Текст книги "Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого"

Брат с сестрой определяют дату отъезда домой, но сначала нужно дать шанс доктору Бриссо, неврологу и психиатру. Явившийся парижанин осмотрел пациента и всех обаял. К разрыдавшемуся во время осмотра Лёве Бриссо проявляет максимальное участие. Для определения плана лечения, по словам врача, нужны две недели. Лёва с энтузиазмом обещает задержаться хоть на два месяца, если будет необходимо. Надежда возвращается. Возможно, Бриссо все же разбирается в болезни лучше Потена? Татьяна, впрочем, сомневается. Вероятнее всего, и в этот раз энтузиазм иссякнет быстро.

По совету Бриссо Татьяна и Лёва переезжают в трехкомнатную квартиру на Рю дю Эльдер. По старому адресу живут шумные соседи и часто звучит слишком громкая музыка. Новое место оказывается немногим лучше. Квартира темная и пыльная, но расположена ближе к центру. Лёва ведет пассивный образ жизни, однако находит силы посетить мастерскую скульптора Александра Фальгьера в компании Саломона и Татьяны. Желанным гостем в новом жилище становится философ и писатель Поль Дежарден. Татьяна считает его первым французом, который осознал учение Христа и пытается жить в соответствии с ним. Но от предложенного Лёвой визита к Эмилю Золя Татьяна отказывается. Что нового и полезного он может сказать? Ничего, равно как и прочие парижане.

Лёва долго остается довольным лечением Бриссо. Он соблюдал предписанную диету и бесконечно обследуется. Но в перспективе усилия и этого доктора никаких результатов не приносят. В действительности это делает Лёву еще более нервным и раздражительным, что нисколько не удивляет Татьяну. Потен прописал ревень и касторку, а Бриссо ограничился ревенем, едко комментирует она.

11 марта ситуация накаляется. Не сдержавшись, Лёва обвиняет Бриссо в том, что тот окончательно подорвал его здоровье. Бриссо нужны исключительно деньги, у него несмешные шутки, и ни при каких обстоятельствах Лёва не намерен более следовать его предписаниям. Бриссо в гневе уходит, а Татьяна бросается за ним, уговаривая прийти в другой раз. Заболевание Лёвы вызвано исключительно нервами, уверяет ее Бриссо. Да и чего можно ожидать от пациента, который целый день занят только разглядыванием языка, ощупыванием живота и изучением собственных экскрементов? Татьяна возвращается в квартиру к всхлипывающему Лёве. Вид у того непривлекательный: «Щеки впалые, лоб – одна кость, обтянутая кожей».

Лёва абсолютно уверен: Бриссо и все его речи о нервах – огромное заблуждение. Проблема же в желудке! Угробленный желудок – вот чего добились все эти парижские знаменитости, залечившие его своими лекарствами и железом. Теперь он хочет в клинику. В Москву. Преодолев себя, Лёва пишет Бриссо письмо, в котором извиняется за свое поведение во время их последней встречи. Незадолго до отъезда Бриссо звонит в дверь. На сей раз он ограничивается тем, что называет болезнь Лёвы неопасной, но требующей длительного лечения. В конце концов, все зависит от собственной воли пациента.

В конце марта 1894 года Лёва и Татьяна возвращаются поездом в Москву. При виде любимого сына – исхудалого, нервного, неуравновешенного – Софья Андреевна плачет. Долгожданная встреча с родиной, вопреки Лёвиным надеждам, улучшения не приносит. Навестив Илью, который к этому времени воссоединился с семьей, Лёва возвращается в Ясную Поляну, где изводит всех дурным настроением. Он пытается заняться переплетным ремеслом и даже гордится первыми результатами, но быстро устает. Кумыс, который по просьбе Софьи Андреевны привозят башкиры, никакого эффекта не оказывает.

Разочарованный неудавшимся французским турне, Лёва отвергает любую врачебную помощь. Возможный выход подсказывают отцовские слова: «Ужасно то, что это cercle vicious[5]5
  порочный круг (фр.).


