Текст книги "Перерождение"

– Я, когда шел к тебе, увидел его идущим к воротам. Он был очень озабочен.

– Видимо, Мила была не в духе.

– А причем тут она? – Максим присел возле крыльца дома.

– Она звала его сегодня. До обеда это было.

– Странно. Она редко его зовет.

– Но зовет же, – Аня хмуро посмотрела на Макса.

Максим кивнул. Мила, действительно, изредка, но обращалась к Каро с различными просьбами, а то и вовсе приглашала зайти поболтать. Порой она делала это для того, чтобы позлить Комарова, ее соседа по дому.

– Ладно, я пойду, посмотрю на новенького.

– Иди к Лере, – отстраненно выдала Аня.

– Может и зайду, – отмахнулся Макс.

Он быстро скрылся в переулке между домами. Ему не хотелось мозолить глаза своей возлюбленной, равно как и углубляться в тему похождений налево. Аня была рада, что Макс ушел. Она любила делать обход своих зеленых владений в одиночестве. Тогда можно быть самой собой и не притворяться. Ведь даже ее постоянные напоминания Максиму о том, что необходимо встретиться с той или иной девушкой, вызывали неподдельную бурю негодования у Макса. Он не мог поверить в то, что его возлюбленная, названная жена, так просто подкладывает под него любую мало-мальски симпатичную девушку.

Аня шла мимо домов. Она закончила долгий осмотр своих посадок в ночных кругах Деревни. Ей не хотелось покидать того сонного спокойствия, которое царит в ночных районах. Они спят, когда все остальные медленно варятся в пресной жиже. Но дела звали неотложностью, и Аня направилась по переулку на третью улицу. Народу здесь было больше. Но, все же, не так шумно, как на других кругах, удаленных от ночных. Жизнь неспешно бурлила. Ее пузыри в липком, густом деревенском вареве, медленно лопались в огромном казане. До слуха доносились детские крики. Аня смотрела, как по переулкам бегает ребятня. Их вообще в резервации было много. Анна вспоминала, с каким особым рвением адепты соционики инспектировали школы и детские сады. В такие моменты в их глазах сверкали особые искры – с красным отблеском. Аня вслушивалась в детские возгласы. Кто-то явно с кем-то ругался. Осматривая очередную посадку, главный цветовод с удовлетворением обнаружила, что много семян так и остались не тронутыми. Это обнадеживало. Незаметно она подсыпала белый порошок в новые ямки и закапывала их, рыхля вокруг землю.

Крики усилились. Словно базар птичьей стаи, дети щебетали перебивая друг друга. Аня нырнула в переулок, следуя на звонкое чириканье взбудораженной ребятни. Через два дома от нее, на четвертой улице, стояла толпа из десяти детишек от восьми до двенадцати лет. У некоторых из них в руках была разрисованная бумага. Яркие краски заметно играли в тусклом дневном свете. Ребятня наперебой кричала на двоих мужчин, стоявших перед ним. Того что был среднего роста и с просвечивающей лысиной через волосы, Аня узнала сразу – Комаров. Второй, повыше, но постройнее, с лысиной синеватого цвета был мало ей знаком. Однако то, что он принадлежит к серебренникам, сомнений не было. Слишком очевидным был факт его яркой макушки головы. Подходя ближе, Анна услышала, о чем так яростно спорят дети с мужчинами.

Речь шла о рисунках. Аня приметила пару листов в руках синелысого. Он крепко и небрежно держал их в кулаке. Улыбаясь, он нарочно демонстрировал презрение к детям. Ребятишки требовали вернуть им рисунки. Комаров распалился не на шутку. Он на полном серьезе отчитывал бесноватых, по его мнению, детей, за то, что они с криками носятся по округе, играя в бессмысленные игры. Чем дольше длилась нелепая перепалка, тем больше внимания она привлекала. Детей становилось больше. Кто-то просто наблюдал, кто-то присоединялся к молодецкой братии. Деревенские взрослые же стояли на верандах и молча наблюдали за звонким представлением.

