Текст книги "Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого"

Женщина

На обратном пути из Самары происходит событие, которое в воспоминаниях взрослого Льва будет названо «странным». Во время трехчасового ожидания на безлюдной железнодорожной станции он позволяет себя соблазнить красивой тридцатилетней кухарке. В темноте на лугу они занимаются любовью. «Вернувшись в квартиру начальника станции, я больше удивлялся, чем огорчался тем, что случилось», – кратко описывает Лёва собственный сексуальный дебют.

Мысль о Женщине преследовала его, сколько он себя помнил.

С раннего детства я был почти постоянно влюблен, не только в жизнь и природу, но и в женщин, и временами это чувство заглушало во мне все остальные. Сначала болезненная привязанность к матери, нянькам и англичанкам, потом к различным девочкам моих лет или старше, а позднее к взрослым девушкам и женщинам, —

так об этом сказано в воспоминаниях.

В Москве он без памяти влюбляется в десятилетнюю соседку Катю и решает, что она непременно станет его женой. Потом идет череда девушек-подростков, дворянок, родственниц, но никто из них не вызывает такие сильные чувства, как Даша – крестьянская девушка, чей муж работал в Туле извозчиком и редко появлялся дома. Даше была не просто привлекательна, она еще хорошо пела и танцевала на деревенских праздниках. «Сколько лунных ночей я не спал из-за нее», – признается Лёва. Когда устраивались танцы, Лёва брал скрипку и подыгрывал гармонистам, только чтобы быть поближе к Даше. Но когда он попытался ее обнять, она увернулась и прошептала: «Не надо, не надо, яблочко ты мое садовое. Не пара я тебе». В 1890 году на Урале Лёва влюбляется в дочь машиниста, но вовремя выясняет, что девушка больна сифилисом. А вскоре на балу для инженеров в Миассе его очаровывает еврейка, внешне совершеннейшая Анна Каренина, какой представлял ее Лёва. И тем не менее до события на станции Богатое Лёва остается девственником. Во многом это сознательное решение. Отчасти он боится заразиться, отчасти хочет вступить в брак «чистым».

Важное влияние оказывает и вышедшая недавно в свет «Крейцерова соната» Толстого с ее жестким требованием воздержания. В письме к Черткову Лёва признается:

Милый друг Дима, скажу только, что живу я довольно смирно, вино не пью, стараюсь бросить курить и, конечно же, уже воздерживаюсь от величайшего соблазна и зла, от того, что сказано в «Крейцеровой сонате» – от женщин и этого ужасного взгляда на них, как на красивое тело, могущее доставить тебе физическое наслаждение. «Крейцерова соната» – величайшая повесть отца, ни одно литературное произведение не может произвести большего действия на нас, молодых людей, навести на большее число мыслей, – самых важных и вместе тем самых элементарных.

В начале 1890-х половые вопросы имели для Толстого чрезвычайную важность. Опираясь на слова Христа в послесловии к «Крейцеровой сонате», он говорит о воздержании как об идеале, к которому следует стремиться. Активная сексуальная жизнь не приносит никакой пользы здоровью, соитие не представляет собой ничего красивого или возвышенного, это всего лишь животный акт, использование средств предохранения недопустимо, брак не богоугодный институт, а эгоистичный перерыв в работе по строительству Царства Божия на земле.

Здесь было о чем задуматься, в том числе жене и детям Толстого. Когда мысли о женщине начинают нарушать спокойствие духа, Лёва обращается за советом к отцу. Но вместо отсылки к строгому «Послесловию» Толстой вынимает из ящика с рукописями синюю тетрадь и протягивает ее Лёве: «Прочти!» Это неопубликованный рассказ «Дьявол», знакомство с которым было бы полезно для Лёвы. У помещика Иртеньева тайная связь с молодой замужней крестьянкой (ради здоровья, как он уверяет себя сам). Вступив в выгодный брак, он думает, что эти отношения – завершенная глава, не осознавая, насколько глубоко они проникли в его сознание. Иртеньев теряет способность управлять собственными мыслями и поступками и не видит иного выхода, кроме самоубийства – или убийства любовницы. Вынесенный в заглавие «дьявол» – это женщина, соблазнительница, держащая мужчину в своей власти.

