Текст книги "Flung out of space"

Flung out of space
Азазелль

© Азазелль, 2024

ISBN 978-5-4483-4153-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

«Дождь по земле разливается…»

 
Дождь по земле разливается
тёплой окрошкой,
будто рассеянный повар
готовит обед.
Там, в небесах облака
ослепительной крошкой
ловко украсили нежный,
молочный десерт.
 
 
Листья-приправы ютятся
на пляшущих ветках,
ветер-гарсон бередит
молодое вино.
Чаши озёр накренились
от этого ветра.
Кажется миг – и вода
расползётся волной.
 
 
Запахи перемешались
в таинственной пляске,
став разношёрстной толпой,
что спешит по делам.
Время,
художник,
чуть-чуть перепутало
краски,
чтобы чудные картины
показывать нам.
 
 
Время,
художник,
уже припасает
этюды,
контуры знойного лета
искусно чертя.
Всё-таки, жизнь —
несравнимое, ясное
чудо,
бьющее прямо по сердцу,
но лишь сгоряча.
 

«Сегодня ночью…»

 
Сегодня ночью
было светло,
и небо глядело
сотнями глаз.
 
 
Меня от холода
крепко трясло,
и сыпался снег,
и слышался смех —
то звезды
шептались о нас.
 
 
Колючий ветер
сиротски плутал,
пытаясь найти
долгосрочный приют.
 
 
Он, как и мы,
бесконечно устал
сбивать с путей
простых людей,
ища свой собственный
путь.
 
 
Пушистый снег
касался лица
и рук,
обжигая частичку души.
 
 
А нам бы гореть,
гореть до конца,
даруя тепло
морозу назло.
А нам бы
по меньше
грешить.
 
 
Я знаю – зима
несёт волшебство
в наш выцветший мир,
 
 
и впредь
 
 
а нам бы веры,
а нам бы любви
и только бы раз
взлететь.
 

«Как о скалы разбивается…»

 
Как о скалы разбивается
волна,
возвращая океану
облик прежний,
так и люди забывают
имена
бесконтрольно,
легкомысленно,
небрежно.
 
 
Как сменяет тьму
пленительный рассвет,
прогоняя ночь
до следующей встречи,
так же просто
человека человек
поменяет на того,
кто интересней.
 
 
Дни несутся вскачь,
за ними – и года.
жизнь хлестает
по душе
широкой плетью.
 
 
Не привязывайтесь
к людям
никогда.
От одной разлуки
рвутся даже
цепи.
 

«Выходные проведи…»

 
Выходные проведи
отлично.
 
 
Чтобы
блеск – в глазах,
а в сердце – ритмы
побережий диких,
городов притихших,
чтобы
тело —
вихрем!
Чтобы чувства —
искрой,
чтобы слёзы —
к черту!
Всё плохое
чёркай.
Всё пустое
выбрось…
Это твой лишь выбор
провести отлично
выходные,
будни,
месяцы,
 
 
а впрочем,
 
 
проводи
как хочешь.
 
 
Только обещай мне
не остаться камнем,
не застыть течением
и не мчаться рысью
мимо уникальной
и твоей лишь
жизни.
 

«А мне говорили…»

 
А мне говорили,
что жизнь – представление,
театр, забава, игра.
В меня забивали,
как гвоздь в углубление,
систему, что
страшно стара.
 
 
Мол, где-то, в пространстве
всего мироздания
стоит многолетний архив,
и в ящике сером с названьем
«Сценарии»
лежит мой
предписанный мир.
 
 
И надобно жить мне
вот с тем-то и
так-то,
работая не на себя.
А жизнь мне подкинет
препятствий порядком,
победный мотив трубя.
 
 
Я выбрала путь,
преисполненный ясностью,
где всюду
горят
огни
лишь потому,
что считала
опасными
пути,
что лежат в тени,
 
 
лишь потому,
что боялась падения,
и после него —
не встать.
Но, к счастью,
(а, может быть,
к сожалению)
мы,
люди
с великими,
странными
целями
не выучились
умирать.
 

