Текст книги "Белые лебеди омолуку"

– Хорошо, – кивнул Тарас, сказал: – Скучать не будем, на озеро пойдём, ягоды соберём. Иди.

Чалбай, вильнул хвостом, хотел увязаться за хозяином, но Арахаан сказал: «Хаал!»[58]58
  Хаал – останься.


[Закрыть], и пёс послушно остался дома, обиженно глядя ему во след. Скоро фигура старика скрылась за деревьями. Он ушёл.

* * *

Обед из жирных уток был замечательный, и, вкусно поев, молодые решили сходить в лес за голубикой, до которой Лана так ещё и не добралась. Вот теперь наберёт!

– А куда это Арахаан пошёл? – спросил парень у Тараса, дымя сигаретой. – Свертки взял с бельём… Странно. Даже не поел.

– Пошёл, значит, пошёл, – нехотя ответил дядя. – Мало ли дел у Арахаана всяких… Придёт.

Тут с завязанным на голове платком, с большим пластмассовым ведром в руках к ним подошла Лана и бодрым голосом сказала:

– Ну, господа хорошие, я готова. Всю ягоду в лесу соберу… Ух, соберу! – она громко засмеялась, потом слегка хлопнула парня по плечу, сказала: – Ну, дорогой друг и товарищ, пойдём. Проводи свою даму, бери ружьё для охраны.

– Слушаюсь, товарищ мадам! – весело ответил Айтал, козырнул. – Разрешите пойти-с!

– Пойдём, пойдём, – ответила она удаляясь. – Только не отставай!

Она пошла к сосновому бору, где скрылся Арахаан.

Айтал снял с гвоздя свою двустволку с патронташем, застегнул, спеша, ремень с якутским ножом, побежал за ней, крикнул:

– Куда ты так прытко! Подожди! Вот коза!

Тарас остался с собакой, стал думать: чем тут заняться? Он увидел у амбара под навесом зимние санки старика, подошёл, повертел в руках. «Да-а, санки совсем расхлябались, надо их починить, – подумал он. – Скоро тут выпадет снег, дрова ему возить. Надо в доме инструменты найти». Тарас с санками пошёл к ютэну.

Скоро Айтал догнал девушку, и они пошли по лесной тропинке сначала между соснами, потом свернули в низину, где был овраг. Здесь было красным-красно от брусники – вкусной и сладкой. Лана сразу кинулась собирать, а Айтал только горстями кидал себе в рот, удовлетворяя своё животное, как у медведя, желание. Ешь – не наешься!

– Хватит чамкать! – крикнула, видя такое безобразие, Лана. – Собирай, Айтал, не ленись…

– Куда собирать-то? – закричал в ответ парень. – У меня посуды нет.

– В шапку свою, картузку!

Айтал поморщился, ибо не любил с детства ягоды собирать, считая, что это дело сугубо женское. Он лучше пойдёт рябчиков стрелять или глухарей, которые ягоды тоже обожают, и хотел это сугубо мужское желание озвучить девушке, но, устыдившись чего-то, замолчал. Он стал покорно собирать бруснику в свой головной убор, рискуя изменить навсегда его цвет. Сок спелой брусники трудно отстирать, и это он знал хорошо с таёжного детства своего.

Они вдвоём быстро собрали полведра, и тут Лана вдруг сказала:

– Слушай, Айтал, куда это Арахаан пошёл, взяв мою новую простыню? Странно как-то. Куда?

– На кладбище! – зло пошутил парень. – Откуда я знаю – куда? Пошёл и пошёл.

– Вот что, друг, – подошла к нему Лана. – Здесь одна тропинка в лесу, и она хорошо утоптана. – Потом сказала чуть приглушённо: – Давай пойдём по ней и выйдем на него. А? Посмотрим.

– Давай, – согласился Айтал. – От ягод немножко хоть отдохнём. Где она, тропинка эта?

– Вот, за деревом толстым этим… – показала она рукой. – Видишь?

– Ладно, пойдём, пойдём.

Молодые шли по тропинке уже полчаса и вдруг увидели за ельником дымок.

– Тихо! – приложила палец к губам Лана. – Кажется, дошли.

Они осторожно, стараясь не шуметь, глядя под ноги, чтобы не наступить на сучок, подошли к месту, где на полянке горел костёр. Спрятавшись за густым кустом смородины, они увидели Арахаана, который стоял весь в белом, подняв вверх руки. Было ясно, что он из простыни новой смастерил балахон и на голову надел высокую шапку из белых заячьих шкур. Белый Шаман – Айыы Ойууна!

Перед ним ярко горел костёр, и пламя огня, потрескивая, вспыхивало – выбрасывало вверх звёздочки-искры, как бы радуясь Белому Шаману, который разжёг, породил его сейчас, в час торжества.

