Текст книги "В горах мое сердце"

Она и теперь казалась невероятно худой, и когда смотрела вперед, туда, где лошади покачивали головами вверх-вниз, как-то особенно выделялись ее остренький подбородок и запавшие щеки.

«Она будет выглядеть совершенно по-другому, когда начнет нормально питаться, – решил про себя маркиз. – И вероятно, из-за беспокойства о матери поправляться она станет медленнее, чем, если бы у нее не было такой заботы».

Они выехали на более оживленные улицы, и Эрайна спросила:

– Куда мы едем?

– Покупать вам приданое, – ответил маркиз.

– Вы понимаете, что у меня… нет ни малейшего представления о том, как надо выбирать одежду… подходящую для меня? – задала Эрайна новый вопрос и после небольшой паузы добавила: – Ведь мы с мамой всегда жили в деревне, и я не более, чем неотесанная провинциалка.

– Меньше всего вы будете ее напоминать, когда мы доведем дело до конца, – пообещал маркиз. – Предоставьте это мне.

– Мне все еще очень неловко не только оттого, что вы… будете выбирать мне платья, но и оттого, что вам придется за них платить.

– Сейчас вы рассуждаете как жеманная молодая леди, а вовсе не как актриса, которая требует высокого жалованья и особого бенефиса в ее величества театрах «Хеймаркет» или «Друри-Лейн».

Эрайна рассмеялась, и смех ее звучал очень приятно.

– Вряд ли вам следует ожидать, что я посмею мечтать об одном из этих великих театров.

– Театр, в котором вам предстоит играть, куда более впечатляющий, и мне придется потратить много времени, чтобы рассказать вам о нем, пока мы будем плыть по морю.

Она глубоко вздохнула.

– Именно таким путем мы отправимся в Шотландию?

– Это вас пугает?

– Надеюсь, что нет. Только очень неприятно страдать от морской болезни, особенно в вашем присутствии.

– Почему особенно в моем? – поинтересовался маркиз.

– Потому что вы такой великолепный, и я уверена, что вы никогда не страдаете от холода, морской болезни или болей в животе, как все обыкновенные люди.

Маркиз расхохотался.

– Благодарю вас! Это самый остроумный комплимент из всех, какие мне довелось слышать.

– Я только высказала, что думаю, – сказала Эрайна. – И не хотела, чтобы это прозвучало… грубо.

– Но это вовсе не грубо, а просто восхитительно, – заверил он.

Он остановил лошадей рядом с магазином неподалеку от Бонд-стрит. Магазин был небольшой и внешне ничем не примечательный. И уж во всяком случае, ничуть не страшный.

Однако маркиз заметил, как Эрайна съежилась на сиденье, а в глазах у нее появилось обеспокоенное выражение.

– Не бойтесь, – сказал маркиз. – Я хорошо знаю эту портниху. Она умеет творить чудеса и снабдит вас всем, в чем вы нуждаетесь, в рекордно короткое время.

Эрайна не ответила, но маркиз почувствовал, что пальцы у нее дрожат, когда помогал ей выйти из экипажа.

Магазин был маленький, но элегантно убранный. Женщина, вышедшая им навстречу, едва они переступили порог, при виде маркиза издала радостное восклицание и сделала легкий реверанс.

– Как приятно видеть вас, милорд!

Эрайна подумала, что женщина не только выглядит необычайно нарядно в элегантном сером платье, но и очень привлекательна, несмотря на то, что ей явно не меньше тридцати.

Маркиз знал мадам Селесту – которая раньше звалась просто Сесили Браун – с того самого дня, как впервые посетил ее модную лавку вместе с той женщиной, которая так любила его, что украшала для него квартиру.

– Я предпочитаю одеваться оригинально, – говорила она, – а это я могу найти только у мадам Селесты.

Именно по этой причине, когда их роман пришел к концу, лорд Алистер привозил к мадам Селесте нескольких прекрасных дам и давал им советы, какие платья выбрать. Мадам Селеста была ему чрезвычайно признательна.

Свою благодарность она выразила тем, что провела с ним несколько мирных дней в удобной гостинице в Букингемшире.

