Текст книги "Позови меня"

Глава 7

Проснувшись, Марина увидела служанку, которая раздвигала на окне шторы.

– Который час? – сонно спросила она.

– Сейчас половина десятого, синьорина, – ответила девушка, – и я думала, что вы уже хотите позавтракать.

– Позавтракать! – воскликнула Марина и села в постели.

Ее охватил ужас – как же она могла так долго спать? Ведь она собиралась проснуться как можно раньше и в последний раз полюбоваться восходом солнца… И вот теперь она проспала несколько самых лучших часов своего последнего дня на земле.

В душе она проклинала себя за сонливость, но тут на нее горячей волной накатила мысль, что сейчас она снова увидит Уинстона.

Марина вспомнила, как вчера вечером он отнес ее наверх и уложил в постель, и хотя она уже почти спала, тем не менее прекрасно запомнила – и могла поклясться, – что он поцеловал ее, перед тем как выйти из комнаты.

Как только она представляла себе тот вчерашний поцелуй на лодке, по всему ее телу пробегала дрожь восторга, и она снова и снова переживала это, совершенно незнакомое ей чувство.

Тогда она насквозь промокла и замерзла, но от его волшебного поцелуя будто сразу вспыхнула нестерпимым обжигающим пламенем. И уже не было серого дождливого дня – мир стал ослепительным; казалось, сам Аполлон прикоснулся к ней своими божественными пальцами.

«Вот так бы я хотела умереть», – подумала Марина, и ей вспомнились строки Гомера:

 
Небо расчисть и даруй
нам увидеть воочью
Свет его вечный -
пусть даже умру я…
 

«Свет! Вот что я найду, даже если умру», – подумала Марина.

Служанка внесла на подносе завтрак – рядом с чашкой лежала белая роза. От нее исходил нежный аромат, и Марина вдруг подумала, что теперь всегда будет счастлива.

Она не должна показывать Уинстону ни страха, ни тревоги. Она постарается быть весь день веселой и беззаботной, а потом – когда наступит этот момент – он ведь будет рядом с ней, и тогда смерть в его объятиях покажется ей совсем не страшной…

Она быстро справилась с завтраком и спустилась по мраморным ступеням в ванну, уже приготовленную для нее служанкой.

Интересно, случалось ли в этом доме, чтобы кто-нибудь из прежних обитателей виллы знал, что жизнь его сегодня должна закончиться?

«Я не буду думать об этом, – сурово приказала себе Марина, – а то Уинстон догадается, что меня что-то тревожит».

При мысли об Уинстоне по ее телу разлилась теплая волна. Конечно, она ему небезразлична – вчера он опять умолял ее, чтобы она раскрыла ему свой секрет! И она пообещала ему, зная, что ей не придется ничего говорить самой – то, что случится, скажет само за себя…

Будет ли он помнить ее, тосковать о ней? Смешно даже думать об этом!

С какой стати он должен о ней тосковать – ведь он знал ее всего три дня!

Он такой обаятельный и добрый, но это лишь его хорошее воспитание, и хотя он целовал ее – так ведь он целовал и итальянскую графиню!

– Какое платье вы наденете, синьорина? – спросила служанка.

Оставалось последнее платье, которого она еще не надевала, – из тех, что Марина купила у Пуаре.

Оно было белое, отделанное тонкими кружевами и бирюзовыми лентами, и того же цвета кушак опоясывал талию.

Это было самое прелестное из всех дневных платьев, которые ей довелось видеть, и сейчас она подумала, что почти бессознательно приберегла его на самый последний день своей жизни…

Она тщательно зачесала волосы надо лбом и свернула сзади у самой шеи в гладкий узел.

– Синьорина такая красивая! Красивей не бывает!

– Спасибо, – дрогнувшим голосом ответила Марина. Эти слова, сказанные с такой искренностью, были ей сейчас просто необходимы.

И хотя ей страстно хотелось увидеть Уинстона, она, спускаясь вниз, чувствовала себя немного смущенной.

Уинстон сидел в гостиной за письменным столом и писал письмо. При ее появлении он поднялся, и она увидела устремленный на нее взгляд, полный восхищения.

