Текст книги "Белые лебеди омолуку"

 
О, дух-хозяин Огня,
К тебе, светлому, обращаюсь,
К тебе, яркому, обращаюсь,
К тебе, Бырдьа Бытык, Хатан Тэмиэрийэ,
К тебе – Аан Уххан!
Прими, не откажись от угощения,
От еды, которой делюсь,
От оладий круглых и вкусных,
От мяса пахучего, жирного,
От масла приятного, жёлтого…
Выпей вино это крепкое, радость дающее.
Пей! Ешь, вкуси это всё, Дух Огня,
Отправь к небесам это всё от меня, от охотника.
Доставь, подними по лёгкому сизому дыму,
Что стремится наверх —
Где боги-айыы наши живут…
Пусть они насладятся едой,
Пусть улыбаются, радуясь,
Пусть вспомнят о нас,
О детях двуногих своих
в Среднем Мире прекрасном…
Айхал вам, боги-айыы!
Уруй вам, защитники наши!
Вечная слава тебе —
Юрюнг Аар Тойон,
Светлоликий наш Тангара!
 

Тарас, покормив Духа Огня и верхних айыы, низко поклонился, скрестив на груди руки, потом повернулся к Айталу и Лане, сказал:

– Вот и всё. Теперь и нам не грех перекусить… Располагайтесь, отдохнём перед дорогой. Думаю, путь теперь будет спокойным, без происшествий и промахов. Айхал!

* * *

Избушка Тараса стояла на высоком берегу Кюндэлэ среди стройных желтоствольных сосен. Место было сухое и чистое, и потому тут летом комары и мошки не особо надоедали, ибо эти паразиты любят места прохладные и влажные, болотистые. Недалеко от жилья охотника стоял на высоких столбах лабаз, где хозяин хранил еду и продукты, мясо добытых зверей.

Под наклонной крышей избушки в сундучках хранилась зимняя одежда и обувь охотника, лежали снасти и широкие лыжи, подбитые мехом – лапками сохатого. Лишних, ненужных вещей не было, всё было рассчитано до мелочей. Порядок.

Утро выдалось приятное, солнечное, и они втроём сидели за столом, завтракали. Айтал пока не сказал Тарасу об истинной цели своего приезда, ибо, по рассказам Тараса и Арахаана, здесь, в Хатыннахе и около Омолуку никого не было, они жили одни, каждый в своём ютэне. Может быть и так, что никто и не приедет сюда, не прилетит. «Скоро», как говорил Айталу в больнице друг, – понятие растяжимое. Надо ждать.

– Как тут сейчас охота? – спросил Айтал у Тараса, прихлёбывая из железной кружки горячий чай. – Ружьё для меня найдётся?

– Хочешь пострелять? – спросил охотник, потом сказал: – И правильно. Приехать в тайгу и не пострелять… будет глупо, – он кивнул одобрительно, добавил: – И ружьё с патронами найдётся. Сходим на озеро, уток постреляем.

– Уток? – пожал плечами парень. – Я хочу более крупное что-то. Есть тут медведи?

– Ого! – удивился Тарас. – Сразу так… Дедушку хочешь завалить? Это сложно, да и… опасно. Ты ведь такой… неопытный. А с медведем шутки плохи, это не дичь тебе глупая.

– Нельзя, значит, – надул губы Айтал. – А я-то думал… Ведь каждый настоящий мужчина должен по закону таёжников мишку грозного завалить. Разве не так?

– Не так, – усмехнулась Лана. – Какой ты таёжник, Айтал? Весь целиком до кончиков волос – городской пижон. И ружьё с какого конца брать, должно, не знаешь. Не так? Брось эти свои самолюбивые желания. В утку сначала попади.

Айтал, выпучив обиженно глаза, ответил:

– Утку! Да знаешь, сколько я их в детстве в этих местах пострелял? Лось рогатый на моём счету. А зайцев – не счесть. А косуль? Вот медведя… – он досадливо махнул рукой: – Э-эх! Что тут с вами… Не понимаете.

– И вправду, он не раз приезжал к нам, – тут вставил Тарас. – Охотился. Стреляет с детства, по крови своей, по предкам – охотник.

– Вот-вот! – обрадовался Айтал, оживлённый, вскочил, произнёс: – Слыхала? Так что я… я почти свой тут, таёжник. «Пижо-о-он», – усмехнулся он, дёрнул Лану за волосы. – Сама ты… «чувиха», куколка городская!

