Текст книги "Позови меня"

– Но у нас нет доказательств, что она знает настоящую фамилию Элвина, – сказал Уинстон.

– Но у нас нет доказательств и обратного, – возразил ему Харви. – И рисковать здесь было бы большой ошибкой. А кроме того, хотя Элвин и был ужасно худой из-за своей болезни, мы все равно очень похожи между собой. По крайней мере мама всегда замечала это.

– И добавляла при этом, что Уинстон из нас самый симпатичный! – заметил Гэри.

– Завидовать тут нечему, – сказал Уинстон. – Это лишь дополнительная ответственность!

– Так мы тебе и поверили, – засмеялся Гэри. – Ты знаешь не хуже нашего, Уинстон, что девушки падают при виде тебя, как кегли.

– Да говорю же вам, что это почти всегда только лишние хлопоты, – упорствовал Уинстон.

– Ну, заладил, – раздраженно сказал Харви. – У Гэри прекрасная идея, и мы должны ее обдумать. Уинстон, куда ты сможешь ее увезти?

– Еще нужно, чтобы она согласилась со мной поехать, – ответил Уинстон. – Вы, конечно же, хотите, чтобы я сообщил ей о смерти Элвина?

– Нет, у меня план получше, – сказал Харви.

– И какой же?

– В этой телеграмме она умоляет Элвина приехать к ней – ясно, что он обещал ей это. Так вот, он сдержит свое обещание!

– Что ты еще придумал?

Харви прищурил глаза – для бизнесменов с Уолл-стрит это всегда служило знаком, что он заключает очень выгодную для себя сделку.

– Мы пошлем ей телеграмму от имени Элвина, якобы он просит ее встретиться с ним в Италии, и укажем адрес нашей виллы. Таким образом мы заставим ее уехать из Лондона.

– Вилла в Сорренто? – воскликнул Уинстон. – Боже мой, я не был там уже целую вечность!

– Мы с Грэйс провели там две недели в 1900 году, – припомнил Гэри. – Вилла так отлично ухожена, будто дедушка только что выстроил ее или, точнее, возродил все ее романское великолепие. Правда, он затратил на это целое состояние.

– Если честно, я даже рад побывать там снова, – признался Уинстон. – По моим детским представлением, это самое прекрасное место на свете.

– Значит, договорились. – Харви решительно вернул разговор в деловое русло. – Мы пошлем ей телеграмму от имени Элвина.

– Отошли ее лучше сам из почтового отделения. Нельзя посылать ее отсюда, через Ренуара – он ничего не должен знать ни о каких телеграммах.

– А если девушка откажется ехать? – предположил Гэри. – Ведь она может не согласиться проделать такой длинный путь одна.

– Конечно, конечно, – нетерпеливо согласился Харви. – Но для того мы и держим огромную дорогую контору в Лондоне, чтобы они там делали все, что нужно, и именно в таких случаях! – Он решительно сжал губы и продолжал: – В конце концов, мы попросим Дональдсона телеграммой, чтобы он встретился с этой женщиной и убедил ее поехать в Италию. – Помедлив, он разъяснил: – Главное, чтобы нам больше не пришлось высылать ей ничего за подписью Элвина, – это может вызвать у нее подозрение.

– Понятно, – заметил Гэри.

– Тогда мы попросим Дональдсона, – продолжал Харви, – распорядиться приготовить виллу к приезду Уинстона и как можно скорее доставить туда Марину – или как там ее зовут… Если он не сможет привезти ее сам, пусть пошлет с ней дельного агента. Все можно устроить.

Харви умолк и посмотрел на братьев, ожидая одобрения.

– Это действительно неплохая мысль, – медленно проговорил Уинстон.

– У тебя есть лучше?

– Нет, мне и самому больше понравится заниматься уговорами этой девицы в Сорренто, а не в Лондоне.

– Я рад, что хоть кто-то этим доволен, – в голосе Харви чувствовалось раздражение. – Я не успокоюсь ни на минуту и не смогу спать по ночам, пока не узнаю, что ты уладил это дело, Уинстон. Я надеюсь, что ты избавишь от неприятностей и меня, и тех людей, которые доверили мне свои судьбы.