– Мне стыдно, что я так долго спала, – несмело сказала Марина.

– Ничего удивительного – вы вчера порядком устали.

– А что мы сегодня… собираемся делать?

Она задала свой вопрос, затаив дыхание, потому что ответ был для нее чрезвычайно важен – она боялась, как бы Уинстон не изменил свой прежний план.

– Я обещал показать вам Капри, – ответил Уинстон, – конечно же, если вы отважитесь опять сесть в мою столь ненадежную моторную лодку! Правда, механик уверяет меня, что теперь мы совершенно спокойно можем пускаться в самые дальние путешествия хоть на год – вчерашнее больше не повторится!

– Я отважусь, – обрадовалась Марина. Я так хотела увидеть Капри!

– Значит, ваше желание исполнится, – сказал Уинстон. – Если вы готовы, мы можем сейчас же и отправиться.

Марина посмотрела на него восторженным взглядом.

Она тут же сбегала наверх за шляпой, а когда они проходили через холл, Уинстон взял со стола голубой зонтик от солнца.

– Этот зонт принадлежит моей невестке, – объяснил он, – но я думаю, будет мудро, если мы возьмем его с собой. На Капри может быть очень жарко, хотя мы и попытаемся найти там тенистое место где-нибудь под оливами. – Марина посмотрела на него вопросительно, и он продолжил: – Я подумал, а не устроить ли нам сегодня пикник? Хочу показать вам южную часть острова, а там, насколько мне известно, никаких ресторанов нет. Так что наш повар приготовил нам целую корзину еды, наполнив ее тем, что, по его мнению, должны есть и пить на этом прекрасном острове.

– Ну, значит, это будет нектар и амброзия! – улыбнулась Марина.

– Несомненно, – ответил Уинстон. – Что же еще считать пищей богов?

Они спустились по ступенькам, выбитым в скале. Слуга вслед за ними тащил плетеные корзины.

Механик уже ждал их. Он заверил Уинстона, что все в порядке и поломки быть не должно.

– Надеюсь, что так и будет, и большое вам спасибо! – ответил Уинстон на чистейшем итальянском языке.

Слуга поставил корзины в каюту.

Уинстон завел двигатель, и они отправились в путь, причем скорость лодки сильно отличалась от той, с какой они плелись домой накануне.

Море сегодня было на редкость спокойным – без малейшей ряби, а солнце ослепительно и жарко сияло на небе.

Капри был всего в трех милях от мыса Сорренто.

Когда мыс остался позади, Марина оглянулась. Как же удачно Улисс построил храм Афины на самом краю мыса!

– А я знаю, о чем вы думаете, – с улыбкой сказал Уинстон, – но на Капри тоже было построено много храмов, когда там поселились греки.

– Да? Ну да, разумеется… – пробормотала удивленная Марина.

– Когда Цезарь Август увидел Капри, – продолжал Уинстон, – он был так поражен его красотой, что выпросил его у города Неаполя в обмен на Искью. – Он видел, что Марина внимательно слушает его, и продолжал: – Тиберий, его преемник, построил там двенадцать вилл, посвятив их двенадцати богам Олимпа.

– А сейчас хоть одна из них сохранилась? – спросила Марина.

– Ну, на месте по крайней мере одной из них сейчас проводятся раскопки, – ответил Уинстон, – но, похоже, сегодня будет слишком жарко для осмотра достопримечательностей. Так что, боюсь, вам придется удовлетвориться только природными красотами острова.

Да, остров действительно был очень красив.

Когда они подъехали совсем близко, у Марины дух захватило от восторга. Высокие горы – и самая высокая из них гора Салерно – казались почти синими; их вершины блистали невероятной таинственной синевой.

Они миновали Марина-Гранде – главный порт острова – и пошли дальше, огибая огромные остроконечные скалы.

Уинстон показывал ей издали живописные гроты, к которым обещал привезти ее в другой раз.

И вдруг глазам Марины представилась сказочная картина – невероятной голубизны море, над которым вертикально вверх вздымались доломитовые скалы. Местами скалы были изрезаны туннелями и имели самые фантастические, причудливые очертания.