Лана засмеялась громко от такого крутого сравнения, ответила:

– Тогда докажи… на что горазд. Сможешь?

– Я бы доказал, но… – он посмотрел на Тараса. – Не я тут решаю. Хотя бы сохатого… Как? – парень с надеждой посмотрел на охотника.

– Вот что, догор, – вдруг оживился охотник. – Тут нынче один мишка за мной ходит, достал уже.

– Ходит? Медведь? – удивилась Лана. – Почему?

– Однажды я на речке сети поставил, чтобы линьков половить, – продолжил охотник. – Потом прихожу на следующий день, а кто-то вытащил сети, выволок на берег и всю рыбу слопал. По следам на песке определил, что это был сам хозяин, медведь, – Тарас, убирая пустую посуду со стола, продолжил: – В другой раз на Омолуку пошёл, хотелось карасей там поиметь. Они там большие, жирные… Так опять медведь вытащил мои сети – и прощай, караси! Потом заметил, что этот воришка ходит за мной, следит, куда я сети закину, поставлю. Ждёт. Пришлось ночевать у воды, снасти караулить. Он чует человека, знает, чего охотник хочет, и потому прячется от него, на выстрел не выходит. Но, думаю, он когда-нибудь переиграет меня, и снова буду я в дураках. Надоел, одним словом.

– Вот! – радостно вскинул руку Айтал. – Я спасу тебя, Тарас, от этого вора… Дай мне карабин.

– Если серьёзно, – Тарас посмотрел внимательно на племянника. – Карабин для этого дела не подойдёт.

– Почему? – удивилась Лана. – Самая сильная, убойная штука, насколько я знаю.

– Убойная, но не забойная, – ответил охотник. – Пуля карабина по силе своей большой проходит тело зверя насквозь, и медведь не умирает, кидается на стрелка.

– А чем тогда?.. – не понял Айтал. – Тозовкой? – он засмеялся. – Мелкашкой!

– Не, догор, я дам тебе старую двустволку, – сказал Тарас. – …И патроны с жаканом «сунньёх». Только надо точно попасть, не промахнуться.

– Куда? – спросила девушка. – В голову?

– Нет, – замотал головой охотник. – Надо попасть ниже головы – в горло или, если с боку стрелять, за передней лапой – в сердце. Вот тогда он сразу откинется.

– А в голову если?.. – спросил Айтал. – В лоб.

– «Сунньёх», да и пуля карабина обычно скользит по черепу, не пробивает. Лоб-то покатый у него, очень крепкий.

– Да, премудростей, охотничьих секретов, я погляжу, достаточно, – заметила Лана. – Это целая наука, выходит. Не просто так – бери ружьё да стреляй.

– Охота – дело опасное, – произнёс Тарас. – Это вам не в бильярд гонять или… хула-хуп крутить на себе. Один точный выстрел решает: жить тебе или погибнуть. Так вот, друзья.

Тарас взял с полки двустволку двенадцатого калибра, сказал:

– Это ружьё моего деда, довоенное. Но хорошее, послужит ещё. Берёшь?

– Какие вопросы! – радостно воскликнул племянник. – Ну, мишка-воришка, держись!

Скоро Тарас с племянником, взяв ружья, патроны, сети и еду, с рюкзаками на спинах пошли к речке, где стояла моторка.

Лана осталась одна в избушке работать, то есть писать на листах всё, что слышала и видела за эти два дня. Ей была нужна тишина, сосредоточенность, чтобы вспомнить всё пережитое до мелочей.

На всякий случай Тарас оставил девушке ружьё – тозовку, с которой, слава Богу, она научилась обращаться ещё там, в посёлке. Они с Айталом стреляли в цель «за башли» условно, не по-настоящему, конечно. И теперь Лана «задолжала» другу очень большую «сумму» – что-то около тысячи. «Отдашь натурой, – пошутил тогда парень. – Не то убью». «Придётся теперь отдаться, – со смехом подумала Лана. Выхода нет».

Да, парень, безусловно, понравился ей сразу, ещё тогда, в Галерее, на вернисаже. Да и он не равнодушен, похоже, к ней… Так, рассуждая о всякой всячине, она смотрела в узкое окошко избушки, и видела, как моторная лодка охотников понеслась по речке, и скоро пропала за поворотом.