Она родилась и росла в деревне и потому отлично ездила верхом, и они целыми днями скакали вдвоем по лугам, а ночи проводили в комнате с низким потолком на удобной постели с периной, набитой гусиным пухом.

То было необычное наслаждение, как думал потом лорд Алистер. Все равно, что рисовать полевые весенние цветы – примулы и желтые нарциссы – вместо экзотических оранжерейных гвоздик и орхидей.

Он помог Селесте подняться на вершину известности, доставив ей многих клиенток, но сегодня впервые оказался в положении покупателя одежды, за которую сам намерен платить.

В нескольких словах он объяснил Селесте, что требуется и насколько быстро, – и Селеста в отчаянии всплеснула руками.

Но тут же настроилась на деловой манер, как и советовал маркиз, и сказала:

– Сейчас я сделаю все, что возможно, а остальное мы пришлем, куда вы прикажете.

Она взглянула на Эрайну и улыбнулась.

– Мне кажется, все, что у меня в настоящее время есть, подойдет для этой очаровательной молодой леди, и для вас, только для вас, милорд, я совершу непростительное преступление, подогнав на вашу даму готовые или почти готовые платья, предназначенные для других заказчиц, которым придется все начинать заново.

– Я так и знал, что вы это скажете, – улыбнулся маркиз. – Нам также потребуются туфли, белье, пальто, накидки, шали, перчатки и прочие мелочи, которые есть у каждой женщины и которые сами по себе составляют целую гору, если начинаешь с ничего.

Селеста испустила крик ужаса.

Потом она хлопнула в ладоши и приказала прибежавшей на ее сигнал помощнице привести всех мастериц из нижнего этажа и всех швей с чердака. Их набралось не меньше двадцати.

Она сообщила, что от них потребуется, – из-за чего большинству придется работать всю ночь; вначале они проявили немалый интерес, а потом неподдельную радость при мысли о сверхурочной оплате.

– Вам это очень дорого обойдется, – негромко сообщила Селеста маркизу, пока они еще только дожидались появления всей команды.

– Это не имеет значения.

Селеста удивленно приподняла брови, и он добавил:

– Мои обстоятельства изменились.

– Я рада, очень рада за вас.

Тон ее был самый искренний, и маркиз сказал:

– Вы всегда были добрым другом, Селеста. Он глянул ей в глаза и понял, что она по-прежнему сердечно привязана к нему.

Тем временем работницы заполнили маленький салон, и Селеста начала объяснять им, чего она хочет.

С Эрайны начали снимать мерки; ее осыпали множеством предложений, показывая ей ткани и наполовину готовые платья, а маркиз тем временем отправился с Беном в фаэтоне за едой.

Ресторан на Пиккадилли снабдил его всем, что он попросил, в том числе и превосходным вином, которому, он знал, Селеста будет рада так же, как и он сам.

Все это он привез в магазин и поручил одной из помощниц Селесты накрыть у хозяйки в кабинете маленький столик на троих.

Когда маркиз вернулся, Эрайна выглядела очень бледной и усталой.

Он настоял на том, чтобы она выпила полстакана вина, от которого щеки девушки разрумянились; маркиз был убежден, что вино вызвало у нее аппетит.

Он знал, что когда люди ведут полуголодный образ жизни, они постепенно утрачивают интерес к пище, им становится трудно есть.

Некоторое количество вина, не слишком большое, разумеется, усиливает выделение желудочного сока, и человек уже смотрит на пищу с нормальным аппетитом и радостно принимается за еду.

Они с Селестой к тому же весело смеялись и шутили, Селеста его поддразнивала, и благодаря этому Эрайна почувствовала себя свободнее и на время забыла о болезни матери.

Селеста проявила блестящие деловые способности, и когда маркиз со своей спутницей покидали магазин, Эрайна увозила с собой два новых больших чемодана, набитых платьями и другими необходимыми вещами, а также обещание Селесты прислать еще большее количество к завтрашнему утру, пока они еще не уедут в Тилбери.

Остальное последует за ними морем, как только все будет готово.

