Текст книги "Пылающий Эдем"

Немного спустя Марджори отправилась спать. Фрэнсис пошел в свою библиотеку, единственное место в доме, принадлежавшее только ему. Ему ничего здесь не было нужно. Эта комната несла покой: на полках знакомые китайские безделушки из слоновой кости, его книги и чудесная картина Да Кунья «Рубщики тростника» – ее отдал ему его отец. Фрэнсис подошел к окну, отдернул занавески. Кто-то, наверное, Озборн, позаботился о том, чтобы все фонари были зажжены – меры предосторожности в такую ночь, как эта, в ночь возможных опасностей. Огни, горящие не слишком ярко, серебрились в темноте. Ночь была так прекрасна, что, повинуясь неожиданному импульсу, он протянул руки ей навстречу.

Ему было по-прежнему страшно. Его заботы никуда не делись: там наверху в своей постели спит его беспомощная дочь, она – его «тень», но она никогда не сможет разделить ни одной его мысли; его жена тоже там, наверху, она связана с ним их ребенком, но никогда не сможет разделить с ним любовь. И тем не менее он чувствовал безмерную благодарность.

Стремительные события последующих трех дней облетели весь мир.

«Проявив удивительное сочетание законности и силы, партия, возглавляемая Патриком Курсоном, восстановила порядок на Сен-Фелисе. Более трехсот солдат и полицейских, при поддержке сотен горожан, включая различные подпольные группы левого толка, состоящие из подростков, объединились и дали отпор правительственным войскам. Повсюду видны белые флаги сдавшихся, с ними соседствуют бело-зеленые эмблемы Курсона. Введен комендантский час… Число убитых и раненых достигает восьмидесяти человек. Выборы пройдут, как было объявлено…»

«Местонахождение премьер-министра неизвестно. Ходят слухи, что он укрылся в сельской местности до объявления результатов выборов. Арестован министр юстиции. По имеющимся сведениям, его содержат под охраной, чтобы избежать самосуда…»

«Партия Курсона одержала убедительную победу. В настоящее время установлено, что вскоре после того, как прошлой ночью стали известны результаты выборов, Николас Мибейн и большая группа его сторонников покинула остров на яхте, ожидавшей их в море. Полагают, что после корочкой остановки в Нью-Йорке большинство членов бывшего правительства отбудут в Европу, где у них имеются резиденции…»

«Вступая в должность, новый премьер-министр пообещал поддерживающим его людям восстановить достойное демократическое правительство и соблюдать все права личности».

Кэт убрала со стола тарелки. С тех пор как почти месяц назад Марджори, взяв Мейган, уехала в Нью-Йорк навестить своих родных и подыскать квартиру, Фрэнсис, закончив ежедневные дела в Элевтере, ехал в город. И ему казалось, будто он едет домой. В этот вечер заходящее солнце окрасило в темно-желтый свет и свисающие филодендроны, и простые тарелки с волнистыми коричневыми краями, и белое платье Кэт.

– Мы можем выпить кофе на улице, – предложила она. – Там гораздо прохладнее.

Свет пробивался сквозь листву деревьев во дворе, его отблески играли на подносе. Они казались неяркими, сумрачными, как сумрачны были мысли Фрэнсиса. Еще два дня – и Марджори вернется. Время расставания станет еще ближе. События развиваются с нарастающей скоростью. И нельзя ни свернуть, ни вернуться назад.

Кэт кормила остатками еды двух курчавых черных щенков, которых подобрала после гибели своих собак.

– Сладкое им вредно, – сказала она так, словно Фрэнсис возражал, – но я не могу удержаться, чтобы не дать им какой-нибудь лакомый кусочек… – Срывающимся голосом она сказала: – Джон Лэмсон хочет на мне жениться.

Звук незнакомого имени не только потряс, но и смутил его. Потом он вспомнил, двоюродный брат кого-то из знакомых, юрист из Кюрасао. Обычно прилетает в гости по случаю больших праздников…

– Ты его знаешь, – произнесла она, будто призывала вспомнить что-то будничное, – он работает в «Рипаблик и Саузерн Ойл».