Это означало, что Уинстон и Марина прибыли в южную часть острова.

Здесь они нашли маленькую гавань, приютившуюся рядом с огромной скалой, далеко выступающей в море.

– Это Марина-Пиккола. Сейчас мы оставим лодку и поднимемся наверх, – объяснил Уинстон. – Но боюсь, что здесь не окажется ни дороги, ни экипажа. Ну так как? Не страшитесь трудностей?

– Не страшусь, – уверенно заявила Марина.

– Наверху, прямо над гаванью, находятся сады Августа, – сказал ей Уинстон. – Предупреждаю – это очень крутой подъем!

– Я не боюсь.

Они привязали лодку, Уинстон вытащил корзины, и путешественники стали карабкаться от крошечного пляжа вверх по крутому скалистому откосу.

Там была тропинка, узенькая и извилистая, и взбираться было не очень трудно, но Марина радовалась, что они взяли с собой зонтик, потому что солнце нещадно пекло им головы.

Поднявшись наконец, они увидели деревья, траву и разноцветный ковер полевых цветов.

– Думаю, мы забрались достаточно высоко, – решил Уинстон.

В этот момент Марина восхищенно ахнула.

Она увидела развалины – две арки, изъеденные временем и непогодой и, безусловно, бывшие когда-то частью какого-то строения.

– Это что – вилла Августа? – спросила она в изумлении.

– Да, – ответил Уинстон, – и вы можете себе представить, как он приезжал сюда отдыхать и строил планы расширения Великой Римской империи и, может быть, решал, как награбить побольше денег и захватить больше рабов у покоренных им народов.

– Не портите мне впечатление! – взмолилась Марина. – Мне хотелось бы думать, что народ всегда жил счастливо на этом острове.

Остров был даже лучше, чем она его себе представляла.

Играющая голубизна Средиземного моря, вобравшая в себя всю синеву неба, казалось, делала траву еще более зеленой, а цветы – более яркими.

Уинстон нашел удобное место под деревом и сразу же притащил туда плетеные корзины. Затем он улегся на землю, подперев рукой голову.

– Присоединяйтесь! – пригласил он Марину, которая стояла, любуясь красками моря. – Давайте представим себе, что мы римляне или греки – как вам больше нравится, и забудем целый мир или то, что нам известно о нем, ради этого маленького – нашего собственного – рая.

«Да, это и в самом деле рай, иначе не назовешь», – подумала Марина.

Она последовала его примеру и, сев на траву рядом с ним, закрыла зонтик и сняла шляпу.

Уинстон посмотрел на нее.

– Вы гречанка, – заявил он и добавил, помолчав: – Настоящая гречанка – этот маленький прямой нос… а золотые волосы – они будто вобрали в себя солнечный свет.

– Надеюсь, мне не нужно возвращать вам комплименты?

– Вчера вечером вы назвали меня Аполлоном! Она почувствовала, как краска бросилась ей в лицо, и опустила глаза.

– Я почти спала, – ответила она.

– А я ничего не имею против, – сказал он с улыбкой, – и если бы мы были древними греками, обыкновенными, простыми греками, мы думали бы о себе – родись мы в то время – как о созданиях, осиянных божественным светом.

– Они действительно так думали? – спросила Марина.

– Да. Их победа над персами на море близ острова Саламин была так похожа на чудо, что греки в самом деле поверили, что им помогали боги, сражаясь на их стороне.

– И когда это произошло? – с интересом спросила Марина.

– Вот в такой же жаркий солнечный день – как сегодня, – ответил Уинстон, – в сентябре 280 года до нашей эры.

– А после этой битвы – они стали совершенно независимыми и свободными от персидского господства? – спросила Марина.

– Да, совершенно! – ответил Уинстон. – И потом пятьдесят лет подряд они свободно жили – писали бессмертные книги, строили дворцы, ваяли скульптуры и писали фрески – как настоящие дети богов.

– Но как им это удавалось?