Лёва понимает, что никто, даже его шестидесятидвухлетний отец, не избежал «худшей из страстей». Преодолеть «плоть», сексуальное влечение – цель столь же возвышенная, сколь и трудная. В 1890-м Лёве двадцать один год, и он, понимая, как сильно его возбуждают женщины, обращается к Черткову, которому выпала роль исповедника. «Болезнь», от коей надо излечить человечество, это ежесекундная угроза, что внутри него верх возьмет «звериная сторона». Возможно, спасение в том, чтобы перенаправить это влечение в русло брака. Через восемь лет Лёва повторит эту же мысль в пресловутом рассказе «Прелюдия Шопена».

Половое влечение и идеал воздержания становятся темой трех рассказов, написанных в первой половине 1890-х и опубликованных в престижном журнале «Северный вестник» – «Синяя тетрадь» (1893), «Совершеннолетие» (1894) и «В Татьянин день» (1894). Главные герои – молодые мужчины, которые против собственной воли постоянно думают о влечении к женщинам. Юноши из «Голубой тетради» и «Совершеннолетия» избегают соблазна, в то время как Власов из рассказа «В Татьянин день» пятнает свою «чистоту» «грязью», посещая дом терпимости в компании приятелей. Алкоголь и давление группы оказываются сильнее собственных идеалистических представлений.

«Наивно» – выносят вердикт некоторые критики. Сестры Татьяна и Мария тоже делают множество замечаний. Толстой, со своей стороны, всячески воздерживается от комментариев, хотя все три рассказала иллюстрируют его же идеи. Возможно, он считает, что литературные изъяны ослабляют посыл. Но Лёву поддерживает друг семьи художник Николай Ге; в письме он пишет: «Очень, очень хорошо. Я в тебя верю». А в предисловии к шведскому переводу «Голубой тетради» рассказ хвалят за «безоговорочную честность» и «абсолютную искренность».

Служба в армии

Из Патровки Лёва возвращается исхудавшим, грустным, неразговорчивым, его постоянно одолевают приступы кашля. Полгода в эпицентре голода, похоже, выкачали из него все жизненные силы. Время он проводит, отдыхая, читая, сочиняя, музицируя и играя с братьями Андреем и Михаилом. Во время сбора урожая работает в поле. В Москве водит младших, восьмилетнюю Александру и четырехлетнего Ивана, в зоосад у Арбатских ворот смотреть на обезьян, фазанов и попугаев. Экскурсия получается веселой.

С отцом снова возникает разлад. В прошлом году, когда семейную недвижимость делили между Софьей Андреевной и детьми, Мария, к вящей отцовской радости, от своей доли отказалась. Когда преждевременный раздел общего имущества оформляется официально, Татьяна и Лёва не могут удержаться от неодобрительных отзывов в адрес сестры. Та же ведет себя заискивающе, но при этом косвенно осуждает сестру и брата. «Это ужасно», – пишет Толстой в дневнике, сокрушаясь из-за непонимания со стороны Лёвы. Для Толстого вопрос риторически принципиален. Может ли христианин признавать право собственности? Лёва пишет письмо, в котором извиняется и объясняет:

Ты (старшие дети обращались к отцу на ты. – Авт.) идешь своим путем, каждый из нас – своим. И я рад бы был идти вместе с тобой, слепо следовать за тобой, чтобы не огорчать тебя, но это была бы ложь.

Есть ли у него право на собственное мнение, в том числе и то, которое идет вразрез с отцовским, – извечный спорный вопрос для сына.