В конце своей речи он уже чуть ли не рыдал. Уинстон рассмеялся.

– Харви, не разыгрывай спектакль. Я постараюсь сделать все, что от меня зависит, хотя, не скрою, мне не доставит ни малейшего удовольствия утомительное путешествие в Европу в тот момент, когда я хочу быть дома. – Неожиданно его пронзила мысль. – А что мы скажем маме?

– О Боже! – воскликнул Харви и тут же нашелся: – Мы скажем, что тебе пришло срочное сообщение от какой-то твоей знакомой женщины.

– Она не очень-то будет этим довольна, – заметил Уинстон. – Для нее важно, чтобы я был рядом с ней именно сейчас, когда она в таком горе.

– Мама всегда считала, что сердечные дела – твои по крайней мере – на первом месте, – отозвался Харви с язвительной ноткой в голосе.

– Мне тоже кажется, – поддержал его Гэри, – что в душе она даже гордится твоими успехами. Она считает, ты пошел характером в Гамильтонов, которые, по маминым рассказам, вели себя весьма предосудительно с девушками в вересковых зарослях, за что их и попросили убраться из Шотландии.

– Я придумаю, что ей сказать, – сказал Уинстон, теряя терпение, – но если я узнаю, что ты, Харви, говоришь за моей спиной всякую чушь, как это уже не раз бывало, клянусь, я расскажу ей всю правду.

– Обещаю: буду помогать тебе всем, чем только смогу, – заверил его Харви. – А вот другая причина, почему тебе не следует ехать в Лондон, – у Трейси могут возникнуть всякие вопросы. Мы ведь не хотим,

чтобы ее высокомерный герцог задирал свой аристократический нос и говорил, что англичанин не мог бы попасть в такой переплет.

– Лично мне Осмунд нравится, – пожал плечами Уинстон. – Я не нахожу его высокомерным. Но с другой стороны, Трейси действительно не должна ничего об этом знать – вдруг там и в самом деле что-то есть? – С этими словами он направился к двери. – Я убежден, – закончил он на ходу, – в конце концов окажется, что вся эта история есть не что иное, как плод богатой фантазии Харви.

– Куда ты уходишь? – засуетился Харви. – Нам еще нужно составить телеграмму.

– Ты можешь сделать это и без меня, – ответил Уинстон. – Если мне и предстоит пересечь Атлантику – чего мне сейчас меньше всего хочется, – то я по крайней мере хотел бы проделать это с комфортом. «Кайзер Вильгельм Великий» отплывает завтра утром, и я хочу успеть на него.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Гэри и Харви посмотрели друг на друга.

– Поздравляю тебя, Харви, – сказал Гэри. – Я не думал, что Уинстон согласится на твое предложение.

– Если честно, я и сам не верил, – ответил Харви.

Уинстон взошел на борт «Кайзера Вильгельма Великого», когда тот готов был выйти из нью-йоркской гавани во время утреннего прилива.

Корабль, удостоенный Голубой Ленты Атлантического пароходства, перевозил двадцать восемь процентов всех пассажиров, отправляющихся из Нью-Йорка. Помимо комфорта, он предоставлял пассажирам множество развлечений, что помогало скоротать долгий путь через океан.

Уинстона же больше интересовал список пассажиров, копию которого он взял в конторе корабельного казначея.

Он брал билет в последний момент, но магическая фамилия Вандерфельд обеспечила ему одну из лучших кают, и только казначей знал, каких трудов стоило перераспределить других пассажиров так, чтобы не возникло никаких обид.

Тем не менее, как опытный путешественник, Уинстон сразу же проверил все свои комнаты, заранее дал щедрые чаевые коридорным и предоставил своему слуге привести все в порядок и устроить дела по своему разумению.

Сам же уселся в кресло, попросил принести напитки и принялся изучать список пассажиров.

Там не было никого из знакомых, кто обычно приветственно машет ему рукой на пристани, – обычай, который он ненавидел. Хорошо, что по настоянию Харви он так быстро покинул Америку – никто, кроме его семьи, не успел узнать о его отъезде.

– Ради бога, Уинстон, не вступай в разговоры с газетчиками, – предупредил его Харви. – Ты же знаешь, на что они способны, если только заподозрят что-нибудь неладное.