Картина составилась. Плечи, рост и сердечные, приятные манеры.

От приступа ревности Фрэнсис почти задохнулся. Он почувствовал физическую боль, удар под ребро. Несколько мгновений он вообще не мог говорить. Потом он увидел, что она ждет, а пальцы бессознательно мнут ткань юбки. Ну и пусть! – со злостью подумал он. Пусть идет! И мне больше не придется засыпать, зная, что она всего лишь в часе езды от меня, не нужно будет проходить по этой улице, когда бы я не приехал в город, появляться в людном месте, одновременно боясь и надеясь увидеть ее лицо среди многих других лиц. Затем вспомнил, что он и сам уезжает. Он пробормотал:

– И ты? Ты выйдешь за него?

– Нет. В первый раз я пошла на компромисс. Теперь – нет.

Он заставил себя бодро выговорить:

– Возможно, тебе следует. Для тебя так будет лучше. Лучше, чем оставаться одной.

– Я сказала – нет.

Он с такой силой поставил чашку на блюдце, что ложечка подпрыгнула.

– О, я бы хотел, я бы хотел… – начал он. Она вытянула руку и коснулась его гy6.

– Не надо. Я знаю, чего ты хочешь.

Так в молчании они и сидели. Небо потемнело, вскоре только бледная, молочно-голубая полоска осталась на горизонте. Поздняя птица, полусонная, издала крик; оставляя на земле следы, собака вытянула задние лапы. И опять Фрэнсис почувствовал бег времени, безбрежность, расстояния и бесконечность потерь.

Он посмотрел на нее. Она сидела, склонив голову и глядя в пустоту. Это было так на нее похоже, она казалась такой маленькой и хрупкой. Нужно что-то сделать, заставить ее двигаться, говорить, быть самой собой.

– Может, поплаваем? У меня еще есть час до возвращения, – предложил он, словно делая подарок обиженному ребенку.

– Мы не можем. Я забыла, что сегодня придут Патрик и Дезире. У них для меня подарок. Дезире купила что-то во Франции.

– Бедная Дезире! Я рад, что она попала туда в конце концов.

Она просияла.

– Да, он сделал ей этот подарок ко дню рождения. Из-за двух свадеб ему было трудно это сделать, по он очень хотел.

– Лорин молодец. Фрэнклин Пэрриш – хороший человек, человек с будущим.

– Мне он правится больше, чем тот, за которого выходит Мейзи, хотя ее мать просто в восторге от этой помолвки.

– Я его знаю?

– Это Хеммонды. Поместье «Джиневра». Фрэнсис присвистнул:

– Зная Дезире, могу представить ее состояние. Весьма недурное маленькое местечко. Я там, правда, никогда не был, только проезжал.

– Да, разные слои общества, – сказала Кэт, слегка кривя губы. – Его отец черный всего лишь на одну восьмую, как мне кажется. По крайней мере, два последних поколения Хеммондов находились на службе у колониальных властей. Он умеет себя держать. Ты бы сказал, что он похож на патриция.

– Ты там была?

– Меня пригласили на ланч с Дезире и невестой. Хозяин рассказывал, что его прапрабабушка была любовницей лорда Уитби. А я сидела и думала: как забавно, один из моих прапра – не знаю кто – был Уитби. Так что, может, у нас с ним есть общие предки.

– Ты сказала об этом? – спросил Фрэнсис, ему было почему-то любопытно.

– Нет, при всем моем презрении к предрассудкам мне было неловко, – честно сказала она. – Так что я промолчала.

– Да, все дело в нас самих, что бы мы ни говорили.

– Пожалуй, мы же не ангелы, – улыбнулась она. – А вот и они.

Остановилась машина, и минуту спустя из-за угла дома появился Патрик в сопровождении Дезире.

– Премьер-министр, – произнес Фрэнсис, пробуя эти слова па вкус. Они несли в себе достоинство и соответствовали Патрику.

Патрик нес плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу.