Будущее снова открыто и неопределенно. После знакомства с «настоящей жизнью» в окрестностях Самары теоретические занятия кажутся безвкусными, и в октябре Лёва без тени сомнения забирает документы из университета. Теперь он ждет призыва на армейскую службу. Перспектива непроста. В своей новой, запрещенной в России книге «Царство Божие внутри нас» Толстой однозначно заявляет, что носить униформу и учиться быть «убийцей» постыдно и противоречит заповедям Иисуса. Лёва разделяет убеждения отца и дает понять, что намерен отказаться от службы независимо от последствий. «Какой хороший и высоконравственный мальчик!» – считает Толстой. Но Софья Андреевна пребывает в отчаянии. Слабый здоровьем Лёва не выдержит в дисциплинарном батальоне и года. Между отцом и сыном идут серьезные разговоры. Дочь Татьяну Толстой уверяет, что они беседуют в дружеском тоне. В конце концов сообща решают внять словам Софьи Андреевны. Идею стать полным сознательным отказчиком приходится отвергнуть. Но присягать на верность императору Лёва не будет, всему есть границы.

Не дожидаясь повестки, Лёва записывается в армию добровольцем и обращается к петербургским родственникам с просьбой подыскать ему место в конной артиллерии. План срывается. Лёву призывают в 4-й стрелковый Императорской фамилии лейб-гвардии полк, в котором некогда служил его дядя Сергей.

К месту службы в Царском Селе Лёва прибывает в конце октября. Жить он может в Петербурге, но каждое утро ему надлежит являться на плац в Царское Село. Лёва быстро понимает, что не создан для военной службы.

Но самое дело это, то, что заставляли меня проделывать сегодня, – перевертывание на одном месте, как волчок, отдавание чести и как становиться во фронт, и как отвечать начальству, – все это отвратительно и противно, и глупо, и так и ежится совесть, —

пишет он матери.

Он решает не давать присягу по религиозным соображениям, что полностью соответствует убеждениям Толстого. Разве Иисус в Нагорной проповеди (и отец в своих сочинениях) не предупреждал людей о том, чем чреваты обещания, данные земным правителям? Намечаются проблемы, и военное руководство хочет избавиться от них любой ценой. За день до присяги новобранца Лёву вызывают к командиру полка. Из полиции поступил рапорт, что Лёва не отдал честь, когда мимо проезжала карета императора. Происшествие оказывается недоразумением – Лёва просто не узнал пассажира, и дело ограничивается предупреждением. Но как у рекрута с самочувствием? Военный врач производит быстрый осмотр и подтверждает: Льва Львовича Толстого следует освободить от военной службы по состоянию здоровья. Этот вполне обоснованный вердикт радует и сына, и родителей.

Домой в Москву Лёва возвращается в разгар рождественских праздников. Когда он появляется на пороге гостиной, вся семья уже в сборе. Радость мигом исчезает. «Это не был человек, а привидение, – пишет Софья Андреевна. – Он был худ ужасно. Когда он улыбался, зубы были как-то особенно видны, щеки вваливались и делалось жутко». Весы показывают, что Лёва весит меньше пятидесяти килограммов. Для службы в русской армии он непригоден.

В январе 1893 года Лёва счастлив: его рассказ «Ильюшкины яблоки» опубликован в журнале «Родник». Ильюшка, десятилетний крестьянский мальчик, зарабатывает деньги для больной матери и младшей сестры, продавая яблоки на железнодорожной станции. Читатель проводит с ним один день, на протяжении которого эйфорическое ликование от торговой удачи превращается в бескрайнее горе, потому что любимая мать умирает. В рассказе говорится не только о нищете и тяготах на фоне холодного зимнего пейзажа, но и о человеческой доброте и желании помочь ближнему.

В лице Алексея Альмедингена, издателя и редактора «Родника», Лёва обретает защитника и друга. В том же месяце Лёва случайно знакомится и с Антоном Чеховым. Чехов признаётся, что у него есть мечта: посетить мировую выставку в Чикаго. Может быть, сын Толстого составит ему компанию? Вернуться можно через Японию, что тоже привлекательная перспектива. Пробудить Лёвин энтузиазм легко. «Славный, кажется, человек и во всяком случае интересный спутник», – пишет он о Чехове матери. В Америке, в отличие от Чехова, Лёва побывает много раз, но пока ему придется воздержаться от приглашения. Горькая правда такова, что отправиться в путешествие ему сейчас не позволяет здоровье.

