Текст книги "Волчий капкан"

Все эти вопросы пришли мне в голову еще в квартире матери Половянского сразу же после того, как я увидел на фотографии загадочно знакомое лицо. Теперь следовало бы как-то привести все вопросы в систему, собраться с мыслями. Но догадки мелькали одна задругой, как пестрые стеклышки калейдоскопа, сменяя друг друга так быстро, что я вконец запутался и стал невольно сосредоточивать внимание на разных несущественных подробностях. Снова вспомнились Соня и ее злосчастный баскетболист, Десислава и Страшимир Максимов, карманные часы и исчезнувшая цепочка. И все-таки я был уверен, что мне удалось ухватиться за ту ниточку, потянув за которую, мы постепенно распутаем весь клубок. Ниточка эта вилась у меня перед глазами, и ее затейливые петли складывались в слова: "Он – это не он! Он – это не он!" Или, другими словами, мальчик на школьной фотографии и человек, которого мы подозреваем в самом страшном – государственной измене, – просто одно и то же лицо, и его настоящее имя нам не известно. Оно было известно Половянскому, а настоящий Чамурлийский пропал и, наверное, давно уже похоронен где-нибудь на чужбине. Мог ли он предполагать, что его славное прошлое послужит ширмой опытному шпиону… Ужасно! До того меня расстроила эта проклятая фотография, что я, кажется, уже никогда не смогу собраться с мыслями… Вы понимаете, одного человека заменили другим. Главную роль, несомненно, сыграло их внешнее сходство. Они вернули нам не героя Петра Чамурлийского, а человека, на которого тот был удивительно похож. Остальное – вопрос везенья, опыта и выдержки. Ему оставалось кропотливо собирать данные о "своей прежней жизни", не оставляя и следа сомнения у "своих старых знакомых", что он и есть тот самый Чамурлийский. Для этого приходилось быть все время начеку, выработать соответствующие реакции, создать солидную, до мелочей выверенную легенду о своей новой жизни, делая ставку в основном на безукоризненное исполнение служебных и общественных обязанностей, одним словом – носить с честью фамилию Чамурлийский, которая пользовалась и будет пользоваться таким уважением в нашей стране, и благодаря отцу, старому коммунисту, и благодаря подвигам сына в Испании, Греции, Югославии и на фронте.