«Необъятная, интересная…»

 
Необъятная, интересная,
не изученная до конца,
оттого – неизменно прелестная,
с неизмеренной долей свинца,
то медлительна, то стремительна,
словно зрелищное кино,
жизнь сама по себе восхитительна,
несмотря на извечные «но».
 

«Сигаретный дым…»

 
Сигаретный дым
                    на поверку
                                   отдаёт синевой,
Это видно,
               если смотреть
                             на любую его
                                                 клеточку.
Так и мы
                  за истиной человеческой —
                                                     наперебой.
Совершено не зная
                            об истине
                                        человеческой.
 

«Слушайте…»

 
Слушайте,
вам такое сегодня предложат по старому ящику,
не спешите листать каналы,
увидев рекламу.
Там придумали крылья,
крылья совсем настоящие,
и, без малого, даром.
 
 
Вам покажут модели на взрослого или ребёнка
самых разных цветов и в различных, причудливых
формах,
вам нашьют на них рюши и бусы искусно и тонко
за оставленный отзыв.
 
 
Вас накроют непринужденно волной аргументов,
ведь действительно крылья их чудо как хороши.
Вам того лишь не скажут, что вследствие
эксперимента
для полёта они не нужны.
 

«Друг уходит молча…»

 
Друг уходит молча,
без речей.
Без воспоминаний,
натощак.
Словно непослушливый ручей,
он бежит,
как будто он – чужак.
 
 
Друг уходит тихо,
не со зла.
Насовсем.
Шаги его легки.
Жаль, что сокрушительный
пожар
после оставляет
угольки.
 

«На заре неуклюжего августа…»

 
На заре неуклюжего августа
Зазвучали дождя мелодии.
Люди слишком высокого статуса
Держат строгие, чёрные зонтики.
 
 
А строители и ремонтники
Возвращаясь с работы, злобные
Раскрывают свинцовые зонтики
Да на дождь сквернословят, гоблины.
 
 
Фатоватые, пошлые модники —
Дамы в платьицах, денди в шляпах
Достают тёмно-синие зонтики,
Опасаясь наряды заляпать.
 
 
Недовольное солнышко хмурится,
И коты со своих подоконников
Наблюдают, как серая улица
Окунулась в палитру зонтиков.
 
 
А детишки от двух и старше
Вырываясь из рук материнских,
В серебристых лужицах пляшут,
Чтоб наделать большущие брызги!
 
 
Им приятны холодные капли,
Под дождём им куда веселей!
В этом мире разврата и пафоса
Больше всех я люблю детей.
 

«Взрослого так просто…»

 
Взрослого так просто
провести.
 
 
Стоит показать
ему кувшинки,
стоит попросить их сосчитать,
деловой и важный, без запинки
он начнет:
одна,
четыре,
пять.
 
 
Он, довольный,
насчитает сотни,
не заметив,
как взошла луна,
как проснулись
и зажглись
напротив
звезды,
что резвятся
на просторах
скрытого тенями
полотна.
 
 
Взрослого так просто
провести.
 
 
Стоит рассказать ему
о чуде,
он воскликнет
«что пошли за люди!»
схватится за голову,
затем
разъяснит десятки
теорем,
а в конце
самодовольно хмыкнет,
назовёт
наивным и чудным,
сам являясь
точно таковым.
 
 
Взрослому не говори
о счастье.
он начнет
до дрожи хохотать,
а затем серьёзно
обозлится,
примется упрямо объяснять,
что
«такого
не бывает вовсе!
Чушь такую
незачем нести.»
 
 
Ты с ним согласись,
ведь это просто —
взрослого ещё раз
провести.
 

Часть вторая

«Солнце…»

 
Солнце,
ярко-рыжий апельсин,
выжато до самой
кислой дольки,
пал солдатик,
храбрый,
добрый,
стойкий,
потому что
был всегда один.
 
 
А в прошедшем —
тот ещё чудак,
то страдал, то грёзам
предавался,
побеждал,
но чаще —
ошибался,
чаще получалось всё
не так.
 