Но Уинстон больше беспокоился из-за матери.

– А я-то думала, ты побудешь со мной, радость моя, – со слезами сказала миссис Вандерфельд, узнав, что сын должен немедленно отплыть в Европу.

– Знаю, мама, мне тоже очень хотелось бы побыть сейчас с тобой, – ответил Уинстон, – но я обещал помочь своему другу, если у него будут трудности, и вот теперь он зовет меня.

– Он? – с подозрением спросила миссис Вандерфельд. – Ты думаешь, я поверю, что за этим не кроется женщина?

– Твоя голова всегда работает только в одном направлении, мама, – с улыбкой ответил Уинстон. – Должно быть, в тебе течет французская кровь, потому что ты всегда действуешь по принципу: «cherchez la femme!»33
  «Ищите женщину!» (фр.).


[Закрыть]

– И не без причины! – ответила миссис Вандерфельд. – Я думала, ты уже порвал с той французской актрисой – как ее там звали?

– Габи Десли. Как ты о ней узнала?

– Я все знаю, – с удовлетворением ответила миссис Вандерфельд, – и, хотя ты решил не говорить мне правду о причине твоего поспешного путешествия, можешь быть уверен – я узнаю все его подробности рано или поздно.

– Конечно, узнаешь, мама, – согласился Уинстон.

Он сидел на краешке ее огромной кровати, отделанной в стиле баварского короля Людвига – в синих тонах с серебром. Занавески, скатерть на туалетном столике, наволочки на подушках и простыни – все было обшито настоящим венецианским кружевом, а кровать была отгорожена балюстрадой от остальной части комнаты, как это было принято в королевских спальнях Франции и Баварии.

– Боюсь, – сказал Уинстон, когда впервые увидел все это великолепие, – что только принцам крови дозволено заходить за балюстраду.

– Право же, Уинстон, ты не должен говорить в таком тоне, – ответила мать.

На самом деле она любила, когда он подшучивал над ней, особенно если речь заходила о ее обожателях – а их было немало, несмотря на столь почтенный возраст миссис Вандерфельд.

– Ты знаешь, Уинстон, – сказала она, с одобрением глядя на его красивое лицо, – я думаю, что ты – повторение одного из моих предков – пирата времен королевы Елизаветы. Вот уж он умел найти путь к сердцу женщины! Иначе он не пользовался бы таким успехом у королевы.

– И все же она осталась старой девой, – съязвил Уинстон.

– У меня на этот счет большие сомнения, – заметила миссис Вандерфельд, и ее сын расхохотался.

– Мама, если бы тебя сейчас услышал Харви, его хватил бы удар! Он всю свою предвыборную кампанию проводит под девизом чистоты и требует, чтобы мы тоже стали святошами!

– Вот уж кем бы я не хотела быть, – решительно сказала миссис Вандерфельд. – Харви ведет себя как старуха – да он всегда таким был! И все-таки мне страшно хочется увидеть его в Белом доме!

– Мне тоже, – согласился Уинстон, – он был бы просто счастлив, да он и смотрится гораздо лучше, чем Теодор Рузвельт!

– А что тут удивительного? – прервала его миссис Вандерфельд. – И потом, мне кажется, ты смотрелся бы в президентском кресле ничуть не хуже…

Уинстон в притворном ужасе поднял руки.

– Ты что, забыла 6 моей славе повесы?

– А может, пора подумать о том, чтобы остепениться? – возразила миссис Вандерфельд. – Ты достаточно поразвлекся за последние несколько лет, и я нисколько не осуждаю тебя за это. Но я бы хотела еще успеть увидеть твоего сына.

Уинстон засмеялся.

– Мама, ты совершенно права, но не можешь же ты в твои годы всерьез думать о смерти, хотя иногда и пытаешься пугать нас – как, к примеру, месяц тому назад. Ведь всем известно – ты унаследовала боевой дух от своих древних предков и запросто проживешь лет до ста.

– Да, я могла бы это сделать, но разве что вам на зло, – усмехнулась миссис Вандерфельд. – Пока я жива, я могу держать семью в своих руках, по крайней мере там, где это касается не тебя.