[Закрыть], от нездоровья ты думаешь о своем здоровье, а от думы ты делаешься нездоров». К болезни надо относиться как к испытанию, одному из многих, выпадающий на долю человека, надо избавиться от мыслей о ней, возвыситься над болью и страданием, не погружаться в собственные ощущения. Такое отношение, однако, не может длиться долго. Кроме того, Лёву преследует подозрение, что отец не воспринимает его страдания всерьез, а возможно, вообще не верит в его болезнь. Софья Андреевна описывает одну из таких сцен:

Не могу вспомнить без боли эти черные, болезненные глаза Лёвы, с каким упреком и горем он смотрел на отца, когда тот упрекал ему его болезнь и не верил страданиям. Он никогда их не испытал сам, а когда болел, то был нетерпелив и капризен.

Лето и осень 1894 года Лёва проводит в Москве. Его психическое состояние вызывает больше беспокойства, чем физическое здоровье. Родителям он пишет пугающе мрачные письма. Он потерял аппетит и сон, любое движение причиняет сильную боль. Дни напролет Лёва лежит в постели, размышляя, листая Библию и читая философские книги.

Толстой Черткову в октябре: «Больно что-нибудь физически или нравственно, – умирает Лëва, погибает то, что я люблю, сам я ничего уже не могу сделать». Возобновляются контакты с Захарьиным. Доктор утверждает, что состояние здоровья Лёвы вызывает большую тревогу, и даже сомневается в возможности выздоровления. Любая помощь, со всей очевидностью, бесполезна. (Следует заметить, что в это же время Захарьин пользует еще одного давнего и важного пациента – находящегося при смерти императора Александра III.) В ноябре Толстой обсуждает состояние Лёвы с другим доктором – Николаем Белоголовым, который выражает готовность взяться лечить, несмотря на то что он уже закрыл врачебную практику. На прием к нему приходит худой, с бледной желтоватой кожей, обессиленный двадцатипятилетний Лёва. Он не может сидеть и просит разрешения лечь на диван, после чего начинает бессвязно и высокопарно излагать историю собственных страданий. Речь в основном идет о критике всего врачебного цеха и конкретно французов с их уверенностью в лечебных свойствах железистых препаратов.

Более детальный осмотр осложняется тем, что от каждого удара молоточком и прикосновения холодного стетоскопа Лёва стонет и вздрагивает. Дотронуться до живота врачу вообще не удается. Ни о каких лекарствах Лёва даже слушать не желает, ему нужна только диета. И несколько утешительных слов.

Белоголовый устанавливает диагноз: нервное истощение и катар желудка, вследствие которого любой прием пищи вызывает боль. Утром по воскресеньям на протяжении нескольких недель Лёва приходит на прием к новому доктору. Состояние здоровья сына врач отдельно обсуждает с Толстым. Толстой теперь настаивает, что причина всего – барские капризы. Лёва вырос в комфорте и достатке. Если бы ему пришлось жить так, как живут бедные студенты, все было бы иначе. В шутку (надо надеяться) Толстой предлагает Белоголовому метод лечения: Лёву надо посадить в сани, отвезти в зимний лес и оставить в снегу, чтобы он сам оттуда выбрался. С тем, что состояние Лёвы не так опасно, как кажется самому Лёве, доктор соглашается. Белоголовый, со своей стороны, рекомендует système contraint, то есть пребывание в клинике со строгой дисциплиной и необходимостью полного подчинения воле врача. Жесткий распорядок дня, ванны и гимнастика. Нарушение правил означает прерывание лечения. Впоследствии именно то, что предлагал Белоголовый, действительно станет для Лёвы спасением.

