхожу к самой удивительной части своего рассказа. После того как мы отчалили, на судне подняли парус. С северо-востока дул легкий ветер, и корабль начал медленно отдаляться. Нашу шлюпку покачивало зыбью, мы с Эвансом, как самые образованные, возились с картой, пытаясь определить, к какому берегу нам плыть. Острова Зеленого Мыса находились от нас в пятистах милях на север, а побережье Африки – в семистах на восток. Ветер дул северный, и мы решили направиться к побережью Сьерра-Леоне. «Глория Скотт» к тому времени уже ушла так далеко, что лишь ее мачты были видны по правому борту. Мы молча провожали ее взглядами, как вдруг гигантское облако дыма взвилось над судном. Через несколько секунд нас настиг оглушительный грохот. Когда дым рассеялся, от «Глории Скотт» не осталось и следа. Мы тут же развернули шлюпку и навалились на весла, чтобы поскорее добраться до места страшной катастрофы.

Плыть пришлось довольно долго. Лишь по качающимся на волнах бочонкам, обломкам мачт и корпуса можно было определить, где затонуло судно. Убедившись, что никто не выжил, мы развернули шлюпку, но тут до нас донесся отчаянный крик. Какой-то человек, цепляясь за доску, взывал о помощи. Вытащив несчастного из воды, мы узнали в нем молодого матроса Хадсона, но он был так обожжен и измучен, что смог связно говорить лишь на следующий день.

Он рассказал, что Прендергаст со своей бандой отправил на тот свет пятерых оставшихся пленных. Обоих надзирателей застрелили и бросили за борт, такая же участь постигла третьего помощника капитана. Потом Прендергаст собственными руками перерезал горло несчастному доктору. Лишь первый помощник капитана оказался человеком не робкого десятка. Ему удалось ослабить путы, и когда каторжник с окровавленным ножом направился к нему, помощник бросился бежать и заперся в кормовом трюме. Дюжина заключенных с пистолетами устремилась за ним, но, взломав дверь, они обнаружили, что беглец прячется за открытой пороховой бочкой – а их на «Глории» были десятки – со спичечным коробком в руках. Помощник крикнул, что, если они сделают еще шаг, он взорвет корабль, а в следующую секунду грянул взрыв. Сам Хадсон считал, что порох взорвался не от спички, а от случайного выстрела одного из каторжников. Таков был конец «Глории Скотт» и банды головорезов, захвативших ее.

Вот, мальчик мой, краткое изложение той жуткой истории, участником которой мне довелось стать. На следующий день нас подобрал бриг «Отчаянный», следовавший в Австралию. Его капитан поверил нашему рассказу о том, как мы спаслись с затонувшего пассажирского корабля. Адмиралтейство внесло транспортное судно «Глория Скотт» в реестр пропавших без вести, а нас капитан «Отчаянного» высадил в Сиднее. Там мы с Эвансом сменили имена, отправились на прииски и затерялись среди старателей, которые стекались туда со всего света.

Со временем мы разбогатели и вернулись в Англию богатыми колонистами. Двадцать лет мы прожили спокойно, надеясь, что прошлое забыто навсегда. Представь, что я почувствовал, узнав в явившемся к нам моряке того, кого мы спасли после взрыва на «Глории Скотт». Он выследил нас и решил, что, боясь огласки, мы обеспечим ему безбедную жизнь. Теперь ты знаешь, почему я не хотел с ним ссориться, и можешь понять причину страха, терзающего меня теперь, когда Хадсон отправился шантажировать свою вторую жертву».

В конце последней страницы неразборчивым почерком было приписано:

«В своем шифрованном послании Беддос сообщает, что Х. все рассказал. Господь милосердный, смилуйся над нами!»