* * *

Скоро лодка, проехав песчаную отмель, пристала к берегу. Место для встречи с медведем было подходящее, ибо зверь обычно часто обитался здесь: ловил в мелкой воде рыбу или ел голубику наверху, которой было море.

– Поставим, где мелко сеть, он увидит её, – сказал дядя. – Потом уедем дальше, чтобы следов на берегу не осталось. А потом ты тихо, окружным путём, по лесу вернёшься назад к месту, где забросили сеть, без шума спрячешься за той, видишь, корягой с готовым ружьём. Медведь обязательно придёт сюда, ибо слышал звук мотора и знает, где я остановился и сколько времени пройдёт на возню с сетью… Он умный, здорово рассуждает и, главное, нюх у него… отличный! – Тарас вынул из рюкзака рыболовную сеть и свёрток, сказал: – Я дам тебе кусок целлофана… Во-от.

– Зачем? – не понял Айтал.

– Когда вернёшься сюда, спрячешься с ружьём за корягой, это накинешь на себя, чтобы мишка твой запах человеческий не учуял. А чтобы убрать запах целлофана и цвет, я сверху замазал соком брусники, смешав с опилками коры со смолой… Запах и цвет леса получился. Это я ещё в прошлом году приготовил… для встречи с ворюгой, да не успел.

Парень взял маскировку, повертел в руках, попробовал, накинув на себя, сказал:

– Окей! Самое то, пойдёт.

Скоро охотники на вёслах тихо поплыли и, найдя подходящее место, протянули свою сеть от берега до берега. Закончив работу, Тарас дёрнул ручку мотора, завёл, и дюралька помчалась дальше, свернула за мыском налево.

Там, у крутого обрыва, Тарас высадил на берег племянника с ружьём, а сам дальше поехал, чтобы уток на озере пострелять.

Айтал, как посоветовал Тарас, обвязал ноги болотным багульником, чтобы запах обуви и следа сбить, тихо пошёл в обход к месту засады. Через полчаса, немного поплутав по лесу, он наконец-то вышел к заветной коряге у воды, накинул на себя целлофановую маскировку и, приготовив двустволку, стал ждать хозяина леса. И было ему, если по-честному, страшновато сидеть одному, и Айтал стал забивать свой мандраж воспоминаниями о весёлой городской жизни, когда они с Милкой бегали по разным тусовкам – то к артистам, то к художникам, а то просто к скучным мамбетам[49]49
  Мамбет – презрительное название сельчан.


[Закрыть], лишь бы было что выпить, «дёрнуть» у них на халяву.

Милка была не промах выпить, и «гудели» они оба порой до утра, любили танцевать, покривляться. В моде была ламбада – танец очень фривольный, местами весьма сексуальный, что им обоим нравилось очень. Дальше подружка его стала выпивать всё больше и больше – в кайф вошла, и это Айталу не нравилось, ибо чаще теперь приходилось тащить дурёху на себе по ночам домой. Отрубалась.

Потом Милка вообще перешла на травку – местную коноплю, которую тайно продавали в кафе, ресторанах и злачных местах. Она и ему предлагала «покурить», но он, будучи весьма осторожный по этой части, отказывался от кайфа. Всё это в конце концов постепенно привело их к разрыву отношений, к окончательному разводу.

«Эх, Милка, Милка, – думал он про неё, вспоминая её круглое, милое личико с пухлыми губами. – А фигура ё… мать! Класс!»

Так, вспоминая эпизоды своей городской весёлой жизни, Айтал просидел в засаде довольно долго, ибо осеннее солнце уже стало спускаться потихоньку к горизонту, отбрасывая красные блики на глади текущей внизу воды.

И вот он вдруг увидел медленно идущую по краю речки лохматую фигуру медведя. «Идёт! Сюда! – подумал парень, толкая вперёд ручку предохранителя ружья. – Надо ближе его подпустить и стрелять в бок, в область сердца, как учил Тарас».

В висках застучало, сердце Айтала забилось, как рыба в сети, готовая выскочить, уйти… Тук-тук… «Что делать? – подумал он, сильно волнуясь. – А вдруг промажу?» Медведь, с виду спокойный и совсем не страшный, подходил к палке, на которой был привязан конец верёвки сети. Когда осталось совсем немного, зверь остановился. «Вот он – момент», – подумал парень и, чуток приоткрыв край целлофана, поднял ружьё, стал целиться, ожидая, когда медведь повернётся к нему боком.