Селеста послала одну из своих самых сообразительных работниц купить Эрайне домашние туфли, а также, по совету маркиза, крепкие башмаки для прогулок по вересковым пустошам.

– Мне можно будет делать это? – спросила Эрайна.

– Если вы захотите.

– Конечно, я захочу, – ответила она.

Маркиз вначале удивился ее ответу, потом подумал, что именно этого и следовало ожидать от девушки, долгое время прожившей в деревне.

Он тогда предложил купить две пары башмаков и попросил Селесту сшить для Эрайны еще одно платье, не слишком длинное, чтобы ей легче было гулять.

– Не может же она быть такой нескромной, чтобы показывать лодыжки, – поддразнила Селеста.

– Но, тем не менее, платье не должно быть таким длинным, что можно наступить на подол, – парировал маркиз эту шутку.

Эрайна рассмеялась.

– Рада, что вы не видели меня в деревне, где я и мама жили вместе с папой.

Маркиз не ответил, но подумал, что дозволенное мисс Эрайне Беверли может не подойти и не быть терпимо, когда речь идет о маркизе Килдонон.

Они приехали к нему домой.

И тут маркиз вспомнил, что должен сказать Чампкинсу о своей женитьбе. Тот, ясное дело, поверит этому с трудом, если вообще поверит, но не менее ясно и то, что в Шотландии он о своих сомнениях вряд ли станет распространяться.

Маркиз подумал было, не оставить ли Чампкинса в Лондоне, но решил, что совсем уж нестерпимо окружить себя только лишь слугами-шотландцами.

Они не приучены к тихому, ненавязчивому исполнению своих обязанностей, к которому он привык в доме деда и вообще в больших домах знатных семей, которые ему довелось посещать без собственного слуги.

Маркиз помог Эрайне выйти из экипажа возле своего дома на Хаф-Мун-стрит и подумал, как сильно она отличается сейчас от той девушки, которую он увез из Блумсбери нынче в полдень.

Модное бледно-голубое платье из муслина было отделано французскими лентами того же цвета; ленты, перекрещиваясь на лифе, опоясывали платье под маленькими грудями Эрайны и завязывались бантом сзади.

У всех платьев, какие маркиз купил для Эрайны, была очень высокая талия – в соответствии с модой, только что ввезенной из Франции и установленной Жозефиной Бонапарт, супругой первого консула 1111
  Наполеон Бонапарт во время действия романа еще оставался первым консулом Франции, императором он стал в 1804 г.


[Закрыть].

Поверх платья у Эрайны была накинута шелковая шаль с голубым узором, на голове шляпа с высокой тульей и загнутыми вверх полями, украшенная полевыми цветами и завязанная под подбородком голубой лентой.

Наряд делал ее очень юной и в то же время, как подумалось маркизу, очень милой, несмотря на усталый вид и чрезмерную худобу.

Они поднялись наверх, маркиз усадил ее в гостиной, а сам направился искать Чампкинса, которого обнаружил, как и ожидал, за укладкой вещей, но уже не в чемоданы, а в расставленные на полу деревянные ящики.

– Я не слышал, как вы вошли, м'лорд! – воскликнул Чампкинс, вскакивая на ноги.

– Я должен кое-что тебе сообщить.

– Да, м'лорд?

– Когда мы отправимся завтра утром в Шотландию, мы с тобой увезем отсюда и мою жену.

Чампкинс широко раскрыл глаза и воскликнул:

– Чтоб мне провалиться, вот это сюрприз! Маркиз не удержался от смеха.

– Думаю, это будет сюрпризом и для кое-кого на севере. У меня есть причины, Чампкинс, для столь скоропалительного брака, но при этом крайне важно, чтобы в Шотландии поверили, что брак заключен, по меньшей мере, два месяца назад.

Как это характерно для него, подумалось маркизу, когда, не задавая никаких вопросов, Чампкинс просто сказал:

– Если это говорите вы, м'лорд, то я этому верю.

– Спасибо, Чампкинс. Я уже сообщил мистеру Фолкнеру и должен буду сообщить его милости герцогу, что брак заключен тайно, поскольку моя жена соблюдает траур по своему отцу.

