Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе"

Холмс извлек из кармана лист папиросной бумаги и бережно развернул его у себя на коленях.

– Как вы думаете, что это? – спросил он.

На бумаге были нарисованы следы лап какого-то животного. Отчетливо виднелись пять подушечек и длинные когти. Отпечатки были размером с десертную ложку.

– Собака? – предположил я.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы собака лазила по шторам? Я обнаружил следы этого существа и там.

– Обезьяна?

– На следы обезьяны это совершенно не похоже.

– Так что же это?

– Не собака, не кошка, не обезьяна, и вообще ни одно из знакомых нам живых существ. Я попытался вычислить его размеры. Видите, от передних лап до задних не меньше пятнадцати дюймов. Прибавьте среднюю длину шеи и головы, и мы получим животное около двух футов в длину… Но теперь взгляните на другие измерения. Это существо двигалось, и мы знаем длину его шага – она составляет примерно три дюйма. Это указывает на то, что у него длинное тело с очень короткими лапами. Животное не позаботилось оставить для нас образец шерсти, но, в целом, внешний вид его должен быть примерно таким, как я обрисовал. Не забудьте о том, что оно умеет лазать по шторам, и это хищник.

– Как вы это установили?

– Животное вскарабкалось на штору. На окне висела клетка с канарейкой, и, похоже, оно хотело до нее добраться.

– Но что же это за зверь?

– Не представляю… Возможно, кто-то из семейства куньих, родственник ласки или горностая, только гораздо крупнее.

– Но какое оно может иметь отношение к убийству?

– Это мне также пока не ясно. Однако кое-что мы уже знаем. Некто стоял на дороге и наблюдал за ссорой четы Баркли. Шторы были подняты, и в «солнечной» комнате горела лампа. Неизвестный пересек газон в сопровождении этого странного животного, вошел в комнату, после чего либо нанес удар полковнику, либо полковник, увидев его, в испуге упал и ударился затылком об угол каминной решетки. Кроме того, нам известно, что незваный гость, уходя, зачем-то прихватил с собой ключ.

– Ваши наблюдения, похоже, окончательно запутали дело, – сказал я.

– Полностью с вами согласен. Зато они доказывают, что здесь далеко не все так просто, как считает полиция. Я все тщательно взвесил и пришел к выводу, что здесь нужен совершенно другой подход… Простите, Ватсон, я вас задерживаю. Мой рассказ можно закончить и завтра по дороге в Олдершот.

– Нет уж, теперь я хочу дослушать все до конца.

– Мы знаем, что в полвосьмого, уходя из дому, миссис Баркли рассталась с мужем вполне дружелюбно – это слышал кучер. Сразу же после возвращения леди направилась в ту комнату, где у нее было меньше всего шансов столкнуться с супругом, попросила принести чай, как сделала бы любая взволнованная женщина, и когда муж все же появился, набросилась на него с обвинениями. Из этого следует, что между семью тридцатью и девятью произошло нечто такое, что в корне изменило ее отношение к нему. Но все эти полтора часа рядом с ней находилась мисс Моррисон. Значит, ей что-то известно, хоть она это и отрицает.

Вначале я предположил, что между юной леди и старым полковником существовала романтическая связь, в которой она призналась его жене. Это могло бы объяснить, почему миссис Баркли вернулась домой не в духе и почему мисс Моррисон утверждает, что ей ничего не известно. Обрывкам разговора за закрытой дверью это не слишком противоречит, если не брать в расчет упоминание некоего Давида и пламенную привязанность полковника к жене. Что касается внезапного вторжения незнакомца, то оно могло вообще не иметь никакого отношения к ссоре супругов. В конце концов я склонился к мысли, что между полковником и юной леди ничего не было, хотя она наверняка знает причину раздора между миссис Баркли и ее мужем. Разумеется, я нанес визит мисс Моррисон и растолковал ей, на чем основывается моя уверенность, и добавил, что если она будет и дальше упорствовать, ее приятельница миссис Баркли окажется на скамье подсудимых по обвинению в убийстве.