Но мишка, посмотрев в его сторону, поднял вверх морду, стал принюхиваться, а потом резко повернулся, пошёл быстрым шагом обратно. Скоро зверь исчез за деревьями. Ушёл.

«Странно, – подумал Айтал. – Почему он так быстро ретировался? Я ведь не шевелился».

И вот, когда круглый диск солнца коснулся краем горизонта, слева, за мысом, послышался шум моторной лодки. «Едет! – обрадовался Айтал. – Теперь можно подняться».

* * *

Оставшись одна в избушке, Лана хорошо поработала: исписала целых девять листов своим мелким, красивым почерком.

Закончив писанину, журналистка встала с табуретки, блаженно потянулась, подняв вверх руки, зевнула. Уже наступали сумерки, ибо солнце, спустившись с небес, коснулось острых вершин деревьев, растущих за Кюндэлэ, чьи воды под берегом стали темно-синими.

Лана налила в кружку остывший чай из чёрного, видавшего виды, со вмятинами на боку чайника. Выпив жадно всё до конца, она вспомнила разные «эротические» намёки и шутки Айтала, он, как молодой и красивый ловелас, уже заскучал в тайге по близкому обществу женщин, которых по его рассказам, всегда обожал. «Дюже сексуальный товарищ, – подумала она. – Опасно с таким, надо держать дистанцию».

Заскучав, Лана включила старенький походный радиоприёмник Тараса, поймала волну станции «Маяк», где всегда передавали хорошую музыку. На этот раз в эфире звучала японская песенка «У моря» – очень модная и популярная у всех трудящихся СССР всех возрастов. Она даже видела в Ялте, как под музыку этой песенки активно дёргали ножками две симпатичные бабушки, приплясывали. Вот была умора! Умора у моря!

– У моря, у синего моря… – стала припевать Лана. – На чистом и жарком просторе…

Она сразу вспомнила песчаные берега Румынии, море, пляжи Мангалии – уютного курортного городка. «Ах, как там всё прекрасно было!» – всплыли воспоминания у девушки. А Игорь! Как он обнимал, жарко целовал её везде, где это было возможно, даже плескаясь в солёной морской воде. Он любил её сильно и страстно, и она его, красавца и спортсмена, сильно любила.

– У моря, у синего моря… – снова повторила Лана слова песенки, крутанула ручку «спидолы», усиливая звук. А потом они поехали в Констанцу, где танцевали ламбаду – модный в те времена танец. Как Игорь смешно крутил задом, как смеялся, обнажая свои белые шикарные зубы. Вообще, он был тот ещё «комильфо». Дарил ей розы, разные красивые тряпки. Хотел даже в порыве большой эйфории жениться на ней и «жить вместе до гробовой доски». Не получилось у них ничего, всё однажды прахом пошло, когда он уже в Якутске больно ударил её по лицу. Даже синяк остался. Ревнивый был, подлец, слишком ревновал её к каждым штанам, к каждому приятному слову, комплименту незнакомого мужчины. Было дело, что подрался в кафе с каким-то парнем, который, якобы, «не так посмотрел на неё». За взгляд ударить человека! И все эти штучки, вспышки дикой ревности друга, любимого, однажды привели к окончательному разрыву, печальному для обоих финалу. Всё было кончено. Бесповоротно.

Он ещё долго бегал за ней, звонил, ждал в подъездах, умолял, становился на колени, прося прощения, но… Она испугалась: поняла, что такая страсть с его стороны может однажды привести к трагедии. Ведь было такое с Ниной – подругой её – красавицей, когда пьяный муж, ревнуя, убил её, зарезал ножом, а потом утром, поняв, что наделал, застрелился. Такие вот южные страсти кипели иногда в их холодном и снежном Якутске. Пиши книгу!

Песенка, которая возбуждала в ней так много приятных и неприятных воспоминаний, закончилась. Диктор стал говорить последние новости о каком-то Горбачёве, который обещает народам СССР прекрасную жизнь, счастливое будущее под красным знаменем КПСС.

«Опять болтовня, – подумала Лана. – Любят у нас говорить красивые слова, пустые и безнадёжные. Когда это кончится, в конце концов?»

