Текст книги "Деррида"

С первых недель 1964 года Деррида посещает курс Левинаса, который тот читает по вторникам вечером в Сорбонне, и на выходе из аудитории часто с ним разговаривает. Деррида хочет воспользоваться несколькими оставшимися до публикации его объемной статьи месяцами, чтобы подготовить к ней автора «Тотальности и бесконечного». Дело в том, что, хотя в целом исследование весьма хвалебное, оно содержит ряд критических замечаний. Левинас отправил Деррида собственноручно подписанный оттиск своего нового текста «След другого», а Деррида для начала посылает ему свои предшествующие статьи, обращаясь к нему несколько робко и опасливо:

Я долго раздумывал – с самого их выхода – о том, отправлять ли вам эти «мертвые листья»… Во-первых, потому, что они этого не заслуживали, а во-вторых, еще и потому, что я боялся тем самым поступить нескромно и обязать вас говорить со мной или писать мне о них. Мне всегда очень трудно решить, посылать или не посылать оттиски, что будет более дружественным жестом – сделать это или воздержаться.

Потом мы говорили о Жабесе, и я подумал, что предпринятая мной попытка сказать какие-то вещи на этих нескольких страницах в чем-то, в каком-то другом модусе, сообщается с тем, что я рискнул сделать в тексте, который вы вскоре прочитаете в «R[evue] de M[étaphysique]»… Итак, я осмелился направить вам три этих небольших текста, написанных по случаю, на самом деле «по случаям», если только предположить, что здесь могут быть случаи… В силу того, что они заставили меня высказать или объявить, я, во всяком случае, как всегда и как в тот вечер, когда мы расстались на имени Гегеля или Э. Вейля, чувствую себя максимально близким к вашей мысли и в то же время максимально далеким от нее, что является противоречием лишь в том, что вы называете «формальной логикой»[312]312
  Письмо Деррида Эммануэлю Левинасу, 15 июня 1964 г.


[Закрыть]’[313]313
  Интересно отметить, что, хотя Левинас и Деррида познакомились в Сорбонне в январе или феврале 1964 г., контакт между ними мог бы установиться чуть позже по совершенно иному поводу. 19 июня 1964 г. Жак Лазарюс из французского отделения Международного еврейского совета пишет Эме Деррида, что ему представилась возможность поговорить с г-ном Левинасом, «специалистом по философии Гуссерля»: «Я сказал ему, что ваш сын, профессор Деррида, написал работу об этом философе. Г-н Левинас очень хотел бы познакомиться с ним, и я буду вам крайне обязан, если вы изволите сообщить мне его адрес».


[Закрыть].

В октябре 1964 года Деррида спешит передать первую часть опубликованной статьи ее главному герою, к ней он прилагает рукописную версию продолжения, прося Левинаса проявить снисхождение к ее состоянию: «Взглянув на нее, вы можете понять ту ненависть, которую я могу вызвать у ответственных секретарей журналов, типографов и т. д.». Он ждет реакции Левинаса, получившего «эти неосмотрительные страницы»[314]314
  Письмо Деррида Эммануэлю Левинасу, без даты (октябрь 1964 г.).


[Закрыть], со страхом и одновременно верой. Автор «Тотальности и бесконечного» отвечает ему совершенно искренне:

Я хочу сразу же, после первого прочтения ваших текстов, поблагодарить вас за то, что направили их мне, за ваш автограф и за то, что дали себе труд прочитать меня, прокомментировать и столь решительно опровергнуть… Я должен вам сказать о своем огромном восхищении интеллектуальной силой, которая демонстрируется на этих слишком щедрых страницах, даже когда они ироничны или суровы. Сердечное вам спасибо и за те, и за другие[315]315
  Письмо Эммануэля Левинаса Деррида, 22 октября 1964 г.


[Закрыть].

«Насилию и метафизике» Деррида также обязан первым письмом от Мориса Бланшо, близкого друга Левинаса с 1920-х годов. Он уже прочел с немалым интересом предыдущие статьи Деррида, но на этот раз считает нужным сказать ему, «насколько помогли» ему эти исследования и как он был бы «счастлив», если бы смог «и в будущем приобщаться к движению рефлексии [Деррида]»[316]316
  Письмо Мориса Бланшо Деррида, без даты (октябрь или ноябрь 1964 г.).


[Закрыть]. Так началась крепкая дружба, которая продлится 40 лет.