С этими словами маркиз вдруг вспомнил, что ничего не сказал о трауре Селесте, и поэтому у Эрайны все платья самых радужных цветов. Ни одного черного!

Он поспешно добавил, полагая, что и Чампкинса следует ввести в заблуждение:

– Однако ее милость не носит черного, потому что ее отец особенно настаивал, чтобы никто не носил по нему траур. Мне кажется, он в этом отношении был просто фанатиком, а дочь, конечно, обязана подчиниться его желанию. Хотя она глубоко скорбит о своей утрате, однако носит такие платья, которые нравились ее отцу при жизни.

– Очень разумно, если мне позволено высказаться, м'лорд, – заметил Чампкинс. – Я всегда считал, что все эти рыдания да причитания нужны только для промывания глаз.

– Я с тобой согласен, – сказал маркиз.

Он поручил Чампкинсу уведомить повара, что обедать будут двое, и поспешил предупредить Эрайну об объяснениях, которые только что сделал.

– Это было очень глупо с моей стороны, – покаялся он. – Мне следовало нарядить вас в черное, лиловое, белое и, возможно, в серое.

Эрайна улыбнулась.

Пока он был наверху, она успела снять шляпку, и теперь в своем голубом платье, причесанная Селестой в новом стиле, выглядела элегантной и очень хорошенькой.

– Я посмотрела на себя в зеркало, – сказала она. – У меня никогда еще не было такого красивого платья. И мне так нравятся розовое и зеленое, что было бы просто невыносимо отказаться от них.

– Мы должны всячески нажимать на то, что ваш отец терпеть не мог траурных одеяний.

– А ведь это правда, – сказала Эрайна. – Он часто говорил, как нелепо, что люди приносят столько цветов мертвым, но даже и не подумают подарить букет живому.

Помолчав, она добавила:

– Когда папа умер, мы с мамой не могли себе позволить приобрести новые платья и просто отделали старые черными лентами.

– Вы убеждаете меня, что я не наплел лжи, – сказал маркиз. – Я терпеть не могу врать, уверен, что и вы тоже, но ведь наша ложь есть ложь во спасение и потому не так уж достойна порицания.

Он удивился, когда Эрайна, коротко рассмеявшись, спросила:

– Вы успокаиваете вашу собственную совесть или мою?

С тех пор как они познакомились, она постоянно казалась такой смирной и испуганной, и теперь он обрадовался, заметив внезапные искорки у нее в глазах.

– Я считаю, – проговорил он, – что поскольку мы с вами оба сообразительны, то извлечем немало удовольствия из этого приключения, как нам и следует его называть.

– Да, разумеется. Так увлекательно участвовать в приключении после ужасного беспокойства за маму, после неотступного страха, что я не достану денег на операцию.

– Вам больше не стоит об этом беспокоиться, – твердо сказал маркиз. – Я не спрашивал вас раньше, но скажите, когда вашей маме предполагают делать операцию?

– Через три дня, – ответила Эрайна. – Хирург, он очень добрый человек, он хочет сначала получше подкормить маму, а также дать ей попить лекарства, которые подкрепят ее.

Эрайна крепко сжала руки и произнесла необычайно взволнованно:

– Я молюсь, все время молюсь, чтобы все кончилось благополучно. Если так и будет, то лишь благодаря вам. Я никогда… не смогу выразить, как я вам благодарна… и какой вы чудесный человек!

Глава 5

Платья Эрайны были уже уложены для путешествия, маркиз предложил ей не переодеваться к обеду, а это значило, что и сам он переодеваться не станет.

Это было во благо, и он еще не решил, как им устроиться спать.

Они съели восхитительный обед в маленькой столовой, и Эрайна радовалась каждому вкусному кусочку, с которым могла справиться.

Но очень скоро она произнесла с легким вздохом:

– Я больше есть не могу, но мысль о том, что пропадает столько чудесной еды, невыносима.

– Не думаю, что она пропадет, – заметил маркиз. – Причем имейте в виду, что в Шотландии все очень удивятся, если вы не управитесь с обильным завтраком, обильным вторым завтраком и еще более обильным чаепитием, за которым последует чудовищный ужин.