Помолчав, Холмс сказал:

– Вот что я прочитал в ту ночь Тревору-младшему, и эта история произвела на него неизгладимое впечатление. Бедняга был так потрясен, что вскоре уехал в Северную Индию, приобрел чайную плантацию и, как я слышал, преуспевает. Что касается моряка и Беддоса, то оба как сквозь землю провалились. В полицию никаких заявлений не поступало, следовательно, Беддос принял угрозу за свершившийся факт. В полиции решили, что Хадсон, получив от Беддоса то, что ему требовалось, пустился в бега, но лично я считаю, что на самом деле все произошло наоборот. Беддос, доведенный до отчаяния и уверенный, что старый моряк донес обо всем в полицию, отомстил ему и бежал из страны, прихватив с собой всю свою наличность.

Вот такая история, доктор. Если вы считаете, что эти факты могут пригодиться для вашей коллекции, я с радостью предоставляю их в ваше распоряжение.

Обряд Масгрейвов

Во всем, что касается мыслительных процессов, не сыскать более методичного и точного человека, чем мой друг Шерлок Холмс. Но даже при определенной строгости и чопорности в одежде, в повседневной жизни это был неряха из нерях – из тех, что своими невыносимыми привычками отравляют жизнь соседям по квартире.

Не хочу сказать, что сам я в этом отношении безупречен. Некоторые обстоятельства биографии превратили меня в несколько более неаккуратного человека, чем можно было бы ожидать от медика. Но всему есть предел, и поэтому, когда я вижу господина, который хранит сигары в ведерке для угля, табак держит в персидской туфле, а письма, ожидающие ответа, прикалывает перочинным ножом прямо посредине дубовой каминной полки, моя самооценка значительно возрастает. Кроме того, мне всегда казалось, что упражняться в стрельбе следует под открытым небом. И когда Холмс, пребывая в неважном расположении духа, что случалось довольно часто, усаживался в кресло с револьвером и сотней патронов и начинал палить в противоположную стену, украшая ее вензелем правящего королевского дома, у меня складывалось впечатление, что едва ли это может улучшить внешний вид нашей гостиной.

Наши апартаменты были битком набиты химикалиями и всевозможными уликами, обнаруженными на месте преступления, причем они имеют обыкновение расползаться по всем комнатам, и порой их можно было обнаружить в самых неожиданных местах, например в сахарнице. Однако моей главной головной болью остаются бумаги Холмса. Он панически боится уничтожать документы, имеющие отношение к делам, в которых ему приходилось когда-то участвовать, но при этом лишь раз в несколько лет находит в себе силы рассортировать и упорядочить их. При этом никто не имеет права прикасаться к этой пыльной груде, за исключением ее владельца.

Как я уже говорил, вспышки необузданной энергии, сопровождающие его расследования, чередуются с периодами вялости и апатии, когда мой друг валяется на диване с книгой или скрипкой, ленясь пошевелить пальцем и начиная двигаться лишь тогда, когда ему необходимо подойти к обеденному столу и вернуться обратно.

Однажды зимним вечером, когда мы сидели у камина, я, заметив, что Холмс отложил тетрадь, в которую выписывал цитаты из прочитанных книг, предложил ему потратить следующие два часа на то, чтобы сделать нашу комнату несколько более уютной. Отрицать, что время для этого давно пришло, он не мог, поэтому с кислой миной направился в свою спальню и спустя некоторое время вернулся, волоча за собой вместительный жестяной ящик. Холмс поставил его посреди комнаты, уселся на табурет и откинул крышку. Я увидел, что ящик на треть заполнен бумагами, перевязанными красными ленточками в стопки.

– Это чистое сокровище, Ватсон! – сказал мой друг, лукаво поглядывая на меня. – Если бы вы знали, какие любопытные вещи здесь хранятся, вы бы умоляли меня не складывать сюда новые дела, а, наоборот, вытащить кое-что из старого.

– Неужели это записи о самых ранних делах? – спросил я. – А я-то думал, что с тех времен ничего не сохранилось.