– Я считаю, что своей удивительной силой, – задумчиво продолжал Уинстон, – они были обязаны тому, что каким-то образом – а каким – мы уже или забыли или утратили это знание – они были связаны с той потусторонней, сверхъестественной силой, которую люди называют сейчас «бог» или «жизнь».

– И вы думаете, мы и сейчас можем призвать ее, если будет нужно? – Марина замерла от волнения.

– Я в этом совершенно уверен. Именно поэтому на протяжении двух поколений греки сумели покорить самые отдаленные уголки человеческого духа и благодаря этому создали империю разума, которая влияет на весь ход человеческого мышления вплоть до наших дней.

– Но как же это могло произойти? – зачарованно спросила Марина.

– Так как на Грецию снизошло божественное покровительство, – ответил Уинстон, – человеческий ум развивался здесь быстрее, глаза людей видели дальше, а их тела были наделены необыкновенной силой.

– А как же сегодня?

– Мы еще можем найти то, что нашли греки, если очень постараемся.

Марина перевела дыхание.

– То есть вы хотите сказать, мы сами можем поймать эту силу божественного света и не только пользоваться ею в этом мире, а быть как бы пронизанной ею и остаться в ней после своей смерти?

Она задала этот вопрос, так как ей показалось, что Уинстон своими словами рассеял все то, что ее беспокоило и мучило, все, чего она не понимала.

Наступила тишина, потом Уинстон сказал:

– Блейк писал: «Там, где другие видят лишь рассвет, встающий над холмами, я вижу, как резвятся Божьи дети!» – С улыбкой глядя на Марину, он продолжал: – Древние греки считали себя детьми бога, и эхо их веселья отдается еще и в наши дни. Последуем же их примеру!

– Да, это я и собираюсь сделать, – серьезно сказала Марина. – Мне кажется, я всегда этого хотела, а теперь вы окончательно убедили меня.

– На Капри все сразу становится ясно – яснее, чем где-либо, за исключением, конечно же, самой Греции, – весело сказал Уинстон. Он лег на спину и посмотрел на небо сквозь ветви дерева. – Здесь в это легко поверить, вдали от городского шума и толчеи, вдали от этой давящей высоты небоскребов! Здания, которые построил человек, принижают самого человека.

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

Не было никакой нужды облекать в слова и этот яркий свет, и синеву, и прозрачное марево, стоящее над островом, – все это ощущалось так остро и было вместе с тем так безмятежно, что Марине казалось: она сейчас или взлетит в небо, или нырнет, как рыба, в море и растворится в них, станет их частью.

Здесь, на Капри, сознание ее парило совершенно свободно от тела, и не было больше ни забот, ни страха – одна только красота.

Они замолчали, но это было какое-то очень общее молчание, и Марине даже казалось, будто Уинстон почти прикасается к ней.

Наконец Уинстон нарушил тишину:

– Не знаю, как вы, а я хочу есть. Я завтракал очень рано.

– Я тоже собиралась рано позавтракать, – виновато ответила Марина, – и так ругала себя за то, что проспала!

– Давайте забудем об этом, – весело сказал Уинстон. – Почему бы нам не открыть корзины и не посмотреть, что там имеется из съестного?

Марина последовала его совету, и вдруг раздался ее смех.

– Да тут еды на целый полк солдат! – воскликнула она.

– Больше всего на свете итальянцы любят устраивать пикники, – ответил Уинстон. Он уже открывал бутылку золотистого вина. – Конечно, оно должно быть немного похолоднее, – определил он. – Единственная вещь, которой иногда не бывает на Капри, – это вода. Но странным образом, а может быть, благодаря божественному провидению, виноградники на острове, а также апельсиновые рощи и сады дают большие урожаи. Меня уверяли, что здесь самое большое разнообразие цветов и кустарников во всей Италии.

Он налил вино в два стакана и протянул один Марине.

– Пейте его медленно, – сказал он, – и воображайте, что это нектар. Хотя у богов и более тонкий вкус, я думаю, это вино совсем неплохое.

Марина последовала его совету.

– Оно превосходное! – воскликнула она.

– Я тоже так считаю, – улыбнулся Уинстон. Они разложили на траве все припасы, приготовленные для них поваром.