Внезапно из толпы послышался громкий юношеский голос. Ребятня тут же стихла. Это был Костя Черенов. Ему было около шестнадцати, среднего роста, обычного телосложения, с невероятно глубоко посаженными глазами. Из-за этого казалось, что он всегда смотрит на всех исподлобья, а тень, всегда скрывавшая зрачки, таит на всех злобу. Для детей он был големом, уродцем и с ним почти никто не водился. Однако, когда возникали серьезные споры, откуда ни возьмись, появлялся Черный, так его звали ребята. Одетый в широкую футболку и штаны, он шагал босыми ногами по мерзлой земле. Ступни его, как и вся голень, были белыми и ороговевшими. Хотя издалека всегда казалось, что обут он в белые ботинки, это было не так. Жесткая и толстая кожа позволяли ему легко переносить холод.

Услышав голос своего третейского судьи, дети стушевались. Чью сторону он займет на этот раз, они не знали. И потому притихли, ожидая скорой развязки. Черный с легкостью провоцировал других на конфликт, пробуждая в них самые разные эмоции.

– Ты что тут забыл, червяк недокормленный? – Комаров был вне себя от того, что перепалка с детьми неожиданно стихла не по его воле.

Черный уставил свои маленькие, тонущие в тени глазниц, зрачки на Комара.

– Что ты зыркаешь на меня?

– Другого повода не нашел с детьми хреном померяться? – со злостью в голосе, но не громко, говорил Черный.

– Закрой пасть, недоросль, – встрял синелысый. – Или попадет также как и этим.

– Что, отшлепаете меня также как вы друг друга вчера?

Дети начинали хихикать. Впрочем, все, до кого долетели слова Черного, не скрывая улыбок, начали вспоминать как в доме Комарова вчера раздавались многозначительные крики.

– Пасть прикрой! – закричал Комаров. – Ты ни черта не знаешь!

– Может я не знаю, молод еще. Но вы-то, поди, уже все смогли друг о друге узнать. И куда бить и как долбить.

Округа заливалась неподдельным смехом. И больше всего смешила реакция Комарова на то, как он ведется на слова неоперившегося подростка.

– А теперь самоутверждаетесь с детьми. Два извращенца. Вас что, возбуждает детский крик? После этого хлестать друг друга приятнее? Так заводит, что ли?

Синелысый выронил рисунки и ринулся с кулаками на Черного. Разрезав толпу детей, он схватил подростка за грудки и начал трясти его.

– Малолетка, твой язык можно ведь и вырвать!

– Ну, попробуй. А потом всем расскажешь, как живется у ночных…

– Максимум меня посадят в карцер, – тряся парня как куклу, шипел синелысый. – И тебя со мной, как соучастника драки. Вот там и согреемся.

Зрачки Черного дрожали от напряжения. Он был немного напуган, но старался не выпускать уверенности из рук. Синелысый схватил парня за горло одной рукой и поднес к его лицу кулак.

– Ну что, где твоя удаль молодецкая?

Закричали дети. Внезапно они обрушились с кулаками на синелысого. Они пинали его по ногам, девочки щипали, дергали его за одежду. Синелысый опешил. Черный вырвался из его цепких рук и ухитрился оттолкнуть обидчика так, что тот грохнулся на землю. Дети рассыпались в стороны.

– Маленькие ублюдки, – шипел Комаров. – Староста на вас управу найдет.

– А ты пойди и его отшлепай, может тогда он тебя выслушает, – язвил Черный.

Он увидел, что дети держат помятые листки, которые недавно были в руках у синеголового.

– Гаденыш, – синелысый встал на ноги и готов был ринуться на детей.

– Может хватит уже? – за спиной раздался голос Саты.

Комар с синеголовым обернулись.

– А что без подружки? – язвительно пылал Комаров.

– Так вот из-за чего это все, – хмыкнула Сата.

Она приметила стоявшую позади толпы Аню.

– Он своими жалкими рисунками разлагает этих маленьких выродков, – возмущался Комар.

– И чем же, интересно? Обилием желтого цвета?

– Они никого не уважают. Носятся туда-сюда, снуют как тараканы, кричат, смеются безумолку…

– Это дети, Комар, уймись. Дети иногда шалят.

– Здесь никто не шалит. Здесь положено жить тихо. А твоя подружка-гермафродит устраивает здесь парк развлечений.

– Видимо ты не очень в курсе, что значит слово «гермафродит», – подала свой голос Анна.

Она подошла ближе к детям.

