Текст книги "Нордическая мифология"

Возвращение к Вихинай

«Источником германской, равно как и всякой другой мифологии, является единственно и исключительно народная традиция, нисходящая к нам с высочайших вершин жизни человечества» – подтверждал подозрения Шварца его младший современник мифолог Вильгельм Маннхардт[55]55
  Mannhardt, Wilhelm. Germanische Mythen, Forschungen. Berlin, 1858, S. V.


[Закрыть]. Эту отправную точку, «высочайшую вершину» и исток всех последующих религиозных и мифологических систем, Маннхардт определяет как «индогерманскую праисторию». Это – эпоха единой индогерманской общности, эпоха единой Индогерманской Прарелигии. Если у Гвидо фон Листа, Германа Вирта, Фридриха Кройцера и других авторов эта Прарелигия была монотеизмом, а у этнологов вроде Куна и Шварца – непременно политеизмом, то у Маннхардта мы встречаем на эту тему скорее осмотрительное молчание, нежели связную и логичную концепцию. Он лишь обозначает, что в истории индогерманского (а заодно, разумеется, и славянского, и грекоримского и т. д.) народа был период абсолютного согласия и взаимопонимания, когда все исповедовали единую Прарелигию, без представления о которой чтение разрозненных второстепенных мифов, собранных у Торпа, Афанасьева или Шварца, будет пустой тратой времени. И хотя Маннхардт прямо и не именует её «Вихинай», ничто не мешает нам сопоставить его схему религиозного процесса в язычестве со схемой Гвидо фон Листа и определить исходную фазу именно этим понятием.

Затем по его схеме следует раскол, образование мифологии и пресловутого «германского язычества». Это как раз то, что в системе фон Листа называется «вотанизмом» – явление спорное и неоднозначное. Даже с приходом и утверждением христианства эту языческую эпоху трудно считать завершённой. Арманизм с вотанизмом и христианством существуют бок о бок, но даже несмотря на это, Маннхардт таинственно утверждает, что вера у немцев осталась всё той же, что была три тысячи лет назад. Впрочем, похожие мысли мы встречали уже у Шварца («Народная вера и древнее язычество». Берлин, 1850) – правда, в другом, более эволюционистском контексте, без привлечения фактора «Вихинай».

Всё, конечно, уже не так. В народных обрядах и суевериях XIX века различные рудименты древнейшей веры доживали свой век на правах, как бы сказали геологи, «петрефактов», то есть окаменелостей органического происхождения. Чтобы они «заиграли» и ожили, сначала их надо было отчистить от налёта книжного знания (передаточным звеном в трансляции мифов нередко оказывались люди книжные), а затем – сопоставить с реальностью более раннего (германско-языческого или даже индогерманско-прарелигиозного) периода. Тут в дело вступали ведические риши и нордические скальды – чистейшие выразители арманической традиции…

Быть может, для многих современных читателей при работе с огромной, по-немецки основательной монографией Маннхардта «Германские мифы», а также с подобными ей исследованиями Якоба Гримма, Хелен Гербер[56]56
  Гербер, Хелен. Мифы Северной Европы. – М.: Центрполиграф, 2006.


[Закрыть] и с «Нордической мифологией» Бенджамина Торпа, изложенная выше теория Прарелигии окажется именно тем недостающим теоретическим звеном, которое вечно за обилием фактов и мельчайших подробностей куда-то выпадает. Бог весть. Для нас же в данной работе было особенно важно показать всё обилие религиоведческих построений на тему германского мифа, не забывая о мифичности любой научной гипотезы, каждая из которых вносит свой вклад в мифичность науки как таковой, и, в особенности, науки о мифах, так называемой «мифографии»[57]57
  Vries, Jan de. Altgermanische Religionsgeschichte. Bd. I. Berlin, Leipzig, 1935, S. 37.


[Закрыть].