– Да, дружище, это дела, которыми я занимался задолго до того, как у меня появился личный биограф. – Он любовно вынимал и оглядывал стопки бумаг. – Не все они закончились успехом, но есть среди них весьма и весьма интересные. Вот записи о тарлтонских убийствах, это – о Вамберри, виноторговце, это вот – дело русской старухи-аристократки, это – необычное дело об алюминиевом костыле, а это – полный отчет о расследовании преступлений косолапого Риколетти и его ужасной жены. А вот это… о, это настоящая изюминка!

Холмс запустил руку на самое дно ящика и вытащил оттуда деревянную коробочку со сдвигающейся крышкой, наподобие тех, в которых дети хранят игрушки, и открыл. Там лежала измятая бумажка, старинный медный ключ, деревянный колышек с намотанной на него бечевкой и три ржавых металлических кружочка.

– Ну, Ватсон, что вы на это скажете? – видя мое удивление, улыбнулся Холмс.

– Любопытный набор.

– Согласен, но история, которая связывает эти предметы, покажется вам еще более увлекательной.

Один за другим Шерлок Холмс выложил странные предметы на край стола. Потом пересел в кресло и принялся их рассматривать.

– Эти вещи, – сказал он, – все, что сохранилось от дела об обряде Масгрейвов.

– Я был бы вам глубоко признателен, если бы вы рассказали об этом деле.

– А как же уборка?! – насмешливо воскликнул мой друг. – Но я буду рад, если эта история угодит в ваши анналы. В ней есть некоторые детали, которые выделяют ее среди других уголовных дел не только Англии, но и любой другой страны. Возможно, вы помните историю о «Глории Скотт» и о несчастном судье, беседа с которым впервые заставила меня задуматься о карьере сыщика. Сейчас я достаточно известен, и самые разные люди обращаются именно ко мне, когда заходят в тупик. Даже тогда, когда мы с вами только что познакомились, мое положение было уже достаточно прочным, хотя и не очень-то прибыльным. Но вы и представить не можете, как тяжело мне было на первых порах и как долго пришлось ждать признания.

Когда я впервые приехал в Лондон, я снимал комнату на Монтегю-стрит, прямо за углом Британского музея, и там проводил все свободное время, – а его у меня было хоть отбавляй, – изучая научные дисциплины, которые могли пригодиться в моей работе. Время от времени у меня появлялись дела; в основном ко мне обращались по рекомендации моих товарищей по университету, ведь в последние годы учебы я и мои методы сделались главным предметом студенческих разговоров. Одним из этих дел было дело об обряде семейства Масгрейвов. Последствия, которые оно имело, и привели меня к тому положению, которое я занимаю сейчас.

Мы с Реджинальдом Масгрейвом учились на одном факультете и даже были немного знакомы. Студенты старших курсов его недолюбливали за высокомерие, которое на самом деле было лишь попыткой скрыть врожденную робость. По виду это был стопроцентный аристократ: нос с горбинкой, большие глаза, худоба, изысканные манеры. Он был потомком одного из древнейших родов, младшей ветви, которая в шестнадцатом веке отделилась от Масгрейвов, живущих на севере, и обосновалась в Сассексе, в поместье Херлстоун, которое является самым старым замком в графстве. Всякий раз, когда я видел бледное напряженное лицо Реджинальда Масгрейва и его фигуру, мне в голову приходили мысли о серых готических аркадах и благородных средневековых руинах. Пару раз нам случалось беседовать, и его заинтересовали мои методы наблюдения и построения умозаключений.

Четыре года я ничего не слышал о Масгрейве, пока однажды утром он не вошел в мою комнату на Монтегю-стрит. Реджинальд мало изменился, на нем был модный костюм, и вел он себя по обыкновению сдержанно и достойно.