– Еще одна змея выползла, – прошипел прихлебатель Комарова.

– Заткнулся бы, синяя башка, – Аня была невозмутима.

Она поправила свой пояс и с ухмылкой посмотрела на того, кто попытался противиться ей.

– Ты, наверное, запутался сейчас. Так я разъясню ситуацию: порошок, снимающий боль в твоей тыкве, делаю я. Может ты не на того гавкаешь сейчас?

– Бабы, – Комаров видел, как синелысый сел в лужу. – Одна выдающаяся правит резервацией, другие с цветочками возятся. Даже из мужика бабу слепили.

– Дети, идите, поиграйте где-нибудь, – Сата посмотрела на ребят, ставших невольными зрителями спектакля, устроенного Комаровым.

– Ты так жалок, Комар, – рассуждала Сата. – Что даже на подмогу позвал к себе своего лысого массажиста. Если у тебя претензии к Каро, то иди и разбирайся с Каро. Причем тут дети? Это всего лишь игра. Они играют. Не всем же жить в болоте.

– Болото? – фыркнул Комаров. – Да, это чертово болото! И мы все с вами в нем бултыхаемся. Куски говна на поверхности: не тонем, но и не плывем. И я здесь, потому что я такой. Я нужен здесь. И я живу в тишине! И желаю жить в тишине. Да, я желаю быть здесь! И ни вам, и ни этим маленьким засранцам не позволено нарушать мой покой. Пусть ваша воспитательница держит свой детсад возле себя и проблем не будет.

– Я тебя поняла, – Сата помотала головой.

– Только вот ты сейчас в нашей, красной, зоне, увалень, – добавила Аня.

– Может, разойдемся уже? – процедил сквозь зубы синелысый.

Анна прошла мимо них и, взяв под ручку Сату, зашагала вдоль улицы. Комаров быстрым шагом направился в противоположную сторону. Синелысый за ним. Проходя мимо Черного, он проговорил что-то шепотом. Черный огляделся, надеясь, что хоть кто-то еще услышал слова синеголового. Но на улице почти никого не осталось. Лишь вдалеке он увидел стоявшего человека с полностью сгоревшим лицом. Его черные пальцы выглядывали из-под рубахи. К нему подошли Сата и Анна.

– Наш новенький, – приветствовала Кира Сата.

– Ты почему босой? – глядя на его черные ступни, выглядывающие из-под штанов, удивилась Аня.

Кир посмотрел вниз.

– Я не чувствую. Забыл обуть, – он хотел улыбнуться, но жалость к себе захлестнула его.

– На шум слетаются, как мотыльки на огонь, – Сата взяла его под руку, и они втроем зашагали медленно вдоль улицы.

Глава 7. Ночные

Кир проснулся далеко за полночь. Он поднял голову и огляделся. Зеленая темень стояла в комнате. Каро и Таш мирно спали. Стоило Киру сделать еще движение и тусклые зеленые полоски засветились ярче. На них появились ярко-зеленые точки, следившие за каждым движением очнувшегося новичка. Но Кир не обращал на это внимание. Ему еще не было знакомо ощущение сдавленного существования, когда со всех сторон на тебя смотрят десятки камер, измеряющих параметры твоего поведения. Он был взаперти, но не еще не ощущал себя в клетке на лабораторном столе. Он потер глаза и встал с кровати.

Киру казалось, что его покрывает толстый слой пыли, который мешает дышать. Ему хотелось на свежий воздух. Его тянуло наружу. Но перед этим он заскочил в ванную комнату. Стараясь не смотреть в зеркало, сразу встал под холодный душ. Кир даже не заметил этого. Нервные окончания все еще слабо ощущали изменения температуры. Кожа на спине стала заметно светлее и тверже. Хоть монии и обновляли клетки хозяина, оказывая таким образом регенерационный эффект, настоящим чудом для Кира стала сохранная капсула, в которую его поместили сразу после выхода из-под купола пепла. Гениальное изобретение, позволившее сократить смертность в несколько раз.