– Давайте внесем это в дом и рассмотрим при свете.

Выборы и давно желанная поездка придали Дезире новое очарование. На ней было платье, которое она, без сомнения, купила в Париже, подумал Фрэнсис. Да разве может женщина побывать в Париже и не привезти оттуда хотя бы одно платье! А сейчас она пребывала в возбуждении от предстоящей церемонии вручения подарка.

Патрик развязал бечевку и открыл взорам присутствующих картину в узкой рамс позолоченного дерева.

– Это написал Анатоль Да Кунья, – воскликнула Дезире. – Я купила две, чтобы вы могли выбрать, но лично мне эта картина не нравится. На другой изображены рыбацкие лодки, она просто очаровательна, но Патрик настоял, чтобы мы подарили вам именно эту.

На картине была запечатлена молодая беременная женщина в коричневом платье. Тонкие белые руки покоятся на вздымающейся выпуклости ее живота.

– Это же такая простая картина! И кому нужна беременная женщина? – пожаловалась Дезире. – Конечно, это Да Кунья…

– Поверь мне, – сказал Патрик, – они несравнимы. У Кэт должна быть именно эта.

– Она прекрасна, – Кэт была тронута до глубины души. – Прекрасна. Она полна терпения в ожидании ребенка, хотя еще не знает, каким он будет! Вы же через все это прошли, Дезире, вы должны знать. Она прекрасна, – мягко повторила она.

– Что ж, в таком случае, я рада. Знаете, как все получилось? В газете поместили заметку о смерти Анатоля Да Кунья. Как вы знаете, он никогда не был женат, жил с какой-то женщиной. А ей понадобились деньги… Странно, как часто те, кто заслуживает и добивается известности, умирают, ничего не оставив. Так вот, там было одиннадцать картин, которые ей пришлось продать, и я помчалась посмотреть на них. Я даже послала Патрику телеграмму, чтобы он перевел государственные средства на их покупку для музея, но он ответил, что страна сейчас нуждается в других, более необходимых вещах. Поэтому я купила две для себя. В любом случае, когда я вернулась, только они и оставались.

– Я повешу се над пианино, – сказала Кэт. – Это самый чудесный подарок, какой я когда-либо получала. Останьтесь, выпьем по этому поводу.

– Мы не помешаем?

– Садитесь, – сказал Фрэнсис.

Свет лампы упал на картину, которую Кэт прислонила к пианино, и осветил лицо. Художник написал модель в повороте три четверти; водопад густых волос обрамлял глаза под полукруглыми веками и четкую линию носа. С нарастающим изумлением Фрэнсис отметил невероятное сходство со своей матерью. Она могла выглядеть так в молодости, подумал он, задумчивой, нежной и обязательно сдержанной, хранящей что-то от всех в глубине души.

Взгляд Фрэнсиса все время возвращался к портрету. Он едва слышал, о чем идет разговор. Ему казалось, что усилием воли он сможет заставить эти глаза ответить ему. Наваждение какое-то! Но он не двинулся, а просто сидел и созерцал. Молодая женщина с тонкими, покойными руками и склоненной головой внесла мир в эту комнату.

– Ты выглядишь усталым, Патрик, – заметила Кэт.

– Так и есть, – ответил он. – Я только что вернулся с Мартиники, навещал свою мать. Она серьезно больна, и я, конечно, волнуюсь. Но настоящая причина лежит глубже. Правда состоит в том, – произнес он и поднял лицо кверху так, что стали видны новые морщинки под глазами, – правда состоит в том, что я никогда не избавлюсь от боли, связанной с Николасом. Рана глубока, глубже, чем я, наверное, представляю, – никто не возразил ему, и он продолжил. – Знаете, я рад, что он и остальные бежали из страны. Нам все равно не удалось бы узнать, сколько они положили себе в карман, суд обошелся бы в баснословную сумму, вызвал бы новую злобу и ущерб. Если судить по тому, как обстоят сейчас дела, нам предстоит длительная борьба. На острове много людей, которые хотели бы отомстить Николасу и его людям за то, что они сделали.