Эрайна издала крик ужаса и сказала, сверкая глазами:

– Если мне придется толстеть на таком количестве еды, вам это дорого обойдется.

Маркиз рассмеялся.

– Значит, мои деньги будут истрачены на доброе дело, но я сомневаюсь, что вы когда-нибудь обернетесь «тучной коровой» 1212
  Маркиз намекает и» семь тучных и семь тощих коров из вещего сна египетского фараона, истолкованного библейским Иосифом


[Закрыть].

– Надеюсь, что нет, – ответила Эрайна. – Но вас, как я понимаю, шокирует, что я такая тощая сейчас, а мадам Селеста ужасалась, что у меня кости торчат сквозь кожу.

Маркизу вдруг пришло в голову, что, несмотря на свою худобу, без одежды Эрайна выглядела бы очень привлекательно.

Но он тут же сказал себе, что не должен смотреть на нее, как на женщину. Надо держаться со всей осторожностью, чтобы не испугать ее, иначе она перестанет доверять ему, как доверилась сначала.

Он был достаточно опытен и понимал: Эрайна так смотрит на него и такими словами говорит о спасении своей матери, как смотрел бы и говорил ребенок, избавленный от опасности человеком, которому он верит и уважает.

Оттого он чувствовал себя старым, но убеждал себя, что таков лишь в глазах Эрайны.

И в то же время ему повезло, что он не взял с собой в Шотландию Олив.

Эрайна будет опасаться, как бы не сделать неверный шаг и не поставить его в неловкое положение, а внешность и поведение Олив, несомненно, вызвали бы недоразумения.

Шотландцы с первого взгляда приняли бы ее за продажную женщину, проще говоря – за шлюху.

Он пребывал в убеждении, что она и только она спасет его от женитьбы по выбору отца, и просто не задумывался над тем, какое впечатление она произведет на клан.

Красные от помады губы, накрашенные ресницы и нарумяненные щеки, вполне уместные и модные в Лондоне, наверняка привели бы шотландцев к выводу, что перед ними куртизанка, блудница в пурпуре, по библейскому выражению.

«Да она такая и есть!» – подумал маркиз с едкой усмешкой. Что ж, ей только Харроуби и под стать.

Вспомнив, как вела себя Олив прошлой ночью, он решил, что счастливо ускользнул от опасности связать свою жизнь с женщиной, которая не будет верна ни мужу, ни любовникам.

Нет, она последняя, кого он желал своей женой.

Ему, тем не менее, будет ее не хватать… но не слишком долго.

Ни один из его романов не затягивался надолго, и как только пламя страсти угасало, он начисто забывал женщину и готов был искать новый объект увлечения. И вся игра повторялась.

Когда они закончили обед, маркиз проводил Эрайну в гостиную и вручил ей соглашение, составленное накануне.

Она изучила его внимательно, прочла каждое слово. Там было написано, что маркиз нанимает ее за пятьсот фунтов временно исполнять роль его жены. Как только их союз распадется, она не станет предъявлять к нему никаких претензий, но исчезнет из его жизни и не будет обращаться к нему, если он сам того не пожелает.

В конце она прочла:

«Когда мы распрощаемся, я обязуюсь переводить в банк на счет мисс Беверли двести фунтов ежегодно, по сто фунтов в полугодие».

Все было ясно и четко. Окончив читать, Эрайна сказала:

– Нет необходимости переводить мне так много денег после того, как мы расстанемся. Я уже говорила, что как только мама поправится, я подыщу себе работу.

– И какую же именно? – поинтересовался маркиз.

– Да пока не знаю, – ответила Эрайна. – Может, научусь шить такие же красивые ночные рубашки, как те, что вы купили мне вчера… или что-нибудь другое.

Она при этих словах смотрела в сторону, и маркиз догадался, что она считает нескромным упоминать о рубашках, купленных им, отделанных кружевом и красиво выстроченных.

– Я думаю, вы нашли бы такую работу весьма трудной, да и заработок ненадежный, на него нельзя твердо рассчитывать, – заметил он. – Но как я уже говорил вам, Эрайна, вы рано или поздно выйдете замуж за человека, который станет заботиться о вас, а также и о вашей матери.