Итак, Лже-Чамурлийский возвращается в Болгарию с незажившей раной на шее, полученной на память от немецких надзирателей, и – какая удача! – все его "родственники" умерли, домик около кирпичного завода снесен, а соседи переселились кто куда. Столица изменилась, и, как это всегда бывает во время революции, никто не обращает на него внимания, никто его не разыскивает. Времени узнать о "себе" подробности у него предостаточно, и он не тратит его понапрасну. Военное училище оказалось прекрасным убежищем. В армии было, может, и не так спокойно, но он блеснул и там, сыграв важную роль в разоблачении диверсионной группы и окончательно завоевав доверие начальства. Учеба в институте позволила ему полностью "погрузиться" в нужную среду. После этого он стал медленно, но верно преодолевать ступени иерархической лестницы уже как работник внешней торговли. Его успехи никого не раздражали и не удивляли: он показал себя человеком скромным, трудолюбивым, который звезд с неба не хватает, вперед не лезет, умеет уважать начальство и всегда вежлив с подчиненными. Все шло как по маслу. "Чамурлийский" приступил к серьезной работе на тех, кто его прислал. Его счет в банке (скажем, где-нибудь в Швейцарии) становился все более солидным. Перспектива обеспечить себе спокойную старость в собственной вилле на берегу прозрачного альпийского озера или на Ривьере становилась вполне осязаемой. Однако судьба, как знает каждый из нас, не любит накатанных дорог. Особа капризная и злая, она вмешивается как раз в самый неподходящий момент, когда человеку начинает казаться, что он уже почти достиг желанной цели и на его пути – ни одного красного семафора. В данном случае судьба приняла облик Половянского. Милчо узнает в высокопоставленном чиновнике Чамурлийском своего однокашника из Врачанской гимназии. С какой стати ему жить под чужим именем? Не может быть, чтобы это было случайно… Половянский не дурак. Конечно, он может выдать его властям, но что он от этого выиграет? "Будь спокоен, я умею держать язык за зубами, но молчание стоит дорого!" – заявляет Милчо своему школьному товарищу, попытки которого отвертеться (вы, мол, обознались!) провалились в первую же минуту этой роковой встречи. И вот наш "герой" приводит домой вымогателя, с тем чтобы держать его под присмотром. Половянского такая сделка вполне устраивает – и жилье ему обеспечено, и бочка с медом под боком – ни тебе тайных уговоров, ни телефонных звонков – знай себе греби и доллары, и левы, и все, что душе угодно… А как обстояли дела с заграничным паспортом Милчо? Почему бы и нет – ведь Чамурлийский – важная птица. Что ему стоит обтяпать это дельце? А станет отпираться, одного телефонного звонка Половянского куда надо будет достаточно, чтобы поставить его на место… Итак, кто же убил Половянского? Глупо даже спрашивать об этом. Чамурлийский был по уши сыт его безобразным поведением, его чрезмерной алчностью. Как ни ублажай вымогателя – а это может продолжаться бесконечно, – кто может гарантировать, что в один прекрасный день он не проговорится? Прижмут его к стенке в милиции, заставят рассказать о долларах, которые он якобы получает от своей тетки из Гамбурга, и тогда пиши пропало… А потом что? Что там говорить, и так все ясно. Даже удивительно, что он так долго ждал, – другой на его месте избавился бы от Половянского сразу же, как только стало ясно, что тот не собирается без лишнего шума отказаться от своих притязаний, а наоборот – становится все более ненасытным. На что надеялся "Чамурлийский"? Обеспечить проходимца паспортом или сбежать на Запад самому? Никто не спорит – трудно решиться пролить чужую кровь. Предатель, убийца – не много ли для одного человека? И все же Чамурлийский убил своего квартиранта, нашел в себе силы, причем удар был нанесен так мастерски, что тот и пикнуть не успел. Единственное, что мне до сих пор не совсем ясно, так это то, какова наша роль во всей этой истории. Не решился ли Чамурлийский на этот поступок из-за нас? А что: почувствовал, что дела его плохи, что повсюду за ним следят, и начал нервничать, выискивать свои самые уязвимые места. А таким местом, безусловно, были его отношения с Половянским! Да, он убил Половянского, но… кто он такой? Как его зовут?

Почти в отчаянии я обхватил голову руками, не стесняясь присутствия старшего лейтенанта, который не спускал с меня глаз. Усталость, апатия, смятение, ярость не давали мне сосредоточиться и проанализировать факты, которые могли бы оказаться полезными в этой новой ситуации. Мне вдруг даже стало казаться, что фотография – просто глупая случайность, которая ровным счетом ничего не меняет. В такие критические моменты человеку как стакан чистой воды в жару нужна чья-нибудь помощь, дружеское участие. Однако от кого я мог их ожидать? Разве что от старшего лейтенанта? Вот он сидит напротив меня, его черные глаза азартно поблескивают, и кажется, что он только и ждет моего знака, чтобы перейти к действиям. Да, но к каким? По-моему, я даже могу угадать, о чем он думает. Наверное, про себя он считает, что нам страшно повезло, что игра становится все интереснее и что сама судьба послала нам этот случай. Ему-то с самого начала было ясно, что это не просто уголовщина. Теперь нам остается только привлечь свежие силы и наконец применить решающий прием – "волчий капкан", который мы так долго держали в тайне на случай решающей схватки. Так за чем же дело стало? Смелее, подбадривал меня его взгляд, я готов!

– А тебе известно, что внешность человека с годами меняется? – почти закричал я, сам того не желая. – Что ты на меня так смотришь? Шутка ли сказать – тридцать лет! Что из того, что есть сходство? Я вот, например, вообще не похож на себя в школьные годы. Не веришь – приходи домой, я тебе докажу.