Лёва снова лишается планов на будущее. Без образования, без профессии, без работы. Плоды сочинительства весьма скромны. Попытка заняться благотворительной деятельностью в Тульской губернии не удается. Ничего не выходит и из мечтаний о жизни в деревне и служении людям, открытии школ, библиотек и изб-читален. Лёва проводит время в одиночестве, гуляя и читая – и страдает от непрекращающихся болей в животе. Лёва болен, и болен серьезно.

История болезни

Лёвино здоровье тревожит всю семью. Софье Андреевне мрачный вид сына причиняет страдания. Беспокоиться начинает и Толстой. В письме к жене он пишет:

Лëва не поправился, и мне жалко смотреть на него, как из такого жизнерадостного, красивого мальчика сделался такой болезненный. Хотя я надеюсь, что это пройдет. Духом он бодр и весел.

Может, речь идет только об «ослабленной жизненной энергии», типичном для возраста Лёвы? Может, проблемы с желудком можно решить курсом кумыса? Преодолев недоверие к терапевтической силе кобыльего молока и извинившись за капризность, Лёва вместе с сестрой Марией отправляется в мае в Самарскую губернию. Мария вернется менее чем через месяц, Лёва же откажется ехать домой в том же плачевном состоянии. Но и через шесть недель улучшение не наступит. Бездеятельность, несомненно, укрепила нервы, но пищеварение доставляет сплошные мучения. Весы показывают, что за год он потерял целых двенадцать килограммов.

Требуется профессиональное медицинское обследование. По совету Толстого Лёва записывается на прием к доктору Григорию Захарьину, у которого двадцать лет назад лечился отец. Лëве велено беспрекословно выполнять все предписания Захарьина, поскольку единственной инстанцией для жалоб на этого врача был, по мнению Толстого, сам Господь Бог. Захарьин устанавливает диагноз: тяжелая форма нервного расстройства, влияющая на процесс переваривания пищи и работу почек. Лечение включает в себя солевые ванны, промывание кишечника клизмами, минеральную воду и горькие капли после завтрака и ужина. Главное – умеренность, и в питании, и в физических нагрузках. А о кумысе Лёве нужно забыть.

Лёва выполняет все, что рекомендовал Захарьин, но безрезультатно. У Лёвы постоянные перепады между здоровьем и болезнью, оптимизмом и отчаянием. Мысли Софьи Андреевны неотступно вращаются вокруг здоровья сына. При виде желтоватого угрюмого лица она плачет. В приступе отчаяния она находит собственное объяснение сыновьим мукам. Злой дух овладел ее мужем, и каждый попавший под его влияние обречен на погибель. Теперь речь идет о Лёве и дочерях Марии и Татьяне. «Я молюсь днем и ночью», – пишет Софья Андреевна в дневнике. Впоследствие и сам Лёва будет готов согласиться, что его проблемы были следствием попыток принять радикальные взгляды отца.

Лёва ищет сочувствия, Толстой же считает, что сын сам виноват в своем недомогании. Может, это воображаемая болезнь? Явно задетый, Лёва цитирует слова, подтверждающие несерьезное отношение отца к его болезни: «Да помилуй, ты ешь и ходишь, как все, чего же тебе еще?» Когда каждый кусок пищи и каждое движение вызывают боль, такое отношение не может не ранить.

В октябре Лёва снова посещает Захарьина. Диагноз доктор оставляет прежним, но в этот раз дополнительно выписывает рецепт на бром и ляпис. К медицине Лёва относится скептически, и Федор Флеров, другой врач, пользовавший семью, с ним соглашается. «Флеров, которому я это говорил, – объясняет Захарьин, – он сам понимает, что это пустяки и ожидать от лекарств можно мало». Но, с другой стороны, это и не повредит. Более привлекательной выглядит рекомендация переменить климат. Несколько месяцев на Ривьере, вдали от промозглой ветренной Москвы могут пойти на пользу. Идея кажется Лёве отличной, он давно мечтал о путешествии по Европе.