* * *

После приезда дяди Айтал поплыл с ним на вёслах проверить растянутую поперёк речки сеть. Повезло. Они вытащили запутавшихся в нитях сети семь крупных линьков. Попались также более мелкие, вроде сорожек или омульков, которых Тарас выпустил обратно в воду. Пусть плавают, подрастут! Айтал бы там, в Якутске, на Лене, не отказался бы от такой хорошей мелочухи, но тут, на Севере, был выбор, и местные жители речную рыбу – щук, окуней и сорожек – называли «хара балык», то есть негодная. Их обычно давали собакам, сами не ели, предпочитая жирных омулей, муксунов или нельму – короля всех рыб на обширном пространстве России. И не было вкуснее сырого, замороженного омуля, наструганного острым ножом на блюде… С уксусом и солью это была вкуснятина, о чём говорили все приезжие иностранцы, даже французы, знающие толк в рыбных блюдах. Замороженный омуль и конина – вот истинная марка и бренд кулинарной Якутии. Попробуйте, если не верите!

Вытащив на берег добычу, охотники решили сварить уху, поужинать у огня. Тарас занялся разделкой рыбы, а Айтал пошёл собирать по берегу сухие дрова для костра.

Скоро уха закипела, распространяя вокруг вкусный запах жирной рыбы. Тарас вытащил из рюкзака хлеб, масло, соль и банку капустного салата, купленного в магазине. Айтал достал привезённые из города копчёную колбасу и фрукты – яблоки и апельсины.

Такого прекрасного ужина в тайге, у речки с чистой водой, давно не было у Айтала, и он, вдыхая свежайший хвойный воздух природы, воскликнул:

– Красота-то какая! Вот оно – счастье! Э-ге-ей!

Он испуганно посмотрел на дядю, замолчал, вспомнив, что кричать и шуметь в лесу не следует: духам местности не понравится. Но Тарас молчал, глядя на радостное лицо племянника, пленника каменных стен и улиц города, где он пробовал немного пожить, но так и не прижился, скучая по охоте, по запаху смородины и, главное, по вкусу свежего варёного мяса только что добытого лося.

Город и тайга – два разных мира, противоположных по духу и правилам жизни. В лесу всё проще, правдивее, чище. Здесь всё открыто и видно, понятно, кто есть кто. В городе обман и ложь часто сопутствуют успеху человека, его благополучию, которое зависит не от чести и честности, а от наличия хрустящих, красивых бумажек, именуемых с гордостью и почтением – деньги. Деньги! Будь они прокляты!

Так думал охотник Тарас, подбрасывая в костёр дрова. Город он не любил, и ехать туда не хотелось. Айтал с аппетитом доев из алюминиевой миски вкусную наваристую уху, спросил у дяди:

– А почему медведь, подойдя очень близко к сети с рыбой, быстро повернулся и ушёл? Из-за чего? Увидел человека?

– Нет, – ответил Тарас, спросил: – Ты, догор, случаем не приоткрыл свой целлофан?

– Да-а, – тут вспомнил Айтал, сказал: – Чтобы хорошо прицелиться в зверя, я чуток, сантиметров на десять, приоткрыл накидку. Было такое.

– Ну, этого хватило, чтоб поймать твой запах, – сказал охотник. – Таёжный зверь чует запахи за километры, медведь может нюхом узнать, различить до тысячи разных запахов. И запах человека для него – самый неприятный. – Он, внимательно посмотрев на племянника, спросил: – Ты ведь водку пил, особенно там, в Тумуле. Так? Вот запах перегара для зверя самый острый и понятный, отличный от всех прочих. Это запах человека злого, нехорошего. Вот и убежал твой мишка… Узнал.

– Ну и тонкости! – удивился парень. – Всего десять сантиметров щели – и всё пропало. Здорово!

Тарас доел уху, закусил салатом, сказал:

– Я расскажу тебе случай, когда медведица убившего случайно её детёныша охотника выследила и задавила его… спустя девять лет. Девять лет она ждала этого момента. Отомстила, – он посмотрел в сторону чёрного леса, добавил: – Запомнила запах его холонсо[50]50
  Холонсо – запах пота.


[Закрыть], который у якутов очень редко, у тунгусов нет вообще. Часть русской крови была у этого охотника. Нюансы.

– Это правда, – кивнул Айтал. – Я где-то читал, что каждая нация, каждый народ в мире имеет свой специфический, особый запах. Негры пахнут по-своему, русские тоже, и мы, якуты, тоже, видимо, пахнем по-своему… Так вот.