– А я, значит, исключение?

– Ты всегда был упрямым, непослушным ребенком, но если нужно, умел подластиться и добиться своего, даже когда был совсем маленький.

– Мне всегда нравилось все, что связано с тобой, мама, – сказал Уинстон. – Я, наверное, потому и не женился, что пока еще не встретил женщину, хоть вполовину такую же интересную, остроумную и привлекательную, как ты.

– Ну ты скажешь! – воскликнула миссис Вандерфельд. – Теперь-то я совершенно уверена, что ты от меня что-то скрываешь, иначе ты бы так не старался польстить мне. – Она смотрела на своего сына, и глаза ее искрились так же, как и у него. – Поступай как знаешь, – продолжала она, – а потом, когда возвратишься, расскажешь мне все как было. Даже я, старуха, заражаюсь твоим молодым азартом, когда слушаю все эти любовные истории.

– Для разнообразия – вдобавок к твоим собственным, мама? – лукаво спросил Уинстон, и миссис Вандерфельд снова рассмеялась.

Она нежно поцеловала сына на прощание.

– Береги себя, мой дорогой, – мягко сказала она. – После смерти Элвина ты у меня теперь младшенький, и я буду думать о тебе и молиться о твоем возвращении.

– Я вернусь, мама, – ответил Уинстон, – и постараюсь сделать это как можно скорее.

– И запомни, что я тебе сказала, – хочу увидеть твоего сына! – со слезами в голосе прокричала она ему вдогонку, когда он уже взялся за ручку двери.

– У тебя и так достаточно мужчин, которые тебя любят, – ответил ей Уинстон, отчего оба они весело рассмеялись, и закрыл за собой дверь ее спальни.

Просматривая список трехсот тридцати двух пассажиров первого класса, Уинстон нашел фамилию, которая привлекла его внимание. Граф и графиня Гленкерн занимали каюту на палубе «Б».

С графом он познакомился несколько лет назад. Это был пожилой пэр, когда-то выдающийся мастер псовой охоты. Будучи уже в возрасте – за семьдесят, – он сломал ногу и с тех пор большую часть времени проводил в инвалидной коляске.

За несколько лет до этого несчастья он вторично женился на очень привлекательной кареглазой француженке.

Ее парижская жизнь представляла собой довольно пеструю картину, но своим вступлением в английскую знать она утерла нос всем, кто осуждал ее за прежнее легкомыслие.

Уинстон познакомился с графиней Гленкерн полгода назад, когда она обедала с его сестрой в великолепном герцогском доме близ Оксфорда. За столом он сидел рядом с ней, и она заигрывала с ним так тонко, что он сразу понял, что они оба – великие мастера этого древнего искусства.

Уинстон Вандерфельд опустил список пассажиров – на губах его играла довольная, слегка циничная усмешка.

Путешествие обещало быть не таким скучным, как он предполагал.

Глава 3

Марине казалось, что сердце ее уже перестало биться.

Она почти физически ощущала, как безвозвратно тают дни, часы и минуты ее жизни, но, понимая, что перед смертью ей необходимо сделать что-то особенное, важное, она не представляла себе, с чего начать.

Воля ее как бы растворилась в этом ожидании конца, и сейчас – больше чем когда-либо в ее прежней жизни – ей нужен был человек, который взял бы все в свои руки и только указывал бы ей, что делать.

И она могла лишь с угасающей надеждой ждать ответа Элвина на свою телеграмму. А вдруг он так болен, что не сможет ответить на ее крик о помощи?

Эта мысль совершенно выводила ее из равновесия, и тогда она брала его письма и читала их, особенно последнее, которое она получила уже из Америки.

Он писал ей, как обрадовалась мама его возвращению, а также о том, что перенес путешествие намного лучше, чем ожидал.

«Думаю, это морской воздух помог мне, – писал Элвин. – Он навевал мне мысли о вас, а пасмурный день напоминал о ваших глазах».

Но письма его были такие короткие, – наверное, у него просто не хватало сил, чтобы написать ей побольше.