Но Киру не было это известно. Он не думал о том, благодаря чему и кому остался жив. Его тянуло на улицу. Закончив смывать с себя мнимую пыль, забивающую поры обожженной кожи, он быстро нацепил бледно синего цвета штаны и широкую футболку со своей биркой и вышел на улицу. На этот раз он был внимательнее и обулся в серые ботинки, оставленные у двери. Холодный воздух тут же накинулся на дерзнувшего храбреца. Но Кир и не думал дрожать от холода: он не чувствовал вонзающихся ледяных гвоздей сопротивляющейся зимы. Спустившись с крыльца, он пошел в сторону главной улицы.

Дома спали, как и их хозяева. Из окон лилось зеленое сияние. Киру чем-то даже нравилась эта зеленая тишина. В ночном мраке дома больше походили на заснувших чудищ, неслышно смотрящих сновидения. Ночь плотной завесой висела над Деревней. Но слух Кира уловил слабые нотки разговоров. Они доносились со стороны главной площади Деревни. Интерес, тут же повысил свой градус, и Кир шагал уже быстрее. Кто может не спать в такую темную ночь?

Стоило ему выйти на главную улицу и посмотреть в сторону площади, как власть ночи тут же померкла перед бодростью и живыми разговорами жителей, прогуливавшихся по улицам первого и второго кругов. Кир сразу же вспомнил о том, что ему говорили вчера. В Деревне два режима дня и сейчас был яркий день для тех, кто жил ночью. Сделав для себя это неожиданное открытие, Киру захотелось во что бы то ни стало побывать среди тех, кто ночью не спит, и поболтать с ними.

Фонари на домах освещали первую и вторую улицу холодным синеватым светом. Среди живущих ночью было очень мало детей, но даже редкие их голосочки звенящими колокольчиками прорезали глушь мрака. Кир медленно приближался ко второй улице. Кто-то неспешно пересекал главную дорогу, держась за руки. По усталой и шаркающей походке можно было догадаться, что это пожилая пара. В голове у Кира сразу пронеслась мысль: «Неужели они здесь так долго?». Но он отринул этот вопрос. Он был слишком тяжел, чтобы отвечать на него сейчас.

– Здравствуйте! – он произнес издалека пожилой паре, переходившей главную улицу.

Пара остановилась. Они не сразу заметили под фонарной мачтой на главной дороге черного человека.

– Простите, – Кир сделал несколько осторожных шагов, не желая пугать стариков.

– Ты, видимо, Кир? – спросил хриплым голосом мужчина.

– Иди сюда, не бойся, – женщина помахала рукой. Ее голос был немногим громче.

Кир улыбнулся. Старики явно были из видавших эту жизнь со множества сторон. Он решительно и быстро зашагал прямо к ним.

– Откуда вы знаете мое… имя? – немного замявшись на последнем слове, спросил Кир. Подойдя совсем близко, он увидел, что эта пара была не так уж стара. На вид им было не больше сорока. Но их лица были сильно изрезаны непонятными морщинами. Длинные линии шли от уровня глаз и ушей вдоль шеи, по горлу и дальше под воротник.

– Ты-то сам нас не испугайся, – хихикнув, прокряхтел мужчина.

– Я – Эльза, а это – Павел, мы муж и жена, – представилась она.

– Гражданские, – тут же уточнил мужчина, расплывшись в ехидной улыбочке.

– А имя твое знают, наверное, все в Деревне, – Эльза вернулась к вопросу Кира. – К нам уже год никого не привозили. Так что, как только торжественная процессия провезла тебя по главной дороге, все уже знали, что у нас пополнение. А дальше дело за малым: болтливые санитары тут же разнесли весть о том, что ты – Кир с провалами в памяти.

– Мы пойдем, ты не против? – прохрипел Павел.

– Я не хотел помешать, – Кир вжался в себя.

– Нет! Что ты, – Эльза протянула руку к Киру, – Павел имеет в виду, что нам тяжело стоять, и мы бы продолжили ходьбу.

– Да, и нам очень интересно поболтать с первым новеньким за последний год, – Павел говорил надрывисто, его слова сложно было различить. Но, как мог, он попытался реабилитироваться.

Пара пошла прежним курсом. Кир стоял, не решаясь следовать за ними. Он посмотрел на медлительных Эльзу и Павла, как они держатся друг за друга. И заметил, что на них нет белых отметин-язв. Единственным человеком, у кого он не увидел отметины, была Сата. Любопытство придало ему ускорение. Несколько шагов и он поравнялся с ними.