Шаман Арахаан, обращаясь к Духу Огня, начал петь заклинание:

 
О, Священный огонь!
К тебе, Спасителю, обращаюсь
Со многими именами —
Саалыр Чанчык, Кёмёр Сыттык,
Кюл Тэллэх, Харчы Сото,
Хатан Тэмиэрийэ, Бырдьа Бытык,
Аан Уххан Тойон[59]59
  Аан Уххан Тойон – дух огня.


[Закрыть]!
 

Из берестяного туеска, который Арахаан привёз из Тумула, он взял оладьи, жирное мясо, масло в баночке – положил рядом. Сначала он кинул в пламя пучок белого конского волоса – кыл, потом, низко поклонившись, стал угощать Духа Огня пищей, лучшей едой якутов, налил в костёр белый пенистый кумыс из маленького чорона – бёлкёй. Он запел:

 
О, прими, Великий Посредник,
Из рук моих чистых
Эту еду и питьё…
Ешь! Пей! Наслаждайся!
Пусть угощение моё
Вверх поднимется с дымом
Твоим – К небесам, к Верхнему миру,
К спасителям нашим – Айыы!
 

Шаман поднялся с колен, возвёл руки, снова поклонился огню, запел:

 
О, священный Дух Огня!
К тебе, Ярчайший, обращаюсь,
К спасителю нашему —
От Холода страшного,
Лютого, зимнего…
Огонь наш всесильный!
Уничтожающий Зло,
Очищающий от скверны коварной,
Прилипчивой, грязной…
О, Добрый Огонь наш —
уют и тепло создающий
В юртах, в семьях людей,
Первый помощник
Кузнецов, умельцев отличных…
И Главный Посредник
Между людьми двуногими
С духами Среднего мира
И божествами-айыы
На девяти небесах живущими…
Аан Уххан Тойон!
Послушай, помоги
В моей великой Мольбе,
В обращении искреннем,
От кут-сюр моим исходящим
К Светлым Айыы – божествам!
К великому из великих,
На девятом небе живущему —
Юрюнг Аар Тойону!
 

Поклонившись Духу Огня, шаман повернулся на восток, откуда восходит солнце, поднял вверх руки, начал песнопение:

 
О, на первом небе живущая,
Богиня-айыы Айыысыт!
К тебе обращаюсь, прекрасноликая,
С сияющими глазами,
С добрым сердцем, любвеобильная,
С щедрой открытой душой,
Душу-кут внедряющая
В темя мужчин,
В лоно женщин прекрасных,
В руки свои нежнейшие,
Детей принимающая,
Оберегающая их потом,
Защитница рода, людей,
Детей двуногих своих
Зовущая всех – к радости,
К счастью в Мире Среднем,
Цветущем, сияющем!
Шаман поклонился три раза, продолжил:
К тебе обращаюсь, богиня-айыы!
Послушай, о чём я скажу,
Внимай словам моим горьким:
Беда к нам пришла,
Несчастье свалилось нежданно-негаданно!
Прибыли люди сюда —
В тайгу хатыннахскую,
На берега Ытык Омолуку,
К детям твоим беззащитным,
Живущим с надеждой о счастье…
Прибыли злые, с чёрными мыслями —
Взорвать, погубить землю любимую нашу,
Леса и озера, реки и горы,
Всё широкое лоно тайги,
Где крылатые прячутся,
Где шерстистые шастают,
Где чешуйчатые плавают,
Где дети твои двуногие —
Живут, ходят и дышат, —
Всё твоё богатство Среднего мира,
Земли! Спаси, Айыысыт и защити!
 

Потом Арахаан повернулся к северо-востоку, ещё три раза поклонился, запел:

 
Теперь к Тебе обращаюсь —
Богиня-айыы Иэйэхсит,
Живущая на небе втором,
Защитница людей и скота,
Обитателей долин и аласов,
Лесов и полян пышнотравных,
Та нам – Великая Мать,
Которая кормит и поит
Белой пищей молочной,
Охраняет от напастей злостных
До конца наших жизней…
Послушай, послушай!
Беда к нам пришла – оттуда,
Где солнце садится, уходит,
И ночь настаёт…
Люди беду принесли,
Хотят истребить нас,
Детей твоих четвероногих, рогатых,
А также двуногих, с душами-кут…
Спаси, Иэйэхсит!
Защити! Защити! Защити!
 

Шаман также трижды поклонился, потом, повернувшись лицом к юго-востоку, воздел руки к небу, запел:

 
О, живущий на третьем небе,
Славный айыы наш —
Кюн Дьёсёгёй!
Сэттэ Кюрё Дьёсёгёй!
Бог-покровитель гривастых,
Быстрых, с копытами,
Хранитель-размножитель
Богатства народа саха,
Силу и ловкость мужчинам дающий,
Храбрость, упорство внедряющий,
Защитников порождающий,
Боотуров славных Среднего Мира!
О, Кюн Дьёсёгёй!
Приди, спустись к нам с небес —
Защити от нелюдей злобных,
Смерти желающих,
Погибели нашей творящих,
С оружием грозным, всеуничтожающим…
Защити! Охрани! Прогони!
 