 
Жечь любил,
раздаривая свет,
оттого и назывался
Солнцем,
развлекал соседей
смехом звонким,
окружённый
кучкою планет.
 
 
Много поговаривать
о нем
обожали озорные
звезды.
Проносились вскользь
кометы – гроздья,
всё пытаясь
отыскать
свой дом.
 
 
И, казалось,
вечен этот свет,
и лучи не выдохнутся,
но
 
 
отчего сдаётся человек?
отчего бывает одинок?
 
 
Выцветший
и сгорбленный чудак
с множеством
прорубленных морщин
вечерами вспоминал себя —
солнце,
ярко-рыжий
апельсин.
 

«А у меня всё хорошо…»

 
А у меня всё хорошо.
Декабрь за окном.
 
 
Наряжен дом,
Горят огни,
И ёлка при параде.
 
 
Лишь, бога ради,
Снег!
Свались!
С ленивых облаков.
 
 
Укрой пушистым одеялом
Детей и стариков.
 
 
Мужчин и женщин,
Крыши, транспорт,
Угрюмые дома.
 
 
Ведь если нет снежинок нежных,
На что тогда зима?
 
 
А у меня всё хорошо.
Январь уж на носу.
 
 
Сидит себе, надменный,
Первый,
И, улыбаясь, топчет нервы,
 
 
Как топчем мы
Весенним утром
Застывшую росу.
 
 
А город в суете и спешке,
И где-то за углом
С холодным, прошлым и ненужным,
Тяжёлым багажом
 
 
Стоит Пятнадцатый, тоскливый,
Прощается, грустит.
 
 
И у меня вот
Всё паршиво,
И у меня болит.
 

«Отправили за водкой…»

 
Отправили за водкой;
это третья.
Прикинули,
отправили опять.
А в голове шумело:
«лишь бы встретить
кого-нибудь,
кто мог бы их разнять»
 
 
Просили выпить с ними,
хоть немножко,
с уст липких громко пошлости лились.
А я мешаю чай
железной ложкой,
запачкав хрупкий,
старенький сервиз.
 
 
Они кричали:
«прочь гони стеснеье,
жизнь коротка,
так поживи враздрызг»,
а у меня песочное печенье
и плитки шоколадной ровный лист.
 
 
Они стенали;
их сердца горели,
их врачевал горячий алкоголь.
Они твердили:
«рюмка, в самом деле,
 
 
способна усмирить любую боль»
Они зевали,
громко и протяжно,
мечтая поскорее разойтись.
Я вслед за ними разбиваю
чашку
и вспоминаю,
как прекрасна
 
 
жизнь.
 

«Когда безрадостно внутри…»

 
Когда безрадостно внутри,
И что-то жалобно хрипит,
Тогда спасают не стихи,
Не песен звон, не шум строки,
Не пляски осени за дверью,
Не кот пушистый на коленях,
Не добрый взгляд и не объятия,
И не любимое занятие,
Не тёплый чай, и не печенье,
И не привет от вдохновенья.
Когда безрадостно внутри,
Когда ошибка за ошибкой,
Спасает вмиг, на раз, два, три
Одна
Случайная
Улыбка.
 

«Ей ужасно хотелось однажды…»

 
Ей ужасно хотелось однажды
очнуться звездой,
осветить в одиночку сиянием
дремлющий мир.
А была она чёрной и мрачной,
огромной дырой
и глотала ночных светлячков,
одного за другим.
 
 
Ей мечталось
до дрожи в коленях
пройтись по луне
и укрыть каждый кратер
густой пеленой
волшебства,
а она находилась напротив,
на той стороне,
где по почте
в конвертах за жизнь
высылали счета.
 
 
Ей мерещилось,
будто весь мир был ей
верным рабом,
будто солнце,
планеты,
созвездья
словам её внемлют.
Ей хотелось судьбу оседлать и
кататься верхом,
а она оказалась
монеткой,
впечатанной в землю.
 

«В горле першит весна …»

 
В горле першит весна —
Сладко-соленая нега.
Солнцем наелась сполна,
Сбросьте, пожалуйста, снега.
 