И все же он утверждал, что ему лучше. Это уже само по себе внушало надежду, но она и так была уверена, что Элвин жив, – будь что неладно, он дал бы знать о себе другим способом…

Вернувшись в Лондон, она сразу почувствовала жуткое одиночество и попыталась вспомнить все, о чем он ей говорил.

– Как же ты можешь быть одна, если вокруг тебя – жизнь! – говорил он ей.

Гуляя по улицам и убеждая себя, как много должны значить для нее эти слова, когда вокруг – никого и ей не к кому обратиться в своем одиночестве, Марина зашла однажды в Гайд-парк.

Она почувствовала облегчение, что вырвалась наконец из своей маленькой тюрьмы – этого пустого мрачного дома, а свежий резкий ветер сразу напомнил ей живительный воздух Швейцарии.

Марина брела по зеленой траве и незаметно вышла на берег Серпентина44
  Серпентин – озеро в Гайд-парке.


[Закрыть], и, хотя день был до этого пасмурный, вдруг проглянуло солнце, и она присела на скамейку возле воды.

Глянув вокруг, она нечаянно увидела, что вовсю цветут бледно-желтые нарциссы, и красные тюльпаны стоят на своих грядках, как гвардейцы.

Все это время Марина была погружена в себя, как в густой туман, и, гуляя по парку, не видела и не осознавала ничего, кроме ужаса перед будущим, а в голове крутилась одна неотвязная мысль: «Как найти работу? »

Сейчас, сидя на берегу озера, она попыталась представить себе, будто Элвин сидит рядом и убеждает ее, что вокруг – жизнь, и она – частица этой жизни.

«О Элвин, Элвин!» – прошептала она. – Помоги мне! Помоги мне!»

Ей показалось, что она выкрикнула эти слова в полный голос. Но ответа не было – только ветер шелестел прошлогодней листвой, еще лежащей под деревьями, да где-то наверху качались ветки с уже набухающими зелеными почками.

От ветра Серпентин покрылся рябью, а бледно-желтые нарциссы преклонили свои головки к земле.

«Я – часть всего этого, а это – часть меня самой», – сказала себе Марина. Но слова оставались словами, и их смысл с трудом доходил до нее.

Внезапно на воде вспыхнул какой-то свет – он почти ослепил Марину, и нарциссы показались ей золотыми, как солнце, и она почти увидела, как у нее под ногами растет трава.

Это было какое-то сильное, волшебное, божественное сияние, осветившее и небо, и ее душу.

Она слилась с ним воедино, и оно было ее частью! Но не успела девушка страстно приникнуть к этой живой красоте, удержать ее, убедиться в ее реальности, как сияние вдруг пропало.

Все произошло настолько быстро, что она на миг подумала: это просто обман чувств. Но нет, сомнений не было – это случилось на самом деле!

«Теперь я понимаю, о чем говорил Элвин», – подумала Марина.

Она попыталась снова уловить это сияние, но, хотя солнце еще освещало воду, это был уже совсем не тот свет, который явился ей в тот потрясающий момент.

«Может быть, я еще научусь», – с надеждой подумала Марина.

Волшебное сияние драгоценным камнем светилось у нее перед глазами, когда она возвращалась домой.

Это немного приободрило ее, но не успокоило. Наоборот, она еще более отчаянно затосковала по Элвину: так хотелось, чтобы он утешал ее, был рядом с ней…

Она снова и снова пыталась вызвать это состояние, но чудо не возвращалось.

Теперь же Марина не могла думать ни о чем другом, кроме как о своем сердце – как оно перестанет биться и ее дыхание остановится…

Она лишь мысленно призывала Элвина, как он ее учил, и умоляла его ответить на телеграмму.

Только Элвин мог спасти ее от того ужаса, который наступит, когда подойдет двадцать первый день.

Если Элвин не смог выехать сразу, уже слишком поздно, но даже если он уже в пути, их свидание будет очень коротким.

Невероятно, но сбылось то, что она сама предсказала себе в Швейцарии.

«Я вполне могу умереть раньше тебя», – сказала она тогда, сама в это не веря.

Тогда это были только слова, но сейчас она узнала, что не переживет Элвина, и оказалась не готова, как он, встретить неизбежную смерть.

«Помоги мне, помоги мне!» – кричало ее сердце, когда она возвращалась домой.