– Я вас не совсем понимаю…

– Я хочу сказать, дорогой, что таким случайным глупостям не следует слепо доверять. А что, если это просто совпадение? Да почти на любом подобном снимке можно найти стриженных наголо двойников и Чамурлийского, и Половянского, и Страшимира Максимова, и даже твоих собственных.

– Я в этом уверен, – покачал головой Пырван. – Насчет Половянского по крайней мере никаких сомнений быть не может. Его-то я и без лупы узнал с первого взгляда. Да и вы сами его сразу узнали.

– Да, у Половянского действительно очень характерные черты – острый нос, тонкие губы, вообще вся его лисья физиономия…

– А у Чамурлийского, значит, не характерные? Так, что ли? Вы его видели только однажды, а я много раз. Он это!

– Ну и что из этого? Я могу очень подробно его описать. Высокий лоб, над правой бровью – выступающая синяя вена, римский нос, тонкие губы, высокомерный взгляд. Лицо, каких тысячи. У меня у самого почти такое же. Поэтому я скорее склонен считать, что между мальчиком на фотографии и Петром Чамурлийским нет ничего общего. К тому же я не верю в привидения, да и дешевые детективы не в моем вкусе. Четверть века он скрывается под чужим именем, а мы ни о чем не догадываемся. Хорошенькое дело! Ты, кажется, о нас не очень-то высокого мнения?

– Но ведь все это очень легко проверить, – парировал старший лейтенант.

– Каким образом?

– Можно разыскать однокашников Половянского и Чамурлийского. Я думаю, что лучше всего начать с архива Врачанской гимназии. У этого загадочного мальчика с фотографии должно быть имя и фамилия. Как только мы выясним, как его звали, мы постараемся его найти, и, если нам это удастся, все сомнения сразу же отпадают – Петр Чамурлийский и есть Петр Чамурлийский. Другое дело, шпион он или нет.

– А если нам не удастся его найти?

– Тем лучше, товарищ полковник, – в глазах Пырвана снова появился охотничий блеск. – Так много путей ведет нас к цели, не мне же вам их показывать?

– Да, но все это довольно скользкие пути. Придется тревожить людей, следить, чтобы они не встретились случайно в коридорах Управления… Одним словом – морока. А уж что будет, если мы проиграем – чего я совсем не исключаю, – подумать страшно! Такой шум поднимется, что… Я не знаю, как ты рассуждаешь на этот счет, но мне пока на пенсию неохота, рановато. Я уж не говорю о том, что стыда не оберемся.

– Но эту фотографию вы нашли, а не я. Мы должны проверить все варианты.

– Конечно, кто же говорит об обратном? Знаю, что должны, однако как я, по-твоему, доложу об этом генералу? Да он подскочит как ужаленный: "Ничего себе! Да что о нас подумают… Вы в своем уме? Чтобы кто-то столько лет жил под чужим именем, творил пакости, а мы об этом ни сном, ни духом?! Даже разговаривать об этом не желаю!"

Но, товарищ генерал, отвечу я, фотография, убийство Половянского, доллары… "Я не говорю, что это невозможно, – прервет он меня снисходительным тоном, – но коль скоро это так, значит, все мы напрасно получали зарплату. Разве что господа из-за кордона начали пользоваться его услугами лишь недавно (это ведь вертится у вас на языке?). Оправдываться мы все мастера…" Потом он помрачнеет, станет серьезным и обвинит меня в том, что подход мой – односторонний: "Занимаетесь все одним и тем же человеком, а остальные четверо? Что с ними? Что вы можете сказать, например, о Веселине Бойкове? До меня дошли слухи, что он со всеми перессорился, и с сестрой, и с братом. Хотя, по-вашему, шпион не стал бы ссориться ни с кем. Это вас успокоило?"