Планы развития

В заключение пара слов о дальнейших планах серии «Ariana Mystica». В настоящий момент мы работаем над переводом одного из крупнейших мифографов ариософского круга, а именно, Эрнста Краузе, издавшего в 1893 году под оккультным псевдонимом «Карус Штерне» поразительную по своей фактуре книгу «Троянские лабиринты». Краузе, которого многие небезосновательно считают одним из учителей Германа Вирта (многие страницы виртовского «Происхождения Человечества», где речь идёт о лабиринтах, фактически заимствованы у этого автора), предложил интереснейшую расшифровку изначальной мифологемы тех лабиринтальных построек, которые повсеместно рассеяны по территории земного шара и в большом числе сосредоточены на территории Северной Европы. Исходя из современных ему находок, Штерне доказывал, что родиной гомеровского сказания о Трое, равно как и самого лабиринтального мифа является именно Северная Европа. Именно там, а не где-то ещё, этот миф получил рождение – но тогда он ещё был не мифом, а ритуалом. О том, в чём состояла ритуальная система Троянского цикла – об этом Вы прочитаете в книге «Северный миф Лабиринта» немецкого ариософа Эрнста Краузе.

Также в нашей серии уже подготовлено обширное исследование Евгения Фомина, более известного отечественному читателю под литературным псевдонимом «Брунгильда Беренс». Новая книга этого автора носит название «Иранский Грааль» и посвящена реконструкции протограальской мифологемы в Артуровском эпосе. Также как и Краузе, Евгений Фомин исходит в своих исследованиях из абсолютно неоспоримых в науке первоисточников – из священных текстов и признанных описаний различных ритуальных практик, что делает его книгу прекрасным путеводителем по самым таинственным страницам индоевропейской древности.

Андрей Кондратьев

Введение

Читатели, приобретавшие в 1851 году книгу Бенджамина Торпа Нордическая мифология, знали, что работа эта принадлежит перу видного знатока англосаксонской литературы, законодательства и истории, издателя и переводчика многих значительных текстов; главный его труд, издание Беовульфа, над которым Торп работал более двадцати лет, близился тогда к завершению (он вышел в свет в 1855 г.). В Нордической мифологии он ненадолго отвлекается от прежнего поля деятельности, чтобы познакомить английскую публику с наиболее современными находками ряда ведущих современных континентальных специалистов по мифологии и фольклору северогерманских народов – то есть жителей четырех скандинавских стран, самой Германии, Голландии и говорящей на фламандском языке части Бельгии.

Современный читатель, однако, скорее всего, будет озадачен предпочтенной Торпом подборкой и организацией материала. Дело в том, что на первых двух сотнях страниц тома I он попеременно обращается то к пересказу основных мифов северного язычества, то приводит комментарий к этимологии имен всех упомянутых в них богов и богинь, великанов, эльфов, гномов, животных, предметов и местностей. Здесь Торп, подобно всем прочим знатокам нордических мифов, черпает материал из двух важнейших средневековых источников. Первым является собрание двадцати девяти анонимных исландских поэм о богах и героях, которые Торп называет Сэмундовой Эддой (следуя теории, ошибочно отождествляющей личность компилятора), которую более правильно называть Поэтической или Старшей Эддой; некоторые из этих поэм были составлены еще до обращения Исландии в христианство (в 999 г. от Р.Х.), хотя сохранившая их рукопись была записана только в тринадцатом столетии. Вторым источником является систематический пересказ мифов и героических легенд, записанных ок. 1270 г. ученым исландцем Снорри Стурлусоном, соответственно носящий имена Эдды Снорри, Прозаической или Младшей Эдды. Иногда Торп пользуется и третьей работой, Gesta Danorum, историей Дании, написанной нa латыни около 1205 г. клириком Саксоном Грамматиком, некоторые разделы которой содержат сложные и отчасти искаженные варианты мифов.