Кэт внесла поднос с напитками, и Фрэнсис разлил их. Он поднял свой бокал:

– За здоровье всех присутствующих!

– В особенности за твое, Патрик, – добавила Кэт, – поскольку весь груз лег на твои плечи.

– Да, это тяжелый груз. Но в любом случае, начало мы положили хорошее. Я сделал одну важную вещь – назначил Фрэнклина, еще до его свадьбы, министром финансов. Иначе, – Патрик засмеялся, – меня обвинили бы в семейственности. Может, и обвинят, но мне все равно. На этот пост нет лучшей кандидатуры, – он говорил с горячностью, было видно, что ему необходимо выговориться. – Мы пытаемся ликвидировать трущобы. Я хочу избавиться от Тренча, пока эта болячка не нагноится и не распространит заразу дальше. Я заинтересовал нескольких частных инвесторов, а также одну канадскую фирму, а правительство послужит гарантом займа. На этой неделе будут переговоры еще с одной компанией насчет строительства завода по производству томатной пасты. При нашем климате мы можем выращивать достаточно помидоров! Кроме того, я веду переговоры с Международным валютным фондом и… что там еще горящего на этой неделе? Указ, вменяющий землевладельцам в обязанность продать тем арендаторам, кто пожелает, их дома и участки земли. Это давно нужно было сделать.

Фрэнсис быстро сказал:

– Вам известно, что я уже давно так и сделал? Посадки сахарного тростника через дорогу от Элевтеры не принадлежат поместью. Я распродал их всем арендаторам, которые изъявили желание. А некоторым, самым давним, я отдал их в качестве подарка, – добавил он, не скрывая удовольствия, что первым и по доброй воле сделал то, что предписывал закон. Потом, почувствовав, что может показаться самодовольным, добавил: Не подумайте, что я хвастаюсь. Я только хотел, чтобы вы знали.

– Мы оцениваем это по достоинству, – несколько формально произнес Патрик, но Фрэнсис понял, что он тронут и не хочет выдать своих чувств.

– Я всегда делал, что мог. Есть и другие, кто поступает, как я.

– Их не так много, – сказал Патрик. Он вздохнул. – Беда в том, что дело движется слишком медленно. Это меня и тревожит. У нас мало времени.

– Не слишком ли ты сгущаешь краски? Неужели всё так плохо? В конце концов никто не голодает. После выборов у людей появились новые надежды…

– Это очень опасное время. Николас во многом был прав. Просто он боролся одним злом против другого.

– И набивал карманы, – с негодованием вставила Кэт.

Патрик продолжал, словно подводя для себя итог.

– Это правда, левые помогли мне. Я не заблуждаюсь. Молодые ребята, которые сражались с секретной полицией, боролись за радиостанцию, они принадлежат к группировкам, с которыми, мне больно говорить об этом, связан мой Билл… хотя он и отрицает это. Да, правда, они помогли.

Патрик замолчал, в комнате стояла абсолютная тишина.

– Когда ты в отчаянии, хватаешься за любую помощь, от кого бы она ни исходила. Но сейчас… сейчас мне не нужно напоминать, что Советы на Кубе, а Куба – здесь, так сказать. Здесь, по соседству. Все рядом: лагеря для подготовки террористов, советские автоматы «Калашникова», эскадрильи самолетов, быстроходные патрульные катера, подводные лодки, «джипы» и грузовики – все по соседству. Как только они решат, что могут скинуть меня, они тут же появятся и на Сен-Фелисе.

Это все равно, что вернуть назад Николаса, даже хуже, подумал Фрэнсис. Наступит ли когда-нибудь конец? И ответил себе – нет.

Затем, словно пытаясь подавить в себе какую-то мысль, причиняющую страдание, Патрик произнес:

– Они уже внедряются в ряды нашей молодежи.

– О, Билл, – воскликнула Дезире, – Билл! Он причиняет тебе столько боли! Как бы я хотела…

– Мы все знаем, что бы ты хотела, – сказал ей Патрик. – Чтобы мы не принимали его в свою семью.