«Как ваши дела, Масгрейв?» – спросил я после того, как мы обменялись рукопожатиями. «Вы, возможно, слышали о смерти моего отца, – вздохнул Масгрейв. – Он скончался два года назад, и управление поместьем Херлстоун легло на мои плечи. К тому же я депутат от своего округа, так что жизнь у меня довольно напряженная. А вы, Холмс, я вижу, нашли применение своим способностям, которые так удивляли нас еще в университете». – «Да, – сказал я. – Я зарабатываю на жизнь головой». – «Рад слышать это, поскольку именно сейчас мне очень нужна ваша помощь. В Херлстоуне происходят весьма странные события, и полиция не в силах разобраться, что к чему».

Можете представить мое состояние, когда я услышал это, Ватсон. Вот он – тот самый шанс применить свои аналитические способности, которого я ждал все эти месяцы. В глубине души я твердо верил, что смогу добиться успеха там, где другие потерпели неудачу.

«Расскажите же скорее, что произошло!» – вскричал я.

Реджинальд Масгрейв уселся напротив меня и закурил.

«Хоть я и холостяк, – начал он, – но в Херлстоуне мне приходится держать большой штат слуг. Здание замка старое, и поддерживать его в жилом состоянии нелегко. К тому же у меня охотничьи угодья, и в сезон охоты на фазанов съезжается много людей, которым тоже нужны слуги. В доме живут восемь горничных, повар, дворецкий, два лакея и мальчик-слуга. Для сада и конюшен я держу отдельный штат.

Из всех слуг дольше всех в доме живет Брантон, дворецкий. Мой отец взял его на службу еще в ту пору, когда Брантон был молодым школьным учителем без места. Он оказался человеком энергичным и волевым и вскоре сделался незаменимым в доме. Это рослый, привлекательный мужчина с высоким лбом. Он прослужил уже двадцать лет, но вряд ли ему больше сорока. Брантон знает несколько иностранных языков и умеет играть чуть ли не на всех известных музыкальных инструментах, и удивительно, что он так долго довольствовался столь скромной должностью. Вероятно, ему у нас неплохо жилось.

Однако при всех достоинствах есть у Брантона один недостаток. Он женолюбив, а в нашей провинции играть роль донжуана такому видному мужчине нетрудно. С тех пор как умерла его жена, неприятностям нет конца. Несколько месяцев назад у нас появилась надежда, что дворецкий остепенится, потому что он обручился с Рейчел Хоуллс, нашей второй горничной. Однако вскоре он ее бросил и стал встречаться с Джанет Трегеллис, дочерью старшего егеря. Рейчел девушка замечательная, но, как многие валлийцы, чересчур впечатлительная. У нее случилась нервная лихорадка, и теперь она ходит как в воду опущенная. Смотреть на Рейчел было больно, но следующая неприятность заставила нас забыть о ней, тем более что этому предшествовали скандал и увольнение дворецкого Брантона.

Вот как было дело. Я уже упоминал, что Брантон умен, ум-то его и погубил. Дело в том, что у него появилась привычка совать нос в чужие дела. Я ни о чем не догадывался, и лишь чистая случайность открыла мне глаза на то, как далеко завела его эта пагубная страсть.

Как я уже говорил, наш дом очень стар. На прошлой неделе, в четверг вечером, я решил после ужина выпить чашечку крепкого кофе и в результате всю ночь не мог заснуть. Я проворочался до двух, а потом, поняв, что заснуть все равно не удастся, встал, зажег свечу и решил взяться за один роман, чтение которого давно откладывал. Но книга осталась в бильярдной, поэтому я накинул халат и вышел из спальни.

Чтобы попасть в бильярдную, нужно спуститься по лестнице и пересечь коридор, ведущий к библиотеке и комнате, где хранятся охотничьи ружья. Представьте мое удивление, когда я, выйдя в коридор, заметил свет за приоткрытой дверью библиотеки. Естественно, первым делом я подумал о грабителях. У нас в Херлстоуне на стенах развешано немало старинного оружия. Я снял со стены боевой топор, поставил на пол свечу, бесшумно подкрался к двери в библиотеку и заглянул внутрь.