Лёва слоняется по дому со страдающей миной и, задыхаясь, хватает ртом воздух. Попытки писать немедленно вызывают сильную боль. С родными Лев груб, почти враждебен. Утомившись от материнского внимания, он требует, чтобы его оставили в покое, но уже в следующую минуту просит за это прощения. Толстой встревожен – в основном душевным состоянием Лёвы. Что он думает о Боге? В перерывах между приступами боли Лёва отвечает:

Есть что-то в жизни людей, что двигает их по пути к истине и что руководит и отдельного человека в его делах, это что-то, совесть ли или разум, против нашей воли ведет нас куда-то, к чему-то лучшему, и вот в это что-то, в этого Бога я верю.

На сцене появляется еще один доктор – Александр Руднев из Тулы. Лёва страдает от анемии, заявляет он, что в свою очередь может привести к изменению состава крови, а раз так, то надежды больше нет. Лëве необходимы только холодные ванны и компрессы на живот. Плюс солнце, движение и тепло. На самом деле поездка на юг могла бы снова оказаться благотворной. Софья Андреевна и Татьяна немедленно выражают готовность отправиться с Лёвой на Ривьеру, но Толстой призывает их одуматься.

В декабре по инициативе Софьи Андреевны сына обследуют два невролога – профессор Алексей Кожевников и приват-доцент Владимир Рот. Врачи подтверждают: нарушение работы кишечника и нервное истощение. Можно попробовать лечение электричеством, но всякую надежду на выздоровление следует забыть. По мнению Кожевникова, вариантов может быть только два: смерть или безумие. Лëве осталось жить не более двух лет. «Утешительный» комментарий Толстого полоснул Лёву ножом по сердцу: «Каждому дан свой круг жизни: одному сто лет, другому два года, третьему двадцать пять». И зачем мать снова приглашает докторов, если Лёве необходима только забота? Софью Андреевну он называет «злобной старухой», и ей приходится это вытерпеть.

В январе 1895 года Лёва проходит курс лечения электричеством в одной из московских клиник. Это дает недолгий успокоительный эффект. Лёва, однако, настаивает, что причина его страданий не нервы, а желудок. В середине февраля его тем не менее кладут в «Санитарную колонию доктора М. П. Ограновича», расположенную в Аляухово на расстоянии нескольких часов езды от Москвы. Здесь, как указывается в уставе лечебного учреждения, лечатся «преимущественное малокровные, нервные, переутомленные пациенты». Помимо водолечения, электропроцедур и лечения кумысом, здесь практикуются такие формы полезного отдыха, как спорт (гребля, крокет, лаун-теннис), физический труд (колка дров), столярное дело, садоводство и постановка любительских спектаклей. О чем-то подобном и просил Лёва: забыть о собственной воле, снять с себя любую ответственность и полностью подчиниться детальнейшим требованиям врачей. Освобождением становится для него и возможность уехать от семьи.

Огранович заключает, что Лёва страдает от скрытой формы малярии, осложнения затяжных болезней, преследовавших его в юные годы. Услышав диагноз, Толстой чувствует укол в сердце. Может, он был несправедлив в отношении к сыну: «И мне стало понятно его состояние и стало жаль его, но все не могу вызвать живого чувства любви к нему».

В аляуховском санатории Лёва знакомится с отставным полковником с обезображенным лицом. История болезни Лёвы впечатления на него не производит. Все эти нервы, проблемы с кишечником и слабость – это вздор. Смеясь, новый знакомый дает молодому графу Толстому дельный совет: «Жениться вам надо – вот что. Тогда и все будет – и припарки, и массаж, и гимнастика…»

Для поправки кишечника Лёва принимает хинин и три-четыре раза в день ест жидкую гречневую кашу, сваренную на воде. В солнечные дни ложится в снег, надев отцовскую медвежью шубу. Слабость сохраняется, но за три проведенных в Аляухове месяца его желудок начал работать значительно лучше. Именно здесь его застает печальная весть о смерти младшего брата Вани. Шестилетний мальчик всегда упоминал Лёву в своих молитвах. «Вот я молюсь, молюсь, а Лёва все болен», – мог пожаловаться он, и все же его молитвы как будто были услышаны.

