Текст книги "Волчий капкан"

Подходящий момент, чтобы выпытать у него все подробности, подумал я, но женская логика непредсказуема. Вместо того, чтобы разозлить его еще больше, Десислава призналась, что между ней и Чамурлийским никогда ничего не было, что он никогда даже не взглянул в ее сторону. Хотя, конечно, откуда ей было знать, как все это для нас важно.

– Да вы наполовину выполнили свое задание, – приободрил ее я. – Продолжайте в том же духе. Нам нужно выяснить, как удалось Половянскому прибрать к рукам своего хозяина.

– Да, но уже не будет элемента неожиданности, и мы не сможем захватить Половянского врасплох и вывести его из равновесия, – подал голос Пырван.

– О! Об этом можете вообще не беспокоиться, – весело рассмеялась Деси. Эта игра как будто бы начинала ей нравиться. – Он с ума сойдет, как только увидит эти синяки у меня на шее. Может быть, товарищ поможет нам, уж кому-кому, а ему силы не занимать. – Тут она впервые за все время нашего разговора обернулась к Пырвану.

– С удовольствием, но знай, что я тебе не заплачу, – не остался он в долгу.

– Что ты хочешь этим сказать? – ощетинилась Деси.

– Ничего особенного.

– Хватит, перестаньте грызться! – предупредил я их. – Хотите вы этого или нет, а работать вам придется вместе.

– Лучше бы уж с вами. Вы – человек, – промолвила Деси, и в глазах ее вдруг блеснули слезы.

Кто бы мог предвидеть такую опасность? Конечно, она сейчас искренна, действительно хочет нам помочь, обещает держать язык за зубами, однако хватит ли у нее сил, не подведут ли нервы? Меня вдруг мороз подрал по коже – я представил себе сцену в "Бамбуке" – пьяная Деси, у которой вконец расшатаны нервы, готова сию минуту разреветься и выложить всю подноготную своему любовнику. Может, отказаться? Нет, теперь уже поздно. Надо было раньше думать. Тогда бы я, возможно, вообще не стал бы с ней связываться. Раз уж дело обернулось таким образом и она все знает, пусть уж лучше чувствует себя обязанной.

Я не стал делиться своими опасениями с Пырваном. Наоборот, в его присутствии я вел себя так, будто полностью доверяю Деси, и попросил его быть с ней повнимательней и обходиться как с дамой. А если он сможет убедить ее пить поменьше, пока не будет выполнено задание, это было бы чудесно! У нее это, видно, и вправду слабое место. Хотя, без сомнения, самое главное – внезапность. Нечего мудрить, ждать удобного момента – бить так наповал и чем скорее, тем лучше!

– Вот и я так думаю, – заметил Пырван.

Не буду в подробностях рассказывать о том, как справилась со своей ролью Десислава-Деси. Важно, что она нас не обманула. Даже если она и не смогла разузнать все, что нас интересовало, то вины ее в том не было, в этом я уверен. Такого типа, как Половянский, провести нелегко. Сначала он просто взбесился, не хотел верить ей, а потом взялся расспрашивать о подробностях: как Чамурлийский повалил ее на кровать, как с помощью довольно сложных приемов сумел сломить ее сопротивление, как, в конце концов, пытался купить ее расположение, обещая помимо прочего путешествие за границу. К сожалению, как она ни хитрила, он только знай себе повторял свои прежние угрозы – хотя вместо «как бы ему не пришлось об этом пожалеть» в этот раз он грозился загнать его в угол и руки-ноги повыдергать. Единственной новой фразой, которую она от него услышала, было: «С огнем играет дорогой товарищ! Мало того, что водит меня за нос, а еще и руки распускает…» Тут он, однако, неожиданно смолк и злобно на нее покосился. И когда она как бы между прочим спросила, уж не насчет ли паспорта водит его за нос Чамурлийский, именно этот злобный взгляд заставил ее прекратить расспросы. Деси побоялась насторожить Половянского, хотя у нее и не осталось ни малейшего сомнения в том, что его и Чамурлийского связывает какая-то тайна и что угрозы Милчо совсем не беспочвенны.