Мы расследуем все версии параллельно, товарищ генерал, – стану оправдываться я. – Об этой четверке мы не забыли, но… "Но Чамурлийский вам кажется интереснее, – опять насмешливо перебьет он меня. – На эту тему по крайней мере сто романов написано, но вот теперь и в жизни… Однако я басням не верю!"

Но, товарищ генерал, – отчаявшись вконец, спрошу я его, – что же нам теперь делать? По-прежнему продолжать деликатничать? Нельзя ли нам действовать более решительно, без церемоний? "Нет, нельзя! Вы свободны!"

– А вы возьмете меня с собой, когда пойдете на доклад к генералу? – спросил Пырван.

– Почему бы и нет… Как говорил твой уважаемый тренер: "Насколько точно можно прогнозировать удачи в спортивной борьбе, могут сказать те, кто играет в спортлото".

– Неужели вы и это запомнили?!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ну вот, теперь мне придется обходиться без помощи старшего лейтенанта как раз тогда, когда она мне больше всего нужна. Начинается первенство страны по вольной борьбе. Оно продлится четыре дня – с девятого по двенадцатое июля. Кому пришла в голову идея провести это первенство в середине лета, когда со всех и без борьбы пот льет ручьем, – это отдельный вопрос. Пусть он останется на совести организаторов. Вокруг этой проблемы разгорелся спор, более разумные голоса настаивали отложить состязания, однако верх одержали «умники», ссылавшиеся на то, что первенство мира, которое состоится в будущем году в США, тоже будет проводиться в июле, так что лучше загодя начать привыкать к жаре, духоте и прочим прелестям, на которые так щедро лето.

Меня волновало то, что в розыске однокашников Половянского, фронтовых товарищей настоящего Чамурлийского и в других акциях, связанных с разработкой нашей новой версии, не сможет принять участие ее главный автор. Это равносильно тому, чтобы посадить дерево, поливать его, заботиться о нем по всем правилам науки, а потом позволить собрать с него плоды тем, чья единственная заслуга в том, что они просто ошивались поблизости. Или тому, что борец, который успешно положил на лопатки всех своих противников одного за другим, думая лишь о последней решительной схватке, когда пришло время, не смог участвовать в ней. Именно в таком положении оказался Пырван, и я его прекрасно понимаю, но – увы! – ничем не могу помочь. Прежде всего я получил письмо от председателя клуба, за которым последовала устная просьба самого генерала освободить борца для участия в соревнованиях. Вмешался и заслуженный тренер, тонко намекнув, что именно сейчас у меня появился шанс доказать свою любовь к вольной борьбе, из чего я должен был сделать вывод, что до сих пор я ничем этой любви не доказал.

Заслуженный тренер был прав. Раздраженный тем, что загадка Чамурлийского оказалась слишком крепким орешком, и постоянно думая о том, с какой стороны подступиться к ее решению, я превратился в настоящего эгоиста – ничего другого для меня просто не существовало. Я хотел, чтобы и мои помощники ничем другим не интересовались. Я прекрасно знал, что соревнования приближаются, что Пырвану следует упорно тренироваться, однако ограничивался лишь дежурными вопросами о том, как идут дела, ничуть не заботясь о том, что сам я, по горло завалив его работой, лишил его возможности серьезно готовиться к чемпионату. Значит, вот как ты выполняешь обещание, данное Дьяволенку? Мы же хотели помочь Пырвану стать великим спортсменом, думали сделать из него чемпиона мира… Я уж не говорю о его учебе – об этом ты и думать забыл. "Я юрист", – в запальчивости сказал мне однажды старший лейтенант, и мне это показалось смешным. А собственно, почему? Потому что заставило меня вспомнить другую реплику, не к месту произнесенную старым моим приятелем, или потому, что понятие "юрист", по-моему, не вязалось с обликом Пырвана. Ходит ли он на занятия, сдает ли экзамены, когда находит время для учебы? На все эти вопросы я, может быть, и получил бы ответ, если бы задал их. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно было сказать о спортивной карьере Пырвана. Удалось ли ему освоить новые приемы, послушал ли он совета тренера временно отказаться от "волчьего капкана", чтобы отвести глаза нашим и зарубежным специалистам. В какой он форме, выдержит ли психически? Ведь победа – это отнюдь не подарок судьбы…