Софье Андреевне, приехавшей к Лёве в апреле, он признается, что уже чувствует себя значительно лучше. А еще он набрал почти десять килограммов. Уныние преодолено, и Лёва оживленно расспрашивает об остальных членах семьи. Впоследствии он назовет пребывание в санатории Ограновича поворотным пунктом в истории своих страданий.

Прощаясь, Огранович советует Лёве отправиться в Хангё, что в Финляндии. Сухая песчаная местность и скалистая почва должны благотворно подействовать на здоровье. Хангё в тот период – популярный курорт с живительным воздухом, куда летом приезжают многие русские. Отдыхающим здесь предлагаются теплые и морские ванны, прогулочные маршруты, концерты и занятия спортом.

В обществе брата Андрея и слуги Ивана в 1895 году Лёва едет в Хангё. Расставание с родителями проходит тяжело. Бросив прощальный взгляд на стоящего на московском перроне отца, Лёва разражается рыданиями. В Финляндии не дремлет местная пресса – уже 19 мая в местной газете появляется заметка о том, что в «Гранд-отеле» Хангё поселились два графа Толстых, сыновья великого писателя. Приезд Лёвы привлекает внимание, и он жалуется матери в письме: «Вот здесь меня знают и часто указывают друг другу – „вон сын Толстого“, и мне это обидно и неприятно».

Некто за подписью «Сельма», читавший Лёвину «Синюю тетрадь» в немецком переводе, извещает читателей, что граф прибыл в Хангё укутанным в длинное толстое пальто. На ногах его, независимо от погоды, всегда галоши. Перемещается он в инвалидном кресле, а когда выходит на прогулку, следом за ним идет слуга со множеством одеял и подушек, на случай, если графу Толстому срочно захочется вздремнуть. Он часто останавливается, чтобы прийти в себя.

Впервые за много лет Лёва чувствует, что способен свободно дышать. Это правильное место, здесь правильный климат. Никаких разговоров о лекарствах и никаких строгих диет. Лёва пьет хинин для улучшения аппетита, в отдельные дни не ест ничего, кроме гречневой каши. Но он не находит общий язык с местным врачом, считающим, что вегетарианец Лёва должен есть мясо. Лёва пишет: «…хотя по климату действительно здоровым людям здесь трудно быть вегетарианцами».

Потрясающей была встреча с морем. Каждый день Лёва несколько часов проводит на парусной яхте в море в компании местного матроса. В море его душа погружается в такой покой, что не хочется возвращаться туда, где тебя окружают «люди, музыка и глупость людская, вся на глазах».

В письме к родным Лёва описывает собственные впечатления о жителях Хангё:

Прекрасные живут тут люди. Есть настоящие счастливые, каких я у нас не видал. Хорошо едят, спят, здоровы, довольны и всю жизнь благодушествуют. И горе принимают как-то спокойно и радостно. И все это, т. е. очень многое в их характере, от климата.

Отцу Лëва сообщает, что побеседовал о религии с мадемуазель С. Лепсен, румяной, округлых форм старой девой шестидесяти трех лет, которая проявляет участие ко всему и всем. Сидя в саду на качелях, Лепсен с иронией сказала Лёве, что искупительная смерть Христа действительно полезная догма. Но зачем Христос при этом проповедовал покаяние и искупление? Этого Лепсен не понимает. Протестантка Лепсен, презирая католиков и православных, к отцу Лёвы питает огромное уважение. Равно как и сам Лёва, между прочим. В письме к отцу, где в качестве обратного адреса указана Villa Haartman, он пишет:

Милый друг папá, нет дня, чтобы я не думал о тебе, потому что нет человека, который бы тебя больше любил и знал, и чувствовал.