В конечном разделе тома I («Краткое изложение германской мифологии») и в томах II и III Торп обращается к весьма отличной и куда более современной форме исторического свидетельства, которую именует «народными преданиями и суевериями» – он или не знал нового для того времени английского слова «фольклор», вошедшего в употребление всего за три года до появления его книги, или предпочитал не пользоваться им. Полагаясь на материалы, собранные и опубликованные учеными Скандинавии и континента, он переводит и комментирует многочисленные краткие, но яркие сельские легенды, связанные со столкновениями между людьми и разного рода сверхъестественными созданиями: лесными эльфами, фейри полей и ферм, подменышами, горными великанами, морскими людьми, Дикой Охотой, спящим под горой королем, погребенными сокровищами и их волшебными хранителями, погрузившимися на дно моря городами, драконами, оборотнями, колдунами, волшебниками, и так далее. Все это изложено в простой и очень увлекательной манере; более того, материал может показаться относительно незнакомым, поскольку в то время как ученым исследованиям нордических мифов, так и популярным пересказам (имя им легион), скандинавскому и германскому фольклору на английском языке была посвящена лишь горстка книг. По упомянутым ниже причинам народные предания этих регионов недооценивались в Британии двадцатого века: отрадно получить возможность заново ознакомиться с ними.

Тем не менее ни один из современных авторов не поставит, таким образом, в один ряд древние мифы и недавний фольклор, и вполне можно задаться вопросом, чего намеревался достичь этим Торп и что связывает воедино оба упомянутых элемента. В предисловии к оригинальному изданию он утверждает, что задумывал только том I, однако люди, чье суждение было для него ценным, уговорили его продолжить изложение до более поздних времен. Его современники вполне поняли бы те положения, которые лежат в основе решения связывать миф с фольклором путем, проторенным Deutsche Mythologie, в высшей степени почтенным трудом, опубликованным в 1835 г. году Якобом Гриммом (старшим и более ученым из двоих знаменитых братьев). В этой работе Гримм воспользовался современными верованиями и сказаниями сельского фольклора в качестве свидетельств, позволяющих воссоздать общую картину давно утраченных германских мифов (немецкая мифология не располагает столь подробными древними источниками, как обе исландские Эдды); он предполагал, что большинство сверхъестественных элементов народного предания представляют собой слегка христианизированные остатки язычества. Однако Гримм ограничил свою работу странами немецкого языка (и Англией), оставив Скандинавию в стороне, как область, отличающуюся по языку и культуре. Сводя воедино фольклор в рамках своей Нордической мифологии, Торп делает для Скандинавии то, что Гримм сделал для Германии; в то же самое время он знакомит английского читателя с выдержками из недавно появившихся собраний.

Влияние Гримма также чувствуется в обильном использовании этимологического материала в первой части книги Торпа, которое, возможно, покажется излишним современному читателю. В наши дни за дополнительной информацией по ранним верованиям принято обращаться к археологии, а не к этимологии. Однако во времена Торпа археология практически не существовала как научная дисциплина, в то время как сравнительная филология находилась на переднем крае науки; связи между различными семействами европейских языков (и санскритом) были твердо установлены Якобом Гриммом и прочими учеными, и связи эти рассматривались как критически важные для установления расового и культурного родства. Было также показано, что имя божества часто выражало его – или ее – сущность (очевидным примером является Тор, чье имя представляет собой сокращение от thunor, «гром»), поэтому рассмотрение имен составило важную часть настоящей работы. И в самом деле, при составлении первого тома Торп первоначально предполагал ограничиться переводом лингвистического комментария к именам мифологических персонажей, незадолго до того опубликованным датским ученым Н. M. Петерсеном, однако, поскольку указанный комментарий «нередко возбуждал интерес к самому повествованию», он решил привести полное изложение мифов. И потому нам приходится теперь отважно продираться сквозь тернистую чащу, не сомневаясь в том, что через какую-нибудь страницу или две повествование возобновится.