Да, в этом действительно что-то есть, но что?

Несколько дней спустя появились и первые осложнения. Дали о себе знать две главные слабости нашего плана.

Во-первых, Половянский решил серьезно поговорить с Чамурлийским (удивительно, что он не побежал к нему сразу).

Разговор этот ни в коем случае не должен состояться. Надо этому как-то помешать.

По нашему совету Деси признается Половянскому, что соврала. Чамурлийский никогда ее и пальцем не тронул, никогда не пытался за ней ухаживать. Соврать же она решила просто так, нарочно, от скуки, чтобы расшевелить его и заставить ревновать. Однако Половянский только недоверчиво качал головой: его на мякине не проведешь. Он начал поговаривать об очной ставке между Чамурлийским и Деси.

Бедная Деси! Чего ей стоило развеять сомнения, которые она сама заронила в душу Половянского. Ей пришлось, причем бесплатно, осыпать этого мерзавца нежностями, чтобы снова доказать ему, как сильно она его любит. Однако не будем завидовать Милчо и воздержимся от таких эпитетов, как "мерзавец", "ничтожество" или "мошенник". О мертвых или хорошо, или ничего!

Вторая неприятность была связана с моей женой. Долгое отсутствие Пырвана явно возбудило подозрения Златы. Она, в конце концов, так прижала меня к стенке, что мне просто некуда было деваться. "Куда он пропал, твой красавец? Почему не звонит и не заходит к Росице? Уж не вздумал ли он ей голову морочить?" Я попытался оправдаться, уверяя ее, что мы оба по горло увязли в делах и что нам сейчас совсем не до женщин, но Злата ходила за мной по пятам – у меня уже было чувство, что она вооружилась скалкой – и не оставила меня в покое, пока я не пообещал завтра же поговорить с Пырваном. "Раз ты его защищаешь, значит, вы вместе где-то шляетесь. И не стыдно тебе? Портишь парня". Моя Злата не в первый раз обвиняет меня в грехах, которые я не совершал. Я отбиваю ее атаки с веселым негодованием, давая ей понять, что всякое может случиться и что женщины на меня до сих пор поглядывают. Разумеется, она сердится не всерьез и прекрасно знает, где я пропадаю по ночам. Ее нападки – шитая белыми нитками хитрость. Она надеется, что, защищаясь, я выдам Пырвана, обмолвлюсь о его похождениях, если таковые имеются. Но разве я могу ей сказать, положа руку на сердце: "Злата, золотко мое, ты напрасно тревожишься о своей подруге. Пырван действительно очень занят – и на службе, и в спортивном зале. Я поручил ему дело, которое требует вертеться круглые сутки, а в то же время ему приходится напряженно тренироваться, ведь первенство страны на носу, а Косолапый действительно совсем не лежал всю зиму в берлоге. Разве ты не слышала о том, что такое максимальная нагрузка? За полмесяца до соревнований борцу необходимо… и так далее. Ты теперь специалист по художественной гимнастике, пора бы знать о таких вещах. Хотя разве можно сравнить ваши тренировки с нашими? Небо и земля! С наших ребят семь потов сходит, мы через веревочку не прыгаем!" Итак, разве я могу сказать ей все это положа руку на сердце? Не могу! Потому что почти уверен в том, что Пырван стал невнимателен к своему "прозрачному созданию" из-за Десиславы. Конечно, ничто ему не мешает, проходя мимо дома Росицы, свистнуть ей – бедная Росица и этому была бы рада – однако он, кажется, и на это скупится. Самое ужасное, что во всем этом виноват я один. Как заставил его связаться с Десиславой? А ведь он старался отвертеться, знал свое слабое место, предвидел, что не сможет долго противиться соблазну. Тем более, что он на себе испытал, как сладок этот запретный плод. Да, я виноват! Спокойно мог бы поручить это дело кому-нибудь другому. Ведь понимал же я, каким испытанием это будет для Пырвана (как-никак мы оба мужчины), однако желание оказаться в этом случае в роли наблюдателя одержало во мне верх. И вот что из этого вышло: Росица, бедная, ходит как в воду опущенная, не в силах скрыть своей тоски. Злата постоянно меня пилит и грозится нажаловаться заслуженному тренеру, а если и это не поможет, то пусть Пырван имеет в виду, что ему придется иметь дело с ней самой. Что до Пырвана, то он, кажется, понимает, какие тучи сгущаются над его головой, однако молчит как рыба и ничего не предпринимает, чтобы помочь мне выпутаться из этого неловкого положения, вынуждая меня играть роль моралиста, которая всегда была мне противна.