Арахаан снова поклонился три раза, воздел руки к небу, начал обращение:

 
О, живущий на небе четвертом
Алтан Сабарай, Тюрбю Кынат,
Кюн Эрили, Хомпоруун Хотой Айыы!
Главный тойон-господин
Всех крылатых,
Перья и клювы имеющих…
Грозный Орёл! Господин!
Вселяющий людям, двуногим
Храбрость, отвагу, напор…
Силу Главную, что ведёт —
К Единению, Воле и Власти!
Не будь, человек, одиноким,
Будь с друзьями, с улусом
И с родиной будь —
Любимой, единственной!
К тебе обращаюсь,
Господин наш —
Грозный, всепобеждающий!
Спаси! Защити! Объедини!
Против злых Разрушителей,
К нам явившимся ныне
С оружием мощным, сжигающим всё —
Птиц, зверей и людей,
Родину – Средний Мир наш прекрасный!
Хомпоруун Хотой Айыы!
Грозный Орел!
Защити! Защити! Защити-и-и!
 

Арахаан три раза поклонился, потом повернулся к югу, возвёл руки, начал петь:

 
На пятом небе живущий Грозный Айыы —
Улуу Суорун!
Отец, Покровитель шаманов,
Давший им силу и власть!
Преклоняюсь, падаю ниц!
Славлю Тебя, мой Господин!
Ты, Грозный, Великий,
Давший людям-саха «Сюр»-дух и силу…
Дух! Давший двуногим
Огонь – жизни стержень горящий,
Согревающий всех и спасающий!
Давший людям желанье творить —
Вещи прекрасные,
Петь и плясать,
Песни-алгысы озвучивать,
Славить Верхних Айыы —
Спасителей наших!
О, мой Господин!
Всесильный айыы – Улуу Суорун!
Умоляю, прошу —
Защити нас, ничтожных твоих
Тварей двуногих, неразумных детей
От страшной Беды, от Убийства!
Отведи! Прогони! Уничтожь!
Шаман поднялся с колен, поднял руки, запел:
О, живущий на небе шестом,
Аан Дьаасын Айыы!
Сюгэ Буурай Тойон!
Дьаа Буурай!
Бог Грома, огня небесного!
Очищающий от Скверны,
От Чёрного Духа,
Духа зла и нечисти всякой!
Ты знаешь, о чём я прошу,
Умоляю Тебя, Справедливый!
Ты услышал меня,
Мои беды, страдания знаешь!
От пришлых, зло творящих —
Спаси! Спаси нас! Спаси!
Аан Дьаасын Айыы!
 

Арахаан замолчал, постоял, потом снова поднял руки к небу, начал:

 
О, главные наши айыы!
На небе, на небе седьмом
Вечно живущие – Боги Судьбы —
Билгэ Хаан, Тангха Хаан, Дьылга Хаан!
Вы знаете все, вы слышали всё…
Неужто наша судьба
В Среднем Мире живущим —
Тварям, птицам, зверям всяким,
И людям, детям вашим,
На этой земле живущим,
Судьба уготована страшная,
Погибельная, безвозвратная?..
Вы видите всё, знаете…
Не допускайте, айыы,
Наши боги-айыы, прародители,
Таких поворотов Судьбы!
Поверните их прочь!
Возверните пришельцев
Нечистых,
Прогоните! Прошу!
Падаю ниц!
Помогите! Спасите! Спасите!
О, Боги, вершители наши…
Смотрите!
 

Арахаан поднялся с колен, вытер обильно выступивший пот со лба, снова, поклонившись три раза, обратился:

 
О, Боги-айыы! Великие!
К вам обращаюсь я, тварь земная,
Двуногая, шаманом айыы
Который назвавшийся…
С именем – Арахаан…
К вам обращаюсь,
К великим айыы —
Одун Хаан и Чынгыс Хаан!
Вы, великие, Герои и
Боги Предков народа саха…
Со времён Эллэя и Омогоя,
Знавших Вас и почитавших,
Я, Ваш ничтожный потомок,
Преклоняюсь, на колени свои
Падаю и Вас умоляю —
Отведите от нас, отведите Беду,
О которой я всех айыы умолял…
Вы знаете.. Вы всё знаете…
Неужто мы, твари ваши двуногие,
Заслужили всё это – смерти Огонь?
Умоляю! Заклинаю!
Сделайте это – спасите! Спасите!
 