 
Ветреный день испит.
Воздух душистый – прочь.
Сквозь соловьиный писк
Вы пригласите ночь.
 
 
Терпкий, зеленый чай,
С хрустом грустит земля.
В жилах витает печаль.
Слейте немного дождя.
 
 
Прочь прогоните весну!
Жутко продрогли кости!
Просьба одна в мозгу:
Осень, пожалуйста, осень.
 

«Души…»

 
Души
расстроенный рояль
под белоснежной простынёй,
как лучшей прочности
скрижаль,
хранит,
отравленный игрой,
Шопена вечную печаль.
 
 
Укрыт от
нежеланных глаз,
от грубых пальцев
зачерствел.
Не вдохновляют
блюз и джаз,
и мелодичный,
чудный вальс
палитру клавиш не согрел.
 
 
И чужды
дерзкие сонаты,
к чертям
прелестный менуэт.
легато прочь,
долой стаккато.
Души
расстроенный рояль
Шекспира требует сонет.
 

«А в полночь поют фонари…»

 
А в полночь поют фонари
свои
развесёлые песни,
и звонкий,
задорный мотив
кружит в переулках,
дворах,
 
 
и кто-то
чужой говорит,
что город ночной —
интересней,
что город лишь ночью
красив,
сокрытый
в больших фонарях.
 
 
Тот самый чужой говорит
о грохоте мира
полночного,
о предпочитающих жить
разглядывая луну,
о том,
как играют огни,
как скачут они одиноко,
обскакивая этажи
за доли каких-то минут.
 
 
Мне кто-то чужой говорил,
что самые
звонкие песни
поют по ночам
незаметно
тоскливые
фонари.
 
 
Нас мало, когда мы одни,
давайте,
пожалуйста,
вместе,
давайте друг друга
искать,
и, кроме того,
находить.
 

«В декабре мы становимся…»

 
В декабре мы становимся
тише,
молчаливее
по вечерам.
Мы уверены,
не понаслышке, —
тишина-
лучший друг
чудесам.
 
 
В декабре мы
по-детски наивны,
в декабре мы
не видим
в упор
огорчений
несчётные ливни
и судьбы саркастичный
укор.
 
 
В декабре мы немножко
мудрее
и глупее,
пожалуй,
чуть-чуть.
Только в это
волшебное время
ослепительно ярок наш
путь.
 
 
И на этом
двенадцатом
пире
каждый новый
знакомый – мил.
В декабре
мы
гораздо
счастливей!
 
 
Лишь
декабрь бы
не уходил.
 

«Мне нравятся мои очки…»

 
Мне нравятся мои очки
Пурпурно-розовые.
В них очень грозные врачи
Отнюдь не грозные.
 
 
В них продавцы и тут, и там
Совсем не грубые.
В них не дома по сторонам,
А царства чудные.
 
 
Сквозь стёклышки моих очков
И жизнь меняется!
В них длинный путь в один скачок
Преображается.
 
 
Чрез них я вижу не себя,
А Королевишну!
И ты – не конченный мудак,
А рыцарь вежливый!
 
 
Сквозь них стремления лихи,
Забавны сложности.
В них и стихи мои – Стихи
Без срока годности!
 

«Тринадцать листов исписанных…»

 
Тринадцать листов исписанных,
Четыре – заживо сжёг,
Судьбою не раз испытанный,
Не смертный, но вовсе не Бог,
По строчкам нечёсанным скачущий,
Не созданный для потех,
Согласными буквами плачущий,
А гласными сыплющий смех,
Словами немыми истерзанный,
Диктующий по слогам,
От мира людского отрезанный,
Шагающий по мирам,
Шершавые речи горланящий,
На чувствах танцующий вальс,
В души отогретой пристанище,
Ступая на сердца асфальт,
По хмуро-загадочным пятницам
Бездарности пряча портрет,
Ко мне бесконечно является
Мой дьявол по кличке
Поэт.
 

Часть третья

«А знаете…»

 
А знаете,
сегодня было пасмурно,
и в лужах,
походивших на моря,
плескались листья,
жёлтые и красные,
встречая понедельник ноября.
 