– Ты, должно, пахнешь водкой и кониной, любишь всё это. Так? – улыбнулся Тарас.

– Люблю, – признался племянник. – А ты, Тарас, пахнешь рыбой и порохом. Не так ли?

– Так, – засмеялся охотник, добавил, беря в руку яблоко: – И красными яблоками! Ел их вчера и сегодня. Вкусные!

Оба засмеялись, глядя на разгоревшееся пламя костра, и яркий огонь освещал их счастливые лица, фигуры, вырывая из темноты, которая обняла, закрыла чёрной тушей своей эту лохматую тайгу, эту живую ленту речки Кюндэлэ.

Поев ухи, охотники принялись чаёвничать, и для такого таёжного праздника Айтал специально привёз из Якутска листовой цейлонский чай высшего качества. Он сначала вскипятил воду на костре в отдельном новом чайничке, потом уже в горячую воду бросил порцию приятно пахнущих сухих чаинок, закрыл крышкой. Выдержав нужное время, он свежую заварку разлил по пустым – тоже новым, керамическим – чашечкам, бросил туда по листочку кустов чёрной смородины для пикантности, потом осторожно, почти магическим движением правой руки, разлил, напевая:

– О, солнце Индии! О, радость чистая! О, блаженство райское, неземное! Наполни тело моё радостью, душу и сердце наполни! Наполни!

– Ну, это лучше, чем водка, – усмехнулся Тарас и взял чашечку в руки. – Попробуем, что за чай такой волшебный, – он отпил, крякнул от удовольствия, – А пахнет-то как! А! Нашенский это… Хорошо. Очень хорошо!

Айтал, получив удовольствие от похвалы дяди, бывалого человека, сказал:

– Расскажи, Тарас, про хозяина леса ещё. Ты сколько их завалил за свои пятьдесят годков? Много?

– Нет, – мотнул головой охотник, потягивая, смакуя горячий чай. – Всего четыре: троих шатунов и ещё одного. Один на один, в тайге случайно столкнулись. – Потом добавил: – Теперь их реже убивают. Ограничения, законы всякие… А раньше их добывали за шкуру и мясо. Мясо медведя осеннего – жирное, очень вкусное, чуть-чуть даже сладковатое из-за ягод, где, видимо, много сахара. Знаю старых охотников, которые имели на счету сорок-пятьдесят мишек. Один старик – эвен Адынча – рассказывали, убил даже девяносто девять медведей, стрелял точно, с одного выстрела валил.

– Девяносто девять… это, пожалуй, много, – не поверил Айтал. – Правда?

– Правда, – кивнул охотник. – Таёжник никогда не врёт, иначе кто ему станет верить?.. Пропадёт он потом, люди отвернутся, считая его пустым. «Пустой человек» – это самое страшное название у нас, в тайге. И никто ему не поможет, руку никто не протянет, ибо от одного ложного слова может случиться беда. Беда. – Он поставил свою чашку на землю, сказал: – Хищных зверей убивали, когда их разводилось слишком много. На каждом участке охотника должно быть два-три медведя, не больше. От голода они начинают разорять лабазы, рвать и раскидывать снасти охотников, приходят «в гости» в твою избушку в поисках еды… А когда выпадет снег, то они голодные в берлогу не ложатся, а бродят по тайге, даже на людей нападают, едят. Таких шатунов надо истреблять. Особенно много волков надо уничтожать, так как они могут истребить целое стадо оленей – штук сто, а то и больше. Оленей давят они не из-за мяса, а просто так, из-за азарта, должно быть. Тренируются. Особенно молодые волки. А это большая беда для маленького колхоза, хозяйства. Разорение, убытки!

Айтал налил дяде цейлонского чая ещё, спросил:

– А вот тот старик, эвен, который так много медведей убил… Как он?..

– Он должен был сотого адьыргая[51]51
  Адьырга – чудище.


[Закрыть] завалить, но не делал этого, – ответил Тарас. – Почему? Да, во-первых, все медведи в тайге уже знали его, по запаху чуяли, избегали. Поймав запах старика за километры, они убегали все прочь, боясь, что непременно убьёт. Во-вторых, убивший сотого медведя охотник, по старым, древним поверьям должен быть был убитым сто первым медведем. Медведи уже все как фанаты будут искать его, чтоб отомстить, и непременно найдут, задавят, но не съедят, просто на куски истерзают. Медведь очень умный зверь, почти как человек рассуждает. Он умнее и хитрее всех зверей в тайге, и я это знаю хорошо.