В отношении интерпретации Торп придерживался руководящего принципа (разделявшегося едва ли не всеми его современниками), полагавшего, что мифы выражают трепетное восхищение людей перед физическими явлениями природы; они повествуют о земле и небе, о временах года, горах, морях, штормах, огне и так далее. Однако он предупреждает о том, что принцип этот не следует использовать слишком прямолинейно: например, валькирии, переносящие убитых в Валгаллу, представляют собой поэтическое олицетворение воинской славы героя, павшего на поле брани, а не олицетворяют собой метеоры. Он усматривает некоторое ограниченное значение в теории, которой пользовались средневековые авторы, и с том числе Снорри, утверждавшей, что герои раннего этапа национальной истории могут восприниматься последующими поколениями как боги, их войны и деяния преобразуются в мифы, однако мнение это не слишком привлекает его. Скорее Торп видит в мифологии итог размышлений о природе и жизни, включая философские и этические представления, выраженный величественным и поэтичным слогом. Он старательно подчеркивает те элементы, которые соприкасаются с доктринами высших религий, например сущность Одина как «Всеотца», возобновление и умиротворение вселенной, следующие за ее разрушением; он даже видит следы верования в «высшее Невыразимое и Всемогущее Существо», которое приводит в движение процесс творения. Это вполне согласуется с некогда широко распространенной теорией, объявлявшей политеизм вторичным явлением в истории религии, которому предшествовала эра «примитивного монотеизма»; в приложении к нордической религии ему приходилось полагаться на весьма натянутую интерпретацию единственного предложения, которая более не считается приемлемой.

Викторианская напыщенность Торпа плохо послужила ему в толковании мифологических шуток, в которых он видел внесенные невеждами искажения: «тривиальный и едва ли не ребяческий материал, каким могла сделаться старинная религиозная наука, вплетенная в позднейшие народные верования». Сталкиваясь с грубыми шутками, он опускал их; так, когда Локи в порядке соперничества привязал свой пенис к бороде козла, он называет этот поступок «нелепой выходкой в отношении козла» и вовсе замалчивает многочисленные сексуальные оскорбления, нанесенные Локи прочим богам и богиням. Тот факт, что находившаяся в Упсале статуя Фрейи обладала огромным фаллосом, замолчать невозможно, однако он вполне продуманно скрывается в латинской цитате из повествования Адама Бременского, упрятанной в примечания. Сексуальный аспект, столь существенный в многочисленных современных интерпретациях язычества, едва упоминается в работе Торпа.

Приведенные во II и III томах народные легенды были выбраны из-за сверхъестественного характера содержания, в предположении о том, что они свидетельствуют о неразрывности верований, сохранившихся от языческих времен. В вводной части тома II утверждается, что фольклорные гиганты, эльфы, гномы и водяные являлись персонификациями сил природы, так же как за тысячу лет до них мифологические аналоги самих этих сущностей, и представляли собой прямых потомков этих последних. Это вполне может оказаться истиной; общепризнано, что обращение в христианство оказало заметно меньшее воздействие на этот промежуточный разряд существ, не принадлежащих ни к богам, ни к людям, чем на культы богов. Тем не менее в народных легендах существует много такого, что отсутствует в мифологических текстах, – там нет, например, подменышей, водяных коней или блуждающих огоньков. Однако при выборе повествований Торп забрасывает свою сеть куда шире, чем требует строгий параллелизм; сопоставление с современными собраниями народных преданий различных стран свидетельствует о том, что он включил почти все типичные варианты сюжетов, связанных с встречами людей со сверхъестественным вне зависимости от того, есть ли у них явные языческие предшественники. В дополнение здесь приведены интересные разделы, посвященные народной медицине, знаниям о растениях, о погоде, рифмованным заговорам, приметам, запретам, действиям, приносящим удачу и неудачу, и так далее, a также даже некоторым связанным с временами года обычаям. Эти два тома таким образом образуют очень ценное введение к нескольким категориям германского и нордического фольклора, не столь легко доступным английскому читателю.