В зал "Универсиада", где должны проводиться соревнования, я пришел с тяжелым сердцем. Если Пырван проиграет, виновным окажусь я. Мне совсем не хотелось попадаться на глаза заслуженному тренеру, но от старшего лейтенанта спрятаться не удалось. Мы столкнулись у входа в буфет. Он рассеянно выслушал мои "советы" и пожелания, однако весь обратился в слух, расспрашивая меня о том, кому я поручил разыскивать однокашников Половянского и что вообще я собираюсь предпринять в ближайшее время для того, чтобы выяснить, кто этот загадочный мальчик со школьной фотографии, так похожий на Петра Чамурлийского.

Я попросил его временно выбросить это все из головы и думать только о борьбе и о своем противнике. Я нарочно не стал говорить ему о самой последней новости, которая, честно говоря, почти повергла в панику меня самого. Последняя новость… ну вот, только этого не хватало! "Вы это серьезно? Неужели его отъезд так важен?" "Да, важен. И дата уже назначена – 16 июля. Самолет вылетает 16 июля в десять утра. Петр Чамурлийский должен лететь в Милан. Он уже получил все необходимые инструкции и полномочия для переговоров с представителями итальянских фирм. Если мы хотим остановить его, то нужно уведомить министра, а если при этом мы умолчим о подлинных причинах нашей просьбы, министр устроит скандал и даже может пожаловаться выше".

– Ничего говорить не будем, – недолго думая, отрезал генерал и стал считать вслух, загибая пальцы. – Сколько дней у нас остается? Один, два, три, четыре – чудесно! Целая неделя!

– Да, но как бы птичка не упорхнула раньше. Нигде ведь не написано, что Чамурлийский должен отправиться в путь в самый последний день. Пересечет границу – потом ищи ветра в поле.

– А если он все же вернется? Ведь мы тогда со стыда сгорим!

– Он может вернуться и несмотря на это… Раз он не почувствовал, что тучи над его головой сгущаются, почему бы ему не вернуться? Чем ему тут плохо? Глупо, конечно, рассчитывать на это. Интуиция мне подсказывает, что он давно уже ждет, чтобы наступил подходящий момент. Он уже достаточно служил, пора и о себе подумать. Особенно после убийства Половянского. Будет себе греться на солнышке на каком-нибудь фешенебельном пляже и радоваться тому, как ловко обвел нас вокруг пальца.

– Ты говоришь так, будто он и вправду…

– А как же иначе? Раз он уезжает и никто не в силах его остановить, я просто должен предполагать худшее.

– Ну, и что ты предлагаешь?

– Что я предлагаю? Да ничего я не предлагаю!

– Самое простое – не давать ему выездной визы. Однако под каким предлогом? Тут опять все упирается в министра, которого в таком случае нам придется посвятить в наши дела.

– Да, просто заколдованный круг какой-то. – Ладно, предположим, что это мы сделаем, но ведь остается самое важное – человек! Мы оскорбляем достоинство гражданина, отказывая ему в законных правах. Не буду говорить о том, что этот человек не раз рисковал жизнью, защищая идеи, которым все мы служим. Речь идет просто о человеке, рядовом гражданине. Он нам такой тяжкой обиды не простит, даже если ничем и не выдаст своих чувств. Видите, как все сложно?

– Да, но подобная деликатность кажется смешной, если только на миг предположить, что Чамурлийский вовсе не Чамурлийский, а некто, работающий на иностранную разведку. В конце концов безопасность государства превыше всего!

Генерал неопределенно покачал головой:

– Неужели вы не понимаете, что нет ничего проще, чем взять и арестовать его. Но и труднее этого ничего нет. А уж способ выбраться из заколдованного круга ты сам должен знать!