В ноябре 1893 года он выезжает в направлении Канн. В качестве компаньона с ним Владимир Горбачев, молодой врач, знакомый по работе в Патровке. В подробных письмам к домашним Лёва рассказывает о своих впечатлениях. Варшава встретила дождем и туманом, но во многом этот город производит сильное впечатление: «Извозчики с кнутами в ливреях, прекрасные издания иностранных книг в магазинах и учтивость, утонченность, которые видны даже во внешности». По совету Горбачева он покупает балалайку (которую можно считать лекарством) и разговорник для шести европейских языков. Больше всего Лёва сомневается в своем немецком.

Уже в Вене чувствуется Европа. «Все делается чинно, тихо, без крика жандармов, как у нас, хотя в пять раз люднее». Но горожане, конечно, отличаются некоторой холодностью: «Австрийцы, видно, народ сухой и суровый, и нет нашего добродушия ни на улицах, ни в кафе». Иными словами, немного похоже на Петербург. Руссо был абсолютно прав, пишет Лёва отцу: «Вся эта культура – ложь и губит истинную жизнь. Все ни к чему». Читая слова сына, Толстой наверняка удовлетворенно кивает. Когда-то Руссо очень много для него значил.

Лёва проницательно замечает, что под внешним дружелюбием скрыта ненависть, которую разные национальности питают друг у другу. И ничего хорошего это не сулит:

Много и много еще будет столкновений и войн, и Сутнер и конгрессы мира – все это капля в море перед этим средним человеком, который везде царствует в мире со своим самодовольно все разрешившим и понимающим видом и «рылом».

Толстой рекомендует Лёве побеседовать с Бертой фон Зутнер, видным борцом за мир, но случай не представляется. Автора романа Die Waffen nieder! («Долой оружие», 1889) не удается застать ни дома, ни в парламенте, ни в ближайших кафе. Но борьба против милитаризма продолжается, уверяет отца Лёва.

После визита в оперу, где давали «Трубадура» Верди, путешествие продолжается, следующая остановка – в Венеции. К Hotel d’Italie у Гранд-канала Лёва и Горбачев подъезжают на гондоле. Здесь впечатления безоговорочно положительны:

Ну, дешево все удивительно, учтиво, упрощено, гигиенично, холодные комнаты, еда, ходьба пешком, раннее вставание и раннее ложение спать. Здесь можно остаться навсегда.

Двое русских осматривают все обязательные достопримечательности, но Лёва признается:

Но я всегда смотрю на людей больше, чем на памятники, мозаику и капители, и когда около Тинторетто стоит итальянский мальчишка или нищий, или офицер в своем голубом плаще – все живые, настоящие, невольно смотришь на них больше.

Отрадно сообщить домой, что пьесы Толстого «Власть тьмы» и «Плоды просвещения» с успехом идут не только в Милане, но и в Венеции.

В Канны они прибывают в начале декабря. Дорогостоящему Hôtel de la Californie путешественники предпочитают Hôtel Saint Charles, расположенный чуть ниже и ближе к центру и морю. Потом место проживания снова меняется – Лёва чувствует угрызения совести из-за «расточительного» расходования средств семьи – и они размещаются в Hôtel Richelieu.

Первые впечатления от местных жителей положительны. Разговорившийся с извозчиком и пассажирами омнибуса Лёва очарован их дружелюбием и внимательностью. Мы, русские, к такому не привыкли, признается он. Общается он с соотечественниками из местной диаспоры, ходит в банк Crédit Lyonnais читать русские газеты, посещает остров Сент-Онора, Ниццу, Ментон, Монако, Монте-Карло… Думая о здоровье, придерживается распорядка дня: пребывание на свежем воздухе до восхода солнца, прогулка до и после завтрака, катание на велосипеде или лаун-теннис в середине дня, вечер у камина в гостинице, ранний отход ко сну. По вечерам становится холодно, и Лёву удручает невозможность читать и писать в номере. Что, впрочем, тоже полезно для здоровья, как ему хочется верить.