Мисс Моррисон – хрупкое неземное создание с кротким взглядом и светлыми волосами, но в проницательности и здравом уме ей не откажешь. Выслушав меня, она на какое-то время задумалась, потом решительно повернулась ко мне и начала говорить. Я вкратце передам вам ее рассказ.

– Я обещала приятельнице ничего не рассказывать. Слово есть слово, – сказала она. – Но раз уж ей грозит такое страшное обвинение, а сама она защитить себя не может, думаю, что я имею право нарушить обещание. Я расскажу, что случилось в понедельник вечером.

Примерно без пятнадцати девять мы возвращались из церкви на Уотт-стрит. По пути нам нужно было миновать Хадсон-стрит. Это темная и безлюдная улица, там всего один фонарь по левой стороне. Когда мы к нему подошли, я заметила, что навстречу идет мужчина. Он горбился, и мне показалось, что на плече у него висит какой-то ящик. Вообще он походил на калеку: голова низко опущена, а ноги согнуты в коленях. Встретились мы с ним прямо под фонарем. Подняв голову, он вдруг замер и жутким голосом воскликнул: «Господи, да это же Нэнси!» Миссис Баркли смертельно побледнела и непременно упала бы, если бы это ужасное существо не подхватило ее. Я хотела позвать полицию, но она неожиданно заговорила с этим человеком.

«Все эти тридцать лет я была уверена, что ты умер, Генри», – произнесла она дрожащим голосом. «Так оно и есть», – сказал он так, что мне стало не по себе. У него было очень темное лицо, сморщенное, как высохшее яблоко, а глаза горели так, что я не забуду их до конца дней. Волосы и бакенбарды у него были седые.

«Дорогая, отойдите на несколько шагов, пожалуйста, – сказала мне миссис Баркли. – Я хочу поговорить с этим человеком. Бояться здесь нечего».

Она старалась держаться бодро, но по-прежнему была бледна как мел, и губы у нее дрожали так, что говорила она с трудом.

Я отошла в сторону. Они несколько минут беседовали, потом миссис Баркли направилась ко мне, а калека остался под фонарем, размахивая кулаками так, словно обезумел от ярости.

Всю дорогу миссис Баркли хранила молчание, но когда мы остановились у моей двери, взяла меня за руку и попросила дать слово, что я никому не расскажу о том, что произошло. «Это мой старый знакомый, которого я считала давно погибшим», – проговорила она. Когда я пообещала хранить молчание, она поцеловала меня, мы попрощались, и больше я ее не видела. Я рассказала вам чистую правду. От полиции я скрыла это только потому, что не знала, какая опасность грозит бедной миссис Баркли.

Как вы понимаете, Ватсон, для меня рассказ мисс Моррисон был словно луч света в кромешной тьме. Все, что раньше казалось бессвязным, тут же встало на свои места, и я начал смутно представлять последовательность событий. Теперь мне было необходимо найти человека, встреча с которым так потрясла миссис Баркли. Если он все еще оставался в Олдершоте, сделать это было несложно. Городок невелик, и калека наверняка обратил на себя внимание.

На поиски ушел день, и уже к вечеру я отыскал его. Человека этого зовут Генри Вуд, он снимает комнату в доме на той же улице, где с ним столкнулись леди. Живет он там всего пять дней. Под видом сотрудника полицейской регистратуры я пошептался с домовладелицей. Выяснилось, что Вуд – артист. По вечерам он бродит по солдатским кабачкам и дает небольшие представления. В ящике он носит с собой какое-то животное, которого домовладелица отчаянно боится, потому что никогда такого существа не видела. Под конец она добавила, что не может понять, как такой калека до сих пор еще жив. В последние две ночи он стонет и плачет, запершись в своей комнате, а иногда принимается говорить на неизвестном языке. Деньги у него есть, но, расплачиваясь за жилье, он, похоже, подсунул ей фальшивую монету. Она показала ее мне, Ватсон, и это оказалась индийская рупия.