Больше он ничего не сказал.

Конечно, мне этот способ известен – мобилизовать все силы, забыть о сне и еде, но во что бы то ни стало разрешить загадку школьной фотографии, пока еще не поздно. Говоря «поздно», я имею в виду то, что Чамурлийский может получить выездную визу, уехать в Милан, а нам останется только гадать, вернется он или нет; или другой вариант – Чамурлийский не уедет, но тогда придется отвечать за все возможные последствия.

Какой из двух вариантов выберет генерал, если из моей затеи ничего не выйдет? Неужто позволит Лже-Чамурлийскому улизнуть, не дав нам возможности узнать, как его зовут? Нет, просто не верится. Хотя все эти рассуждения генерала о правах человека… Значит, опять все ложится на мои плечи.

А в то же время соревнования продолжаются. Я должен на них присутствовать и притворяться, что все идет без сучка и задоринки. И все из-за Пырвана. Если он узнает, что Чамурлийский через несколько дней уезжает в Италию, он ни о чем другом думать не сможет. Я сообщу ему об этом поздно вечером, когда закончится турнир. Да, действительно, роковое стечение обстоятельств. Из семи дней, которыми я располагаю, четыре можно считать потерянными, потому что – что греха таить – Пырван мне необходим. Он принял это дело близко к сердцу и занимается им с таким усердием, с каким никто другой этим не займется. Незаменимых людей нет, говорит генерал, и я с ним вполне согласен, но говорит он это совсем по другому поводу. Теперь же, истерзанный сомнениями, обеспокоенный отсутствием времени и предчувствием, что ничего не успею сделать, я, кажется, так не думаю. Как бы то ни было, Пырван не должен догадываться о том, как мне его не хватает.

Я люблю бывать в зале "Универсиада". Там "чисто и светло", как сказал Хемингуэй. Мне нравятся и осветление, и просторные, облицованные мрамором фойе, и прекрасная акустика, и крепкий кофе. Для меня неважно, что там проводится – спортивные соревнования или концерт. "Универсиада" всегда привлекательна благодаря своей обстановке. А в подтверждение могу сказать, что до сих пор не решил, что мне более приятно – само соревнование или перерыв. Кажется, второе…

Соревнования начались, и я, наблюдая за первыми схватками, понял, что ничего в этом спорте не смыслю. "Мельница", "ножницы", "крючок", подсечка, подножка – все эти восклицания знатоков только еще больше меня запутывали, и, пока я разбирался, что происходит на ковре, положение изменилось в пользу другого борца. Теперь он взял инициативу в свои руки, применяя удачные контрприемы. Те, кто думает, что в вольной борьбе все сводится только к грубой силе, к яростному желанию во что бы то ни стало уложить противника на лопатки, в корне неправы. Сила и воля действительно лежат в основе успеха, однако что бы представляло из себя здание без окон и дверей, без лестниц, осветления и не оштукатуренное. Можно ли жить в таком здании? Разумеется – нет! Можно только решить, что, когда все будет в порядке, тогда ты будешь там жить.

Вероятно, мое сравнение может показаться не очень удачным, но что делать – именно это пришло мне в голову, когда я наблюдал за первой схваткой Пырвана. Меня тревожило как раз то, что я никак не мог различить отдельные элементы.

Соперником Пырвана оказался юноша невероятной физической силы. Это было видно уже в первые секунды борьбы, когда он, бросившись Пырвану в ноги, охватил его сзади обеими руками и неуклюже, но без особого напряжения оторвал его от земли и несколько раз покрутил над головой. "Самолет" – любимый прием Дана Колова[4]4
  Дан Колон – знаменитый американский мастер кэтча, болгарин по происхождению.


[Закрыть]! Я вдруг увидел лицо Пырвана почти под потолком. Ярко освещенное лампой, оно было совсем спокойно. Еще миг – и оба они повалились на ковер, однако теперь атакующий борец оказался снизу, причем в самом плачевном состоянии. Все произошло то ли еще в воздухе, то ли на ковре – перемена была столь молниеносной, что я ничего не успел увидеть. Сила соперника, его потное скользкое тело – все это лишь ненадолго оттянуло момент туше.