Изучение фольклора с самого начала часто связывалось с националистическими воззрениями; центральное положение романтицизма утверждает, что крестьянство, в связи со своей близостью к природе и поэтической реакции на нее, воплощает подлинно «национальную» или «расовую» душу. И как следствие в девятнадцатом столетии часто чрезвычайно преувеличивались различия между фольклором этнических групп; такую же позицию занимали популярные авторы двадцатого века, уже невзирая на то, что сравнительные исследования выявили межнациональную общность внушительной доли преданий при минимальных региональных вариациях. Британские викторианцы прекрасно представляли, что при всей сложности раннего периода истории фольклор нашей страны восходит к различным источникам: некоторые преувеличивали вклад кельтов, другие долю германского элемента, привнесенного англосаксами и в некоторых областях подкрепленного скандинавскими поселенцами. При том, что населенные кельтами регионы, такие как Ирландия, Уэльс и Шотландское нагорье, были особенно богаты фольклором, и собиратели стремились направлять именно в них свои усилия, никто не отрицал наличия у англосаксов собственного, не заимствованного у кельтов фольклора. Однако в двадцатом столетии баланс был смещен за счет избыточного почтения к лакированной и идеализированной «кельтской традиции» при соответствующем широко распространенном пренебрежении к германскому и нордическому преданию. Тому, конечно, существует социально-политическое объяснение: после двух мировых войн, сопровождавшихся масштабным применением нацистами мифологического и героического аспектов германского фольклора, последний вызывает ряд не вполне приемлемых ассоциаций. Однако настало время пересмотреть эту тенденцию, и книга Торпа являет собой великолепную стартовую точку для рассмотрения британских преданий в континентальном контексте.

Чтение фольклора доставляет одно великое удовольствие – приятно узнавать знакомые верования и повествования, в чуть измененной форме переходящие из страны в страну. И мы в большей степени готовы к этому явлению, чем Торп в своем 1852 году. В то время большая часть британских преданий оставалась несобранной и не напечатанной, поэтому, хотя он имел возможность заметить, что «многие из преданий и суеверий Англии и Шотландии имеют себе соответствие в Скандинавии и на севере Германии», но в качестве доказательства своей правоты мог воспользоваться лишь несколькими разбросанными параллелями, например легендой о Кузне Вейланда. Впрочем, спустя поколение-другое, фольклор в Британии сделался важной областью исследований, и хотя существенная доля энергии расходовалась на теоретические рассуждения, проводились также сбор и публикация данных. Были созданы не утратившие своего значения обзоры отдельных английских областей: Домашние рассказы и прочие остатки традиционных преданий С.О. Эдди (S. O. Addy, 1895), Шропширский фольклор Шарлотты Берн (Burne, 1883), Фольклор Северных графств Англии и рубежа Уильяма Гендерсона (Henderson, 1866), Фольклор Херефордшира Эллы Лезер (Leather, 1912) относятся к числу лучших образчиков жанра. Исследования регионов Англии продолжались и в ходе двадцатого века, добавив новую информацию к полученной ранее; следует отметить Обычаи и фольклор Кембриджшира Энид Портер (Enid Porter, 1969), Фольклор Сассекса Жаклин Симпсон (1973), Устные народные предания Уэссекса Кингсли Палмера (1973) и Фольклор Лестера и Ратленда Роя Палмера (1985). Очень ценный вклад внесла Катарина Бриггс, создавшая Словарь Британских народных сказок на английском языке (4 тома, 1970–1971), где перепечатано большое количество материала из более ранних книг; два тома Части B отведены тематически аранжированным местным легендам. Полезный комментарий содержится в меньшей по размеру книге Дженнифер Вествуд (Westwood), Альбион: Путеводитель по легендарной Британии (1985). Таким образом, ныне существует достаточное количество материала для сравнения с переведенными Торпом скандинавскими и германскими легендами, в то время как Словарь суеверий Опии и Мойры Тейтем (Tatem, 1989) обеспечивает прочно документированную основу для сравнения суеверий и верований.

Многое из того, что сказано Торпом в томе I, при всей своей точности воспринимается ныне в свете несколько ограниченного и устаревшего средневикторианского подхода к изучению мифологии. Однако собранный в томах II и III материал до сих пор сохраняет свою научную значимость.

Жаклин Симпсон,

магистр гуманитарных наук, доктор философии

Секретарь Фольклорного Общества