Шаман Арахаан долго лежал на земле, потом поднялся, подбросил в костёр много дров, посидел, потом, поправив одежду белую и шапку-дьабака на голове, стал с чувством особенным, с силой духовной, петь:

 
О, Великий!
Великий и Главный!
Создатель Земли нашей,
Среднего Мира людей – всего,
Что мы видим и знаем,
Дети твои, люди айыы,
С поводьями, с уздечками
Золотыми, Твоими…
Прости! Прости нас, неразумных детей,
Что живут на Севере, на Юге,
И на Западе, и Востоке,
Где Ты, Всевышний,
Власть простираешь свою,
Аан Господин, Юрюнг Аар Тойон,
Юрюнг Айыы Тойон, Аар Тангара!
Ты, который породил
Всё живое – деревья и воды,
Птиц, зверей и рыб,
Двуногих детей породил!
Всё знаешь Ты!
Всё видишь Ты! Так вот…
Время настало – спаси, сохрани!
Отверни все беды от родины нашей,
От Среднего Мира саха,
Древних людей на Земле…
Сохрани это… Сохрани! Сохрани!
Ради детей, внуков и правнуков наших —
Всех людей,
В Тебя только верящих, преклоняющихся…
Тебя умоляющих!
Просящих от «сюр-кут»…
От души… искренне!
Чисто! Помоги! Отведи!
И спаси! О, спаси!
Улуу Тойон Тангара!
Аар Айыы Тангара!!!
 

Закончив мольбу-обращение к Верхним айыы, Арахаан отошёл от костра, устало сел на землю, снял шапку… Пот градом струился по бледному лицу, по морщинистой шее… Старик закрыл глаза, согнулся. Устал.

Лана тихо шепнула:

– Пошли, Айтал…

Они, стараясь не шуметь, отползли назад, потом прячась за деревьями, быстро пошли по тропинке в сторону ютэна.

Где-то в глубине тёмного ельника трижды каркнул ворон…

Высоко, над ними, раскинув широкие крылья, парил орёл.

Лана остановилась у большой старой лиственницы, сказала, повернувшись к другу:

– Всё слышал?

– Да-а, – произнёс парень. – Впечатляет… А поможет ли? Не знаю.

* * *

Толмачев проснулся с громкими воплями, открыл глаза, схватился за волосы… Сел. Холодный пот обильно выступил на лбу генерала, сердце усиленно стучало, дрожали колени. Увидев, что он находится в спальне своей московской квартиры, обрадовался, облегченно вздохнул: «О, господи!» Это всего лишь был сон – страшный, до смерти напугавший его: к нему медленно приближались эти фигуры в балахонах, крича все громче и громче одно лишь непонятное для него слово «Тохто-о! Тохто-о! Тохто-о!» И от ужасного, пронзительного взгляда того высокого старика с длинной белой бородой у него в последний момент на голове загорелись волосы, горели с треском, как яркий обжигающий факел.

– Бывает же такое! – усмехнулся Толмачев, поднялся с постели, оделся. Тут в спальню вошла его жена Варвара, сказала:

– Ты чего, Захар, кричишь? Меня зовешь?

– Нет-нет, – махнул рукой генерал. – Это я так… Голос пробую… Упражняюсь.

– Уже полвосьмого, завтрак на столе.

Жена вышла, Толмачев подошел к окну, широко открыл форточку и, взяв из лежащей на столе пачки папироску «Беломор», жадно закурил, пуская дым через форточку. Из окна высотного здания, где жил генерал, была видна широкая панорама Москвы, и вдали красным огнем горели звезды кремлевских башен. «Что это за странный сон мне приснился? – подумал он. – Что все это значит? Примета? Предупреждение? Не понятно».

Генерал, воспитанный в духе марксистско-ленинской идеологии, будучи убежденным материалистом, не верил приметам и всяким «вещим снам». Ерунда все это, фантазии от скудомыслия. Он стал восстанавливать свой сон с самого начала, когда вдруг услышал какую-то далекую, прекрасную музыку. И он будто идет в каком-то серебристо-белом тумане и видит впереди фигуру в длинном светлом одеянии, который сидит один на высоком месте и будто мысленно зовет его к себе. Толмачев все ближе подходит к нему – к старику с размытым лицом, который что-то говорит с упреком на непонятном ему языке. По тону, по звукам слов он понимает, вернее, интуитивно чувствует, что речь идет о предстоящем большом взрыве в Якутии. И ему это не нравится. Тут за спиной старика появились еще несколько фигур в белых одеждах, которые молча смотрели на генерала. Он долго молчал, слушая старика, потом сказал громко «Нет! Нет!»