Лёва преисполнен оптимизма. Но в середине месяца Толстой получает тревожное письмо. Речь идет о поездке в Монте-Карло:

Я сделал ужасную глупость, милуй друг папá, и мне было бы тяжело не покаяться тебе, как я каялся себе, т. е. Богу во мне. Это рулетка. Я поехал туда, не зная сам, зачем я еду; я говорил себе, что хочу посмотреть, видеть, но, может быть и даже наверное, во мне сидело простое желание играть. Первое впечатление отвратительное. Когда входишь в эти великолепные залы, куда убиты миллионы, видишь эти громадные столы, окруженные чистой публикой с сосредоточенно-зверскими лицами, видишь эту тишину и таинственность, делается страшно, как когда попадаешь в самое гадкое место, и хочется скорей бежать, бежать. Так и надо было сделать, но я остался и сам поставил пятифранковую монету на noir. Ты уже не замечаешь, где ты и что ты делаешь, не смотришь на взволнованные лица, потные, с блестящими глазами, потому что сам делаешь, что другие. Я не ожидал, что я так слаб и глуп и гадок. Но это оказалось так, и мне горько на душе. Заразительность игры страшная, и в ней весь ужас рулетки.

Лёва потрясен, но это не удерживает его от новой поездки в Монте-Карло. Он хочет испытать себя еще раз, пережить магию игры. Возможно, это даже полезно для пищеварения, кто знает. Но теперь он раз и навсегда решает:

Я уже не войду больше никогда в этот вертеп. Если представлять себе как-нибудь ад – то это Монте-Карло. Это все пороки людские. На золоте и все остальное – и разврат, и вино, и убийства, и т. д.

Однажды, когда Лёва был маленьким, князь Леонид Оболенский взял его, Софью Андреевну и других детей с собой на бега. И Софья Андреевна обратила внимание на азартность сыновей – они очень быстро заговорили о наездниках и лошадях, как настоящие знатоки. Уже тогда в Лёве явно проснулся инстинкт игрока. Тотализатор может стать легким способом добычи денег! Но поездка в Монте-Карло, разумеется, дело куда более серьезное. Лёва выиграл восемьдесят франков, но ему стыдно. Он истязает себя самоанализом, свою силу продемонстрировал «дьявол, сидящий в нас». В качестве ответного хода Лёва сорок раз читает «Отче наш» в гостиничном номере. «Молитва – это именно борьба хорошего в человеке с дурным, – извещает он отца, – и вот пришлось помолиться, и хорошо и радостно опять на душе».

От купания в теплом море на следующий день настроение поправляется. Похоже, бес азарта побежден – раз и навсегда.

В Каннах действует общество популяризации Евангелия среди детей. Лёва попадает на устроенный этим обществом праздник, где о жизни Иисуса рассказывают с помощью волшебного фонаря, laterna magica. Представление кажется Лёве совершенно фантастическим и, не будь он таким уставшим, он бы обязательно познакомился с миссионерами. В остальном же, пишет Лёва своему другу Черткову, истинных знатоков учения Христа в Каннах мало. Народ здесь, по сравнению с русскими, более культурный, это Лёва признаёт охотно, но ему не хватает «истинного христианского духа», который есть в самой маленькой русской деревне. Лев понял, что на Ривьере нет ничего, кроме пустоты. Хорошо только всевозможному сброду, в то время как настоящая жизнь течет у них в Ясной Поляне.

Но хуже всего, что выздоровление протекает так медленно. Говорят, что он сейчас выглядит лучше, но на самом деле он чувствует боль ежеминутно. Порции, которые ему удается проглотить, очень невелики, и он похудел еще больше. Начались проблемы и со сном. Ничего больше не удерживает Лёву в Каннах.

После двух месяцев на Ривьере Лёва и Горбачев направляются в Париж, куда прибывают в начале февраля 1894 года. Из Парижа Горбачев возвращается в Россию, где при смерти его отец, но у Лёвы причин торопиться домой нет. Сначала он намерен выслушать мнение французских специалистов о его проблемах. Не исключено, что врачи ему помогут.