Поужинав, убрав вещи в лодку, охотники потушили костёр.

– Ничего не забыли? – спросил Тарас, оглядывая место стоянки. – Садись, поедем. Айгылана, должно, потеряла нас, заждалась.

Охотник зажёг свой большой фонарь на батареях, дал его Айталу в руки, сказал:

– Будешь, сидя впереди, освещать путь… Камни должны быть, топляки разные.

– Хорошо, – кивнул племянник, влез в лодку, сел.

Скоро мощно взревел мотор, и дюралька быстро помчалась вниз по течению. Через час они должны примчаться к избушке. Если ничего не случится в пути. Вперёд!

* * *

С севера по небу потянулись тучи, заметно похолодало. Арахаан плыл на своей лёгкой деревянной лодочке ставить сети на карасей. По ровной поверхности озера Омолуку от резкого порыва ветра побежала рябь… Ветер задул сильнее, срывая жёлтые листья берёз. Озеро заволновалось, как бы проснулось от сна, в котором пребывало эти дни под лучами тёплого ласкового солнца. Облака и холодный порывистый ветер ничего хорошего не обещали, и в такую непогоду сети ставить рыбакам очень трудно, даже бесполезно.

Арахаан спокойно сидел в своей лёгкой «веточке», которая всё сильнее покачивалась на волнах, которых не было и в помине недавно, несколько минут тому назад. На севере погода меняется быстро, и иногда цветущая утром зелёной травой и цветами земля вечером белела от выпавшего неожиданно снега.

Арахаан, подумав, решил вернуться назад в свой ютэн. Он поплыл обратно, стараясь держать лодочку против ветра. И тут с южной стороны, тарахтя громко винтами, показался вертолёт, который, долетев до озера, резко свернул направо, снизился медленно, исчез из вида.

«Приземлился на Сасыл Сысыы, где ровно и чисто, – подумал Арахаан. – Кто такие? Зачем? Опять геологи?» Он скоро подплыл, держась берега, к своей пристани, где, кроме большой лодки с мотором на берегу, у воды висели сети и старый невод.

Старик вышел на берег, пошёл неспеша к своей избушке, старой, как сам хозяин.

* * *

Айтал проснулся от хлопка закрывшейся двери избушки. Он понял, что это вышел Тарас, так как Лана спала, накрывшись одеялом, на своём месте. Он нехотя поднялся, посмотрел на ручные часы: стрелки показывали девять часов пятнадцать минут. Заспались малость, вчера с рыбалки приехали поздно ночью из-за временной поломки подвесного мотора.

Он нежно потряс подругу за плечо, сказал:

– Вставайте, мэм, пора!

Лана открыла глаза, мило зевнула, потом, посмотрев на парня, сказала:

– С добрым утром, сэр. Завтрак готов?

– Готов. Стол давно накрыт. Ждём-с.

Действительно, похоже, что хозяин поднявшись раньше гостей, всё быстро приготовил на печке и ушёл куда-то.

Айтал вышел из избушки, нехотя стал делать утреннюю зарядку, потом подошёл к самодельному умывальнику из пластмассовой бутылки, помылся.

За это время Лана успела быстро одеться, перед разбитым зеркальцем причесалась, чуть-чуть второй помадой подкрасила губы, подошла к столу, где в миске лежали жареные куски рыбы; горячий чайник стоял на плите.

Немного постояв, она вышла во двор и, увидев Айтала, спросила:

– А Тарас наш где?

– Мотор вчера сломался у нас, и он, видимо, спустился вниз ремонтировать карбюратор.

– Понятно, – произнесла она, подошла к умывальнику помыть руки.

В избушке они поели жареных линьков, запивая чаем, стали думать, куда им сегодня пойти.

– Хочу за голубикой или грибов набрать, если есть, – сказала Лана.

– Нет, надо пойти на озеро, на Омолуку. – ответил Айтал. – Я давно там не был, свой ётёх детства хочу посетить. Должно быть, в Хатыннахе всё заросло… Такой красивый посёлок забросили, – вздохнул он. – Эх, люди, люди!

– Ну, это пусть Тарас решает, хозяин.