Там была рыба – нежная, почти прозрачная, она просто таяла во рту. Ветчина, нарезанная ломтиками, тонкими, как носовые платки. Там были и маленькие неаполитанские печенья с необыкновенно вкусными начинками – они даже и не пытались догадаться, что в них было положено.

Черные маслины были как раз нужной спелости – итальянцы подают их ко всем блюдам. Были и крокеты – Уинстон сказал, что это одно из самых любимых блюд в Неаполе, картошка и пармезанский сыр, завернутые в тонкие ломтики хлеба и обжаренные в оливковом масле…

Кроме того, было великое множество разных местных сортов сыра и один совершенно особый – изготовляемый из овечьего молока в окрестностях Сорренто.

Все это было необыкновенно вкусно, а на десерт они ели персики – Уинстон почистил для нее один и предложил в стакане белого вина, а потом фиги и грецкие орехи – еще одно любимое лакомство жителей Сорренто.

Потом был кофе во фляге, сохраняющей тепло, – Уинстон пришел от него в восторг.

– Как хорошо! – блаженно воскликнул он.

– Да, хорошо, – согласилась Марина. – Но есть маленькая неприятность – меня так разморило, что мое страстное желание осматривать остров уменьшилось ровно наполовину.

Она уложила в корзины остатки еды, ножи, вилки и посуду, затем с сомнением посмотрела на Уинстона, лежавшего на спине на травке, – точно так же, как и перед едой.

– Я чувствую, нам нужно срочно подниматься, чтобы успеть посмотреть остальную часть острова, – сказала она осторожно.

– Сейчас слишком жарко, – ответил он. – Ни один благоразумный итальянец в это время дня и носа не высунет из дома. Отдохните немного, Марина. Сиеста полезна и для души, и для тела.

Растянувшись в полный рост на мягкой траве, девушка стала вдыхать ароматы цветов и запахи трав – запахи юной нетронутой природы.

– Вот и правильно, – одобрительно произнес Уинстон. – Не люблю суетливых женщин!

– А я суетливая?

– Нет. В вас есть безмятежность, которая мне нравится и которой я завидую.

– А я завидую вам.

– В чем же?

Он приподнялся на локте и с интересом посмотрел на нее.

Ей был виден его силуэт на фоне ветвей, сквозь которые пробивались солнечные лучи, образуя вокруг его головы светлый нимб.

– Я завидую вам, – ответила она, – потому что вы так уверены в себе и успеете еще так много сделать в этом мире…

Уинстон не ответил.

Тут она поняла, что он смотрит на нее, и смутилась, увидев его какой-то странный взгляд. Вдруг он сказал:

– Вы такая милая! Я никогда еще не встречал никого милее вас!

Его губы нашли ее рот, и ей показалось, будто он слетел с неба и сразу завладел ею.

Сначала его поцелуй был нежен, и ее губы были мягки и податливы под его губами. Потом его рот стал требовательным и настойчивым, и она почувствовала уже знакомую дрожь во всем теле, но более сильную и нестерпимую.

Все ее существо как бы пронизал сильный свет, наполнив тело незнакомым ей огнем и восторгом.

Ей показалось, что вся красота вокруг них проистекает от этого чувства. Голубизна моря и неба, волшебная прелесть острова, цветы и каждый листочек на дереве – все было частью этого чуда, происходящего между ними…

На свете не было ничего, кроме Уинстона. Он заполнил собой Вселенную, и она уже не могла ощущать себя отдельно от него.

Наконец он поднял голову и сказал:

– Любовь моя, я не могу тебе сопротивляться! Ты взяла меня в плен в тот самый момент, когда я увидел тебя в храме и подумал: передо мной – Афродита!

– А я подумала… ты… Аполлон! – прошептала Марина.

Ей трудно было говорить – она дрожала, чувствуя, как кровь бьется в ее теле под его поцелуями.

– О чем же еще мы можем спрашивать друг друга! – воскликнул Уинстон.

Он опять стал целовать ее – рот, глаза и лоб, ее маленький прямой нос, и щеки, и уши, и снова губы…

Время для Марины остановилось, был лишь восторг, ослепляющий и всепоглощающий, и ни одной мысли!