Итак, мой дорогой друг, теперь вы знаете, как обстоят дела. Совершенно очевидно, что когда дамы ушли, он последовал за ними на расстоянии, увидел через окна «солнечной» комнаты ссору между мужем и женой, бросился к дому, а животное, которое он носит в ящике, вырвалось на волю. Генри Вуд – единственный человек в этом мире, который может рассказать, что же произошло в тот вечер между полковником и его женой.

– Вы хотите его об этом расспросить?

– Именно так, но в присутствии свидетеля.

– И вы предлагаете мне эту роль?

– Конечно, если вы не возражаете. Если Вуд все объяснит – прекрасно, если нет – нам придется потребовать, чтобы полиция его арестовала.

– Но почему вы уверены, что к нашему приезду он все еще будет в городе?

– Об этом я позаботился. За ним наблюдает один из моих юных помощников с Бейкер-стрит. Он вцепился в Вуда, как клещ, и будет следовать за ним повсюду. Завтра на Хадсон-стрит мы с ним встретимся, Ватсон…

В город, в котором разыгралась эта трагедия, мы прибыли в полдень, и Холмс сразу же повел меня на Хадсон-стрит. Мой друг старался казаться невозмутимым, но я прекрасно видел, что он волнуется. Меня самого била дрожь азарта, который непременно охватывал меня, когда я принимал участие в его расследованиях.

– Вот эта улица, – сказал Холмс, когда мы свернули в проезд, стиснутый между двумя рядами кирпичных двухэтажных домов. – А вот и Симпсон.

– Он дома, мистер Холмс! – закричал мальчишка, бросившись к нам.

– Молодец, Симпсон! – Холмс потрепал по голове юного кокни. – Идемте, Ватсон. Вот этот дом.

Он вручил привратнику свою визитную карточку и попросил передать мистеру Вуду, что мы пришли по крайне важному делу. Не прошло и минуты, как мы оказались лицом к лицу с человеком, которого стремились увидеть. Несмотря на теплую погоду, в крохотной комнатушке пылал камин. Человек, сгорбившийся на стуле у огня, сидел в такой неестественной позе, что сразу становилось ясно – перед вами калека. Но его лицо, хоть и было изможденным и темным от загара, сохраняло следы былой необычайной красоты. Вуд подозрительно покосился на нас, блеснув желтыми белками, и молча указал на пару стульев у стены.

– Мистер Генри Вуд из Индии, если не ошибаюсь, – любезно произнес Холмс. – Я к вам по делу о смерти полковника Баркли.

– Почему вы решили, что я имею к этому отношение?

– Как раз в этом я и хотел бы разобраться. Видите ли, если все обстоятельства не прояснятся, миссис Баркли, ваша старая знакомая, скорее всего будет осуждена за убийство.

Мужчина неожиданно вздрогнул.

– Я не знаю, кто вы такие, – вскричал он, – но можете ли вы поклясться, что это правда?!

– Полиция ждет, когда миссис Баркли придет в себя, чтобы арестовать ее.

– Боже мой! Так вы из полиции?

– Нет.

– Тогда какое вам до этого дело?

– Никто не должен оставаться в стороне, когда речь идет о правосудии.

– Поверьте моему слову, она невиновна.

– Значит, виновны вы?

– Нет.

– Кто же убил полковника Джеймса Баркли?

– Само Провидение покарало его. Но знайте, что если б это я вышиб ему мозги, то он всего лишь получил бы по заслугам. Кабы он от страха не потерял сознание, его кровь была бы на моих руках. Хотите, чтобы я рассказал вам все? Что ж, почему бы и нет, мне стыдиться нечего.

Вот как было дело, сэр. Нынче спина у меня кривая, как у верблюда, и все ребра торчком, но когда-то капрал Генри Вуд был самым видным парнем сто семнадцатого пехотного батальона. Мы тогда стояли лагерем в Индии у городка Бхурти. Этот Баркли, который отдал Богу душу на днях, был в ту пору сержантом, а первой красавицей в полку, да что там в полку – самой красивой девушкой, которая когда-либо жила на этой земле, считалась Нэнси Дэвой, дочь полкового знаменщика. Ее любили двое мужчин, но она любила одного. Не смейтесь, глядя на это убогое существо у камина, когда я скажу, что выбрала она не того, другого, а меня.