В 1964 году завязываются также и отношения между Жаком Деррида и Филиппом Соллерсом. Хотя Соллерс на шесть лет младше Деррида, после публикации своего первого романа «Любопытное одиночество» он стал довольно известен. В 1958 году эту работу приветствовали Мориак и Арагон. Через какое-то время Соллерс создает журнал Tel Quel вместе с Жаном-Эдерном Алье. В 1961 году он получает премию Médicis за свой второй роман «Парк» и решительно выбирает путь модернизма. Впоследствии он увлекается философией. Когда выходит «Начало геометрии», он погружен в «Логические исследования» Гуссерля. Читая «Введение» Деррида, Соллерс поражается параллели между Гуссерлем и Джойсом; работе Деррида он посвящает небольшое примечание в 13-м номере журнала Tel Quel, вышедшем весной 1963 года. В знак благодарности Деррида отправляет ему оттиски «Силы и значения» и «Когито и истории безумия».

Тон первого письма Соллерса, от 10 февраля 1964 года, как нельзя более теплый; он заверяет, что оба текста его очень заинтересовали, пусть даже его «философское невежество» заставляет его в споре с Фуко выбирать линию скорее интуитивно. «Поразительно то, что, так или иначе, еще один раз – и нисколько не случайно – (подлинные) мысль и „литература“ радикальным образом сообщаются друг с другом. Ведь такое взаимное вопрошание достаточно показательно, не правда ли?»[317]317
  Письмо Филиппа Соллерса Деррида, 10 февраля 1964 г. Интервью с Филиппом Соллерсом.


[Закрыть]

В то же время Жерар Женетт, который только что был назначен преподавателем в Сорбонне и уже публиковался в Tel Quel, приглашает чету Деррида на «ужин с большими шишками – Соллерсом и, быть может, Бартом», который назначен на 2 марта 1964 года и должен пройти в его квартире на Савиньи-сюр-Орж в Сен-е-Уаз. Соллерс и Деррида снова встречаются в июне, на этот раз у Мишеля Деги. Они сразу же проникаются друг к другу симпатией, и писатель не медлит с просьбой о статье для Tel Quel на тему, которую выберет сам Деррида. Последний обещает подумать об этом, как только закончится тяжелый экзаменационный период.

Время с апреля по июль у Деррида и правда полностью занято университетскими обязанностями. К многочисленным экзаменам, которые надо принять и проверить в Сорбонне, а также к подготовке студентов Высшей нормальной школы к агрегации (о чем пойдет речь в следующей главе) в эти годы добавляются разные подработки. Жерар Женетт рассказывает:

В 1963-м и в следующие годы я с Жаком, точно так же, как Жан Бельмен-Ноэль и Элизабет Фонтене, подрабатываем, проверяя задания по „общей культуре“ (сочинения и рефераты), а также принимая устные экзамены по той же дисциплине на вступительном конкурсе в Школу высших коммерческих исследований (НЕС). По кампусу ходила легенда, будто Деррида любил в качестве темы сочинения задавать «Стаканчик с йогуртом», что его по неизвестным мне причинам сильно сердило[318]318
  Интервью с Жераром Женеттом. Также этот эпизод упоминается в его работе: Genette G. Codicille. P. 57.


[Закрыть].

Также весной 1964 года Деррида знакомится с некоей Элен Верже, которая вскоре станет известна под именем Элен Сиксу и на протяжении 40 лет будет одним из его самых близких друзей. Работая преподавательницей английского на факультете в Бордо, она готовит диссертацию по Джеймсу Джойсу, и апреля 1964 года она пишет свое первое письмо Деррида, прочитав с немалым удовольствием и не меньшим интересом его «Введение» к «Началу геометрии». Она чувствует, что обязательно должна прочесть Джойса «с гуссерлевской точки зрения». Но будучи «философом в душе», она не является им по профессии и хотела бы обсудить с Деррида многие вопросы, которые ее крайне занимают[319]319
  Письмо Элен Сиксу Деррида, 1 апреля 1964 г.


[Закрыть].

Эта первая «джойсовская встреча» состоялась в субботу 30 мая в кафе «Бальзар», «поскольку публичный бар является самым что ни на есть джойсовским местом, где развязываются все узлы и разрешаются все загадки»[320]320
  Письмо Элен Сиксу Деррида, 19 мая 1964 г.