Фигуры за спиной старика зашевелились, стали медленно приближаться к нему, гневно говоря одно это слово «тохто-о!» Толмачев хотел повернуться и уйти, но ноги его как-будто сковало чем-то – не шевелились. Руки стали тяжелыми, нельзя было поднять… Он превратился в какой-то каменный столб, громоздкий, неподвижный… Это было ужасно!

Толмачев потушил папиросу, бросил в пепельницу, пошел в туалет помыться.

Потом генерал сел за стол, на котором как всегда стояла его любимая железная мисочка с овсяной кашей, которая вошла в моду почти во всех домах москвичей. Это было полезно для печени, для здоровья. И дешево.

Увидев на столе газету, генерал развернул страницы, сразу увидел портрет знаменитого киргизского (теперь уже мирового по славе) писателя Чингиза Айтматова. «Интересно, – подумал Толмачев. – Что за дела такие?» Толмачев стал читать интервью писателя, данное известному французскому журналисту, где речь шла об атомных взрывах, испытаниях на территории Советского Союза. Писатель громогласно протестовал против всяких надземных и подземных испытаний, которые отравляют все на земле, и все больше людей в Союзе умирают от рака, отравившись радиацией. Люди во всем мире поднимаются против этих взрывов, выражают свое возмущение. Общемировой резонанс, дело, чреватое международным скандалом.

«Вот это новости! – удивился Толмачев. – Некстати это. Если будет провал с моим взрывом в Якутии, то что будет? А?»

Генерал отложил газету, задумался. В случае провала его сразу снимут с должности, понизят… Накажут? А ведь он, наоборот, надеялся на дальнейшее продвижение по службе. Мог вместо Рюмина стать первым замом главного. Что делать? Задачка!

Толмачев вспомнил о вчерашнем телефонном звонке инженера-ядерника Геннадия Самохвалова, который сказал ему, что по последним расчетам взрывы атомного заряда в разломах и пустотах под землей чреваты непредсказуемыми последствиями, ибо все зависит от структуры участков мантии земли, скальных пород и т.д. А в Якутии к тому же вечная мерзлота, которая по-своему реагирует на эти мощнейшие взрывы.

«Может Самохвалов прав в своих выводах? – подумал Толмачев. – Но были существенные возражения, особенно со стороны Громадского. Кто прав? И что теперь делать?»

Генерал сидел на кухне за столом, как бы отключившись, не зная, что именно предпринять в этом архисложном деле. Надо этот вопрос решить сегодня немедля. Да или нет?

* * *

Вечерело. В лагере взрывников мужики от нечего делать за столом азартно забивали «козла», слышался стук костяшек домино и выкрики: «На те тройку!» «Рыбу проглоти!» и т.д.

Громадский, выпив всю бутылку до дна, давил храпака на раскладушке. Он забыл выключить приёмник, и палатку заполнил голос артиста Михаила Козакова, читающего отрывок из романа Булгакова «Мастер и Маргарита», то самое место, где «Аннушка» отрезала голову бедняги-писателя.

К Казаряну, громко ржущему в компании болельщиков, подошёл техник Костя Шабат, толстяк с зэковскими наколками на руках и, хлопнув друга по плечу, сказал:

– Кончай ржачку, Карен. Пойдём, постреляем малость на озере, это близко. Там, говорят, уток море.

– Что-о? – повернулся армянин, сказал: – В уток побахать? – он улыбнулся. – Ну, это можно. А ружьё?

– Есть у меня, с собой захватил, – ответил Шабат. – Правда, старое, шестнадцатого калибра… Но это лучше, чем ничего.

– А патроны? – спросил Казарян.

– Паторонов много, на месяц нам хватит, – ответил Шабат, подмигнув. – Будем стрелять по очереди. Согласен?

Армянин посмотрел на ручные часы, сказал:

– До ужина время есть. Айда!

Скоро друзья вышли к Омолуку и вдруг в высокой траве у самого берега увидели лебедей, плывущих тихо в их сторону. Друзья разом пригнулись, упали на землю, чтобы птицы не заметили их. До воды оставалось метров сорок, расстояние достаточное для выстрела.

– Я первый! – блеснул зубами Шабат. – Ружьё моё… Потом дам тебе.

– Стреляй, – ответил Казарян. – Только сразу подбегай к ним… Ружьишко-то того… слабое.

Они малость подождали, когда длинношеие птицы подплыли ещё ближе, и Карен шепнул другу в ухо:

– Давай!

Шабат вскочил и, на ходу щёлкнув курком, быстро побежал к лебедям. Птицы, увидев человека, разом затрубили и, размахивая большими белыми крыльями, побежали по зеркальной глади воды. Кур-р, кур-р, кур-р!

Шабат, дрожа от волнения, поднял ружьё и сразу выстрелил: бах-х-х!.. Потом взвёл курок другого дула ружья, сделал второй выстрел: бах-х-х!.. Но лебеди медленно и гордо поднимались всё выше и выше… Кур-р, кур-р, кур-р!