Уинстон снял муслиновый шарф, завязанный у нее вокруг шеи, и стал целовать нежный изгиб.

Это было совсем новое ощущение – дыхание ее участилось, а веки отяжелели, хотя ей совсем не хотелось спать…

– Как же можно быть такой красивой? – спросил он позже, осторожно проводя указательным пальцем по ее лбу и вдоль линии носа, по губам и подбородку. – Твое лицо безупречно, – продолжал он. Я понял, когда встретил тебя тогда, что я уже видел тебя раньше – в моих мечтах, когда смотрел на статую Афродиты в нашем храме.

– А я в тот день все время думала об Аполлоне, – сказала Марина, – и, когда солнце садилось, мне казалось, что это он забирает свет и переносит его на другую половину земли, оставляя меня в темноте. И тут я обернулась и увидела тебя!

– Если бы я тогда сделал то, что подсказывал мне инстинкт! – вздохнул Уинстон. – Я должен был подойти и обнять тебя. Не нужно было бы никаких объяснений, никакого знакомства. Мы уже знали друг друга!

Он опять стал целовать ее, и она придвинулась ближе к нему, чувствуя, что все ее тело томится какой-то непонятной, странной болью.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя, – снова и снова повторял он. – Я искал тебя всю свою жизнь! Каждая красивая женщина, которую я встречал, разочаровывала меня, потому что это была не ты!

Целуя ее маленький подбородок и уголки ее губ, он продолжал:

– Мне всегда чего-то не хватало, я никак не мог выразить это словами, но этого всегда не хватало моему сердцу!

– И ты из-за этого никогда не женился? – спросила она.

И как только она произнесла это слово, она почувствовала, что оно – как камень, брошенный в воду, вокруг которого, умножаясь и расходясь, сразу пошли круги.

Он замолчал, а потом сказал:

– Никогда еще я не просил ни одну женщину выйти за меня замуж. У тебя есть от меня тайны, Марина, ты обещала открыть их мне сегодня вечером. Но мне совершенно все равно: что бы ты ни сделала и что бы ни скрывала – это не имеет никакого значения. – Его объятия стали еще крепче. – Наши души нашли друг друга. Только тебя я искал всю свою жизнь, и только тебя жаждет мое сердце.

Он снова наклонился к ней, и поцелуи его стали еще более страстными и неистовыми.

Он целовал ее, и ей показалось, что земля ушла из-под нее и она парит в воздухе, а над ней с головокружительной быстротой проносятся облака.

Он целовал ее, пока у нее не кончилось дыхание и она не почувствовала, что все ее тело как бы излучает свет.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! – повторял он, и она услышала вдруг свой собственный голос – дрожащий и вместе с тем исполненный необъяснимого восторга:

– Я люблю… люблю тебя! О-о, Аполлон… я люблю… тебя!

И неожиданно Марина подумала: вот так она должна умереть, рядом с Уинстоном, принадлежа ему полностью. В его объятиях она не почувствует ни ужаса, ни страданий…

– Я люблю тебя, – повторил он опять.

– А ты не хочешь… любить меня… до конца, – прошептала она, – как мужчина любит женщину и делает ее… своей. Я хочу… принадлежать тебе… быть твоей!

Ее голос замер – она почувствовала, как Уинстон замер.

Девушка поняла, что сказала что-то не то. Ее слова сразу как бы воздвигли между ними барьер, и она могла лишь горько оплакивать это несчастье.

Он медленно поднялся, потом, не говоря ни слова, встал на ноги и, отойдя немного в сторону, стал смотреть на море.

Марина села.

Боже мой, она сделала ошибку, она его потеряла, и это было невыразимо больно, будто в ее сердце воткнули и повернули там нож!

Ей казалось, он стоял так бесконечно долго, и она, не двигаясь, смотрела на него в немом отчаянии.

Наконец он глубоко вздохнул, и вздох этот, казалось, шел из самой глубины его существа.

– Я думаю, нам пора возвращаться, – сказал он. – Нужно еще обсудить массу вещей, я не собираюсь ничего от вас скрывать.