Le Grand Hôtel оказывается слишком дорогим, и Лёва снимает квартиру на Рю дэз Эколь, 41 в Латинском квартале на пару с Владимиром Бобринским, знакомым русским, который учится в Париже. Выбор удачен: «Тихо, дешево, уединенно, свой человек рядом, приятный и живой». В комнате есть всё необходимое: стол, кровать и камин. Лёва уже чувствует себя лучше. И зачем он столько времени провел напрасно в этих проклятых Каннах! Жил впроголодь, надеясь, что это поможет, но в итоге похудел еще на килограмм: 51,5 кг показывают весы, на которых он стоит в зимнем пальто.

Не теряя времени, Лёва связывается с Пьером Потеном, известным опытным кардиологом, членом Французской академии. Потен, одетый в дафлкот, с белым шарфом на шее, приходит с визитом на дом. Внимательный, серьезный, сочувствующий, начисто лишенный свойственной Захарьину заносчивости. Обследование показывает неполадки с желудком и кишечником, а также анемию, результат проблем с нервами. В данном случае ни смена климата, ни специальная диета помочь не могут. Для поправки здоровья Лёве, по мнению Потена, необходимо принимать целую гору лекарств. Выписываются рецепты на всевозможные порошки, пилюли, растворы и капсулы. Доктор говорит, что хорошо бы еще бросить курить (увы, невозможно). И в конце визита выписывает заоблачный счет. Лёва вынужден писать домой и просить родителей прислать пятьсот рублей в Crédit Lyonnais. Пациент разочарован, но предписания решает выполнять. Возможно, лекарства помогут, вопреки всему.

Он читает, пишет, гуляет. Катается на лодке, поднимается на Эйфелеву башню, слушает лекции в Сорбонне, идет на экскурсию в парламент. Из любопытства дважды посещает собрания Армии спасения. В России это движение неизвестно, поэтому «Северный вестник» охотно берет Левину статью «Письмо из Парижа: У салютистов». По дороге на Рю Обер, где проводятся собрания, Лёва рассматривает город из окна омнибуса, потом внимательно слушает разговоры новичков, отмечая национальные особенности. «Разве люди по сути не одинаковы?» – спрашивает он себя. Взаимопонимание определенно достижимо. Возможно, здесь и появляются ростки его мечты о мире и взаимопонимании между народами?

Лёва видит молодых людей, для которых, судя по всему, лучшая вечерняя программа – смеяться над активистами Армии спасения. Он листает лежащие на столе брошюры. Песни и музыка заставляют его невольно топать в такт, рассказы участников кажутся искренними. Лёва приятно удивлен. Армия спасения действительно воплощает в жизнь учение Христа: отказ от эгоизма, прославление воздержания и смирения, помощь нуждающимся. Но помимо этих серьезных моментов, есть здесь и то, что представляется Лёве чужеродным. Одежда, программа, музыка – разве все это не нарочито театрально? Кроме того, здесь со всей очевидностью никогда не забывают о меркантильном аспекте.

В Москве на «Письмо из Парижа» с большим энтузиазмом реагирует старый учитель Лёвы Поливанов. Софья Андреевна передает сыну его хвалебные слова:

Вот прочел я его статейку о салютистах, ведь как это мило, как все в меру, умно, хорошо написано. У него положительно талант, пожалуйста, скажите ему мое мнение и передайте, что я верю в его будущность, чтоб он не переставал писать, это положительно его призвание.

Это же мнение разделяет литературный критик и философ Николай Страхов. «Передайте Льву Львовичу привет от меня!» – просит он Толстого. Статья об Армии спасения оказывается удачей.

От нехватки общения Лёва в Париже не страдает. Частый гость в его «берлоге» – Шарль Саломон, французский переводчик Толстого. Саломон всегда был готов прийти на помощь, в большом и малом. Эдуарда Рода, автора книги Le Sens de la vie («Смысл жизни», 1889), Лёва находит в укромном домике, куда тот удалился от докучливого городского шума. На Рода большое влияние оказали идеи Толстого, а Толстой, в свою очередь, прочел Le Sens de la vie в год выхода и высоко оценил содержавшуюся в книге социальную критику и отношение автора к войне. Кроме того, за полгода до приезда Лёвы в Париж Род побывал в Ясной Поляне. Равно как и физиолог Шарль Рише. Сейчас эти знакомства возобновляются. Автор книги о толстовстве Феликс Шредер также наносит Лёве визит. Неожиданным гостем становится брат Илья, который в этот период скитался по Франции, спасаясь от семейных неурядиц. Лёва не успевает отвечать на все письма – он получает их до тридцати в день. Все о нем помнят.