Шабат от волнения промазал: дробь пошла под стаей, взбивая маленькие фонтанчики на воде.

– Эх, мазила! – поднялся Казарян. – Дал бы мне… точно… не промазал бы.

Шабат ничего не ответил, только долго смотрел вслед улетающим прочь белым, красивым птицам.

От выстрелов на озере поднялись стаи уток, и полнеба стало чёрным от трепещущих крыльями крякв и чирков. Утки кружились над озером – улетали, потом возвращались… Наконец, успокоившись, снова сели на ровную гладь озера, шумно закрякали.

Услышав на берегу выстрелы, Тарас вышел из ютэна посмотреть на стрелков. Он увидел около камышей двух мужиков, и это были, похоже, вчерашние «орлы» из отряда взрывников. Оба были в одинаковых полевых спецовках.

– На черта они тут, ёлки! – выругался Тарас. – Да ещё в лебедей стреляют, сволочи!

Чалбай тоже увидел издали чужаков, громко залаял.

Услышав лай собаки, друзья остановились.

– Похоже, что там люди, – сказал Казарян. – И, вроде, окно избушки светится… Местные.

– А давай, лодку у них попросим – на уток попрём, – сказал Шабат. – Как?

– Это можно, – ответил армянин. – Только ружьё отдай, моя очередь стрелять.

Шабат отдал ружьё и патроны другу, и они смело пошли к жилью Арахаана. Увидев приближающихся людей, Чалбай кинулся к ним навстречу с громким лаем.

– Тохтоо! – прикрикнул на собаку Тарас. – Не лай! Иди сюда!

Чалбай послушно повернул назад, сел, рыча, рядом с охотником.

Друзья подошли к Тарасу с собакой, поздоровались сначала, потом Шабат сказал:

– Вот что, дорогой, одолжи нам лодку. Уток хотим пострелять на озере.

– Лодку? – посмотрел Тарас на вчерашних врагов, которые хотели арестовать их. – Лодку не дам. Не моя она.

– Не дашь? – удивился Шабат. – Ну, и не давай. Мы сами её возьмём.

Он посмотрел на Казаряна, сказал:

– Так ведь, Карен?

– Мы быстренько… – как можно мягче сказал армянин. – Постреляем малость и – обратно.

– Будь другом, одолжи на пять минут.

– Я сказал вам, что не дам, – отрезал Тарас, добавил: – Сейчас придёт хозяин, с ним поговорите.

– Какой хозяин? – нахмурился Шабат. – Кто таков? Имя!

– Арахаан его зовут.

– А-а, это тот самый старик, – вспомнил Казарян. – Седой такой.

Шабат, угрожающе приблизившись к охотнику, сказал: – А он нам не тойон. У нас спецзадание, и вы, местные, во всём должны подчиняться указу. Теперь мы тут всё решаем. Если захотим, то выселим вас отсюда или арестуем, в обезьянник посадим. Хочешь?

Тут Чалбай, поняв, что к ним пришли плохие люди, угрожающе оскалил клыки, зарычал. Он был готов прыгнуть на них… Тут Шабат, испугавшись, вырвал из рук Казаряна ружьё, взвёл курки, прицелился в Чалбая, сказал:

– Застрелю сейчас! Убери собаку!

Тарас понял, что с этими людьми спорить без толку. Он схватил пса за загривок, затащил в ютэн, закрыл дверь, набросил замок на петлю.

Потом, улыбаясь, подошёл к Шабату и, показывая рукой на озеро, сказал:

– Видишь уток на озере Омолуку?

Взрывник повернулся к озеру, и, улучив момент, Тарас схватил его ружьё за дуло и резко повернул в сторону. Раздались выстрелы, и Шабат, вскрикнув, отпустил ружьё. Охотник оттолкнул его в сторону, и тут на него бросился Казарян, схватил за руку и стал закручивать, пытаясь повалить Тараса на землю.

– Стой! – тут послышался громкий голос.

Это с двустволкой стоял и целился в армянина Айтал. Рядом с ведром в руках стояла испуганная Лана.

Казарян отпустил руку Тараса, попятился назад. Шабат поднялся, и они оба, оглядываясь, быстро пошли прочь… Побежали в сторону леса.

В ютэне громко лаял Чалбай, царапая когтями дверь. Он хотел выскочить, чуя неладное.

– Теперь у нас четыре ружья! – засмеялся Айтал. – Пусть попробуют сунуться, будем стрелять, – он повернулся к девушке, спросил: – Будешь, Лана, стрелять?

Она ничего не ответила и, поставив полное ягод ведро, открыла, сняв замок, дверь ютэна. Чалбай сразу выскочил и, радостно виляя хвостом, стал лизать руки девушки, выражая благодарность. Вау! Вау!