Марина хотела возразить ему, ей хотелось подбежать к нему и сказать, что она совсем не то имела в виду, попросить, чтобы он снова поцеловал ее, и опять почувствовать его близость и теплоту, но слова не шли у нее с языка.

Она подняла свою шляпу и зонтик – это было все, что она смогла сделать.

Уинстон вернулся за корзинами, но она, даже не взглянув на него, начала спускаться к пристани.

Она шла и чувствовала за собой его шаги.

Солнце уже не так сильно пекло – день был на исходе.

Все вокруг еще сияло прозрачной голубизной, и, когда они уже сидели в лодке, ей показалось, что горы, возвышающиеся над скалами, стали еще более синими.

Уинстон вел лодку на большой скорости, но, пока они огибали остров, у Марины было много времени для горестных размышлений. Как же ей объяснить ему, чтобы он понял, почему она сказала то, что сказала?..

«Возможно, я умру раньше, чем мы доберемся до дома», – думала она. Но все внутри нее протестовало против того, что ей придется умереть без губ Уинстона на ее губах, без его объятий.

Она не могла заговорить с ним из-за шума мотора, а время убегало секунда за секундой, и Марина боялась, что может не успеть объяснить ему все.

Они обогнули южную оконечность острова, и, когда Марина уже подумала, что Уинстон сейчас направит лодку прямо на Сорренто, он вдруг повернулся к ней с улыбкой и сказал:

– Мы пропустили наш английский чай. Может быть, прежде чем отправиться домой, нам стоит сделать остановку в Марина-Гранде и попробовать устриц?

Он снова говорил с ней ласково, снова улыбался! Она была согласна на все!

– Это было бы… чудесно! – закричала она, перекрывая шум мотора.

– У них там есть большие креветки и еще моллюски под названием разиньки – я уверен, они вам очень понравятся!

Он, наверное, умышленно делал вид, что ничего не произошло и он нисколько не расстроен и не озадачен. Он опять был с ней любезен и очарователен – как в начале путешествия.

И хотя она с тоской вспоминала о том страстном голосе, каким он говорил ей о своей любви, и снова хотела увидеть в его глазах искренность, она была счастлива и этим. Главное – он снова стал разговаривать с ней и, казалось, больше не сердился.

«И как только я могла быть такой нескромной и выдумать такую глупость и неприличность?» – ругала себя Марина. Но она была в таком отчаянии – ведь ей оставалось жить всего несколько часов, а может быть, секунд, и она любила Уинстона всем сердцем и душой, гораздо больше, чем свою мечту о вечной жизни. Для нее больше ничего не существовало, кроме него! Ничего во всем мире, кроме его губ!

«Он… поймет, когда я… умру», – печально подумала она.

Она смотрела на него, на его профиль, казавшийся ей совершенным. Даже если он все еще сердится на нее, она будет любить его еще больше.

Они добрались до Марина-Гранде. Уинстон направил лодку в гавань и остановился напротив пристани.

Ослепительные лучи послеполуденного солнца преломлялись в воде, и на белых зданиях вдоль кромки залива играли багровые и золотые блики.

А позади высились зеленые горы. Их обнаженные вершины горели, словно охваченные огнем, и отражались в море многоцветным мерцанием.

– Вот что я сейчас сделаю, – объявил Уинстон, – сейчас я пойду и принесу устриц и еще чего-нибудь поесть. А вы пока накройте в каюте стол.

– Хорошо, – согласилась Марина, обрадованная, что хоть чем-то займет свои мысли и руки. Икогда Уинстон уже готов был сойти на берег, она спросила: – Вы ведь не будете… задерживаться?

– Нет, – ответил он, – ресторан, где торгуют устрицами, совсем рядом. Я всего на несколько минут.

На пристани вертелись мальчишки – им не терпелось помочь пришвартовать лодку. Они глазели на нее в полнейшем восторге, указывая пальцами на штурвал, двигатель, и громко переговаривались.

Марина ушла в каюту. Она нашла там скатерть в яркую красно-белую клеточку и постелила ее на стол.