[Закрыть]. На этой встрече Элен Сиксу замечает, что Деррида испытывает к Джойсу настоящую страсть, не ограничивающуюся теми несколькими строками, которые он к этому времени успел ему посвятить. Но они находят и много других общих черт, начиная с происхождения: Элен Сиксу, родившаяся в Оране от матери-ашкенази и отца-сефарда, выросла в Алжире и бывала в тех же местах, что и Деррида в молодости, – в Саду испытаний, лицее Бюжо и многих других. Не менее близки они и в своих впечатлениях от французского университета и от его паралича. «Когда я встретила Деррида, я воевала с институцией, – вспоминает Элен. – Разговаривая с ним, я сказала себе, что должен где-то быть французский университетский мир, состоящий из других людей, его чеканки, решивших сдвинуться с мертвой точки. Но очень скоро я была вынуждена признать, что он на самом деле один такой. Мы стали настоящими сообщниками. Благодаря ему я почувствовала, что не обязана жить исключительно в компании с мертвецами, авторами великих текстов, которые я читала»[321]321
  Интервью с Элен Сиксу.


[Закрыть].

1964-й – это, несомненно, год, когда у Деррида завязываются новые дружеские отношения или становятся прочнее старые. Незадолго до начала лета Деррида вместе со своим сыном Пьером, которому едва исполнился год, отправился в Бретань, чтобы повидаться с Габриэлем Бунуром. Он хотел бы написать ему по возвращении, но был «снова пойман университетским чудовищем, которое исторгло его истощенным на берег лишь в конце июля». Все это не мешает Деррида почувствовать себя очарованным «насыщенным, сверкающим, благожелательным» обаянием Бунура и вниманием, «щедрым и в то же время целиком растрачиваемым в каждый конкретный момент», которое он засвидетельствовал своему гостю. Но Деррида был настолько изнурен, что после всех этих месяцев непрерывных экзаменов чувствовал себя «неспособным больше, чем когда бы то ни было» «сложить хоть малейшую фразу». Его усталость «настолько глубока и сопровождается таким горьким отвращением к профессии», что порой у него возникает впечатление, что он больше не знает, о чем говорить. Он с грустью замечает: «Моя естественная речь стала как никогда искусственной, преподавательской или письменной»[322]322
  Письмо Деррида Габриэлю Бунуру, 3 августа 1964 г.


[Закрыть]. Он надеется, что ему удастся свидеться с Габриэлем Бунуром в самом скором времени, в каждый из слишком редких приездов последнего в Париж.

Именно в этот период складывается распорядок летних каникул, которого Жак и его жена будут всегда придерживаться, за редкими исключениями.

Август они проводят в семье Маргерит в Расса, на старой и немного обветшавшей ферме с большим садом, в нескольких километрах от Ангулема. Для них держат небольшую пристройку, но у Жака там нет настоящего кабинета, поэтому он должен работать не в самых удобных условиях. Помимо родителей Маргерит в доме живут два ее брата с семьями. Мишель Окутюрье, бывший сокурсник Жака по Высшей нормальной школе, назначен преподавателем в Женеву; свою диссертацию он посвящает марксистской литературной критике в СССР, продолжая при этом переводить и комментировать произведения Гоголя, Толстого и особенно Пастернака, по которому он стал крупным специалистом.

Сентябрь они проводят в Ницце и окрестностях – с тех пор, как там поселились родители Деррида, а потом и брат с сестрой. Но хотя Жак всегда рад тому, что удается вернуться на пляжи Средиземного моря и вдоволь наплаваться, из-за тесноты в квартире родителей на улице Делиль работать там трудно. По общему признанию, Деррида на самом деле не тот человек, который любит отпуск. Август и сентябрь для него – самое продуктивное время в году, когда он должен одновременно подготовить свои курсы и написать лекции и статьи, просьбы о которых сыплются на него со всех сторон. Чтобы хоть как-то воспользоваться тишиной, он встает еще раньше, чем в другие месяцы. Проглотив чашку кофе, он принимается писать в 6 часов утра, в g часов делает перерыв на завтрак, а потом пытается поработать по крайней мере до обеда, несмотря на окружающий его шум и суматоху.

В начале августа 1964 года, когда Деррида еще не отошел от переработки в предыдущие месяцы, Соллерс снова говорит ему, что очень хотел бы опубликовать его статью в ближайшем номере Tel Quel. Деррида, симпатизирующий Tel Quel, уже несколько месяцев думает о тексте, который мог бы называться «Письмо (или письменность) от Гегеля до Фейербаха». Но он боится, как бы текст не оказался слишком длинным для журнала[323]323
  Письмо Деррида Филиппу Соллерсу, 16 августа 1964 г.