Три недели в Париже – и эйфория развеялась, как дым. Наступает полнейший кризис. Любое незначительное отклонение в диете влечет за собой невыносимые боли. Лёва пишет родным:

Давно не был так мрачен и грустен, как эти дни. Черные мысли, начиная от самоубийства – надо говорить правду – и кончая тем же стремлением куда-то лететь, возвратиться в Москву, лечь в больницу… У меня нет ни воли, ни рассудка, ни спокойствия, ни сил – ничего, что только мне и может помочь. И нужна надо мной другая воля…

Беспокоят нервы, не работает кишечник. Лёва принимает лекарства, хотя они вызывают лишь искусственный голод. Он в глубоком отчаянии: «Это не жизнь. Это хуже тюремного наказания, хуже ссылки и смерти». Он просит Потена поместить его в больницу, но врач считает, что там больному не помогут. Вместо этого француз меняет прежнее решение относительно смены климата: возможно, русскому пациенту все же нужен воздух Ривьеры или Монтрё. Сам Лёва все сильнее убеждается, что наилучшая альтернатива – спокойная жизнь в Ясной Поляне. Там у него была бы няня, которая заботилась бы о нем. Он очень скучает по семье:

Никогда не ценил я так вас всех. Никогда не чувствовал так сильно значение и прелесть семьи, матери, отца и всех. Грустно, грустно!

Лёвино письмо повергает родных в ужас. Отчаянию Софьи Андреевны нет предела. Может быть, ее сын «слишком исключителен, хорош и неуравновешен» и не предназначен для того, чтобы жить в этом мире? Толстой рассказывает Татьяне, как дорог ему Лёва. Физическая сторона второстепенна, но духовное развитие сына – за этим отец следил сверхвнимательно. Радовался, когда он приближался к истине, и страдал, когда сбивался с пути. Совсем не обращать внимания на физические страдания Лёвы Толстой не может. Он спешно сообщает в Париж, что московские врачи отзываются о Потене нелестно, и рекомендует обратиться к Эдуарду Бриссо, любимому ученику профессора неврологии Жана-Мартена Шарко. Это определенно хорошая рекомендация, полагает Толстой.

Боли снова обостряются. Облегчение наступает, только когда он принимает лежачее положение. Из Парижа он шлет Татьяне телеграмму простого содержания: приезжай и забери меня. Сам я не справлюсь. В письме добавляет: «Мне нужны люди свои, обычная тихая и скучная жизнь и нянька или я лягу в московские клиники».

Толстой призывает дочь рассуждать здраво. Возможно, Лёва уже сожалеет о написанном? Татьяна решает проконтролировать ситуацию, отправив телеграмму Саломону. Ответ приходит тем же вечером: сильные перепады настроения, но серьезных причин для беспокойства нет. Но если Лёва действительно хочет вернуться в Россию, ему действительно нужен помощник.

Татьяна приезжает в Париж 4 марта 1894 года. Бобринский встречает ее на вокзале и, рассказывая о состоянии Лёвы, рисует весьма мрачную картину. Но Татьяна считает, что выглядит брат не хуже, чем четыре месяца назад, в момент отъезда из России. Хуже обстоит дело с его настроением. Спокойное общение с Лёвой, то жалким и смиренным, то громогласным и вспыльчивым, становится для сестры испытанием. Лёва хочет, чтобы с ним обращались как с маленьким ребенком, и отказывается говорить о чем-либо, кроме своей болезни. Татьяна готовит бульоны, варит каши и следит за тем, чтобы он принимал лекарства. В их эффективность Лёва не очень верит. Жесткая диета – вот что ему нужно. Обед из двух яиц и тарелки каши провоцирует у него сильнейшие боли.