На некоторое время наступило молчание – Эрайна обдумывала его слова. Потом ответила:

– Поскольку вы так добры и предусмотрительны, могу ли я пока что принять ваше предложение вместе с обещанием с моей стороны, что если мне в дальнейшем не понадобятся ваши деньги, я могу написать вам и сообщить это?

– Разумеется.

– Я должна подписать документ?

Вместо ответа он вручил ей большое белое гусиное перо, предварительно обмакнув его в богато украшенную золотую чернильницу.

Она подписалась аккуратно и разборчиво, маркиз тоже поставил свою подпись и сказал:

– Я собираюсь отослать это в мой банк. Там документ будет в безопасности, его не прочтут не в меру любопытные глаза. Одновременно я предложу им перевести вторую половину денег врачу вашей матери и триста фунтов в ваш банк, если вы мне скажете, где он находится.

Эрайна замешкалась с ответом, и тогда он сказал:

– По зрелом размышлении мне кажется, что было бы ошибкой переводить деньги в банк, где вас знают и где, конечно, станет известно, от кого вы получаете их. Лучше я открою на ваше имя счет у Кутса, и вы сможете получить там деньги, как только они потребуются.

– Благодарю вас, – ответила Эрайна. – Я уверена, что вы прекрасно все обдумали за нас обоих.

Маркиз подумал, что она очень сговорчива, и чтобы доставить ей удовольствие, предложил:

– Мне хотелось бы, чтобы вы сели поудобнее, пока я стану вам рассказывать о своей семье. В Шотландии будут ожидать, что вы это знаете. Опишу вам своего отца. Подозреваю, что вы найдете его таким же пугалом, каким он с детских лет был для меня.

Эрайна пересекла комнату и уселась в большое удобное кресло возле камина.

Маркизу было неспокойно, он не сел, а принялся ходить по комнате, излагая историю своей жизни.

– Дед мой приучил моего отца к мысли, что мир создан специально для него, – начал он. – Таково большинство шотландских вождей. Столетиями они упивались властью, и хотя власть эта была отнята у них британцами, в собственных кланах они господствуют беспредельно.

Он немного помолчал, подумав, что по отношению к его отцу сказанное особенно верно. И продолжал:

– Когда мой отец вступил в права наследования, он стал самым влиятельным во всей Шотландии главой клана, к тому же самым богатым и крупным землевладельцем.

– Я слышала о нем и о вашем замке, – вставила негромко Эрайна.

Маркиз удивился, но не высказал своего удивления и продолжал:

– Он возродил старинные обычаи, древние церемонии и таинственность, окутывавшую вождей кланов в прошлом. Как только был снят запрет на ношение тартанов, он одел в килты всю свою прислугу и всех горцев в окрестностях замка.

Рассказывая, маркиз думал о том, с какой горечью восприняли шотландцы запрещение носить национальную одежду, которая во многих отношениях была частью их верований. Она так много значила для них, что они обмакивали лоскуты традиционных тартанов в чаны с грязью или краской и нашивали такие лоскуты на нелепые, с их точки зрения, штаны. Они считали, что таким образом надувают британцев и высмеивают их законы.

Когда запрет на одежду шотландских горцев был в 1782 году отменен, она первым делом вошла в обиход у англизированных помещиков, обитателей Шотландской низменности и солдат шотландской гвардии.

Но мало-помалу значительное число горских кланов последовало примеру Макдононов, и теперь большинство горцев щеголяло гордо и блистательно в килтах и пледах.

Маркиз попытался облечь все это в слова, чтобы Эрайна могла лучше понять страну, которую ей предстояло увидеть.

Но он говорил и чувствовал, насколько сам он мало знает о горах Шотландии – о Хайленде, с которым расстался много лет назад.

Внезапно он ощутил вспышку гнева из-за того, что в возрасте двадцати семи лет его возвращают туда как пленного раба. Ему придется столкнуться с непереносимым владычеством отца, с постепенным подавлением собственной личности, если он не станет, защищать и себя самого, и самостоятельность своего образа мыслей.