– Прости моего благоверного. Видишь ли, ему очень сложно говорить и иногда он говорит не совсем то, что на уме.

– Вот оно что. Ничего страшного, я все понимаю, – Кир непроизвольно улыбнулся, но тут же убрал яркую ниточку с лица, дабы не показаться нетактичным.

Около минуты они шли молча. На пути им встречались другие ночные жители. Их взгляды сразу приковывались к Киру. Такое резкое повышение внимания к нему смущало его, и он старался ни на кого не смотреть.

– Смотри, старый, сколько внимания, – Эльза посмотрела на сжимающегося Кира.

– Контраст большой, – ерничал Павел.

– Ты действительно ничего не помнишь, дружок? – голос Эльзы был спокойным.

– Ничего, – Кир продолжал прятать глаза.

– Да прекрати ты залезать в панцирь, – улыбалась Эльза. – У тебя его нет. Ты всего лишь новенький, это не на много отличает тебя от них. Расправь плечи и шагай по улице, как будто она твоя, – Эльза попыталась приободрить молодого спутника.

– Вы правы, я как ребенок в гостях, – Кир усмехнулся.

– Это пройдет, – поддержал Павел. – Мы все здесь со странностями.

– Много зараженных?.. – перефразировал Кир.

– Много странностей, – настоял Павел.

– Например?

– Ну, например, я чувствую твой волнообразный пульс, – Эльза вдохнула глубоко морозный воздух. Зеленые полосы наблюдения неожиданно стали немного ярче. – А такой пульс говорит о том, что тебе начали восстанавливать память. Я чувствовала подобное и не раз.

– Вам тоже восстанавливали память?

– Нет, глупенький, – Эльза улыбнулась, – я чувствовала такой же пульс и не только от тебя.

Кир прищурившись, поглядел на Эльзу.

– Как понять «чувствовали»?

– Она может чувствовать пульс на расстоянии, – прокряхтел Павел.

– Ничего, скоро ты узнаешь и не только об этих странностях, – Эльза взяла Кира под руку. – Моя язва оказала влияние на мои органы чувств. Слава Богу, не на все. Но я чувствую колебание жидкостей, их течение, давление.

– Но как?! – поражался Кир. Он смотрел на Эльзу и не мог понять, то ли она шутит, то ли таким странным образом издевается над ним.

– Ох, прошу, перестань волноваться, – она прижалась на пару секунд к его боку и погладила по руке. Киру вдруг ощутил, насколько мягкой и рыхлой была кожа на ее пальцах.

– Все такое умеют?

– Нет. Болезнь влияет на каждого индивидуально и предсказать, что кто-то станет более чувствителен, скажем, к свету, невозможно, – Эльза посмотрела на мужа. – Как ноги?

Они остановились. Павел несколько раз поочередно согнул одну затем другую ногу.

– Расходились вроде, – заключил он.

– Тогда я не против присесть, – Эльза неуверенно направилась к ближайшей лавочке. Она опиралась на руку Кира, пытаясь совладать с непослушными ногами. Он осторожно посадил Эльзу и, оглянувшись назад, прикинул в уме, сколько они прошли. Павел медленными шажочками пошел в дом. Это было жилище их хороших знакомых и, конечно же, он непременно должен был совершить дружеский визит. Эльза с ухмылкой взглянула на благоверного.

– Зачем вы так много ходите, если у вас так болят ноги? – Кир был искренен.

– Ах, не жалей мои ноги, – Эльза проводила взглядом мужа до веранды и взглянула на Кира. – Если совсем не ходить, то препараты превратят мои ноги в камень. Поверь мне на слово, что возвращать им подвижность будут не массажем.

– Эльза, можно вас спросить?

– Мы друг другу интересны, я вижу. Но позволь мне предложить способ «ты – мне, я – тебе»? Сначала ты мне вопрос – я отвечаю, потом я тебе и ты отвечаешь, – на лице Эльзы сияла усталая улыбка. Ей так хотелось, чтобы Кир согласился, что ее глаза стали поблескивать в свете синих фонарей.

– Я не против. Но, боюсь, я ничего не помню из того, что может быть вам интересно, – Кир сел рядом с Эльзой.