– Ну, вот мы, наконец, дома, – сказал Айтал, потом спросил у Тараса: – Чего эти сволочи хотели от тебя?

– Да-а, лодка, видите ли, им нужна. Я отказался. Верить им нельзя.

– Ну, и правильно, – сказала Лана. – Подальше их – к чёрту… Разрушители… х…вы! Ненавижу!

Айтал с удивлением посмотрел на неё, произнёс:

– Ну, отрезала ты… Круто!

Лана сняла с головы платок, сказала:

– Вечер уже… Что приготовить?

– Мне омаров с бананами! – крикнул Айтал.

– Как дам омаров по кумполу! – шутливо замахнулась на парня Лана.

Все громко засмеялись.

* * *

Солнце закатилось за горизонт, и по-осеннему неотвратимо и быстро стало темнеть. Мрак накрыл своим чёрным покрывалом землю, растворил в темноте реки, озёра, тайгу…

Потеряв тропинку в тёмном лесу, Шабат с Казаряном заблудились. Забыв захватить фонарик, они спичками и зажигалкой старались освещать свой путь среди густых кустарников и лохматых деревьев к спасительному финалу – лагерю взрывников.

Скоро спички закончились, огонёк зажигалки Шабата издох, и наступила кромешная тьма. Они, ругаясь и матерясь, пошли дальше наощупь, стараясь увидеть впереди хоть маленький просвет.

– Всё! Е… мать! Х…! Дальше не пойду! – громко заявил Шабат, отбросив в сторону бесполезную зажигалку, сел на землю.

– А на хрен ты ружьё отдал этому козлу? – выпалил Казарян. – Из-за тебя, дурака…

– Заткнись, сука! – заорал на армянина Шабат. – Был бы ты на моём месте!.. Чуть руку мне чучмек[60]60
  Чучмек – презрительная кличка аборигенов севера.


[Закрыть] х…в не сломал! Хорошо, не застрелил… Они, эти дикари ё…ые всё могут. Мозгов-то нет!

– Ладно, будет ныть… Кончай! – произнёс Казарян. – Надо думать, паря, как дальше быть… Вылезать как-то надо отсюда.

– Б…ть! Темно как у негра в ж…е, у-у-у!

– Вот что, – произнёс армянин, пощупав ствол дерева, у которого остановились. – Это дерево, похоже, дюже большое тут… Значит, высокое. – Он нащупал в темноте толстую нижнюю ветку лиственницы, сказал: – Я, Костя, полезу наверх, может, что увижу оттуда… А ты, чувак, сиди тут, не ори. А то того… медведь или волк зубастый… – Он зло засмеялся. – Они, гады, кусачие, вмиг тебя слопают! Сиди!

– А что?! – испугался Шабат. – Могуть?

– Могуть, – передразнил его Казарян, подтягиваясь за ветки. – Дюже голодные! Р-р-р…

Шабат замолчал, съежился: мало ли что…

И вот, наконец, армянин наощупь, от ветки до ветки, добрался до вершины и, к счастью, это действительно оказалось очень высокое в округе дерево, и он слева увидел еле мерцающий между деревьями огонёк. Ба! Это явно костерок лагеря. Их лагеря – взрывников. Ура!

В лагере у костра, как всегда перед ужином, собрались все мужики для «ржачки», незаменимым заводилой которой был всегда Вася Белоконь, повар. На этот раз он рассказывал анекдот из сериала о чукчах, очень популярный в те годы.

– …Что это за зверь такой стоит тут посреди тундры? – спросили чукчи у старика, самого мудрого у них, показывая на машину «Москвич». Старик обошёл неизвестного дотоле зверя у них и, увидев у него торчащую выхлопную трубу, сказал: – Самец, однако. Самец.

Взрывники все грохнули от хохота:

– Ха-ха! Ха-ха! Во даёт!

Тут из темноты к костру вылезли Шабат с Казаряном. Оборванные, грязные… Встали, как два привидения из фильма ужасов.

Все разом замолчали. Вот это номер!

– Дайте воды! – кинулся Шабат к ведру с закипающей на огне водой. – Пить!

– На! – зачерпнул из другого ведра сырую воду Вася. – Ты чего? Где были?! Козлы!

– За козла… – поднял руку Казарян, потом сник, сказал: – Да вот, пришли. – Потом он махнул в сторону Омолуку, хрипло сказал:

– Эти чучмеки местные того… ружьё наше отобрали, да ещё…

– Меня вот избили!.. – выкрикнул Шабат, допив воду из кружки. – Всех! Их всех надо… перестрелять… В расход!

Тут, услышав шум, подошёл Громадский, бледный, ослабевший совсем, спросил:

– Что случилось, товарищи?