Пока Пырван принимал поздравления, я, чтобы показать соседям, что кое-что понимаю в борьбе, важно произнес:

– "Волчий капкан" Вылкова – неотразимый прием. Вот что называется мастерское исполнение!

– "Волчий капкан", говорите? – снисходительно поглядел на меня мой сосед.

Больше я рта не раскрывал.

Во второй встрече Пырван опять победил, положив противника на лопатки, и я опять не понял, как ему это удалось. Я радовался, однако в то же время мне было и немного не по себе, поэтому я решил пересесть на другое место, подальше от знатоков. Да, пожалуй, сравнение с недостроенным зданием не так уж плохо, хотя было бы точнее сказать, что вольная борьба сегодня напоминает современный военный арсенал. В ней применяются десятки приемов, которые настолько тесно связаны друг с другом, что могут действовать на защиту противника как массированный удар. Противник же в свою очередь применяет самые разнообразные контрприемы, и в результате вы видите интереснейшее представление, достойное описания и дающее пищу для размышлений. Однако я не собираюсь подробно описывать здесь ход соревнований или вдаваться в тонкости искусства вольной борьбы. Просто не смею, боюсь оказаться в неловком положении, несмотря на то, что разъяснения по этому вопросу давал мне едва ли не лучший из специалистов – сам заслуженный тренер. Его старание посвятить как можно больше людей в тонкости борьбы, чтобы превратить их в горячих поклонников этого "самого болгарского" спорта, заслуживает самого искреннего восхищения. Мне удалось его разыскать, и вместе мы наблюдали вторую и третью схватки Пырвана, закончившиеся для него удачей: у него не было ни одного штрафного очка, а у его соперника, Медведя, целых три. Заслуженный тренер не скупился на похвалы в адрес моего подопечного.

Эмоциональный, искренне влюбленный не просто в борьбу как вид спорта, а в искусство борьбы, он был готов с каждым поделиться своей радостью: "Десять лет прошло с тех пор, когда мы впервые попытались объединить отдельные приемы в систему, – и вот теперь передо мной борец, о котором я в конце концов могу сказать, что ему это полностью удалось". "Вы вполне можете им гордиться", – сказал он, обращаясь ко мне, как будто именно благодаря моему участию Пырван сумел выработать этот "чисто болгарский стиль", основанный на приемах, заимствованных из "золотого фонда" народной борьбы.

– Не могли бы вы наконец показать мне, когда он применяет "волчий капкан"? – смущенно спросил я, вконец запутавшись в многочисленных терминах. – Мне бы хоть этот прием научиться различать. А то знаете, как я вчера опозорился!

– С удовольствием, но, наверное, придется немного подождать. Пока что здесь он ни разу к нему не прибегал. Похоже, решил прислушаться к моим советам и приберечь его на будущее. Если это так, то его можно только похвалить. Однако в его выступлении и без этого приема есть на что посмотреть. Только что, например, он продемонстрировал захват из арсенала Сасахары. Этот прием он исполнил безупречно и даже сумел обогатить его элементами, которые с первого взгляда не каждый различит. Вы их не заметили?

– Да, кое-что заметил, хотя… именно эти элементы меня, пожалуй, и ввели в заблуждение.

Черта с два я заметил! Этот тренер или надо мной смеется, или действительно думает, будто я назубок выучил его книжку до самой последней 193-й страницы.

– Завтра Петров день – у Чамурлийского день ангела. Может, наведаемся ему в гости?

– Он же нас не приглашал.

– На именины не приглашают, можно и так.

– Мысль удачная. Хорошо, что ты мне об этом напомнил. Я думаю, было бы неплохо преподнести ему букет. Белые розы – символ чистоты.

– Я бы выбрал скорее красные.