– Не переживай. Болтушка Эльза найдет о чем спросить.

Кир кивнул.

– Ну и?

Кир не понял.

– Ты же хотел о чем-то спросить? Я думала с кратковременной памятью у тебя все в порядке, – улыбнулась она.

– Да, простите, – Кир немного помялся. – Почему вас называют «ночными»? Почему вы ведете ночной образ жизни?

– Два вопроса? – Эльза прищурилась на один глаз и слегка покачала головой. – Это все из-за удивительной способности нашей болезни изменять наши биоритмы. Обмен веществ перестраивается так, что нам легче бодрствовать когда на небе луна, – Эльза посмотрела вверх. Но темень проплывающих туч едва различимыми грязными мазками плыла по небу. – Ученые, изучающие нас, решили отселить всех, кто бродит по ночам, в отдельные районы. К счастью, ночных не так много оказалось, и домов пока хватает на всех. Во всяком случае, мы живем по двое, а не по трое.

Кир обдумывал ответ. Наверное, хорошо жить по двое: больше места между кроватями, проще ходить между ними.

– Моя очередь, – Эльза приободрилась. Она прижала ладонь к подбородку, обдумывая свой вопрос. – Чтобы у тебя такое спросить? Ведь твоя потеря памяти слишком сильно сужает круг возможного, – с досадой отметила она.

Мимо них проходили другие ночные. Когда они видели с кем сидит Эльза, то они замедляли шаг и пытались вслушаться в их разговор. Но вдруг, как будто чего-то испугавшись, они ускоряли шаг и удалялись по прежнему курсу.

– Вот, – Эльза, наконец, определилась, – почему тебе начали восстанавливать память? Это очень интересно. Насколько я знаю, к этому процессу прибегают лишь через три и даже шесть месяцев.

Кир посмотрел на Эльзу. Ее глубокие морщины, исполосовавшие все ее лицо, немного розовели на морозе.

– Я свидетель какого-то преступления или… его исполнитель, – усмехнулся Кир, – поэтому мне нужно срочно все вспомнить.

– Тебе нужно или кому-то?

Кир задумался. Но приготовился ответить.

– Не стоит, – Эльза остановила его. – Это был второй вопрос и для меня не самый интересный. Твоя очередь.

– Почему у вас с Павлом отсутствуют белые язвы?

– Они не отсутствуют, они просто в тех местах, которые обычно у людей сокрыты, – Эльза загадочно закатила глаза.

– Но у всех в Деревне они на руках. Вы только вторые, кого я встретил без подобных отметин, – сбавил напор Кир.

– Как это ловко: уточняющий нюанс и мне придется отвечать еще раз, – хихикнула она. – Ты наблюдателен. За эту черту награжу тебя правдивым ответом. Отметины есть у всех и чаще на руках и ногах. И у нас с мужем были. Но в лаборатории очень интересуются свойствами монии изменять цвет нашей кожи. Мы с Павлом – главные кролики, – Эльза отвела взгляд в сторону. Она посмотрела на зеленые полосы слежения. Они были, как и прежде, бледного цвета.

Кир хмурил брови. Он смотрел на прохожих, рассматривающих его. Но их взгляд уже не тяготил, он уже не чувствовал его. И только он попытался задать вопрос, как Эльза опередила его.

– Нет-нет, – она широко улыбнулась, – любопытство полезно тренировать терпением. Сейчас моя очередь.

Кир отступил.

– Я слышала, тебя поселили в дом к Ташу и Каро. Знаешь, это достаточно странно. Таш – деревенский глава, а Каро вроде крестного мальчика профессорши Кроберг и ты. Как тебе эти два малых?

– Видимо это для вас странно выглядит, – Кир пожал плечами, – я же ничего не знаю и многого не понимаю. Могу сказать лишь одно, что Таш угрюм и неприветлив как все здешние санитары. А Каро… он очень добр и учтив. Он ведь спас меня в первый день, когда я очнулся от наркоза в доме.

– Серьезно?

– Да, я чуть было не бросился на ограждение, а он оттолкнул меня.

– В этом весь наш Каро, – Эльза улыбнулась каким-то внутренним мыслям.

– Вы, наверное, давно знакомы?