Единственным развлекательным чтением в Хангё становится для Лёвы учебник грамматики шведского языка и соответствующий словарь. Он практикуется и понимании и говорении на шведском. Зачем? «Какой народ и страна любопытные, если буду жив и сильнее, поеду к ним». Журналист Сельма информирует читателей, что по мере улучшения здоровья сына Толстого поэтапно исчезают инвалидная коляска, слуга, подушки и, наконец, пальто и галоши. До конца лета еще далеко, а молодой граф уже играет в лаун-теннис с кадетом и энергично бегает туда-сюда по корту. Позже Лёва скажет, что, возможно, переусердствовал тогда в своем рвении. От лаун-тенниса стоило, пожалуй, воздержаться.

Купальный сезон уже завершен, но в конце августа – начале сентября, как замечает другой местный журналист по имени Вильгельм, курорт не покидают двое важных отдыхающих, а именно полковница Аврора Карамзина, известная филантропка и некогда самая красивая придворная дама, и граф Лев Толстой – младший. Лето в Хангё со всей очевидностью пошло последнему на пользу; с каждым днем он внешне выглядит все более здоровым. Концерты в Павильоне больше не проводятся, и гости развлекают друг друга собственными выступлениями, сеансами чтения мыслей и гипноза, а также прогулками верхом и на велосипедах.

Погода переменилась, подули сильные и холодные северные ветры. Температура в комнате всего семь градусов. Пора уезжать, но Лёва еще не готов вернуться в Москву. Там он, вероятнее всего, снова заболеет. И на ближайшее будущее планируется поездка на пароходе в Стокгольм. Сначала он проведет неделю у Юнаса Стадлинга, своего шведского друга со времен работы в Патровке, а затем поедет в Энчёпинг к доктору Вестерлунду, о котором слышал прекрасные отзывы. Ближайшее будущее представляется Лёве светлым.

Семейное счастье

Эрнст Вестерлунд: выручивший из беды

Совет обратиться к Эрнсту Вестерлунду дал Лёве Юнас Стадлинг. Услышав, что его русский друг находится в Хангё, Стадлинг связался с ним и порекомендовал продолжить лечение у знаменитого доктора из Энчёпинга. Лёва навел справки и отовсюду получил исключительно хвалебные отзывы. Этот врач творит чудеса! У него выздоравливают неизлечимые пациенты, неважно, идет ли речь о неврологии или туберкулезе, он спас умирающего мальчика, пролежавшая десять лет парализованная женщина встала и пошла, у ребенка с рахитом выпрямился искривленный позвоночник! Возможно, это были небылицы, но небылицы показательные.

И Лёва легко принимает решение. Вернуться в Москву – значит подвергнуть риску тот позитивный вектор, который был запущен усилиями Ограновича и затем окреп в Финляндии. Именно Вестерлунд может помочь ему окончательно выздороветь. Кроме того, Лёву привлекает сама Швеция. Еще в школьные годы ему нравилась история варягов, основавших, мол, российское государство. Эта история была вдвойне интересной, поскольку считалось, что и сам он по линии матери отца являлся потомком Рюриковичей. В свете этой легенды, которую Лёва охотно поддерживает, поездка в Швецию воспринимается как возвращение на «древнюю родину».

Лев еще не отъехал из Финляндии, а шведские газеты уже тиражируют новость о предстоящем визите сына Толстого. Газета Göteborgs Handelsoch Sjöfartstidning сообщает об этом так:

Сын Льва Толстого в ближайшее время намерен посетить Швецию, дабы, помимо прочего, принять курс лечения у доктора Вестерлунда в Энчёпинге. Толстой-младший долгое время находился на курорте в Хангё, где лечился от заболевания, развившегося вследствие переутомления, связанного с его деятельностью по ликвидации чудовищного голода в России.

26 сентября 1895 года Лев и его слуга Иван садятся на пароход Uleåborg, направляющийся из Або в Стокгольм. На дворе теплая ранняя осень. Восемнадцатичасовой круиз сам по себе становится сильным впечатлением, а предвкушение от встречи со Швецией растет по мере приближения к ее берегам. На стокгольмском причале ждет Стадлинг – само дружелюбие.