– Когда вы попадете в Килдонон, – произнес он вслух, – и убедитесь, что земля вертится в соответствии с причудами моего отца, даже солнце сияет и приливы и отливы совершаются по его команде, вот тогда вы и поймете это место гораздо лучше, чем теперь из моего рассказа.

Только после того, как он выговорил эти слова – выговорил их с гневом и ненавистью, – заметил он, что Эрайна спит.

Увлеченный своими мыслями, он не обращал внимания на то, что она уже давно не перебивала его ни словом, ни вопросом.

Увидев, что глаза ее закрыты, он понял, что она совершенно измоталась за эти дни, в особенности, за сегодняшний.

Она пережила расставание с матерью в лечебнице, потом долгие часы стояла на ногах, пока на нее примеряли платья.

Потом еще одно суровое испытание – отъезд вместе с ним.

Возможно, благодаря своему кельтскому происхождению почувствовал он, как она была смущена и напугана, когда он остановил лошадей возле дома, где находилась его квартира.

Он понял также, что за обедом она нервничала в страхе сказать или сделать что-то, к чему он отнесется с неодобрением.

Очевидно, она впервые обедала наедине с мужчиной. Ему, пожалуй, следовало бы держаться с ней с большим пониманием и сочувствием, но он не знал, как это сделать.

Обычно он обедал наедине с женщинами, разговор которых блистал двусмысленностями, а взгляды пробуждали страсть.

Маркиз попросту не мог припомнить, когда ему доводилось сидеть за трапезой с женщиной, которая не старалась бы вызвать в нем желание и своим поведением не предлагала себя.

«Эрайна еще ребенок, – размышлял он. – Я должен не только научить ее, как себя держать, но и защитить от того, что могло бы напугать ее, а такого, без сомнения, будет немало».

Он стоял и смотрел, как она спит, опустив голову на мягкую шелковую подушку, такая юная и беззащитная.

Он обратил внимание, что ресницы у нее, кажущиеся очень темными на бледном лице, не накрашены, как у Олив, а темны от природы и слегка золотятся на самых кончиках.

То были ресницы очень юного существа, и маркиз ощутил, что дело не только в молодости и хрупкости: эта девушка напоминает изящную фигурку из дрезденского фарфора, которую легко разбить, если обращаться с ней неосторожно.

Он открыл дверь и взял Эрайну на руки, чтобы отнести в свою спальню.

Он все еще раздумывал, как устроить так, чтобы Чампкинс не узнал, что они спали отдельно, однако теперь, когда Эрайна уснула, не было необходимости посвящать ее в заговор.

Он опустил девушку на кровать, уже застланную на ночь.

Подумал, не разбудить ли ее, чтобы она могла раздеться и лечь, но она спала так крепко и сладко, что ему стало жалко это делать.

Вместо этого он снял с нее туфли, потом умело расстегнул платье и стянул с нее.

С улыбкой сказал себе, что впервые раздевает женщину, совершенно в этом не заинтересованную.

Он уложил ее и укрыл простыней, обратив при этом внимание на худобу, которая так поразила, по словамЭрайны, мадам Селесту. Девушка и в самомделе чересчур легка для своего возраста и роста. Он укрыл ее до самого подбородка, и по тому, как поднималась и опускалась ее грудь, понял, что разбудить ее могли бы гораздо более сильные и настойчивые движения, чем его собственные в эти минуты.

Постоял и посмотрел на нее сверху вниз. Потом взял с постели одну из подушек и прихватил свою ночную рубашку и халат, оставленные Чампкинсом на кресле.

Подошел к шкафу и нашел там, как и ожидал, два сложенных одеяла – на случай если ему понадобилось бы укрыться потеплей.

Держа все это в руках, маркиз погасил свечи у кровати и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Диван в гостиной был большой и удобный, а маркиз тоже устал, так как из-за Олив почти не спал предыдущую ночь; он полагал, что уснет сразу, но на самом деле бодрствовал почти до полуночи.

После Оксфорда он два года служил в армии и приучил себя просыпаться в любое время, когда пожелает, без посторонней помощи.