– О, да! – она на мгновение закрыла глаза. – Раньше… давно, мы были соседями и часто занимались духовной практикой. Когда меня сюда привезли и определили в дом на пятом круге, то первый, кого я встретила, – был Каро. Удивительный человек. Он знал, как меня зовут. Его тембр голоса, движения рук. Он удивительно спокоен. Но не это заставило мое трепещущее сердце проникнуться к нему. Видимо от Кроберг он узнал, что я – гуру, практик духовного воспитания, и он попросил взять его в ученики. Боже это было чудесно! Ведь там, в той жизни, у меня было несколько классов. И я готова была лезть на стену от того, что потеряла с ними связь. И тут он – Каро, с протянутой крепкой рукой.

– Каро необычный подросток, – Кир листал набор свежих воспоминаний, в которых был запечатлен Каро. – Ему сразу хочется довериться.

– На мой взгляд, Таш просто ревнует…

– В каком смысле?

– Ревность власти. Каро имеет авторитета куда больше, чем староста. И за помощью, прежде всего, хотят обратиться именно к Каро, а потом уже к Ташу.

– Мне показалось напротив, что Таш не властный. Он просто закрыт сильно. Никого не желает впускать, лишь Каро. В нем его надежда, мысли и… Он привязан к нему сильно.

– Ты все это заметил за один день?

– Видимо это моя черта – наблюдательность.

– Или дар.

– Судя по бирке, нет. Кстати, а где же ваши с Павлом бирки?

– Их у нас сняли… несколько дней назад, – голос Эльзы сник.

– Вам стало грустно?

– Немного, лишь немного. Но, поверь, я не стала от этого менее счастливой.

– А разве здесь можно быть счастливым? – рассуждал Кир. – На улицах столько угрюмых лиц. Даже дома здесь наводят тоску. Все здесь, такое ощущение, направлено на то, чтобы нагонять уныние и выветривать остатки тепла.

– Это всего лишь погода, мой друг, – Эльза материнским взглядом смотрела на него.

– Да, быть может, но каждый из вас знает кто и что он. А мне лишь досталось сухое: «ты очнулся, наконец; ты смертельно болен, ты в резервации».

– Тебя сильно терзают сомнения.

– Меня мучают мысли о том «кто я?» и что я тут лишний.

– Абсолютно не важно кто ты и зачем ты сюда попал, Кир. Не в том счастье, чтобы знать это, – Эльза смотрела в небо и глубоко вдыхала холодный воздух.

– Разве?

– Счастье в том, чтобы быть собой, – она улыбнулась и посмотрела на Кира. Ее глаза искрились под фонарем и, казалось, что они источают тончайшие сияние.

– Вы говорите так, потому что вы никогда не теряли память. Вы не можете понять, что сейчас творится внутри меня.

– Понять, что с тобой как раз-таки не очень сложно. Некоторые функции «белой язвы» достаточно хорошо изучены. Но на тот случай, если ты говоришь об ощущении мира, то и тут нет лабиринта. Хотя, именно в него ты себя загоняешь.

– У вас все так легко.

– В мире нет ничего легкого, – Эльза немножко вздрогнула. Холод немного ее беспокоил, – как нет в нем и ничего сложного. То, что мы чего-то не понимаем, не значит, что это что-то архисложное. Я тебе говорю о терпении. То, что дает тебе твое нынешнее состояние, – понять в каком положении сейчас находится мир вокруг тебя. Посмотри, оглянись и забудь о том, что ты потерял память и где-то тебя ждет иная жизнь.

– Если я скажу, что это сложно, то вы наверняка скажете: это не так, – усмехнулся Кир.

– Ты сам это уже сказал. Ведь если взглянуть с другой стороны на твое нынешнее состояние, то это можно расценить как шанс взглянуть на мир иначе, другими глазами. Ты не утратил рассудка и способен мыслить, чувствовать и оценивать. Так вот он мир, смотри на него. Смотри какой он с этой, нашей, стороны.

– Как говорят, ко мне скоро вернется память. И ваш мир столкнется с моим. И кто-то определенно пострадает.

– Ты рассуждаешь. Ты понимаешь, что будет дальше, а, значит, ты можешь оценить тот малый срок, что дан тебе на изучение этого… совершенно нового мира.