Стокгольм – красивый город, сообщает Лев в письмах домой. Свежий воздух и всюду вода, точно как в Венеции. Люди серьезны и дружелюбны, честны и трудолюбивы. Симпатичны во всех смыслах. И в Стокгольме Лев слышит только хвалебные слова о Вестерлунде. Это сулит ему быстрое выздоровление.

Через четыре дня он выезжает в Энчёпинг. Четыре часа пароходом по озеру Меларен – и он у цели. Энчёпинг – городок маленький, объясняет Лев близким, не больше тульского Одоева. Всюду царят тишина и нерушимый покой.

Лев селится в городском отеле на площади Стура-Торгет. Новость о его прибытии распространяется молниеносно, и вскоре в дверь стучит Вестерлунд. В письме домой Лев рисует портрет доктора: пятьдесят семь лет, но выглядит сорокалетним, невысокий и крепкий, румяные щеки, широко посаженные большие прищуренные глаза. Фигурой и статью напоминает Наполеона. Орлиный нос, тонкие губы, сильные руки. Все свидетельствует о сильной воле. Секрет прославленного доктора из небольшого городка Лев уже знает:

Он умен, добр и, что объясняет его силу, умеет влиять на больных, входя в их души и попадая именно на те места, откуда и где мучит болезнь.

Между врачом и пациентом в первые же мгновения возникает полная симпатия. В диагнозе ничего нового нет: никаких органических нарушений, только невроз и проблемы с пищеварением как следствие. Лев попал в хорошие руки, поскольку доктор Вестерлунд специализируется именно на нервных болезнях. Его авторитарный тон заставляет Льва с готовностью выполнять все указания, хотя раньше он отказывался верить, что нервы – главная причина его бед. Кроме того, Вестерлунд излучает уверенность в выздоровлении. Трехмесячного курса должно хватить. Слугу Лëва может спокойно отпустить в Россию уже сейчас.

Это последний день, когда Лев еще может следовать собственной воле. Уже на следующий день он переезжает из отеля в лечебницу, частный пансионат. В разбросанных по городу многочисленных лечебницах находятся сотни пациентов, преимущественно из Скандинавии и Финляндии. У мисс Гильемо, хозяйки лечебницы, где размещают Льва, живет порядка десяти человек, и каждому предписан подробнейший персональный терапевтический план. Обязательное условие – безоговорочное подчинение, иначе больного отправляют домой. Лев доволен: именно такой подход он и искал. И не это ли предлагал ему Белоголовый в Москве, говоря о système contraint?

Для начала Льву назначают постельный режим на протяжении не менее двух недель. Разрешается только есть, спать и принимать массаж. Диета похожа на откорм: пять приемов пищи в день, независимо от того, голоден пациент или нет. Каждую субботу надлежит становиться на весы и тщательно фиксировать прибавку в весе. В первое время запрещается читать газеты, а также писать и получать письма. «Спокойствие, только спокойствие» – так звучит мантра, которую гипнотически повторяет Вестерлунд. А еще: «Мы поправимся – нам уже лучше!»

Лев едва успевает устроиться в Энчёпинге, а газеты уже продолжают отчет. Aftonbladet публикует интервью:

Граф Лев Толстой – младший страдает от нервно-желудочного недуга, одолевшего его вследствие нечеловеческого перенапряжения во время чудовищного голода в России зимой и весной 1892 года. В Самаре, центре его благотворительной деятельности, его работа осуществлялась более чем в ста деревнях, разбросанных по степи. Численность населения здесь превышает 100 000 человек, из которых более 20 000 ежедневно получали питание в его народных столовых.