Эта привычка оказалась полезной не только в полковой жизни, но и позднее, когда, например, он хотел отправиться во время пребывания в имении у деда на охоту за молодыми лисами, – вставать в этих случаях надо было в четыре утра, слуги в это время еще спали. Маркиз успел принять ванну и наполовину одеться, прежде чем Чампкинс спустился из своей комнаты на следующем этаже.

– Доброе утро, м'лорд! – поздоровался он. – Вы нынче раненько.

– Мне нужно кое-что уладить до отъезда, – объяснил маркиз, – а ее милость еще спит. Мне не хотелось будить ее.

Чампкинс бросил взгляд на закрытую дверь спальни.

– Очень разумно, м'лорд, если позволите сказать. Может статься, во время качки на море ее милости трудненько будет уснуть.

– Надеюсь, море в это время года спокойное, – ответил маркиз. – А теперь, Чампкинс, я хочу убедиться, что мы взяли с собой все необходимое, потому что собираюсь отдать распоряжение мистеру Гроувзу отправить на склад все остальное.

Мистер Гроувз был секретарь, его ждали к девяти часам.

Чампкинс скорчил недовольную физиономию:

– Значит, м'лорд, мы сюда уже не вернемся?

– Если вернемся, то не в эту квартиру, а в Килдонон-Хаус на Парк-Лейн, – твердым голосом проговорил маркиз.

Он говорил с такой определенностью, что Чампкинс посмотрел на хозяина с удивлением.

Маркиз вдруг решил, что если не в чем-либо другом, то в этом вопросе поведет с отцом борьбу и откажется поселиться в Шотландии, если у него не будет пристанища и в Лондоне.

Пожалуй, именно с этих позиций он объяснял Эрайне положение вещей прошлым вечером, хоть она и мало что успела услышать; это придаст ему смелости, и он, по крайней мере, не растеряется на первых порах.

Он рассказывал Эрайне о том, что, несмотря на невыносимую и жестокую власть англичан, шотландцы сохранили самостоятельность и гордость, а теперь он обнаружил эти качества в самом себе.

– С какой стати, – заговорил он, – будем мы платить за хранение, если в Килдонон-Хаусе полно свободных комнат? Там, конечно, есть сторож, и я велю мистеру Гроувзу забрать все отсюда и перевезти туда, разместив в бальном зале, пока я не распоряжусь вещами, как мне заблагорассудится.

Мистер Фолкнер прибыл с двумя большими каретами, которые были удобнее наемных экипажей; каждую карету везли две сильные лошади.

Маркиз, Эрайна и мистер Фолкнер должны бьии разместиться в первой карете, а Чампкинс и багаж заняли вторую.

Ко времени отъезда доставили еще два чемодана для Эрайны от мадам Селесты и три кожаных футляра со шляпами.

– Вот что мы должны решить, – сказал маркиз, глядя с усмешкой на гору багажа. – Нужно отобрать то, что понадобится в пути, а остальное пусть уложат в трюм. Сомневаюсь, что даже самая просторная каюта вместит все это.

Пока Эрайна в полной беспомощности смотрела на вновь прибывшие вещи, маркиз успел обнаружить, что Селеста со свойственным ей здравым смыслом перечислила содержимое каждого чемодана.

Маркиз отобрал тот, который показался ему наиболее нужным, потом открыл другой и вынул из него длинную теплую накидку, отороченную мехом.

– На море может быть очень холодно, – объяснил он удивленной Эрайне свой поступок.

Чампкинс был занят собственным багажом, и маркиз отправил посыльного за разной снедью на рынок Шеперд, а заодно велел приобрести несколько ящиков вина.

Был еще и чемодан, содержащий вещи, весьма необходимые, как считал маркиз, для подобного путешествия: его полотняные сорочки, полотенца, одеяла, не говоря уже о мягких подушках и прикроватных ковриках.

Маркиза забавляло, что Эрайну удивляет способ путешествовать с такой роскошью.

Впрочем, когда она увидела свою каюту на борту «Морского змея», корабля, совершающего регулярные рейсы из Тилбери в Абердин, она поняла, почему маркиз счел недостаточную меблировку неудобной.