 
И мы шагали по морям
с улыбками,
и улыбался целый мир
в ответ.
А солнце, робко порезвившись
бликами,
мгновенно скрылось
в облачный кювет.
 
 
А рыжий кот,
представьте,
в рыжей осени
гонял совсем не рыжих
голубей,
и под не рыжей, а небесной
просинью
нам было хорошо,
был чудный день.
 
 
А люди вслед шептали…
«ненормальные»,
спеша куда-то
по своим делам,
и надевали маски
карнавальные,
чтоб угождать
опять
кому-то там.
 
 
Казавшись на столетья
заключёнными,
они считали,
что стремятся в высь.
А мы шагали,
по уши влюблённые
в друг друга,
в целый мир,
да просто
в жизнь.
 

«Сети тебе не страшны…»

 
Сети тебе не страшны,
мой маленький кит.
Ты ведь гораздо сильнее
любого горя.
В самом холодном,
в самом
промёрзшем море
сердце твоё
необъятным огнём
горит.
 
 
Сети тебе не страшны,
мой маленький кит.
ты ведь сумел продержаться,
не задохнуться
даже когда тебя
норовили коснуться
тысячи рук,
что тащили тебя
на сушу,
тысячи рук, что пытались
тебя убить.
 
 
Сердце твоё
никогда не устанет манить
жадные души и жалкие лица,
но знаешь,
сети тебе не страшны,
мой маленький кит,
если бороться ты с ними
не прекращаешь.
 

«Если тебе не хочется неба …»

 
Если тебе не хочется неба —
так и скажи.
Облако пыльное
вновь разольётся над местными.
Если тебе наскучили
миражи,
я прекращу заполнять тебя
кинолентами.
 
 
Если тебя раздражают
людские шаги,
я попрошу всех ходить,
словно воры,
на цыпочках.
Если тебе приелись
мои стихи,
все они в жарком пламени
пеплом рассыпятся.
 
 
Если тебе надоел
неестественный свет,
каждую лампочку я
на счастье
растрескаю.
Если тебе не хватает
известных планет,
я для тебя открою одну
неизвестную.
 
 
Если тебе не нравятся
солнца лучи,
я попрошу у бога прохлады с ветрами.
Если тебе не нужен я —
промолчи.
Чтобы сердце не брызнуло
 
 
аплодисментами.
 

«наши руки сплетались в кем-то придуманном сне…»

 
наши руки сплетались в кем-то придуманном сне,
наши тени в обнимку шагали по мятым дорожкам.
пара звёзд у обоих спрятана в рукаве,
остальные рассыпались словно хлебные крошки,
 
 
чтобы каждый из нас однажды тропинку нашёл
к поцелуям, что в сундучках и по всей вселенной.
мы старались, чтобы из каждого вышел толк,
но любили, как оказалось, обыкновенно.
 
 
наше сердце скользит в руках и других смешит.
ты считаешь, дело в слишком больших заплатках?
нам сказали, что у нас замечательный вид,
и смотреть на нас, не особенных, так приятно.
 
 
мы горели друг другом, и чудом себя не сожгли,
а любовь мы считали какой-то таинственной силой.
как ты думаешь,
мы бы всё-таки смогли?
если б всё это по-настоящему с нами
было?
 

«Если бы мысли читались так же легко…»

 
Если бы мысли читались так же легко,
как книжки,
вы бы узнали,
что каждый мечтает о море.
 
 
Тот сероглазый мужчина думал о близких,
эта женщина в красном —
о давней ссоре.
 
 
Хмурый водитель маршрутки —
о крупном кредите,
снова и снова просчитывая зарплату.
 
 
О повзрослевшем ребёнке —
грустный родитель,
злой покупатель —
о предстоящих тратах.
 
 
Девушка с глупой причёской —
о новой моде,
маленький мальчик —
о слишком больших конфетах,
 
 
непримечательный парень —
о «к службе годен»,
приговорённый к сроку —
о солнечном свете.
 
 
Если бы мысли читались так же легко,
как книжки,
столько бы выползло
грёз,
иллюзий,
секретов.
 