– По-прежнему злишься? Бедняга Косолапый! Во сколько у тебя с ним завтра встреча?

– В семь вечера.

– Значит, на именины мне придется идти одному. Так начался мой разговор со старшим лейтенантом вечером одиннадцатого июля. Говорили мы сначала весело, шутили, и не моя вина в том, что постепенно мы снова вернулись к чисто профессиональным темам. До сих пор я честно держал слово и ни разу не обмолвился Пырвану ни о чем, что не касалось борьбы. Даже о "прозрачном создании" не спрашивал – почему она ни разу не появилась на соревнованиях, уж не расстались ли они? Я постоянно улыбался, шутил, рассказывал анекдоты, стараясь ничем не выдать своей тревоги из-за отъезда Чамурлийского. На работе обстановка становилась все более напряженной. Генерал по нескольку раз в день спрашивал, как идут наши дела, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос. "Черт бы вас побрал, неужели так трудно выяснить, кто этот Чамурлийский? Впору мне самому к нему явиться и спросить в лоб, мол, как тебя звать, приятель? До каких это пор ты нас будешь за нос водить? И почему это ты красуешься на фотографии рядом с Половянским? Ты только пойми нас правильно – мы готовы признаться, что обознались. Тысяча извинений и в добрый час! Милан – прекрасный город, ты хорошо проведешь там время. А если не вернешься – скатертью дорога. Хотя… легко сказать "скатертью дорога", но ведь так, дорогие мои, этого дела оставлять нельзя!"

Повторяю, не моя вина в том, что как раз накануне решающей схватки с Косолапым мы со старшим лейтенантом взялись обсуждать вопросы, которые могли вывести его из равновесия и отклонить его внимание от обдумывания выбранной тактики. Подвел же меня не кто иной, как сам тренер – по его мнению, завтрашняя встреча будет чистой формальностью. Пырвану достаточно будет просто появиться на ковре и добиваться ничьей. Даже при проигрыше по очкам победа останется за ним, ведь у него не было ни одного штрафного и он был полон сил, в то время как его противник имел три штрафных очка, к тому же он совершенно выдохся в предшествующих схватках. Следовательно, наш борец лишился бы первого места только в том случае, если бы позволил себе роскошь оказаться побежденным на туше. Так что, хотя в спорте это и не принято, мы вполне могли бы уже сейчас поздравить Пырвана с блестящей победой.

– Ни один борец, из тех, кого я помню, не умел так быстро разрешать спор в свою пользу. Куда ты так торопишься, – шутливо спрашивал он Пырвана. – Люди деньги платят, чтобы посмотреть на борьбу, а ты… Будь осторожнее с Косолапым! Выжидай, тяни время, уходи от схватки. Зачем тебе зря рисковать? Теперь уже ничто не может лишить тебя этой блестящей победы.

Так говорил тренер, я же, обдумывая его слова, пришел к печальному для себя выводу: видимо, совсем не случайно Пырван побеждал своих противников в первые же минуты схватки. Скорее всего, этим он хотел мне доказать, что ему надоела наша медлительность, "деликатные" методы, что схватка должна быть именно такой – быстрой, энергичной, беспощадной. На ковре он давал волю естественной для его возраста запальчивости, и любому, кто с ним сталкивался, было не до смеха. Я был уверен, что точно так же он справится и с Косолапым. Независимо от расчетов тренера и моих советов. Ведь он даже пока не применял свой знаменитый "волчий капкан"!

– Что нового? Да ничего особенного. Чамурлийский выглядит даже спокойнее, чем раньше, ходит на работу, бывает в клубе, встречается с Соней. Я уверен, что ему и в голову не приходит что-либо подозревать. Мы уже напали на след некоторых его однокашников, разыскали и командира части, в которой служил Чамурлийский во время Отечественной войны, и через него надеемся связаться с теми, кто воевал вместе с ним. Капитану удалось найти в архиве Второй мужской гимназии фотографию Чамурлийского и список его однокашников. Думаю, что это значительно облегчит нашу задачу.