– Эльза, а Вам не горько быть здесь? – Кир не стал прятать свой вопрос за ширмами осторожности и учтивости. Ему нравилась прямота Эльзы, и он хотел ответить ей тем же.

– Грустно, что я оставила своих учеников. У нас были потрясающие занятия, – она смотрела куда-то в сторону. И глаза ее золотились от каждого слова. – Среди них было много молодых людей, которые так тянулись к новому. Это удивительные люди: поэты, строители, студенты… Мне грустно от того, что я потеряла с ними физическую связь и у меня нет возможности слышать их голоса.

– Они, наверное, пишут вам?

– Раньше писали. Сейчас, увы, нет никого, кто бы писал мне или Павлу. У многих здесь разное прошлое, но как только ты попадаешь в Деревню, у всех появляются общие черты.

– Родные и близкие стараются отгородиться от больных родственников и любимых? Неужели так со всеми?

– С некоторыми – да, другие сами рубят канаты мостов, а дальше в лабиринт забвения. Потом приходит смирение, и ты уже безропотный, бесплотный нечеловек… перерожденный. Красивое слово. Но здесь у него другие краски и красоту их ценят лишь в лаборатории.

– Но разве не лучше быть здесь, чем быть угрозой там? Зачем прятаться от родных?

– Незачем, – Эльза отвела взгляд в сторону. Посмотрела на датчики. Они светились зеленым; она усмехнулась. – Ответь честно: вчера в Деревню приезжали посетители, они встречались с тобой?

– Да. Они приезжали допрашивать меня.

– Из ФСБ, видимо? – Кира насторожил этот вопрос. Он кивнул в ответ.

Эльза взяла Кира за руку. Шершавая и черная она будто пучок обгоревших веток.

– Не думай о ранах. Это все пройдет.

– Да, мне сообщили о том, что у меня есть все шансы стать альбиносом, – взгляд Кира смотрел в землю. Она блестела инеем и сверкала синими искрами.

– Уникальная сила моний в том, что они заменят собой все твои поврежденные клетки, – Кир не обращал внимания на объяснения, они канули втуне. – И это хреново.

Кира словно вытащили из пучины. Он смотрел на Эльзу с широко раскрытыми газами.

– С визуальной точки зрения, – добавила она снисходительным тоном. – Но, черт подери, в тебе или во мне не больше угрозы, чем от больного гриппом. И да, если нас и нужно изолировать, то где же мягкая мебель? Где уход и чуткое лечение? Почему вместо всего этого мы в клетке? – Эльза добивалась ответа от Кира. Она вопрошающе смотрела на него, вздернув вверх брови.

– Потому что это тюрьма… – Кир произнес, удивительный для самого себя, ответ.

– Тюрьма с лабораторией, из которой никто еще не выходил, – уточнила Эльза.

– Вот почему мне не следует доверять персоналу.

Эльза кивнула.

– Но почему никто мне сразу не сказал? Таш? Каро?! – Кир немного повысил голос.

– У Каро своя философия жизни в Деревне. Он строит из себя учителя и старается по мере возможности оградить новичков от страшной правды до поры до времени. Таш – это санитар среди деревенских. Хоть он и заражен также, как и все мы, но он на короткой ноге с администрацией и следит за дисциплиной. К тому же в Деревне существует строгое распоряжение о том, чтобы новичкам не смели говорить о происходящем. Все ради того, чтобы поначалу они шли на сотрудничество.

– И неужели никто никогда не проговаривался?

– А зачем? Что это изменит? Ничего, – усмехнулась Эльза. – Ну, скажут тебе о том, что раз у тебя обнаружили монии «белой язвы» в стадии перерождения, то ты теперь подопытный кролик. Что ты будешь делать? Из всех вариантов самым приемлемым остается один – жить дальше. А тех немногих, кто все же открывал рот, и говорил новичкам об их злосчастной участи, ждала жестокая расплата, – глаза Кира округлились. – Нет, их не убивали. Их просто вне очереди переводили на ночную смену и очень короткую жизнь.

– Что это значит?

Послышался громкий шорох колес по мерзлой земле. На улицу въехали сразу два электромобиля с четырьмя санитарами в каждом. Они остановились у дома, где сидела Эльза и Кир. Она улыбнулась им и медленно поднялась со скамьи, пытаясь удержать равновесие.