Но хотя сердце Нэнси и принадлежало мне, отец ее настаивал, чтобы она вышла замуж за Баркли. Я слыл бесшабашным парнем, сорвиголовой, он же имел образование, и его должны были вот-вот произвести в офицеры. Но девушка была верна мне, и все шло к тому, чтобы она стала моей, когда началось восстание сипаев и Индия превратилась в сущую преисподнюю.

Нас окружили. Весь полк, половина артиллерийской батареи, сотня сикхов и туча местных жителей засели в Бхурти. К городку подступили десять тысяч повстанцев, и каждый был готов перерезать глотку кому угодно. На второй неделе осады у нас стала заканчиваться вода, и встал вопрос о том, чтобы связаться с частями генерала Нейлла, которые продвигались на север. Это был наш единственный шанс на спасение, ведь надежды пробиться через окружение у нас не было, мы не могли бросить женщин и детей. Я вызвался пробраться через боевые порядки сипаев и сообщить генералу о нашем положении. Мы обсудили план операции с сержантом Баркли, который знал эти места лучше других. Он показал мне, каким путем можно проскользнуть незамеченным. В тот же день ровно в десять вечера я отправился в путь. От меня зависело спасение тысяч жизней, но только об одной я думал, когда спускался в темноте по городской стене.

Мой путь лежал вдоль русла пересохшей реки – мы понадеялись, что там сторожевые отряды врага меня не заметят. Но миновав первый же поворот, я натолкнулся на шестерых сипаев, которые сидели в засаде, поджидая меня. Меня оглушили и связали. Удар был чудовищной силы, но боль от него была ничтожной по сравнению с тем, как разрывалась моя душа, когда я пришел в себя и понял из разговора повстанцев, что мой друг предал меня, сообщив врагам через своего слугу-индуса о том, где я намерен пробраться через кольцо осады.

Больше об этом я не стану говорить. Вы уже поняли, на что оказался способен Джеймс Баркли. На следующий день генерал Нейлл освободил Бхурти, но сипаи, отступая, прихватили меня с собой, и прошло много лет, прежде чем я снова увидел лицо белого человека. Меня пытали, я бежал, меня ловили и вновь пытали. В конце концов я оказался в Непале. Сипаи добрались до Дарджилинга, но местные горцы перебили остатки повстанцев и увели меня с собой. Я стал рабом. Спустя долгое время мне все-таки удалось бежать, но вместо того, чтобы идти на север, мне пришлось двигаться на юг. Там я попал к кочевникам-пуштунам. С ними я скитался много лет, пока наконец не добрался до Пенджаба, поселился среди туземцев и стал зарабатывать на хлеб, показывая фокусы, которым научился за эти годы. Какой смысл был немощному калеке возвращаться в Англию или разыскивать старых друзей? Даже жажда мести не могла заставить меня решиться на это. Пусть Нэнси и все мои однополчане продолжают считать, что Генри Вуд погиб, чем увидят существо, похожее на старую больную обезьяну. До меня дошли слухи, что Баркли женился на Нэнси и что карьера его пошла в гору, но даже это не вынудило меня «воскреснуть».

Однако с возрастом всякого человека начинает тянуть домой. Многие годы я мечтал о зеленых лугах Англии и живых изгородях и наконец решил, что должен увидеть их еще раз, прежде чем лягу в могилу. Накопленных мною денег вполне хватило на поездку. Я решил поселиться в этом городке, потому что здесь много солдат, а я знаю, как их развлечь, а заодно заработать себе на пропитание.

– Благодарю вас, – сказал Шерлок Холмс. – О том, как вы встретились с миссис Баркли на Хадсон-стрит, я уже знаю. В тот вечер вы последовали за ней и наблюдали через окно за ее ссорой с мужем. Думаю, речь у них шла о капрале Генри Вуде. Потом вас переполнили чувства, вы бросились к дому через газон и ворвались в «солнечную» комнату.