В библиотеке находился дворецкий Брантон. Он сидел в кресле с какой-то бумагой, напоминающей карту, на коленях, в глубокой задумчивости. Меня это так удивило, что какое-то время я просто молча смотрел на него. В слабом свете тонкой свечи, прилепленной к краю стола, я увидел, что он полностью одет. Неожиданно дворецкий встал, подошел к бюро у стены и выдвинул один из ящиков. Найдя там какую-то бумагу, он вернулся с ней на прежнее место и принялся ее изучать. Меня так возмутило самоуверенное спокойствие, с которым он исследовал наши семейные архивы, что я не выдержал и шагнул через порог. Дворецкий вздрогнул. Увидев, что я стою у двери, он вскочил и сунул за пазуху похожую на карту бумагу, которую рассматривал вначале. Лицо его сделалось белым как мел.

– Вот, значит, – сказал я, – как вы пользуетесь оказанным вам доверием. С завтрашнего дня, Брантон, вы уволены.

С видом человека, чья жизнь разбита, дворецкий поклонился и молча прошмыгнул мимо меня в коридор. На столе все еще горела свеча, и я решил взглянуть, что за бумагу взял Брантон из бюро. И с удивлением обнаружил, что это не что-то важное, а всего лишь описание ритуала, именуемого «Обряд дома Масгрейвов». Это старинная семейная традиция, которая сохраняется на протяжении веков. Каждый Масгрейв, достигнув совершеннолетия, должен пройти через эту церемонию, состоящую из вопросов и ответов. Не думаю, чтобы это было интересно кому-либо, кроме историков.

Уходя, Брантон оставил на столе ключ, которым открывал бюро. Я запер створки и повернулся, собираясь уходить, но с удивлением снова увидел дворецкого. Брантон стоял у двери.

– Мистер Масгрейв, сэр, – взмолился он хриплым от волнения голосом. – Я всегда гордился местом, которое занимал. Бесчестье убьет меня. Если вы доведете меня до отчаяния, моя смерть будет на вашей совести… Если после того, что случилось, вы не можете оставить меня в доме, позвольте мне хотя бы сохранить достоинство. Дайте мне месяц, чтобы я мог сделать вид, будто увольняюсь по собственной воле. Я бы не стал просить об этом, но мне стыдно перед людьми, которые меня знают.

– Вы не заслуживаете снисхождения, Брантон, – сказал я на это. – Поступок ваш просто отвратителен. Только потому, что вы так долго жили с нами под одной крышей, я не стану выгонять вас с позором. У вас есть неделя, и говорите своим знакомым что хотите.

– Всего неделя, сэр?! – в отчаянии вскричал он. – Дайте хотя бы две!

– Неделя, – строго повторил я. – И считайте, что легко отделались.

Он повернулся и, совершенно раздавленный, низко опустив голову, побрел прочь. Я задул свечу и вернулся в спальню.

Следующие два дня Брантон усердно выполнял свои обязанности. Я никому ничего не рассказывал, и мне даже стало любопытно, как он объяснит свое неожиданное увольнение. Однако на третий день утром он не явился ко мне за указаниями. Выходя из столовой, я столкнулся с Рейчел Хоуллс, горничной. Она только недавно оправилась от лихорадки и выглядела бледной и изможденной.

– Вам еще не следует браться за работу, – сказал я ей. – Нужно набраться сил, Рейчел.

Она посмотрела на меня так странно, что у меня возникло подозрение, что болезнь все-таки затронула ее мозг.

– У меня достаточно сил, мистер Масгрейв, – проговорила девушка.

– Это может сказать только доктор, – возразил я. – А пока я освобождаю вас от работы. Когда спуститесь вниз, передайте, что я хочу видеть Брантона.