– Давай поговорим как мужчина с мужчиной, – начал я без обиняков. – Какие у тебя отношения с Десиславой? Между вами что-нибудь есть?

Пырван покраснел.

– А почему вы меня спрашиваете? Вам не кажется, что это обидно?

– Почему ты бросил Росицу? Это правда?

– Это она вам пожаловалась? – удивился он. – Нет.

– Ребячество! Вовсе я ее не бросал, вы же сам знаете, что у меня времени нет. Впрочем, я сам виноват – приучил ее к тому, что мы каждый день видимся.

– Но она себе места не находит. Не забывай – у женщин в этих делах нюх особый. Она недавно у нас была. Я с первого взгляда понял, что с ней что-то неладно. А что обычно заставляет страдать молодых девушек? Поэтому я и решил тебя расспросить.

– Нет у меня ничего с Десиславой, – повторил Пырван. Он на миг запнулся, думая, стоит ли продолжать. – Нет и быть не может.

– Я спрашиваю на всякий случай. Чтобы там ни говорили, а Деси женщина хоть куда!

– Мне кажется, я лучше ее знаю.

– Я не говорю сейчас о ее душевном мире.

– Весь ее "душевный мир" у нее на лбу написан. Совсем пропащая! Раз уж может и с Половянским путаться…

– Этого я гоже не одобряю, но ты, по-моему, чересчур строг…

– Я то же самое думаю и по поводу Чамурлийского.

– То же самое? А ты не слишком торопишься?

– Нет, как раз наоборот.

– Я пока в этом не уверен, но, как говорится, поживем – увидим… Значит, я могу быть вполне спокоен?

– Если вы имеете в виду Десиславу – да. Работа есть работа.

– А Росица?

Пырван опустил голову и долго не поднимал ее. За это время я успел представить себе всю историю их отношений. Впервые он увидел ее или в спортивном зале, или по телевизору и, наверное, подумал, что как раз такая девушка ему и нужна – красивая, чистая, добрая, спортсменка. Единственное, к чему она стремится, – это быть первой. Остальное ее не интересует. Была ли их первая встреча случайной, судить не решаюсь, однако его догадки уже тогда подтвердились. С ней мне будет спокойно, решает Пырван, спокойно и хорошо. Они начинают встречаться. Сначала будто понарошку. "Во сколько у тебя тренировка? В шесть? Я за тобой зайду". "Хочешь, сходим в кино?" "Хочу, но мне нужно не позднее половины десятого быть дома". "Хорошо".

Проводы до парадного, разговоры о соперниках, о тренерах, о товарищах по команде. "Ты меня не слушаешься, я же тебе сказал, чтобы ты не боялась! Почему ты этого не сделала? Подумаешь, окажешься на третьем месте! А если бы ты сделала, как я тебе советовал?" Постепенно более сильный берет верх в отношениях. Росица смотрит на него все более влюбленными глазами, его же взгляд слишком спокоен и зачастую рассеян. Не так ли, Пырван? Да, ты всегда был с ней мил и внимателен, но разве это значит, что ты ее по-настоящему любишь? Ты об этом не думал. Только теперь стал задумываться, когда… Как ты считаешь, в чью пользу будет сравнение? В ничью? Так надо понимать твое молчание? Что же ты дальше собираешься делать? Сможешь ли ты найти в себе силы честно признаться во всем Росице? Ведь она, наверное, так хочет выйти за тебя замуж, только об этом и мечтает. Ничего – она поплачет месяц-другой, и все у нее пройдет, и никогда она не вспомнит тебя дурным словом. Ну, что? Сможешь ты найти в себе силы? Нелегко, да? Тебе ее жалко. Да, кто из нас мужчин может равнодушно смотреть на женские слезы; мы ведь люди жалостливые и часто заблуждаемся, приписывая себе чувства, которых не испытываем. Однако прятаться еще подлее! – А что Росица? – спросил я.