– Так и было, сэр. При виде меня лицо Баркли жутко исказилось, он упал и ударился головой о каминную решетку. Да только умер он еще до того, как упал. Я прочитал смерть на его лице так же ясно, как читаю сейчас вон ту надпись на каминной доске. Мое «воскресение» для этого предателя было страшнее, чем пуля в сердце.

– А потом?

– Потом Нэнси потеряла сознание, я взял у нее из рук ключ, чтобы открыть дверь и позвать на помощь. Но тут мне показалось, что будет лучше оставить все как есть и убраться оттуда подобру-поздорову, потому что все выглядело так, будто это я приложил Баркли. Я так спешил, что сунул ключ в карман и, пока ловил Тедди, который вскарабкался на штору, потерял свою дубинку. Но я его мигом поймал, посадил в ящик и рванул оттуда что есть духу.

– А кто такой Тедди?

Калека нагнулся и снял крышку с ящика, стоявшего в углу. В тот же миг из него выскользнул красивый красновато-коричневый зверек, ловкий и юркий. У него были лапы горностая, вытянутая мордочка и умные красноватые глаза.

– Это же мангуст! – вскрикнул я.

– Да, одни называют их мангустами, другие ихневмонами, – сказал Генри Вуд. – Но я их зову змееловами. Тедди так справляется с коброй, что глазом моргнуть не успеешь. У меня есть одна, без ядовитых зубов. Когда мы выступаем в кабачках, Тедди ловит ее каждый вечер на потеху публике. Еще чем-нибудь я могу помочь вам, сэр?

– Что ж, возможно, нам придется еще раз обратиться к вам, если у миссис Баркли возникнут серьезные затруднения.

– Если такое произойдет, мне, конечно же, придется открыться.

– Ну, а во всех остальных случаях, я думаю, нет смысла ворошить прошлое покойного, каким бы гнусным оно ни было. Возможно, вас утешит то, что последние тридцать лет он горько сожалел о своем поступке… Глядите-ка – по той стороне улицы идет майор Мерфи. Прощайте, Вуд! Я хочу узнать у майора, не появилось ли чего-нибудь новенького у полиции со вчерашнего дня.

Мы успели догнать Мерфи, когда он еще не достиг перекрестка.

– А, Холмс! – воскликнул он. – Вы уже слышали, что все это дело оказалось полной чепухой?

– Каким это образом?

– Экспертиза установила, что причиной смерти стало кровоизлияние в мозг. Все очень просто.

– В самом деле, – усмехнулся Холмс. – Поразительно просто! Идемте, Ватсон, похоже, мы с вами в Олдершоте больше не нужны.

– И все-таки мне кое-что непонятно, – сказал я Холмсу, когда мы уже приближались к вокзалу. – Если мужа зовут Джеймс, а Вуда – Генри, кто такой Давид?

– Знаете, Ватсон, если бы я был таким блистательным логиком, каким вы так любите изображать меня в своих рассказах, уже по одному этому имени я мог бы восстановить всю картину. Оно было произнесено в качестве упрека.

– Упрека?

– Да. Царю Давиду тоже случалось сбиваться с пути истинного, и однажды он свернул на ту же кривую дорожку, что и сержант Джеймс Баркли. Помните историю о том, как царь влюбился в Вирсавию, жену полководца Урии Хеттеянина, а потом, чтобы завладеть возлюбленной, отправил этого Урию на верную смерть? Мое знание Библии оставляет желать лучшего, но, если мне не изменяет память, вы можете подробнее прочитать об этом в первой или второй книге Царств.

Постоянный пациент

Просматривая свои записи, с помощью которых я пытаюсь продемонстрировать некоторые особенности мышления моего друга Шерлока Холмса, я столкнулся с одной сложностью. Оказалось, что выбрать пример, который полностью соответствовал бы моей задаче, не так-то просто. Скажем, я выуживаю из своих архивов дело, в котором аналитические способности Холмса достигают прямо-таки заоблачных высот, но оказывается, что обстоятельства этого дела настолько незначительны, что не стоит и утомлять читателей. Или наоборот, часто случалось так, что моему другу приходилось заниматься расследованием дел самого скандального и драматического характера, но на поиски истины он тратил меньше сил, чем мне, его биографу, хотелось бы.