– Что ж, – тихо ответила она, – скажи мне честно, разве ты не думал о том же?

– Но я не мог не сделать этого. Если бы я снова увидел его там в тот день, я поступил бы точно так же, – он посмотрел в сторону, потом на картину. – Давайте поговорим о более приятных вещах… Прекрасное произведение искусства. Не думаю, чтобы Да Кунья создал что-нибудь более прекрасное. – Он повернулся к Фрэнсису, – так значит, вы, действительно, уезжаете?

– Да.

– Когда?

– В следующем месяце. Бумаги будут готовы через неделю, и в июне мы сможем отбыть. – Фрэнсис поймал взгляд Патрика и не отвел глаза, – мне очень стыдно. Я не сказал раньше, но об этом думал. Я имею в виду то, каким образом я покидаю остров. Эти люди, их казино и все остальное… мне это ненавистно. Для меня непереносимо то, что они делают со страной. И вот что я вам скажу; я рад, что при вашем правлении этого больше не будет, – Фрэнсис протянул вперед руки, словно молил о понимании. – Если принять во внимание мое положение – ни одного покупателя, а мне нужно уезжать. Мне приходится.

– Я знаю, – сказал Патрик. Он помолчал. – Извините меня. Могу ли я… можем ли мы спросить – а как же Кэт?

Фрэнсис почувствовал, как навернулись слезы и защипало глаза.

– Она понимает, – только и смог сказать он.

Стало совсем темно. В островке джунглей, сохранившемся позади дома, все громче давала о себе знать ночная жизнь: раздавалось жужжание, писк, чириканье. С присущим ей тактом, за который Фрэнсис был так благодарен, Дезире перевела разговор на свадьбы своих дочерей. Возможно, это будет двойная свадьба – Мейзи, конечно, еще слишком молода, ей всего семнадцать, но он такой прекрасный молодой человек… Она немного поговорила па эту тему, пока они с Патриком не поднялись, чтобы уйти.

Когда они уехали, Фрэнсис сел рядом с Кэт. Она еще раньше взяла вышивание и теперь, наморщив лоб, молча делала стежок за стежком.

Внезапно Фрэнсис сказал:

– Ты же знаешь, если бы не Мейган… ты же знаешь.

– Фрэнсис, дорогой, я все знаю.

– Я так виноват. Я дал ей жизнь, а ведь я мог предвидеть, что так получится. Я взвалил это бремя на Марджори. И у Мейган есть свой груз тоже, – его голос дрогнул.

– Я много раз говорила тебе, – терпеливо произнесла Кэт, – ты не должен так думать. Ты никому не поможешь, если будешь ходить с таким виноватым видом.

– Я не могу бросить Мейган, – сказал он в тысячный раз и продолжил: – Какая несправедливость! Если уж кто и должен иметь детей, так это ты, Кэт.

– Если бы они у меня были, я, возможно, никогда не оставила бы Лионеля. Бедный Лионель! Бедный старый Лионель! Не знаю, почему я все время говорю «старый».

– Думаю, он родился уже старым. Как я, – угрюмо проговорил Фрэнсис.

Кэт отложила вышивание.

– Как ты! Никогда не слышала ничего глупее! – Она задумалась. – Ты знаешь, мне иногда кажется, что Лионель никогда в своей жизни не испытывал сильных чувств. Может быть, таким, как он, живется легче. Когда я ушла от него, больше всего он переживал из-за унизительности этого факта. И никакой боли, а я… – она не закончила.

Фрэнсис смотрел на нее, склонившуюся с иглой над тонкой белой тканью, и думал, какой она будет, когда постареет, с горечью сознавая, что ему не дано этого увидеть.

Потом резко спросил:

– Что ты теперь будешь делать?

– Жить здесь и работать в газете. Теперь я хочу заняться левыми…

Он перебил ее:

– Бога ради, хватит этого безумия! Подумай о себе. Я не вынесу, если…

Он поднялся, сел на пол около ее стула и положил голову ей на колени. Она гладила его по волосам. Когда она наклонилась к нему, от ее тела повеяло теплом, запахом травы и утра, казавшимися ее олицетворением.