Пырван наконец взглянул на меня. В его глазах я прочел просьбу понять его и постараться ему помочь.

– Про Росицу я не знаю… – сказал он тихо.

Чем я мог ему помочь?.. Я попросил Злату не вмешиваться, пусть сами разбираются. Нет, никакая другая женщина здесь не замешана, все гораздо сложнее.

Злата задумчиво покачала головой и притихла, даже перестала меня пилить, что с ней случается крайне редко.

Четыре часа утра. Отличное время для рыбалки! У подъезда меня ждет "Москвич". Заспанная Злата показалась из комнаты: "Ненормальный! Хоть бы ловил чего". Я чмокаю ее в щеку и бегу на кухню. Нет, пожалуй, для кофе у меня нет времени. Выхожу с пустыми руками – рыболовные снасти остаются на кухонном шкафу, удочка упирается в потолок, и краешек вот-вот обломится. Я сажусь в машину, и мы трогаемся. Да, если бы мы арестовали Половянского, как настаивал Пырван, то этого бы не случилось. Сигарета снова кажется мне горькой. В последнее время это со мной часто случается. Где же Пырван? Может быть, сначала за ним заехать? Шофер резко взял поворот. Засвистели шины. Превышаем скорость. Капитан возвращается, я уже издалека вижу, как он пожимает плечами. Пырван, по словам его хозяйки, сегодня дома не ночевал. Все! "Москвич" минует центральные улицы и со скоростью свыше ста километров в час летит по загородному шоссе. С обеих сторон нам вслед машут зеленые ветки деревьев. Мы оставляем машину на обочине и углубляемся в лес. Ботинки сразу намокают от росы. В кармане у меня пистолет, словно кусок железа, нарочно подсунутый каким-то глупым шутником. Мы сбавляем шаг…

Половянский был убит ножом. Удар – сильный и точный – пришелся как раз между лопатками, чуть левее позвоночника. Смерть наступила мгновенно. Предполагаемое время убийства – час ночи. Труп найден под кустом, лицо его повернуто в сторону – как будто Половянский что-то искал в кустах и на секунду повернулся, чтобы сказать своему спутнику, что ничего не нашел. Его бумажник, часы, кольца и очки исчезли.

Грабеж или что-то еще? – спрашивал я себя, вглядываясь в искаженное предсмертной улыбкой лицо Половянского.

Лицо его, как это часто случается, когда человек переходит в мир иной, изменилось к лучшему – острый нос придавал ему выражение утонченного благородства, темные, нечетко очерченные губы подобрались и уже не выглядели так, будто он только что ел шоколад. Теперь на них застыла улыбка. Много забот я вам создал, говорила она, простите. Теперь я к вашим услугам. Можете спрашивать…

Итак, грабеж это или что-то другое?.. Мне хотелось забросить пистолет подальше в густую траву и бежать куда глаза глядят. И в то же время в ушах у меня как навязчивая мелодия слышался звук натянутой лески, оставшейся на кухонном шкафу вместе с удочкой. Что бы это могло значить?

Я оставил своих людей возле трупа и поехал обратно на работу. Пришлось снова распорядиться, чтобы разыскали Пырвана, – было все еще рано беспокоиться всерьез, я просто был сердит, что он так проводит ночи, – это при его-то напряженной программе! Я отдал приказ немедленно задержать и допросить всех из компании Половянского, в том числе и Десиславу, и "нашего человека". Мне доложили, что Чамурлийский провел ночь с Соней в квартире ее подруги Кети. Впрочем, они все еще были там, а бедняга-баскетболист торчал в парадном дома напротив. Мое смелое предположение, что убийцей может оказаться Чамурлийский, от которого у меня по спине бегали мурашки, начало таять, как свеча. Мне стало стыдно, что я мог такое подумать. Нет, скорее всего окажется верной моя первая версия – убийство с целью ограбления. По сведениям Десиславы, подтвержденным и "нашим человеком", Половянский любил носить при себе много денег. Была у него привычка, платя по счету, вытаскивать из кармана толстые пачки, да так, чтобы все посетители его видели. Однако с чего лучше всего начать? Где был Половянский вчера вечером? Не могу себе простить, что не приказал своим сотрудникам ни на минуту не упускать его из виду. Тогда вряд ли бы дело дошло до убийства. Интересно, как отнесется к этой новости Пырван. Сохранит он присутствие духа или впадет в отчаяние? Конец, нить порвана… Как говорил его тренер? "Прежде чем начать заниматься борьбой, запомни, что этот вид спорта – для мужчин". Хорошая мысль, полезная. Выше голову, товарищ старший лейтенант, настоящая борьба еще только начинается!