Всюду успевал 22-летний граф, ранее обучавшийся на классическом и медицинском факультетах, организуя и возглавляя трудную работу, денно и нощно, так сказать, перемещаясь из одной деревни в другую, ночуя подчас на толстом одеяле, расстеленном на земляном полу в сыром доме со спертым воздухом, и питаясь едой, предназначенной для голодающих.

Не имело смысла предупреждать его о переутомлении – ни один из тех, кто выполнял спасательные работы, не думал о собственном удобстве, а менее всего граф, который часто приказывал своему товарищу лечь в кровать, если таковая имелась, а сам располагался на полу. Итогом всего этого и стало подорванное здоровье. Как следствие, он потом постоянно болел, иногда его состояние становилось весьма серьезным. За время пребывания в Хангё ему стало значительно лучше, что позволяет надеяться, что из нашей страны он уедет полностью излечившимся.

За первоначальным расслабляющим этапом следовала новая фаза лечения. Краеугольных камней в ней было три: диета, движение, труд. Подъем в десять, отбой в девять. Две получасовые прогулки ежедневно – при любой погоде. Особая нагрузка – восхождение к церкви по крутому холму, так называемая тропинка долга. Трудотерапия для Льва включала в себя столярное дело, вышивание подушек (вообразите, как удивилась Софья Андреевна!) и реставрацию книг у городского переплетчика – вся эта деятельность позволяет не думать о болезни.

Это была спокойная жизнь в окружении довольных лиц. Со временем Лев знакомится с близкими Эрнста Вестерлунда – супругой Ниной («простая женщина, скромная и добрая») и ее сестрами. Слышит Лев и о двух дочерях Вестерлундов. Старшая Пинда (Матильда) замужем за норвежским журналистом, бывшим здешним пациентом Мариусом Сельмером. У пары есть пятилетний сын Эрнст. Младшая дочь доктора Дора (Доротея) изучает язык и живет в Стокгольме в доме редактора Эрнста Бекмана и его американской супруги.

Изучение шведского языка становится сейчас для Льва главным. Он делает успехи и вскоре уже может читать Стриндберга в оригинале. Ему нравится рассказ De lycksaliges ö («Остров блаженных») из сборника Svenska öden och äventyr («Шведские судьбы и приключения», 1891–1892) – сатира на современную Швецию в форме истории о взлете и падении утопии. В обществе мечты, сообщает Лев отцу, не принимают законов, не едят мяса и выпускают на свободу преступников. Вполне в толстовском духе!

Внешние обстоятельства складываются максимально благоприятно, однако Льву все равно нужно несколько месяцев, чтобы почувствовать себя относительно здоровым. Нервы натянуты, утомление часто вызывает головные боли, наблюдаются перебои сердечного ритма. Периодически его охватывает сильная тоска по родине. Письма к отцу полны нежности и понимания. План Толстого составить «катехизис», который покроет все религиозное поле, включая «закоченевшее лютеранство», сын одобряет. И готов простить отца за то, что он недостаточно поддерживал его во всех жизненных ситуациях: «Ты всегда желал всем только добра, и то я знаю. Если ты не сумел помочь, ты не виноват в этом».

Шведы продолжают получать комплименты, Лев называет их естественными и честными. А доктор Вестерлунд заслуживает всех мыслимых похвал:

Это единственный пример, который я знаю, врача истинно бескорыстного, христианина, человека, служащего людям не ради целей мирских, а ради чего-то высшего, что видно в каждом его поступке и слове.

В ближайшие годы Лев неоднократно будет представлять своего спасителя русской публике. «Преисполненный энтузиазма и восхищения этим человеком, я начинаю работать над статьей», – сообщает он в журнале «Неделя». Вестерлунд не просто врач, он сам и есть лекарство. Забудьте о прошлом, говорит он. Думайте о светлом будущем, а не о болезни. А еще – укол в адрес обитателей Ясной Поляны – у Вестерлунда пациент получает то внимание и любовь, важность которых не всегда понимают родные. После такой рекламы в редакцию устремляется поток читательских писем из России.