[Закрыть]. Тема нравится Соллерсу, и он был бы рад опубликовать работу в двух номерах, если в ней окажется не более 50 страниц. Он спрашивает у Деррида также, не мог ли бы он «сказать что-то об Арто» для тематического выпуска, который готовится в журнале.

30 сентября, вернувшись в Париж, Деррида вынужден сообщить, что его текст о письме, к сожалению, остановился на мертвой точке, когда он приехал в Ниццу. Он только сейчас опять за него взялся, но боится, что не сможет закончить его к сроку. Что касается Арто, письмо Соллерса пробудило в нем желание его перечитать, чего он не делал с подросткового возраста, и, быть может, что-то о нем написать: «Но и для этого мне понадобилось бы время. А скоро опять на службу»[324]324
  Письмо Деррида Филиппу Соллерсу, 30 сентября 1964 г.


[Закрыть]. Через два месяца, несмотря на многочисленные лекции и другие профессиональные обязанности, статья об Арто будет в основном написана; она получит название «Навеянная речь». Деррида надеется завершить ее во время каникул в конце года[325]325
  Письмо Деррида Филиппу Соллерсу, l декабря 1964 г.


[Закрыть].

Глава 2
В тени Альтюссера. 1963–1966

В очень насыщенном 1963 году Деррида находит возможность вернуться на улицу Ульм. Вскоре после выхода «Начала геометрии» Альтюссер приглашает его выступить перед студентами с несколькими пояснениями по Гуссерлю. Деррида – не первый, кому предлагается такая роль. Хотя в Школе нет настоящего преподавания, в ней регулярно читаются специальные лекции и проводятся семинары. В течение многих лет Жан Бофре вел небольшую группу по Хайдеггеру – что-то вроде закрытого кружка для избранных. Время от времени в эти годы здесь читали лекции Мишель Серр, Пьер Бурдье и др.

Но положение Деррида вскоре окажется существенно отличным от положения этих лекторов, выступающих по случаю с теми или иными темами. 20 марта Альтюссер передает ему разговор, состоявшийся у него с Жаном Ипполитом, который готовится уйти с поста директора Школы, поскольку получает кафедру в Коллеж де Франс. Автор «Генезиса и структуры „Феноменологии духа“» искренне поддержал идею устроить когда-нибудь Деррида в Школе в качестве «каймана», то есть преподавателя, готовящего студентов к экзамену на получение звания агреже. Но для этого, скорее всего, потребуется определенное время. Пока же Ипполит хочет поговорить об этом с Кангийемом, чтобы подготовить его переход из Сорбонны в Высшую нормальную школу и избежать возможных осложнений.

В начале сентября 1963 года Альтюссер узнает о самоубийстве Жака Мартена, своего самого близкого друга. Траур, от которого он не сможет оправиться многие месяцы, возможно, каким-то образом связан с его сближением с Деррида. Быть может, новый директор, специалист по античности Робер Фласельер, быстро осознает, что Альтюссеру понадобится помощь и поддержка. Так или иначе, с 1963–1964 годов Деррида, продолжая работать ассистентом в Сорбонне, назначается доцентом в ВНШ с 48 лекционными часами в год.

«Кто сможет когда-нибудь написать, не уступая тому или иному социоакадемизму, историю этого „дома“ и его подразделений? Задача почти невозможная, но необходимая для того, чтобы начать понимать многие „логики“ французской интеллектуальной жизни этого века», – заявит Деррида в одном из своих диалогов с Элизабет Рудинеско[326]326
  Derrida J., Roudinesco É. De quoi demain… P. 133.


[Закрыть]. Действительно, в момент, когда его приглашает Альтюссер, Высшая нормальная школа просто кипит от новых сил и идей. В 1960 году в нее поступила группа молодых блестящих философов, среди которых Режис Дебре, Этьен Балибар, Жак Рансьер и Пьер Машере. Коммунистами они стали в основном из-за войны в Алжире, и вместе они ведут бурные споры о марксизме и его возможном обновлении. Они встретятся с Альтюссером, который пока опубликовал только одну небольшую книгу о Монтескье и несколько статей, и попросят его помогать им в их теоретической работе, а не только исполнять роль «каймана».

В 1961–1962 годах семинар Альтюссера был посвящен молодому Марксу, в следующем году на нем рассматривались «начала структуралистской мысли». В 1963–1964 годах Альтюссер решил поработать с Лаканом и Фрейдом. Он интересуется разнородными текстами Лакана и просит своих лучших учеников читать их именно потому, что его поразило сходство между возвращением к Фрейду, провозглашенным Лаканом, и его собственными исследованиями текстов Маркса.