– Я подумала… хорошо, что ты уезжаешь. Я не смогла бы здесь жить, деля тебя с Марджори и твоим ребенком. Так поступают с тех пор, как на земле живут мужчины и женщины, но это не для меня. Но если бы ты остался здесь, я не удержалась бы. И разрывалась бы надвое.

Он целовал се пальцы и запястья, ее руки и шею.

– Пойдем наверх, – сказала она.

Это было их время дня. На полу всегда полоска света – из холла или из окна, когда светит луна. Обнаженная, Кэт пересекает се и подходит к кровати. Она словно молочно-белый призрак, материализовавшийся из темноты, и совсем не как призрак, осязаемая и сгорающая от желания, ложится рядом с ним…

Старые часы на пристани пробили десять раз. Он сел и включил лампу.

– Мне пора.

Кэт поднялась и накинула халат. Закутанная в цветастый хлопок, босоногая, проводила его вниз. Когда, подойдя к двери, он наклонился, чтобы поцеловать ее, она обняла его за шею.

– Нет, подожди! Подожди, Фрэнсис. Мне нужно сказать тебе… я не хотела говорить тебе раньше.

Что-то в ее лице встревожило его:

– О чем ты?

– Мы вместе в последний раз. Это то, что я хочу сказать.

– Что ты имеешь в виду? – воскликнул он.

– Мы вместе в последний раз, – ее мокрые глаза блестели.

– Нет, нет!

– Так нужно. Послушай, Фрэнсис, так нужно. Марджори возвращается послезавтра. Через месяц ты уедешь. Какой смысл тянуть? Еще один месяц вместе ничего не решит. Нам будет только труднее.

– Тяжелее, чем сейчас, быть не может.

– Может. Мой милый, давай сделаем это сейчас! Сколько людей проходило через это… – она не договорила.

Он обнял ее.

– Храбрая Кэт. Такая храбрая.

– Сомневаюсь. Каждому хочется думать – если он узнает, что умирает от рака, то встретит это известие мужественно и достойно. Надеюсь, я смогла бы…

– Упаси Бог!

– Может, мне было бы легче, чем сейчас.

– Я буду приезжать, – с отчаянием сказал он, – каждый год я буду приезжать, хоть ненадолго…

– Нет. Из этого ничего хорошего не выйдет. Нужно покончить раз и навсегда. Это как ампутация. А потом начинать учиться жить с этим.

Он только крепче обнял ее.

– Сейчас нам хуже. Сейчас нам гораздо хуже, чем тогда, когда мы злились друг на друга. Кроме того, я стала старше на пять лет. Эти годы изменили меня. Тебя тоже.

– Я люблю тебя, Кэт, я люблю тебя, – сказал он.

Обрывки воспоминаний проносились у него в голове, обрывки яркой бумаги, разорванной ветром: я люблю покрывало с птицами и тарелки с волнистыми краями, даже двух твоих спящих щенков и скрипучую калитку; я люблю твои розовые шлепанцы под кроватью и черепаховый гребень на туалетном столике, и то, как ты поешь на кухне, и твой характер, и твою щербинку между зубами; я люблю, когда ты играешь Брамса, танцуешь, и твои волосы, растрепанные ветром… ты, ты… Он плакал.

Она отстранилась и вытерла ему глаза рукавом халата. Открыла дверь. Перед ними было ночное небо, на его светлом фоне вырисовывались темные верхушки деревьев.

– Помнишь, я рассказывала тебе о жрецах-инках и о том, как они целовали солнце на рассвете. Не забывай целовать его по утрам, Фрэнсис. И где бы ты ни был, я буду знать, что ты жив, а по утрам при виде солнца я буду думать о тебе.

Позже он не мог вспомнить, как сел в машину, как доехал домой и дошел до своей комнаты. Не снимая одежды и обуви, он бросился на кровать и лежал так, пока не наступил день.