В деле, о котором я хочу рассказать сейчас, роль моего друга не столь важна, но обстоятельства этого происшествия так примечательны, что я просто не могу не включить его в свои записки.

Стоял июль. День выдался на редкость душный и дождливый. Шторы в нашей комнате были задернуты, но не наглухо. Холмс лежал на диване, в сотый раз перечитывая письмо, которое пришло на его имя с утренней почтой. Моя газета была скучной, сессия парламента закрылась, из Лондона все разъехались, и мысли мои поневоле устремились к лесам Нью-Фореста и южным пляжам. Отощавший банковский счет заставил меня отложить отдых, а Холмса ни деревенские удовольствия, ни море совершенно не занимали. Истинное блаженство ему доставляло валяться на диване в самом сердце пятимиллионного города, ощущая всеми фибрами души, что где-то в это мгновение совершается необычное преступление. Восхищение чудесами природы никогда не было доступно Холмсу. Он менял обстановку лишь тогда, когда переставал думать о каком-нибудь орудующем в городе преступнике, чтобы заняться охотой на его деревенского собрата.

Поняв, что Холмс слишком занят своими мыслями, чтобы вести беседу, я отбросил опостылевшую газету и погрузился в раздумья.

– Вы правы, Ватсон, – неожиданно сказал мой друг. – Это действительно нелепый способ решать споры.

– Не то слово! – воскликнул я и вдруг сообразил, что его слова полностью совпали с тем, о чем я в ту секунду думал. Я выпрямился и в полнейшем недоумении уставился на своего друга. – Что это, Холмс? – растерянно пробормотал я. – Просто какая-то мистика…

Мое удивление его развеселило.

– Помните, – сказал он, – я недавно прочел вам отрывок из рассказа Эдгара По, в котором наблюдательный человек следил за мыслями своего друга. Вы тогда возразили, что это выдумки автора и на самом деле такое невозможно. Когда же я заявил, что сам постоянно проделываю нечто подобное, вы не поверили.

– Ну почему же!

– Вслух вы об этом не сказали, но весьма красноречиво повели бровью. А сейчас, когда вы отложили газету и задумались, у меня появилась прекрасная возможность проследить за ходом ваших мыслей и доказать, что мои выводы верны.

Это объяснение меня не удовлетворило.

– В рассказе, – сказал я, – человек, делавший выводы, основывал их на действиях того, за кем он наблюдал. Но ведь я ничего не делал – просто сидел в кресле неподвижно. Как я мог выдать свои мысли?

– Черты лица для того и даны человеку, чтобы с их помощью выражать душевные переживания. Ваше лицо служит вам безотказно, в особенности глаза. Вы можете вспомнить, с чего началась ваша задумчивость?

– Н-нет, едва ли.

– Тогда я вам расскажу. Бросив на пол газету, вы с полминуты просидели с отсутствующим видом. Потом взгляд ваш сфокусировался на фотографии генерала Гордона, которую вы недавно вставили в рамку, и я понял, что воинский эшелон ваших мыслей тронулся в путь. Однако довольно скоро ваши помыслы устремились в другом направлении. Вы покосились на портрет Генри Бичера, который стоит без рамки на книжном шкафу, потом перевели взгляд на стену, и сразу же стало ясно, что богословие, которым занимается этот господин, тут ни при чем. Вы подумали, что если портрет вставить в рамку, он как раз заполнит вон то пустующее место и будет прекрасно гармонировать с портретом генерала.

– Удивительно точно! – искренне удивился я.