– Нигде его нет. В последний раз его видели вчера, часов в восемь вечера. После тренировки ушел со стадиона один. Росице тоже не звонил. Мы позвонили в деревню, откуда он родом, но только напрасно перепугали людей. Просто не знаем, где его еще искать? Словно в воду канул.

– А Десислава?

– Она отказалась отвечать, где провела ночь. Мы пока что ей не сказали, почему это нас интересует. С ней случилась истерика, врач сделал ей укол и посоветовал известное время оставить ее в покое.

– Я не возражаю.

– Она, правда, ведет себя подозрительно. Как будто догадывается, что произошло с Половянским.

– Где вы ее разыскали?

– У нее дома. Видно было, что она только что вернулась.

– Она была пьяна?

– Не очень.

– Будьте с ней повнимательней. Об убийстве я ей сам сообщу.

Когда за последним из моих подчиненных закрылась дверь, меня вдруг охватила паника. Половянский был убит ночью, а старший лейтенант пропал невесть куда примерно в то же время. Нет ли какой-нибудь связи между этими событиями? Не наткнемся ли мы еще на один труп? Страшно! Убийца или убийцы решили одновременно избавиться от тех двоих, кто больше всего им мешал. И совсем не удивлюсь, если узнаю, что Пырвана снова похитили его старые знакомые – наемники крупного ценителя искусства, мистера X, ведь татуировка с портретом болгарской девушки по-прежнему красуется у него на руке. Я снял трубку и стал обзванивать все посты милиции, задавая один и тот же вопрос: "Не был ли обнаружен труп молодого человека?" Ответы повсюду были отрицательными, однако желанное спокойствие ко мне так и не приходило. Оно было неуловимым, как стрекот кузнечиков жарким летним днем. "Как ты себе объясняешь его отсутствие?" – спросил генерал. Он, наверное, посмеялся бы надо мной, услышав, какие мысли роятся сейчас у меня в голове. Видите ли, Пырван ненавидел Половянского. С другой стороны, он очень упорно настаивал на своем участии в расследовании дела о СЭВ. И двух месяцев не прошло с момента его поступления к нам, а он поставил мне что-то вроде ультиматума – или я даю ему настоящее задание, или он распрощается с нами. Половянским, а за ним и Чамурлийским мы заинтересовались по его подсказке, причем следы первого привели нас ко второму. Под влиянием некоторых данных и связанных с ними подробностей мы почти все внимание сосредоточили именно на Чамурлийском. Тут могут возникнуть сомнения – мол, вас нарочно повели по ложному следу, сделали все возможное, чтобы надеть на вас шоры, которые мешали бы вам следить за другими событиями. Да, я информировал его о деле СЭВ, как я мог промолчать? Он прекрасно знал, что мы временно перестали заниматься остальными четырьмя лицами, входящими в список, не говоря уж о тех, кто в нем вообще не упоминается. "Как вы можете объяснить убийство Половянского, исчезновение Пырвана Вылкова, молчание Десиславы Стояновой (она-то, по крайней мере, жива и никуда не пропала). Как вы себе объясняете… Нет, генерал не разговаривал со мной на "вы", он как будто обращался ко всем сотрудникам. И если бы я не знал его так давно, я бы, наверное, поверил, что так оно и есть. Вышел я из его кабинета расстроенный. По горло я сыт его деликатностью. Было бы в сто раз лучше, если бы он меня отругал, не выбирая при этом выражений. В конце концов, именно из-за этой его пресловутой деликатности мы и зашли в тупик. "Что, его все еще нет?" Капитан отрицательно покачал головой, в глазах его читалась тревога и ничего больше. Ни следа злости, подобной той, что переполняла меня, как будто вспыхивая во мне ядовито-зелеными молниями. И что я за человек? Устроен я так или профессия меня сделала таким?