В ящике были ножи, вилки и стаканы – она машинально расставляла приборы, но мысли ее были заняты только Уинстоном.

Найдя в каюте зеркало, она пригладила волосы и поправила маленький муслиновый шарф, который Уинстон снял с нее на острове, и который она второпях надела трясущимися пальцами, когда спускалась к лодке.

В зеркале Марина увидела большие глаза на очень бледном лице.

«Боже великий… сделай так… чтобы он понял, – молилась она. – Я люблю его! Я так отчаянно его люблю! Пусть он поймет и… снова полюбит меня, прежде чем я… умру!»

Уинстон, к своему удовлетворению, обнаружил, что ресторан, который он помнил еще с первой своей поездки в Сорренто, все еще существует.

Он был знаменит своими рыбными блюдами, но больше всего славился устрицами, креветками и этими самыми разиньками.

Перед входом в ресторан стояли большие чаны с водой, в которых плавала рыба, и мальчиком он любил сам выбрать рыбу, которую хочет съесть, и следил, как официант ловил ее маленьким сачком.

Он вошел в ресторан и заказал вареного омара, уже лежащего на блюде с зеленым салатом и креветками.

– Может быть, синьор хочет попробовать наш фирменный суп Zuppa di cozze? – предложил хозяин ресторана.

Уинстон знал, что этот суп из мидий был гордостью их заведения.

– А сколько придется ждать? – спросил он.

– Пять минут, синьор, – я подам его вам в закрытой посуде, и вы спокойно сможете взять его с собой на лодку, если, конечно, обещаете вернуть обратно посуду!

– Конечно, верну, – пообещал Уинстон, – Прекрасно, значит, я беру суп и еще две дюжины устриц. Откройте их, а я пока отнесу омара и вино.

Он ждал, пока ему уложат заказ в открытую корзину, собираясь уйти, как вдруг услышал знакомый голос:

– Уинстон! Что вы здесь делаете?

Это была Николь – как всегда яркая и в окружении мужчин.

– Как видите. Покупаю…

– Звучит очень по-домашнему, – улыбнулась она, – но я не буду задавать щекотливых вопросов. И так понятно, что вы не сможете съесть все это один.

– Привет, Уинстон. – К ним подошел один из сопровождавших ее мужчин.

Уинстон протянул руку.

– Привет, Чак, – сказал он. – Сто лет вас не видел.

– Я приехал сегодня утром. Николь сказала мне, что вы в Сорренто, и я подумал, что мы сможем встретиться и вспомнить старое.

– Да, хорошо бы встретиться, – рассеянно повторил Уинстон.

– Кстати, – сказал Чак, – я очень сожалею, что ваш брат потерпел неудачу, но у него и в самом деле было немного шансов против Рузвельта.

– Так Рузвельт переизбран? – воскликнул Уинстон. – Я ожидал этого.

– Да, он снова в Белом доме, – ответил Чак. – Если вы хотите почитать об этом, у меня с собой есть вчерашняя газета – я захватил ее из Рима.

– Большое спасибо, – сказал Уинстон.

– Пойдемте же, Чак, – вмешалась Николь, – вы же знаете, мы ждем к обеду людей и можем опоздать, если вы не поторопитесь. – Помедлив секунду, она обернулась к Уинстону: – Присоединяйтесь к нам, если захотите. Вы же знаете, я очень хочу видеть вас.

– Боюсь, я сегодня задержусь очень поздно. Она, конечно же, получила его записку и была явно задета его отказом.

– Вот вам газета, Уинстон, – Чак торопливо протянул Уинстону свернутую газету и поспешил за Николь, которая с двумя другими спутниками уже спускалась к пристани.

Уинстон собрал остальные покупки, но не уходил, ожидая, когда компания отъедет на своей моторной лодке – она была не такая современная, как у него, и требовала двух человек для управления.

После этого он направился к «Нейперу-младшему» и, поднявшись на палубу, увидел, что Марина улыбается ему из окошка каюты.

– Это только часть того, что я взял, – сказал он, протягивая ей плетеную корзину. – Мне нужно вернуться за остальным – я заказал нечто такое, что вам обязательно должно понравиться.