Она чувствовала враждебность этого пустого дома, когда открывала давно не крашенную дверь, видела потертый ковер на лестнице и ощущала полную тишину.

Ни она, ни ее мать не питали особой любви к дому номер 68 на Итон-Террас. Они обе ужасно не хотели расставаться с большим удобным домом на Суссекс-гарденз по другую сторону парка. Но когда доктор Мильтон неожиданно умер, заразившись каким-то вирусом от своего пациента, его жена узнала, что их дом принадлежит его сослуживцам.

Кроме того, Марина с матерью с ужасом обнаружили, что он почти не оставил им денег.

У доктора Мильтона была очень прибыльная практика – его пациентами были состоятельные люди этой части Лондона. Но, будучи человеком глубоко сострадающим и сочувствующим, он бесплатно лечил бедняков в трущобах близ Паддингтона и – больше того – часто тратил свои собственные деньги, покупая им лекарства или небольшие подарки.

На его похоронах было много бедного люда – все они несли трогательные букетики цветов и готовы были бесконечно говорить о «хорошем докторе» и его доброте.

И в то же время было очень тягостно узнать, как мало денег он оставил жене и дочери.

Так как после смерти мужа миссис Мильтон находилась в состоянии полного упадка сил, Марине пришлось самой подыскивать подходящее для них жилье. Она решила, что ради спокойствия матери им нужно покинуть южную часть парка – место, где они были так счастливы, и она отправилась в район Белгравии.

Дом, который она взяла в аренду на Итон-Террас, был дешевый, но уж очень маленький, скучный и непривлекательный, даже когда они обставили его привезенной с собою мебелью.

– Конечно, это глупо с моей стороны, я знаю, – сказала миссис Мильтон через несколько недель после переезда, – но я никак не могу заставить себя считать этот дом своим.

Марина понимала, что матери гораздо труднее смириться с мыслью, что она вдова и теперь некому заботиться о ней.

Миссис Мильтон жила за своим мужем в неге и довольстве. У нее никогда не было стремления к независимости, и она совершенно не интересовалась проблемами эмансипации.

– Я не хочу голосовать, дорогой, – сказала она как-то мужу в присутствии Марины. – Я вполне довольна своей жизнью – ты сам прекрасно объясняешь мне всю политическую обстановку, когда я чего-то не понимаю, а если честно, мне так вообще лучше поговорить о чем-нибудь другом.

– Боюсь, ты никогда не станешь современной женщиной, – с улыбкой отвечал ей муж.

– Я хочу быть просто твоей женой. – Миссис Мильтон с обожанием посмотрела на него.

Они были так счастливы вместе, что иногда Марина чувствовала себя лишней.

Нет, она знала, конечно, что отец ее очень любит, а после его смерти мать обратила на дочь всю свою любовь, не оставляя сомнений в том, как много та для нее значит.

Теперь же, оставшись одна, Марина вдруг поняла, как ей будет трудно переносить одиночество после счастливой жизни в семье, где все любили друга.

«Может быть, это и хорошо, что мне осталось жить так мало, – с горечью подумала она. – Я ведь не сумею продержаться в этом мире, где одинокая женщина совершенно беспомощна».

Она вспомнила, как, собираясь к сэру Джону Колериджу на прием, строила планы найти место секретаря. Но это были лишь ее фантазии – она прекрасно понимала, что в стране сейчас безработица и едва ли кто-нибудь возьмет на работу женщину, если можно воспользоваться услугами мужчины.

В гостиной Марина решила осмотреть ценности, оставшиеся после матери: инкрустированная шкатулка для рукоделия, где мать обычно держала свое вышивание; маленький французский письменный стол меж двух окон – на нем стояли фотографии отца и ее собственная…

Она потрогала китайские безделушки на каминной доске, подаренные однажды на Рождество и так любимые матерью.

Разглядывая фигурки, она заметила, что у пастушки отбита рука. Марина почувствовала раздражение: какие же неряхи были эти жильцы – разбили и даже не потрудились приклеить отбитый кусочек! Впрочем, какое это теперь имеет значение?