Обычно при убийстве мы в первую очередь осматриваем квартиру жертвы и беседуем с людьми, которые там живут. Я поручил капитану допросить компанию Половянского, а сам попросил шофера ехать как можно быстрее. Я всегда представлял себе, что моя первая встреча с Петром Чамурлийским, которого я знал только по фотокарточке, состоится в присутствии Пырвана…

Он пока еще не вышел из дому, но вот-вот выйдет. Наконец-то я увижу его глаза, услышу его голос, получу, так сказать, непосредственное впечатление. Для меня не имело никакого значения то, что он провел ночь с Соней и что алиби у него железное. Интересно, как он отнесется к известию об убийстве своего квартиранта, обрадует оно его или нет? В конце концов, даже самый опытный агент – прежде всего человек и ничто человеческое ему не чуждо. Однако его реакция может быть "человеческой" только при условии, что он не замешан в убийстве Половянского и что тот действительно каким-то образом держал его в своих руках. Другое дело, если окажется, что Чамурлийский ни в чем не виноват, а кто-то другой в ответе за утечку информации из СЭВ и что ничего подозрительного в его отношениях с Половянским не было. Тогда Петру Чамурлийскому полагалось бы разыграть ужас, скорбь, смятение, независимо от того, каким было его подлинное отношение к покойному. По сути дела, подобной реакции можно ожидать и еще при одном условии: Чамурлийский может оказаться моральным убийцей, и печальное известие не будет для него неожиданностью. Рассчитывая на свои не раз проверенные артистические способности, он так сыграет свою роль, что никто не сможет усомниться в его искренности. И последняя возможность – Половянский шантажировал своего сверстника, используя факты, не имеющие никакого отношения ни к СЭВ, ни к другим интересующим нас вопросам. Во всем остальном Чамурлийский чист, и бояться ему нечего. Как бы он реагировал в таком случае? Может, опять бы обрадовался, хотя и не показал бы виду… Да, Пырвана мне явно не хватало, зачем скрывать? Верно ведь, что ум хорошо, а два лучше.

Петр Чамурлийский жил в фешенебельном пятиэтажном доме, построенном в конце пятидесятых годов. Поднимаясь по лестнице, я внимательно присматривался к табличкам, блестевшим на фоне солидных темного дерева входных дверях квартир. На каждой были указаны имя и профессия обитателей дома. В основном врачи, инженеры, профессора. Почтенная публика! На залитой солнцем лестничной площадке – горшки с цветами. Все блестело чистотой; сразу было видно, что люди здесь живут состоятельные. Квартира номер восемь отличалась от других тем, что на дверях не было таблички. Я нажал на кнопку звонка. Он сипло прозвенел и сразу же умолк, словно чья-то невидимая рука вдруг прикрыла его подушкой. Я ждал. И когда уже совсем было собрался позвонить еще раз, за дверью послышались шаги. Кто-то по-хозяйски спокойно подошел к двери и замер. Дверной глазок чуть заметно потемнел. Я стоял точно перед ним, и у меня возникло неприятное чувство, что все, о чем не надо было знать Чамурлийскому, написано на моей физиономии.

Дверь отворилась. Он стоял на пороге в банном халате и с полотенцем через плечо. Фотография не обманула – он действительно выглядел очень прилично. Высокий, стройный. Похож на стареющего теннисиста, который изо всех сил старается сохранить форму и принимает ледяной душ по нескольку раз в день.

– Товарищ Чамурлийский?

– Да, это я. Что вам угодно?

И голос красивый. Мужественный мягкий баритон, несколько не вяжущийся со взглядом, которым он меня удостоил. Так смотрят сановные персоны, когда к ним в кабинет входят без доклада.