– Дворецкого нет, – сказала она.

– Что значит нет?

– Просто нет. Никто его не видел! Никто! Его нет!

Она прислонилась к стене и истерически расхохоталась. Напуганный этим внезапным приступом, я позвонил вниз, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Когда девушку уводили, она продолжала то смеяться, то плакать. Я расспросил других слуг о Брантоне и выяснил, что он как сквозь землю провалился. С тех пор как вечером он ушел в свою комнату, дворецкого никто не видел. Постель его осталась нетронутой. Вся его одежда, часы и даже деньги остались в его комнате. Не хватало только черного костюма и домашних туфель. Куда мог Брантон отправиться среди ночи и что с ним случилось?

Мы обыскали весь дом, от подвала до чердака – Брантона нигде не было. Дом наш местами напоминает лабиринт, особенно его старое нежилое крыло, но мы осмотрели каждую щель и не обнаружили ни единого следа. Казалось просто невероятным, что он мог уйти из дома, который оставался запертым изнутри. Я обратился в полицию, но и они не смогли мне помочь. Накануне прошел дождь, мы осмотрели землю и все дороги вокруг дома – впустую!

Вот как обстояли дела, когда от этой загадки нас отвлекло еще одно происшествие. Два дня приступ болезни не отпускал Рейчел Хоуллс. Она то бредила, то металась и страшно кричала, к ней даже пришлось приставить сиделку. Вечером на третий день после исчезновения Брантона сиделка, видя, что ее пациентка уснула, решила вздремнуть в кресле. Проснувшись под утро, она увидела, что кровать пуста, а окно комнаты распахнуто. Меня тут же разбудили, и я с двумя лакеями отправился на поиски девушки. Прямо под окном на земле были отчетливо видны ее следы. Они вели к пруду и обрывались рядом с гравийной дорожкой, что ведет к воротам. Пруд у нас глубокий, так что можете представить наши чувства в тот момент.

Мы тут же взялись за багры и стали обшаривать дно, надеясь обнаружить тело обезумевшей девушки. Утопленницу мы не нашли, но наткнулись на нечто неожиданное. Со дна мы подняли холщовый мешок с какими-то старыми ржавыми железками и осколками не то гальки, не то стекла. Больше там ничего не было. Весь вчерашний день мы продолжали поиски, но никаких следов ни Рейчел Хоуллс, ни Ричарда Брантона так и не обнаружили. Полиция графства уже сбилась с ног, и наша последняя надежда на вас».

Вообразите, Ватсон, как жадно я вслушивался в этот рассказ, пытаясь в уме сопоставить события и найти некую нить, которая соединила бы их в цепочку. Исчез дворецкий. Пропала горничная. Горничная сначала любила дворецкого, потом возненавидела. Она – валлийка, следовательно, вспыльчива и неукротима. Девушка бросила в пруд мешок с загадочным содержимым. Ни один из этих фактов не мог объяснить главного. Где исходная точка этих событий? Без этого мы не продвинемся ни на шаг.

«Масгрейв, мне необходимо увидеть документ, – сказал я, – который так заинтересовал вашего дворецкого». – «Знаете, этот наш семейный ритуал – полная чушь, – заявил Масгрейв. – Его соблюдают только потому, что он невероятно старый. У меня с собой копия документа. Если уж вам так хочется – читайте».

И он вручил мне ту бумагу, которую вы сейчас видите перед собой, Ватсон. Эти вопросы и ответы обязан был произнести каждый мужчина из рода Масгрейвов, достигший совершеннолетия. Я зачитаю их в том порядке, в каком они следуют:

«– Чьим это было?

– Того, кого уж нет.

– Чьим это будет?

– Того, кто придет.

– Где было солнце?

– Над дубом.

– Где была тень?

– Под вязом.

– Сколько до него шагов?

– Десять и десять на север, пять и пять на восток, два и два на юг, один и один на запад, потом вниз.