Мама уже никогда не узнает, что дорогие ее сердцу милые вещицы сломаны, а совсем скоро и ее самой не будет, и некому будет смотреть на них…

«Что же мне делать со всеми этими вещами? – с неожиданным страхом подумала Марина. – Не могу же я умереть, не сказав никому, что они мне больше не понадобятся».

Она попыталась припомнить, есть ли у нее хоть кто-то, кому она могла бы довериться. У отца с матерью было много знакомых, когда они жили в Суссекс-гарденз, но, по традиции, ей не разрешалось принимать участия в вечеринках, которые устраивали родители.

Застенчивость не позволила ей подружиться ни с кем из девочек, которых она знала. Но ее мать всегда говорила, что все изменится, когда дочь станет взрослой.

– Мы должны устроить для Марины бал, – заявила она однажды своему супругу. – И вообще, тебе пора начать копить деньги, Джон, потому что, когда Марине исполнится восемнадцать, я хочу заказать ей очень дорогую одежду и особенно – вечерние платья.

– А потом ты скажешь, что хочешь представить ее ко двору? – продолжил доктор Мильтон.

– А почему бы и нет? – удивилась его жена. Меня представляли, когда мне было восемнадцать.

– Твоя семья жила совсем в других условиях, – заметил доктор.

– Все Кортни были представлены в свое время, – с достоинством сказала ее мать, – и я не смогу считать, что выполнила свой долг перед дочерью, пока она не сделает реверанс в Букингемском дворце. – Она, улыбаясь, смотрела на дочь и продолжала: – И если во дворце сочтут, что я недостаточно важная персона, чтобы представлять тебя, мое сокровище, я попрошу сделать это твою крестную, леди Сандерсон. Она всегда присылала тебе подарки к Рождеству. Она живет в деревне, и мы редко встречаемся, но я уверена: она была и остается нашим хорошим другом.

Леди Сандерсон умерла на следующий год, и мать Марины оплакивала потерю друга, так много значившего для нее.

Итак, не было больше леди Сандерсон, к кому бы она могла сейчас обратиться. После года, проведенного в Швейцарии, а перед этим – целого года траура, ей было трудно даже припомнить имена тех, кто приходил к ним в дом на Суссекс-гарденз.

«Да и вообще, – подумала Марина, – кому захочется общаться с человеком, который ищет утешения в ожидании приближающейся смерти?»

Но самое главное – она никому не решилась бы раскрыть тайну своей судьбы, висящей над ней как дамоклов меч.

«Я буду хранить это в себе, – решила она с неожиданной гордостью. – Я не буду плакать и жаловаться, как те женщины, которые приходили к папе».

Она вспомнила, как однажды отец сказал:

– Я сыт по горло хныкающими женщинами!

– Кого ты считаешь «хныкающими женщинами»? – с улыбкой спросила мать.

– Тех, у кого болит и колет! Не стоит и говорить, что это всегда – самые богатые! Бедные просят помочь только в самом необходимом: родиться, остаться в живых и умереть легкой смертью, как сказал мне однажды один человек, «чтобы не успеть снять ботинки».

– Да, они мужественные люди, – мягко заметила миссис Мильтон.

– Как раз это меня в них и восхищает, – продолжал доктор. – Многие из них грубы и злы – реформаторы считают их грешниками, но у них по крайней мере есть характер! И этот тип людей я тоже не терплю!

«Я не должна жаловаться… Я должна быть мужественной, – сказала себе Марина. – Я хочу, чтобы папа гордился мной».

Она села на диван и задумалась. Что она может сделать? Многие вещи в доме требовали починки и ремонта. Но какой смысл этим заниматься?

И тут у входной двери звякнул колокольчик. Она ясно услышала его в тишине пустого дома.

«Кто это может быть?» – удивилась она и вдруг вспомнила, что ждет телеграмму от Элвина.

Она вскочила и с просиявшими глазами бросилась вниз по лестнице. Дрожащими руками открыла дверь, но не увидела там мальчика – разносчика телеграмм, как ожидала, – на пороге стоял господин средних лет, хорошо одетый и в котелке.

Он показался Марине управляющим делами или, может быть, государственным служащим высокого полета, какие часто ходили на прием к ее отцу.