– Пока что все было настолько очевидно, что просто трудно ошибиться. Но после этого ваши мысли снова устремились к Бичеру, вы стали внимательно всматриваться в изображенное на картине лицо. Потом перестали щуриться, но продолжали смотреть в ту же точку. Значит, вспоминали жизнь Бичера. Размышляя о нем, вы не могли не вспомнить о его деятельности во время Гражданской войны в Америке. Когда вы отвели глаза от портрета, ваши глаза сверкнули, а губы и кулаки плотно сжались, и я почти перестал сомневаться, что вы вспомнили о мужестве и героизме, которые проявили северяне и южане в этой отчаянной борьбе. Но потом лицо ваше омрачилось, вы тряхнули головой. Ваши мысли переключились на ужасы войны, страх, горе и бесцельно погубленные жизни. Рука непроизвольно потянулась к старой ране, а на губах у вас промелькнула горькая усмешка. Это и подсказало мне, что в голову вам пришла мысль о том, как нелепо решать политические споры таким способом. Тут-то я и согласился с вами, что это никуда не годный способ, и рад был убедиться, что все мои выводы оказались верными.

– Абсолютно верными! – воскликнул я. – Поразительно!

– Это было совсем не трудно, мой дорогой Ватсон. Я бы и не стал привлекать к таким мелочам ваше внимание, если бы вы не усомнились, что это возможно. Однако к вечеру стало свежее. Вы не хотите прогуляться по Лондону?

Мне уже надоело сидеть в гостиной, поэтому я с радостью принял его предложение. Три часа мы бродили по городу, наблюдая за жизнью Флит-стрит и Стрэнда. Холмс, как всегда, удивлял меня своим умением подмечать мельчайшие детали и тут же делать на их основании необычные выводы. Было уже десять часов, когда мы вернулись на Бейкер-стрит. У нашего дома стоял экипаж.

– Хм! Карета врача… пожалуй, терапевта, – сказал Холмс. – Практикует не так давно, но пациентов хватает. Надеюсь, к нам он заехал по делу. Хорошо, что мы вернулись!

Я был достаточно знаком с методами Холмса, чтобы понять ход его мыслей. Медицинские инструменты в плетеной корзинке, оставшейся в карете, а также их состояние подсказали ему характер занятий нашего посетителя. О том, что гость пожаловал именно к нам, говорил свет в нашем окне. Я последовал за Холмсом в наше логово, гадая, что могло привести сюда коллегу-медика в столь поздний час.

Когда мы вошли, со стула у камина поднялся бледный остролицый мужчина. Вряд ли ему было больше тридцати трех – тридцати четырех лет, но по изможденному лицу и нездоровому оттенку кожи можно было догадаться, что жизнь его не балует. Держался он робко и нервно, а его худая белая рука, которую он, вставая, положил на подлокотник кресла, могла бы принадлежать скорее художнику, чем врачу. Одет он был в черный сюртук и темные брюки.

– Добрый вечер, доктор, – радушно поздоровался Холмс. – Рад, что вам пришлось ждать всего несколько минут.

– Вы успели поговорить с моим кучером?

– Нет, мне об этом рассказала свеча на столике. Чем могу быть полезен?

– Я доктор Перси Тревельян, – сказал наш гость. – Живу на Брук-стрит в доме номер четыреста три.

– Не вы ли автор монографии о трудно диагностируемых нервных расстройствах? – спросил я.

Бледные щеки доктора порозовели.

– Так редко приходится встречаться с людьми, которые знают о моей монографии, что я уже начал думать, что зря потратил на нее время, – сказал он. – Мой издатель уверяет, что она почти не продается. Очевидно, вы тоже врач?

– В прошлом – военный хирург.

– Знаете, нервные болезни – мой конек. Я был бы счастлив, если бы мог заниматься исключительно этой темой, но приходится довольствоваться практикой. Однако это не имеет отношения к моему визиту, мистер Шерлок Холмс. Я прекрасно понимаю, как дорого ваше время. Дело в том, что у меня дома, на Брук-стрит, творится что-то странное. А сегодня вечером я окончательно понял: больше я этого не вынесу. Мне нужна ваша помощь.

Шерлок Холмс уселся в кресло и закурил трубку.

– Не сомневайтесь, вы ее получите, – сказал он. – Прошу вас, расскажите как можно более подробно о том, что вас тревожит.

– Тут есть и такие вещи, о которых даже неловко упоминать, – сказал доктор Тревельян. – Но все это настолько непостижимо, а недавний поворот событий так меня потряс, что я решил рассказать вам все до мелочей.