Внимание, уделяемое Альтюссером Лакану, важно по крайней мере в двух отношениях. В этот период во Французской коммунистической партии психоанализ все еще считают «буржуазной наукой»; статья «Фрейд и Лакан», которая будет опубликована в следующем году в одном из партийных журналов – La Nouvelle Critique, знаменует в этом плане важный прорыв. Однако инициатива Альтюссера имеет решающее значение также и в контексте французского университета в целом, где психоанализ все так же игнорируют. Как отмечает Элизабет Рудинеско, «впервые лакановские тексты читаются с философской точки зрения, существенно выходящей за рамки клиники»[327]327
  Roudinesco É. Histoire de la psychanalyse en France, II. R: Fayard, 1994. P. 386–387; переиздание: Idem. Histoire de la psychanalyse en France – Jacques Lacan. P: Le Livre de poche, coll. «La Pochothèque», 2009.


[Закрыть].

Также именно Альтюссер, заручившийся поддержкой Фласельера, способствует запуску семинара Лакана в Высшей нормальной школе. Последний только что пережил серьезное испытание: его выгнали из Французского общества психоанализа, многие близкие перестали с ним общаться, он был, как позже скажет сам, «отлучен», так что он принимает решение изменить методы своего преподавания. Дистанцируясь от институциональных структур, внутри которых он до сей поры работал, в качестве темы семинара, который он будет вести с существенно большей, но гораздо менее подготовленной аудиторией, он выбирает «Основные понятия психоанализа». 15 января 1964 года в зале Дюсанн в довольно торжественной обстановке проходит первый семинар этого нового цикла. В аудитории присутствуют Клод Леви-Стросс, а также психиатр Анри Эй. Деррида, судя по всему, не был на этом первом семинаре. Возможно, его задержали дела в Сорбонне, поскольку в предыдущие годы ему случалось посещать лекции Лакана в больнице Святой Анны, иногда вместе с Мишелем Деги.

«С этого дня, – пишет Рудинеско, – зал Дюсанн на протяжении пяти лет будет оставаться главной площадкой новой фрейдистской Франции, более культурной, более философской и яркой, чем Франция в прошлом»[328]328
  Roudinesco É. Histoire de la psychanalyse en France, II. P. 371; переиздание: Idem. Histoire de la psychanalyse en France – Jacques Lacan.


[Закрыть]. В рамках Школы это тотчас приводит к важным последствиям. Уже на следующем занятии Жак-Ален Миллер, которому едва исполнилось 19 лет, впервые берет на этом семинаре слово. «Неплох этот ваш парень», – пишет сразу же Лакан Альтюссеру[329]329
  Письмо Жака Лакана Луи Альтюссеру, 22 января 1964 г. См.: Althussser L. Écrits sur la psychanalyse. R: Stock-IMEC, 1993. P. 299.


[Закрыть]. Под впечатлением от этой попытки предложить обобщенную интерпретацию его работ, Лакан на следующем занятии, которое прошло 29 января, дает пространный ответ Миллеру. Отыне диалог между старым психоаналитиком и молодым человеком станет постоянным, отметив важный поворот в лакановском дискурсе.

На фоне смелых выходок Альтюссера Деррида, несмотря на свою молодость, представляется более классическим преподавателем, «запасным кайманом», как его характеризует Режис Дебре. Но «Введение» к «Началу геометрии» произвело сильное впечатление на Этьена Балибара и его однокурсников. В этом же году Деррида читает три очень насыщенных курса по авторам, о которых Альтюссер почти никогда не говорит: в первом рассматривается «Мысль и движущееся» Бергсона, во втором – «Картезианские медитации» Гуссерля (сложная работа, к которой он дает запомнившийся слушателям комментарий), а последний называется «Феноменология и трансцендентальная психология».

Что касается агрегации, Деррида в этот период придерживается той же доктрины, что и Альтюссер. Кем бы ты ни был – марксистом, лаканистом или структуралистом, на конкурсе лучше будет «собезьянничать»: важно овладеть специфической риторикой сочинения и большого урока, а не только тем или иным философским или политическим вопросом. Деррида сам настрадался от конкурсов, а потому может составить точное представление о том, что нужно делать, чтобы успешно их пройти. Но даже в этом деле кое-что начинает меняться. В 1964 году в комиссии по агрегации происходят перестановки: председателем теперь будет не Этьен Сурио, а Жорж Кангийем, а Жан Ипполит – заместителем председателя. Эта новая комиссия покажет себя намного более открытой к современным философам, к эпистемологии, феноменологии и даже к психоанализу и марксизму. В этих новых условиях обучение у Альтюссера и Деррида станет серьезным плюсом[330]330
  Интервью с Режисом Дебре и Этьеном Балибаром.