– Здесь живет мисс Марина Мильтон? – спросил он.

– Я мисс Мильтон!

Она увидела в его глазах слабое удивление, будто он не ожидал, что она сама откроет дверь.

Подумав, что ему может показаться странным, что она одна в доме, Марина добавила:

– Боюсь, что служанка вышла.

– Могу я поговорить с вами, мисс Мильтон? – спросил человек.

Он снял шляпу, обнажив седые волосы, и Марина подумала, что вид у него очень почтенный.

И все же она не решалась впускать его в дом.

– Какое у вас ко мне дело? – поинтересовалась она. Ей вдруг пришло в голову, что он, может быть, хочет ей что-нибудь предложить на продажу.

Она слышала, что часто люди самой неожиданной наружности ходят по домам, предлагая страховку или дорогие товары.

– У меня для вас сообщение от мистера Элвина Фаррена, – ответил человек.

Все ее подозрения тут же исчезли.

– О, входите, пожалуйста! – быстро проговорила она.

Человек вошел, тщательно вытерев ноги о половик. Это был солидный мужчина, и ему с трудом удалось протиснуться за ней в узкую прихожую, но он покорно стоял, ожидая, пока она закроет дверь.

– Вы подниметесь в гостиную? – спросила Марина. – Она у нас наверху.

Он молча положил шляпу на стул и стоял у лестницы, ожидая, пока хозяйка пройдет вперед.

Марина повела его наверх.

Несмотря на выгоревшие занавески и потертый ковер, гостиная казалась очень привлекательной в лучах послеполуденного солнца, пробивающегося сквозь узкие окошки.

– Присаживайтесь, – предложила Марина.

– Моя фамилия Дональдсон, мисс Мильтон, – представился он, усаживаясь на краешек дивана.

Марина села в кресло напротив.

– Вы получили сообщение от мистера Фаррена? – с нетерпением спросила она.

– Мистер Фаррен попросил меня связаться с вами, – начал мистер Дональдсон. – Из его телеграммы, мисс Мильтон, я понял, что вы хотите увидеться с ним.

– Да, я очень хочу его видеть, – ответила Марина и добавила: – если это возможно…

– Мистер Фаррен предлагает вам встретиться с ним в Сорренто.

– В Сорренто?! – воскликнула Марина. – В Италии?

– Да, мисс Мильтон, у его семьи там есть вилла, и мистер Фаррен просил меня помочь вам отправиться туда как можно скорее.

Марина смотрела на него в изумлении.

– Он предложил мне… проделать… такой путь, чтобы только увидеться с ним?

– Ему придется проехать гораздо большее расстояние из Америки, – сказал мистер Дональдсон, – и он, видимо, подумал, что путешествие отсюда будет для вас не таким трудным делом.

– Нет-нет, конечно, нет! – поспешно сказала Марина. – Дело совсем не в трудности, просто это… такая неожиданность!

– Вы знаете, где находится Сорренто, мисс Мильтон?

– Да, конечно, это недалеко от Неаполя. Мой отец часто рассказывал мне о Неаполе. Он очень интересовался Помпеями и Геркуланумом.

– Как мне кажется, там были сделаны большие открытия, – заметил мистер Дональдсон.

– Да, я об этом читала.

Марина разговаривала совершенно машинально – она была просто ошеломлена этим невероятным предложением.

Она, разумеется, предполагала, что Элвин – если, конечно, будет в состоянии выполнить свое обещание – приедет в Лондон. Однажды он сказал ей, что если приедет к ней в Лондон, то остановится в гостинице «Клариджес», и Марина уже представляла, как она навестит его в номере, а может быть, и он придет в ее дом, если будет неплохо себя чувствовать. Но в Сорренто!..

Она просто не могла в это поверить!

– Мистер Фаррен, конечно же, не предполагает, что вы отправитесь в путешествие одна, – снова заговорил мистер Дональдсон. – Он просил, чтобы я либо сам поехал вместе с вами, либо нанял для вас сопровождающего. – Марина ничего не ответила, и он, помолчав, продолжал: – Наверное, мне следует объяснить вам, мисс Мильтон, – я представляю интересы мистера Фаррена в Лондоне, здесь у него своя контора.