Начну с рассказа о своей учебе. Я закончил Лондонский университет. Мои профессора считали меня весьма перспективным студентом. По завершении курса я продолжил начатые исследования, одновременно заняв небольшую должность в клинике при Королевском колледже. Мне повезло – мои работы в области каталепсии вызвали некоторый интерес, и в результате я удостоился премии Брюса Пинкертона и медали за монографию о нервных расстройствах, упомянутую вашим другом. В то время все прочили мне блестящую карьеру.

Но для этого было одно препятствие: я был беден. Врачу-специалисту, который метит высоко, надо начинать свою карьеру на одной из улиц, примыкающих к Кавендиш-сквер, где снять и обставить квартиру стоит безумных денег. Помимо этих издержек, надо еще как-то жить в течение нескольких лет и при этом содержать приличную лошадь и карету. Все это было мне не по карману, и я решил вести экономную жизнь и копить деньги, чтобы лет через десять заняться частной практикой. И вдруг мне помог случай.

Однажды утром ко мне явился джентльмен по фамилии Блессингтон. Я видел его первый раз в жизни, но он с порога заговорил о деле.

«Вы тот самый Перси Тревельян, знаменитый ученый, отхвативший недавно неплохую премию?» – вместо приветствия поинтересовался он.

Я лишь кивнул в ответ.

«Прошу вас, отвечайте на мои вопросы прямо, потому что это в ваших интересах, – заявил Блессингтон. – Вы человек успешный, значит, неглупый. А как насчет такта?»

Такой вопрос меня даже немного рассмешил.

«Думаю, с этим у меня все в порядке», – улыбнулся я. «А дурные привычки? Может, выпить любите, а?» – «Ну, знаете, сэр!» – вспылил я. «Да, да! Простите, но я должен был спросить. Почему же при всех этих качествах у вас нет практики?»

Я пожал плечами.

«Все ясно! – сказал он. – Старая история! В голове у вас больше, чем в карманах, да? А если я предложу вам переехать на Брук-стрит, что вы скажете?»

Я так удивился, что не мог произнести ни слова.

«Да нет, это я о себе пекусь, не о вас! – воскликнул Блессингтон. – Буду говорить прямо. Если мое предложение вас устроит, я буду только рад. Дело в том, что у меня есть несколько тысяч, которые я хотел бы вложить в вас». – «Что вы имеете в виду?» – чуть не задохнулся я. «А что тут такого? Это такое же прибыльное дело, как и всякое другое, только более безопасное». – «И что я должен делать?» – «Сейчас объясню. Я снимаю дом, обставляю его, плачу прислуге, в общем, решаю все финансовые вопросы. Вам же придется просто просиживать кресло в кабинете. Я буду выдавать вам деньги на мелкие расходы – все, как положено. Вы же будете отдавать мне три четверти доходов, а одну четверть оставлять себе».

Вот такое странное предложение, мистер Холмс, сделал мне этот Блессингтон. Не стану утомлять вас рассказом о наших дальнейших переговорах. Кончилось тем, что на Благовещение я переехал в свой новый дом и начал принимать больных. Все шло так, как мы договорились. Блессингтон жил в том же доме на правах постоянного пациента. Оказалось, что у него слабое сердце и он нуждается в медицинском наблюдении. Две лучшие комнаты на втором этаже Блессингтон отвел под свою гостиную и спальню. Привычки у него были довольно странные – он ни с кем не встречался и почти не выходил из дому. Распорядка дня он не придерживался, лишь одно правило соблюдал неукоснительно: каждый вечер в одно и то же время заходил ко мне в кабинет, проверял журнал посещений, отсчитывал пять шиллингов и три пенса от каждой заработанной мною гинеи – то есть ровно треть, а остальное уносил с собой и запирал в сейф.

Я уверен, что ему не пришлось жалеть о своем решении. С самого начала дела у меня пошли в гору. Несколько удачных случаев исцеления и репутация, которую я завоевал в клинике, сделали мое имя достаточно известным, так что за последние годы Блессингтон благодаря мне стал богатым человеком.