[Закрыть].

Педагогические качества Деррида становятся тем более ценными, что накануне письменных экзаменов Альтюссер снова теряет трудоспособность. В апреле 1964 года он ощущает себя совершенно измотанным, «в своего рода интеллектуальной блокаде», «со всеми симптомами очень неприятной „жесткой“ депрессии». Покидая Школу на несколько недель, он спрашивает Деррида, не сможет ли тот «немного поддержать боевой дух ребят перед конкурсом… хотя бы просто болтая с ними»[331]331
  Письмо Луи Альтюссера Деррида, 3 апреля 1964 г.


[Закрыть]. Альтюссер жалеет, что несколько месяцев жил невыносимой жизнью, и просит у Деррида извинения за то, что не нашел времени поговорить с ним иначе как на бегу.

Ситуация в скором времени осложняется. Становится ясно, что Альтюссер вне игры как раз в тот момент, когда он более всего нужен студентам, готовящимся получить звание агреже. Деррида, несмотря на значительную нагрузку в Сорбонне и интенсивную работу над несколькими текстами, безропотно подхватывает эстафету. «Я больше не знаю, что со мной… у меня только что был сеанс лечебного сна, – пишет ему Альтюссер вскоре после письменных экзаменов. – Как дела у ребят? И как дела у тебя, ведь я без всяких предупреждений переложил на тебя эту тяжелую ношу, чего делать правда совсем не хотел». Альтюссера помещают в частную клинику в Эпине-сюр-Сен, где через несколько дней его можно навещать: «Я не осмеливаюсь сказать, что увидеть тебя было бы для меня истинной радостью, но это у черта на куличках… Искреннее тебе спасибо за все то, что ты делаешь, и спасибо прежде всего за то, что ты есть, такой, как есть»[332]332
  Письмо Луи Альтюссера Деррида, 14 мая 1964 г.


[Закрыть]. Деррида отправляется в Эпине, чтобы навестить его в клинике, что он сделает еще не раз.

10 июня Альтюссер жалуется, что должен еще задержаться в больнице, хотя это ему самому тяжело. «Сильные приступы ставят препоны на пути возвращения к реальности». Со своими студентами он сможет повидаться накануне устных экзаменов, как он и надеялся. 3 августа он начинает идти на поправку и желает высказать признательность Деррида: результаты экзаменов на звание агреже у философов школы в этом году исключительные, и он понимает, в какой мере этот успех связан с Деррида. «Я не буду развивать эту тему дальше, поскольку ты бы мне не дал договорить, но это все же так»[333]333
  Письмо Луи Альтюссера Деррида, 3 августа 1964 г.


[Закрыть].

Хотя Деррида теперь знает, в каком тяжелом психическом состоянии находится Альтюссер, последнему известны прошлые переживания Деррида, и он не упускает случая сыграть на них. Между ними складываются странные отношения. Вот что пишет Альтюссер, постепенно оправляющийся после кризиса:

Я хорошо понял, что ты был не просто свидетелем моего приключения: мало того что из-за него на тебя была переложена огромная работа, под грузом которой ты мог бы и надорваться, так она еще должна была создать у тебя своего рода послевкусие воспоминания, которое ты пытался отбросить в другие, трудные для тебя времена: ты, конечно, свидетель, но, быть может, благодаря тому, что со мной происходило, свидетельствующий через третье лицо о том, что походило на прошлое. За все, что ты сделал и сказал мне и что хранил для меня, я тебе бесконечно благодарен[334]334
  Письмо Луи Альтюссера Деррида, 24 августа 1964 г.


[Закрыть].

Эта искренняя близость сохранится на многие годы, проявляясь по крайней мере в моменты депрессии и госпитализации, которые будут повторяться почти каждый год. «Благословляю тебя за то, что ты есть, и за то, что ты мой друг, – пишет ему также Альтюссер. – Оставайся моим другом. Твоя дружба – одна из немногих причин верить в то, что жизнь (пусть и полная драм) стоит того, чтобы жить»[335]335
  Письмо Луи Альтюссера Деррида (без даты).