– Он согласится, я знаю, – произнёс Айтал. – А там заодно и пострелять можно. Уток раньше было много – тучи, и сейчас должно быть не меньше. Места-то пустые, безлюдные.

Тут Лана увидела в окошко, как на ветку сосны, прилетев, сели три рыжие кукши и, подпрыгивая, стали вертеть головками.

– Раз, два, три, – подсчитала девушка, добавила: – И вчера девять листов исписала. Девять – это трижды три.

– А вчера мы семь линьков поймали… – произнёс ей в тон Айтал. – Магия чисел.

– Три, семь и девять! – воскликнула она. – Действительно магия. Чисто якутские, сакральные издревле числа.

– А семь – это что? – спросил Айтал.

– Семь – это семь дней, и четырежды семь получится по старому календарю наших предков лунный месяц, двадцать восемь дней.

Потом сказала:

– Это число периода циклов, если хочешь, жизненного ритма, когда всё обновляется в движении. Возраст человека – семь, четырнадцать, двадцать восемь, тридцать пять… Каждый раз другой человек, другое тело.

– Ритм, говоришь? – согласился Айтал. – В спортивных прыжках кылыы, куобах, ыстанга у якутов тоже семь меток на дорожках обычно. Или девять.

– Девять – это уже число совершенства, Бога Тангара. Он живёт на девятом небе, выше остальных айыы. Трижды три – девять.

– Число три, по-моему, самое интересное тут, – вспомнил парень. – Рождение, жизнь и смерть. На празднике ысыах в центре тюсюльгэ[52]52
  Тюсюльгэ – место праздника ысыах.


[Закрыть] ставили три священные сэргэ-коновязи, и мироздание в олонхо делится на Верхний Мир, где Боги живут, на Средний Мир, где люди обитают и Нижний Мир, там живут черти-абаасы, страшные и злые. Три мира!

– Но самое интересное, что у якутов-саха три души, а не одна, как у многих народов. Это мать-душа, земля-душа и воздух-душа. Их объединяет сюр – жизненная энергия.

– Пси-поле или прана по-индийски. Так? – посмотрел Айтал на девушку.

– Опять ты со своей физикой! – с упрёком посмотрела она на него, вздохнула. – Хотя земля-душа «буор кут» вполне материальна, и это суть тела человека, ибо после смерти, как говорится в мифах, она растворяется, разлагается в земле, а «салгын кут», то есть воздух-душа, исчезает в атмосфере.

– А «ийэ кут» – мать-душа – это что?– спросил Айтал. – Куда уходит после смерти человека?

Она уходит в дьабын, то есть возвращается к создателю, к Юрюнг Аар Тойону, Тангара. Ведь это Он, Тангара, вселяет при помощи богини Айыысыт в человека мать-душу, «ийэ кут». Эта главная субстанция бессмертна. Души шаманов по преданиям тоже возвращаются, вселяются в тела своих потомков, о чём говорят, вспоминают сами шаманы. Они помнят это.

– А три вершины треугольника? – спросил Айтал. – Что это за фигура? Тоже магическая?

– Треугольник масонов со всевидящим оком, что изображён на купюрах доллара – это их главный знак-символ, где углы означают расположения их сакральной иерархической системы. Верхний – третий угол треугольника – это высшая власть, которой подчиняются все чины и члены масонского общества. Цифра три! – Лана показала три пальца.

– Ну, а двойной треугольник звезды Давида у евреев? Знаешь?

– Это единение и борьба двух главных начал в мире людей – духовного и материального.

– Вот как? – удивился собеседник. – А я и не знал.

– Но самым интересным знаком-символом будет тройной треугольник якутов-саха, который, налагаясь, создаёт девять концов. Это знак Высшей Гармонии, знак Бога-Тангара. Концы первого треугольника означают сущность времени: Прошлое, Настоящее и Будущее. Концы второго – сущность пространства: Верхний Мир (небо), Средний Мир (земля) и Нижний Мир (тьма и хаос). Третий треугольник, его концы – это суть человека с тремя душами: мать-душа, земля-душа и воздух-душа. Три наложенных друг на друга треугольника создают образ звезды с девятью лучами-концами. И это, я считаю – самый высший символ Жизни на планете Земля.

– Понятно, – согласился с ней Айтал. – Воздух-душа «салгын кут» у якутов-саха… Ты не сказала, что это.