 
Все твои чёртовы мысли о плюшевых мишках,
мысли мои же о —
с кем же ты,
с кем же ты,
с кем ты.
 

«Пеплом разбросаны стихи…»

 
Пеплом разбросаны стихи,
в страждущих мыслях – рябь.
Мы достаточно близки,
чтобы тебя ревновать?
 
 
Кончики пальцев – мерзлота.
Прикосновение – риск.
Прежде сердце – размеренный такт,
ныне – щенячий визг.
 
 
Это случайность – рука к руке,
мы не нарочно, но
отчего мне так по себе,
если к плечу – плечо?
 
 
Если есть на земле свет,
а у него – тьма,
почему от любви гореть
выпало лишь на меня?
 

«Время такое …»

 
Время такое —
кричать о любви
хочется,
имя твоё
выгрызать
на бетонных стенах.
Сердце моё
вот-вот
совсем обесточится,
от напряжения дикого
лопнут вены.
 
 
Вместе со мною
треснут в домах
подоконники,
разобьются о воздух
пыльные стёкла.
Люди перепутают
среды и вторники,
мир обменяют на грёзы,
рельсы – на вёсла,
 
 
вместо немых батарей
к морю отправятся,
пачки лишних отчётов
с крыши сбросят.
Всё потому, что
с нами
любовь забавится,
всё потому, что
правит
красавица
осень.
 

«Не страшно потерять любовь…»

 
Не страшно потерять любовь.
Не страшно.
И сердца оголтелый вой, как дым, погашен.
 
 
Не больно, если скажет нет давно-любимый.
Больнее, если жизни след петляет мимо.
 
 
Мир приучил легко прощать.
Так правда проще.
Ты не оставишь ни гроша
тепла.
Я тоже.
 
 
Не страшно быть одним/одной под синью неба.
Ни жгучей искрой, ни грозой —
Никем ты не был.
 
 
Ни жарким солнцем, ни дождём не обжигал ты.
Твои ладони в кулаке давно разжаты.
 
 
И жизнь вдыхаешь ты не так.
Не так, как раньше.
Не страшно потерять любовь
уже терявшим.
 

«Дай мне руку…»

 
Дай мне руку,
пожалуйста,
я расскажу о будущем,
эти линии шепчут
сотни слов о тебе.
Говорят они —
всё, что чудится в грёзах,
сбудется,
говорят они —
никому не согнуть твой хребет.
 
 
Эти линии знают:
всё хорошо закончится,
и начнётся новое,
лучше, чем «хорошо».
Говорят они —
сердцу близкие не обесточаться,
говорят они горечь вычеркнуть карандашом.
 
 
Впрочем,
не вдохновляет отныне моё пустословие,
мне сказали,
что не привлекательно больше врать.
В этом ярком, весеннем, пахнущем хладнокровии
Мне хотелось тебя лишь
за руку подержать.
 

«Тебя не любить – всё равно, что сгорать…»

 
Тебя не любить – всё равно, что сгорать
мотыльком,
уткнувшись в свет.
Тебя не любить – как иметь огромный дом,
где окон нет.
 
 
«Тебя не любить» не нашлось ни в одном словаре.
Мне очень жаль.
Однако сказал мне один человек,
что «тебя не любить» —
фальшь.
 
 
И с этим «тебя не любить» я теперь безрадостно
в поисковик.
Там сказано, что
лечить нужно так,
как самый простой бронхит.
 
 
Домашний рецепт от «тебя не любить» подсунул
какой-то простак.
Мне кажется,
надо
было
искать про
«тебя не любить как».
 

«Город дымит сотнями душами…»

 
Город дымит сотнями душами,
город отхаркивает сердца.
Мне бы немного набраться мужества,
чтобы не ждать тебя у крыльца,
 
 
мне бы только крупицу смелости,
чтобы чувство искоренить.
От твоей неизбежной нежности
сердце в бешенстве вновь искрит.
 
 
Ты небрежно меня касаешься,
ловко душу мою дробя.
Отчего мне так сильно нравится
Быть помешанным от тебя?
 