Я протянул свое удостоверение. Он холодно улыбнулся и спросил:

– Вам нужен Половянский? Я полагаю, вы к нему пришли? К сожалению, его нет дома. Он сегодня вообще здесь не ночевал.

– Я знаю. Вы позволите мне войти?

С видом полного безразличия Чамурлийский пожал плечами и взглянул на часы.

– Проходите. Я вас оставлю на минутку. Очень тороплюсь, а мне еще одеваться. Разве что вы за меня потом извинитесь перед министром, – пошутил он.

– Мне совсем не до шуток, товарищ Чамурлийский, – ответил я, напустив на себя как можно более серьезный вид. – Сегодня ночью вашего квартиранта нашли мертвым в Центральном парке. Он был убит.

Чамурлийский вздрогнул и, не сводя с меня глаз, невольно сделал шаг назад.

– Убит?! – наконец произнес он с соответствующей случаю интонацией. – Это вы серьезно?

– Я хотел рассказать вам подробности, но раз вы так торопитесь…

Он продолжал смотреть на меня, все еще не веря моим словам.

– Милчо… он вчера одолжил мне лезвие для бритья! Как же это возможно?!

– Все возможно. Сегодня жив, завтра нет…

– Но кто мог его убить? И за что? – развел руками Чамурлийский. Жест этот выражал неподдельное недоумение, и произнесены эти слова были абсолютно искренним тоном.

Эх, Пырван, Пырван! Не спутали ли мы с тобой адрес? Разве может этот человек быть предателем? Такая роль ему совсем не к лицу. Ты только посмотри на этот чистый, высокий лоб, рассеченный выступающей синей жилой, на благородную посадку головы? А нос римского воина и тонкие губы, придающие его лицу такое высокомерное выражение? А прямой честный взгляд? Да он настоящий цезарь! Я, конечно, немного увлекся – меня поразил его внушительный вид. А знаешь, отчего я вдруг почувствовал к нему расположение и устыдился своих подозрений? Глубокий шрам на шее, начинающийся почти от подбородка. Ты уж меня извини, но этот шрам может служить доказательством поступков героических и прекрасных, совершить которые может лишь благородный и отважный человек. Такое же впечатление произвела на меня седина на его висках, свидетельствующая о зрелости, о том, что прошедшие годы были исполнены кропотливым трудом, что этот человек уверен в себе и окружающие уверены в нем. Однако не будем торопиться! Первое впечатление может оказаться настолько обманчивым, что потом уже ничего другого не сможешь заметить.

– Я бы хотел осмотреть комнату Половянского. Может быть, вы меня пустите в конце концов?

– О, прошу прощения! Пожалуйста.

Проходя мимо него, я почувствовал, что на меня пахнуло мылом и дорогим одеколоном. Ни за что бы не сказал, что этот человек провел ночь с женщиной. Выглядел он не в пример лучше меня.

Если бы я не знал точно, когда он родился, я бы никогда не поверил, что ему вот-вот стукнет пятьдесят. И вдруг мне в голову пришла совершенно несуразная идея: а что, если спросить его о том, какие у него намерения по отношению к Соне? Почему он скрывает свои чувства от ее родителей? И как только я об этом задумался, очарование героя рассеялось – цезарь сошел с трона, а шрам на шее теперь навевал мысли о времени, которое он провел в плену, об американцах, о медицинском свидетельстве, подписанном их врачами, о пересылке в советскую комендатуру в Вене и о том, что в Болгарию он вернулся с незажившей раной. Серебро на висках тоже потемнело, напоминая в свою очередь о жизни отшельника, без друзей, без близких, о тихом, вполне заурядном существовании, не идущем ни в какое сравнение с его бурным прошлым, о днях, месяцах, годах, которые он провел без женской ласки, о том, что он добровольно обрек себя на одиночество. Всюду – и в кино, и в театр, и в горы – он ходил только один. И при таком образе жизни ни с того ни с сего возникает Половянский! (Еще вчера он бы мог нам кое-что объяснить, но сегодня, увы, уже поздно).