– Да вот… – показал на «оборванцев» Сенька Лавров. – Избили, говорят, ружьё отобрали…

– Кто?

– Да тот старик вчерашний, вроде, и мужик, который стрелял тут… Они! Местные!

– Ружьё отобрали? – чуток оживился Громадский. – Чьё ружьё?

– Моё, моё! – вышел вперед Шабат, выпалил зло: – Да их… их надо… арестовать! В кутузку! Всех!

– Ладно, – кивнул начальник. – Арестуем. Всех. Только не сейчас, ночь уже… Темно, – он оглядел всех мутным взглядом, сказал: – Они нам как кость в горле… Совсем оборзели! Завтра… завтра будем с ними… разбираться. Сегодня отдохнём. Никуда не денутся. Понятно?

– Да-а… – протянул досадливо Казарян, щупая порванное место на куртке. – Я бы.. А-а, – ударил он по пустому тазу для хлеба. – Ну вас к… чёрту! Итить твою мать! – он пошёл, прихрамывая, к своей палатке.

Шабат продолжал ругаться и грубо материться, показывая рукой в сторону озера, где был ютэн Арахаана, брызгая слюной:

– Рога, рога им надо пообломать, скотам! Я бы их всем бл..м, ублюдкам х..м надрал бы ж..у! показал бы х..м детям, что есть порядок! Е…е матрёшки! На х..й их к ё…й матери!

Громадский не стал слушать до конца его матерщинные рулады, пошёл медленно к своей палатке. Он, поднял полог, влез в своё убежище, блаженно откинулся на раскладушку с мягким матрацем, закрыл устало глаза. Есть ему не хотелось, хотелось просто отрубиться от всего этого кошмара, который назывался ответственной командировкой в тайгу для выполнения особого государственного задания. Если атомный заряд всё-таки вырвется наверх, что могло быть вполне, то он, Громадский, в Москву не вернётся: его, во-первых, арестуют «за невыполнение», во-вторых, что самое главное, жить после этого нельзя, невозможно… Конец.

Он тяжко вздохнул, нащупав в темноте горлышко уже второй бутылки коньяка, пригубил лёжа, жадно выпил, сделал четыре глотка… Хорошо-о-о. Потом опять вспомнил улыбающееся лицо Эльвиры, жены, доброй и умной, и ему стало так плохо, жалко себя, что из глаз его невольно потекли горячие ручейки слёз, которые он не вытирал, словно надеясь, что с ними вытекут все горькие обиды его, горькая соль неразрешённых проблем, тяжесть на сердце и на душе.

И, действительно, стало чуть лучше, легче, светлее… И он, нащупав спасительную бутылку, снова отпил «из горла», сделал три сладких глотка… Отрубился. Наконец успокоился.

* * *

Плотные тучи закрыли всё небо, заслонили луну, и ночь наползла чёрная, холодная… Стихло всё, попрятались в дуплах птички лесные, задремали на озёрах утки, спрятав головы под крылышко, коршуны и орлы сидели не шевелясь на ветках высоких деревьев, отдыхали.

Заполночь. Арахаан достал из тайника свой гремящий железными подвесками плащ. Надел его, взял в руки двенадцатирогий бубен, пошёл в темноте по своей шаманской тропинке к ельнику, где обычно камлал в тишине, далеко от посторонних глаз, в полном одиночестве, отдавшись только своей всемогущей стихии, непонятной и недоступной для обычных людей, обитателей Среднего Мира.

Невидимая тропа привела Арахаана к месту, где он, взяв свой волшебный бубен, превращался из человека, Уйбана Халыева, в Великого шамана Арахаана, способного общаться со всеми духами Среднего и Нижнего Миров, которых он не боялся, а наоборот, дружил, даже повелевал в необходимый момент.

Он подошёл к заранее приготовленной им, Арахааном, куче сухих дров с кусками берёзовой коры и, пробормотав слова приветствия к духу огня Бырдьа Бытык, зажёг спичку, поднёс к белым кускам коры – и вспыхнуло пламя, постепенно освещая его лицо, руки, всю фигуру, облачённую в кожаный плащ с подвесками-кыасаан.

Арахаан молча приблизил свой бубен к разгорающемуся пламени костра, подсушивая его, чтоб звучал, говорил звонко и сильно. Бубен для него был другом – живым и могучим, был конём, уносящим его высоко – к небу, звёздам, к Верхнему Миру, где жил его, Арахаана, главный судья и покровитель – великий Улуу Суорун Тойон. Это Он его породил, сделал повелителем духов и «кут» людей, жизнь которых зависела от его слов и желаний. Но такое было не часто, только в нужное время. И время это настало сегодня, сейчас, в сию минуту, когда он сумеет нить поймать и дёргать, повелевать, направляя силу свою туда, куда он захотел, задумал желаемое.