Часть, которую следует опустить

«С гелием в лёгких впервые…»

 
С гелием в лёгких впервые
клялись о любви,
Громко смеялись,
шутили,
курили робко.
В воздух пучками белыми
корабли
Тихо взлетали и
растворялись горько.
 
 
Из покрывала строили
шаткий дом,
Рыжими спичками
в лица друг друга
светили.
Было уютно,
было спокойно вдвоём.
Дружбы такой,
нам казалось,
не сыщешь в мире.
 
 
Молча прощались,
стискивали кулаки.
После разлуки встречались
с безумным воплем.
Наши объятия были
по-детски
крепки,
Наш необычный союз
был неясен взрослым.
 
 
Время бежало,
мы мчались с ним
наравне,
Не замечая,
как все отстают друг от друга.
Остановившись,
мне было не по себе,
Я оказалась другой:
одинокой и грубой.
 
 
Я вспоминаю улыбку твою
по весне.
Знала бы ты,
как противны
мне стали вёсны.
 
 
Как же так вышло,
что жизнь оказалась сильней,
Так беззаботно
друг друга
заставив нас
бросить.
 

«Мне греться хотелось лишь…»

 
Мне греться хотелось лишь
под твоим крылом.
Тонуть – в бирюзовых морях твоих
неприкаянных.
 
 
Любовь здесь не жалует
равенство
полов,
Любовь ничего,
к сожалению,
не понимает.
 
 
А мне всё хотелось уткнуться
в твоё плечо,
Хотелось обнять
тебя
до безумия
крепко.
 
 
Вот только любовь
не жалеет совсем
ничего,
И разницы в возрасте,
кстати,
любовь не терпит.
 
 
А у меня от тебя
стотысячный стих
Пылится где-то в тени,
под моей кроватью.
 
 
Ты знаешь, наверно,
не мне говорить
о любви.
Мне кажется,
о любви нам с тобою
хватит.
 
 
И больше мне
не захочется
ничего!
Любовь мне сказала:
«ТЕБЯ
ЛЮБИТЬ
ЗАПРЕЩАЕТСЯ!».
 
 
Вот только бы раз
уткнуться в твоё плечо…
И больше уже
никогда,
никогда
не расстраиваться.
 

«от бесконечных немых…»

 
от бесконечных немых
истерик
и обжигавших войн,
от жизни
знойного быстротечья,
от глупости бытовой,
от самых
жизненных противоречий
и переодичных мук
меня спасали
твоё предплечье
и светлый оттенок
губ.
моим целителем стало
«здравствуй»,
я без него – не я.
и если выдумал кто-то
счастье,
я им назову
тебя.
 

«Вместо пули…»

 
Вместо пули
в дуло
ты вложила цветы.
Ты сказала,
что ими стрелять
не больно.
У меня в груди
от тебя горит
одуванчиков
жёлто-рыжее поле.
 
 
И теперь мне кажется,
что они
не завянут,
не стлеют и
не погаснут.
И пока поцелуи
ты даришь
другим,
я тебе
одуванчики
шлю на адрес.
 

Щенок

 
Щенок гонял голубей,
и вскользь
глядел на прохожих.
Быть может, ему
хотелось
в уютные руки.
 
 
Его повисшие уши
и драный хвост
шептали о том,
что никто его
не возьмёт.
 
 
А после,
щенок неуклюже
помчался к морю,
и чайку завидев,
стрелой полетел
за ней,
однако щенок
недостаточно
был
проворен,
и чайка умчалась
стремительней
голубей.
 
 
Пушистый,
казалось,
ни капельки
не огорчился,
и,
вообразив себя
покорителем гор,
метнулся к скале,
словно где-то
учуял
кость.
взобраться повыше
ему
не удалось.
 
 
Щенок
воротился обратно,
скуля прохожим.
Ему ведь
тоже
хотелось
в уютные руки.
 
 
Однако его
большие, повисшие
уши
и вечно виляющий,
подранный кем-то
хвост
кричали о том,
что никто
его
не возьмёт.