Мы вошли в комнату убитого. Первое, что бросилось мне в глаза, – его портрет, написанный маслом. Художник постарался смягчить острые, неприятные черты оригинала, так что лицо Половянского выглядело почти красивым. В витрине серванта – явно нового – в беспорядке толпились пустые и початые бутылки – "Чинзано", "Мартель", "Джони Уокер". Льняные простыни, которыми была застлана постель, были далеко не первой свежести, кое-где были видны следы губной помады. Из-под кровати выглядывало несколько пар ботинок, на полу разбросаны грязные носки и белье. Гардероб был раскрыт настежь, и были видны костюмы и облезлые меховые воротники Половянского. В зеркале гардероба я прекрасно видел хозяина квартиры. Скрестив на груди руки, он спокойно ждал. От его смущения не осталось и следа. Теперь он выглядел так, как выглядят люди, прошедшие и огонь, и воду.

– Вы не ответили на мой вопрос, – произнес он без особого, впрочем, интереса.

– Вы спрашивали, кто и почему его убил? Пока что я могу вам только сказать, как его убили. Ударом ножа в спину. По всей вероятности, мы имеем дело с типичным ограблением. Он носил кольца?

– Думаю, что да… Да, конечно. На обеих руках.

– На пальцах у него видны следы от колец. Обобрали его до последней стотинки.

Я продолжал с педантичной последовательностью осматривать комнату, хотя и делал вид, что именно это, пожалуй, ни к чему. Потом проверил содержание всех карманов – и костюмов, и пальто. Везде я натыкался на мятые банкноты и мелочь, нашлись также выданная банком квитанция на получение валюты, справки о приобретении товаров в "Корекоме" и даже обрывки магнитофонной ленты.

– Вам известно, где он работал?

– Не знаю точно. К нему приходили разные сомнительные типы. Вообще-то он вел далеко не праведную жизнь – попойки, женщины. Иногда с утра до вечера не было покоя от звонков. Извините, что я так говорю о покойном.

– Он не пытался вовлечь вас в свои махинации? Может, предлагал купить у него что-нибудь или наоборот – приобрести что-нибудь от вас?

– Меня? – Вопрос этот явно задел Чамурлийского, но, немного подумав, он ответил: – Да, теперь я припоминаю. В прошлом или позапрошлом году он попросил меня одолжить ему долларов. Ему не хватало какой-то небольшой суммы на покупку чего-то в "Корекоме", я сейчас забыл, чего именно. Тогда он обещал вернуть мне деньги сразу, как только получит перевод от своей тетки из Западной Германии. Я ему категорически отказал. С тех пор он меня больше не беспокоил, если, конечно, не считать его предложений снабжать меня шотландским виски и французским коньяком. Но мне это ни к чему – я не пью и гостей домой не приглашаю.

– А у него гости часто бывали?

– Я же вам сказал, иногда ни днем, ни ночью не прекращались звонки, можно было просто с ума сойти. – Чамурлийский прикусил губу, в глазах его появилась тень смущения. – Знаете, в последнее время я стал его частенько поругивать, есть такой грех за мной. Однако, когда я предупреждал его, что не намерен впредь терпеть такого квартиранта, он вел себя вызывающе. Теперь меня мучает совесть за то, что я был с ним, может быть, груб. Бедняга!.. Хотя что тут поделаешь? Он ведь посреди ночи иногда стучался ко мне, чтобы попросить сигареты. Да я сам, по сути дела, виноват. Все из-за своей уступчивости. Другой бы на моем месте…

– В последний раз вы виделись вчера. В котором часу это было?

– Около шести вечера. Он мне одолжил лезвие для бритья. Настроение у него было отличное, он даже насвистывал что-то. И чтобы не дай бог не упустить своего, тут же выклянчил у меня галстук. Его галстуки были все больше старые, и ни один не шел к новому костюму. Во всяком случае, он так мне объяснил. Хорошо еще, что я тогда уже успел побриться, он бы глазом не моргнув мог взять свое лезвие обратно. Грех на мою душу, я навсегда зарекся просить его о чем бы то ни было, даже о мелочах. Потому что потом он совсем наглел. Вообще, я всегда старался держать его на расстоянии, хотя насколько мне это удавалось, это уже совсем другой вопрос.