[Закрыть]. В этот период, когда Альтюссер начинает проходить новый анализ у Рене Дяткина, он пишет тексты, которые впоследствии принесут ему славу. «Философские разговоры между нами были редкими, если не сказать вовсе отсутствовали», – скажет Деррида Майклу Спринкеру[336]336
  Derrida J. Politics and Friendship (интервью с Майклом Спринкером, опубликовано в: The Althusserian Legacy, 1992) Я привожу цитату по оригинальной рукописи на французском языке, хранящейся в IMEC.


[Закрыть]. Но не всегда это было так. 1 сентября 1964 года Деррида приступает к углубленному анализу статьи, переданной ему Альтюссером: речь идет о работе «Марксизм и гуманизм», которая в следующем году станет последней главой книги «За Маркса». Деррида дает честный комментарий, демонстрирующий в то же время близость позиций:

Посланный тобой текст я считаю превосходным. Мне этот «теоретический антигуманизм», предложенный тобой с таким напором и столь строго, кажется очень близким, я понимаю, что он именно твой, понимаю, по-моему, то, что означает в некоторые моменты понятие «идеологического» гуманизма, необходимость идеологии в целом, даже в коммунистическом обществе, и т. д. Меньше я был убежден тем, что связывает все эти тезисы с самим Карлом Марксом. Вероятно, мое недоверие, как и чувство, что другие посылки, не марксистские, могли бы требовать такого антигуманизма, во многом обусловлено моим невежеством. То, что ты излагаешь начиная со 116-й страницы, с моей точки зрения, отлично показывает разрыв Маркса с определенным гуманизмом, определенной связкой эмпиризма и идеализма и т. д. Но радикализация часто, в ее наиболее сильных и соблазнительных моментах, кажется мне очень альтюссеровской. Ты мне скажешь, что «повторение» Маркса не должно быть его «рецитацией», тогда как углубление и радикализация – это и есть верность. Несомненно. Но разве тогда нельзя прийти к тому же результату, начав с Гегеля или Фейербаха? К тому же, хотя меня полностью удовлетворяет то, что ты говоришь о сверхдетерминации и «инструментальной» концепции идеологии, а также о сознании и бессознательном… меня смущает само понятие идеологии по философским причинам, которые, как тебе известно, меньше всего можно считать «реакционными». Напротив. Мне кажется, что это понятие все еще остается пленником определенной метафизики и определенного «перевернутого идеализма», о котором ты знаешь лучше всех остальных. У меня даже складывается впечатление, что оно угнетает и тебя самого… Нам нужно будет снова поговорить обо всем этом с текстами Маркса под рукой… и чтобы ты заставил меня читать[337]337
  Письмо Деррида Луи Альтюссеру, 1 сентября 1964 г.


[Закрыть].

В начале 1960-х годов срок работы ассистентом ограничен четырьмя годами. Поэтому Деррида должен в любом случае уйти из Сорбонны осенью 1964 года. Несколькими месяцами ранее Морис де Гандийак советует ему подать заявку в CNRS на два года академического отпуска, чтобы вплотную заняться диссертацией, что он и сделал. По словам Жана Ипполита, кандидатура Деррида напрашивается сама собой, и препятствий его утверждению не должно быть, тем более что Ипполит является членом комиссии[338]338
  Письмо Жана Ипполита Деррида, 11 марта 1964 г.


[Закрыть]. Но перспектива двух лет сплошных исследований Деррида больше пугает, чем соблазняет. Хотя у него сохранились довольно болезненные воспоминания о годах ученичества в Высшей нормальной школе, его очень привлекает должность «каймана» философии:

Несмотря на страдания, я проникся Школой как соблазнительным, притягательным образцом, так что, когда Ипполит и Альтюссер предложили мне туда вернуться, хотя я мог перейти в другое место… я уволился из CNRS, чтобы возвратиться в Высшую нормальную школу. Какой бы критике я ни подвергал эту школу, в тот момент это был образец и преподавать там было честью, благодарным делом, отказаться от которого у меня не было ни смелости, ни желания[339]339
  Derrida J. Politics and Friendship.


[Закрыть].

В момент ухода из Сорбонны он пишет длинное письмо Полю Рикеру, чтобы поведать ему о своей «ностальгии», которую он «уже» ощущает, и «огромной признательности». У него останутся самые теплые воспоминания об этих четырех годах в Сорбонне, и он думает, что плоды их оказались решающими «как в плане профессии, так и в плане философии, особенно в том пункте, в котором профессия и философия для нас, которым выпал этот шанс, составляют единое целое». Хотя Деррида все еще чувствует определенную уязвимость, он уверен, что эти годы в Сорбонне дали ему ценнейший толчок:

Все это стало возможным только потому, что я работал под вашим руководством и рядом с вами. Искреннее и как нельзя более дружеское доверие, которое вы мне пожелали оказать, стало для меня глубочайшим источником воодушевления… Прошу вас отныне считать меня не только почетным, но и вечным вашим ассистентом[340]340
  Письмо Деррида Полю Рикеру, 28 сентября 1964 г.


[Закрыть].

Со своей стороны Морис де Гандийак рад тому, что назначение Деррида в Высшую нормальную школу быстро утвердили, что освобождает его ставку в CNRS и позволяет отныне оказывать Альтюссеру «ценную поддержку, которая стала еще более необходимой из-за ухода Ипполита»[341]341
  Письмо Мориса Гандийака Деррида, 6 октября 1964 г.


[Закрыть]. Но он не медлит с напоминанием о важности диссертаций, которые готовит Деррида, желая ему найти, невзирая на его новые обязанности, достаточно времени, чтобы завершить их «как можно скорее», поскольку «кайманы» часто затягивают с этим и упускают время[342]342
  Письмо Мориса Гандийака Деррида, 23 октября 1964 г.


[Закрыть]. Это соображение Гандийака окажется как нельзя более верным. Деррида, занятый своими многочисленными статьями, объясняет Жану Ипполиту, что летом 1964 года он почти не работал над своей главной диссертацией. Однако он сделал «набросок» о Гегеле и Фейербахе или скорее «между Гегелем и Фейербахом», который должен помочь ему определиться с понятиями и проблематикой, нужными для диссертации. Он надеется, что эту работу удастся завершить небольшой книгой, которую он мог бы предложить для серии «Эпиметей»[343]343
  Письмо Деррида Жану Ипполиту, 24 октября 1964 г.


[Закрыть].

В 1964–1965 годах Деррида, для которого это первый год в официальной роли «каймана», посвящает «Хайдеггеру и вопросу Бытия и Истории» курс, оказавшийся достаточно новаторским, чтобы задуматься о его публикации в Éditions de Minuit. К его сожалению, студентов будоражат совсем другие вопросы: это год знаменитого семинара «Читать „Капитал“». Примерно за 10 занятий, которые впоследствии поспособствуют созданию книги, Альтюссер и его кружок – Этьен Балибар, Пьер Машере, Жак Рансьер и Роже Эстабле – разрабатывают понятие «симптомного чтения» и развивают идею «эпистемологического разрыва», отделяющего молодого Маркса, еще находящегося под влиянием Гегеля, от зрелого Маркса, по-настоящему марксистского. Деррида присутствует на некоторых семинарах, но чувствует себя там неловко и словно бы в изоляции, о чем он скажет много позже в одном из интервью, посвященном Альтюсссеру и марксизму, которое даст Майклу Спринкеру (по-французски интервью так и не было издано):

Вся эта проблематика казалась мне, несомненно, необходимой внутри марксистского поля, которое было также политическим полем, отмеченным, в частности, отношением с партией, в которой я не состоял и которая, если можно так сказать, медленно расставалась со сталинизмом… Но в то же время я считал эту проблематику не то чтобы невежественной или наивной, конечно нет, но, скажем так, слишком малочувствительной к критическим вопросам, которые тогда мне казались необходимыми, вопросам, пусть и обращенным против Гуссерля и Хайдеггера, но ставшим возможными через них… У меня было впечатление, что их понятие истории следовало бы подвергнуть такому вопрошанию… Мне казалось, что их дискурс уступает… сциентизму «нового образца», который я мог поставить под вопрос, но, конечно, я ничего не мог сделать, поскольку не хотел, чтобы мою критику смешивали с грубой и пристрастной критикой, поступавшей от левых и от правых, в частности от коммунистической партии[344]344
  Derrida J. Politics and Friendship (указанное интервью),


[Закрыть].

Деррида чувствует себя тем более осужденным на молчание, что дискурс альтюссерианцев сопровождается своего рода «интеллектуальным терроризмом» или по крайней мере «теоретическим запугиванием». «Если ставить вопросы в стиле, представляющемся, скажем, феноменологическим, трансцендентальным, онтологическим… ты тут же вызовешь подозрения и будешь причислен к отсталым, к идеалистам и даже реакционерам». История, идеология, производство, борьба классов, сама идея «последней инстанции» все равно остаются для Деррида проблемными понятиями, не поставленными в должной мере под вопрос Альтюссером и его товарищами.