Текст книги "Деррида"

Но внезапно появляется вроде бы более манящая возможность. 16 июля, на следующий день после своего двадцать девятого дня рождения, Деррида получает письмо от Луи Альтюссера, а также письмо от Жана Ипполита. Альтюссер рад передать ему «крайне обнадеживающую новость»: после месяца сложных переговоров Ипполит выдвинул кандидатуру Деррида на должность старшего преподавателя общей философии, которая будет создана в Сорбонне. Согласие профессорского собрания было в конечном счете получено. Теперь все зависит от Этьена Сурио, декана философского факультета, а также самого министра. Ипполит, хотя и не скрывает своего оптимизма, советует, пока не пришло подтверждение, не прекращать хлопоты по поводу места в среднем учебном заведении, чтобы быть готовым к любым осложнениям[228]228
  Письма Луи Альтюссера и Жана Ипполита Деррида, 15 июля 1959 г.


[Закрыть]. Но все идет хорошо: меньше чем через неделю Сурио официально предлагает Деррида стать в Сорбонне «руководителем практических занятий для агрегации»: «Хотите ли вы занять эту должность? Если да, будем считать дело решенным»[229]229
  Письмо Этьена Сурио Деррида, 21 июля 1959 г.


[Закрыть]. Деррида спешит принять предложение, как раз накануне отъезда в замок Серизи-ля-Саль. Участие в конференции «Генезис и структура» как нельзя более кстати: оно должно дать ему возможность завязать отношения со средой, которую он в силу обстоятельств на три года почти полностью потерял из виду.

«Диалоги», которые проходят с 25 июля по 3 августа 1959 года, модерировались Морисом де Гандийаком, Люсьеном Гольдманом и Жаном Пиаже. В них принимают участие многие видные деятели тогдашних интеллектуальных дискуссий, в том числе Эрнст Блох и Жан Туссен Дезанти, а также кое-кто из «молодежи», например Жан-Пьер Вернан и Жан-Поль Арон. У Деррида надолго сохранится воспоминание об этой 10-дневной конференции, первой из длинной череды:

Я водил маленький «ситроен», на котором в следующие дни вывозил на прогулку и на нормандские обеды, сдобренные белым вином, таких знаменитостей, как Жан Пиаже, Дезанти, отец Бретон (два последних стали потом большими друзьями), венгерских психоаналитиков Николя Абрахама и Марию Торок, которых я встретил там впервые и которые прокладывали в науке свой собственный путь между психоанализом и феноменологией. Присутствие Эрнста Блоха, с творчеством которого я тогда еще не был знаком, во многих отношениях олицетворяло собой «переход границы», тем более заметный в Европе того времени, что в дискуссиях стараниями Гольдмана то и дело всплывали ссылки на Маркса[230]230
  Derrida J. Le modèle philosophique d’une «contre-institution» // Un siècle de rencontre intellectuelles: Pontigny, Gerisy. R: IMЕС, 2005. P. 257.


[Закрыть].

Название «Генезис и структура», которое отсылало к книге Жана Ипполита «Генезис и структура „Феноменологии духа“ Гегеля», используется в этом случае в качестве самостоятельного выражения, не требующего никакого дополнения. В обсуждении докладов, которые были междисциплинарными уже в те времена, когда самого термина еще не было, участники конференции от анализа бюрократии переходят к анализу биологии и математики, к мифу о расах у Гесиода, а от лингвистики – к религиозным идеологиям. «Для подобной работы, непосредственной и в то же время энциклопедической, в университете никогда бы не нашлось места».

Для Деррида конференция становится настоящим боевым крещением. Хотя среди участников он один из самых молодых и пока еще ничего не опубликовал, он принимает участие во многих обсуждениях, сопутствующих «Диалогам». Именно он после доклада Жана Пиаже инициирует довольно жаркий спор:

Помню, с каким юношеским бесстыдством осмелился я, как молодой пес, обученный на генетической феноменологии, выступить против психологизма великого Пиаже, схоластику которого я прилежно учил несколько лет назад, когда готовился к сдаче сертификата по детской психологии. Это произошло в самый первый вечер, и потом на протяжении всей конференции Пиаже относился к бойкому и дерзкому по своей наивности молодому человеку, которым я тогда был, с неким ироничным почтением, был раздражен и в то же время хотел взять меня под крыло. Он прозвал меня «феноменологом»[231]231
  Derrida J. Un siècle de rencontre intellectuelles: Pontigny, Gerisy. P. 258.


[Закрыть].

Утром в пятницу 31 июля в библиотеке замка Деррида выступает со своим первым докладом, тщательно записанным на 20 страницах. И хотя его проблематика пересекается с дипломом, он представляет новый текст, в котором учитываются самые последние его исследования. Именно в этот день было впервые обнародовано одно из понятий, которому в творчестве Деррида суждено стать фундаментальным, а именно «различение»[232]232
  Ключевой термин Деррида différance переводился на русский язык по-разному, в том числе как «различие», «разнесение», «отсрочивание», «различание» и т. д. В данном переводе принят вариант «различение», если речь не идет о цитатах из уже переведенных работ. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Конечно, в выступлении почти всегда используется обычное слово «различие», но философ явно придает ему совершенно особый смысл. А в самом тексте записано именно «différance» с «а», пусть даже оно и не выделяется. «Это неуничтожимое различие обусловлено бесконечным отсрочиванием (différance) теоретического основания», – пишет Деррида[233]233
  Деррида Ж. Письмо и различие/пер. с фр. Д. Кралечкина; под ред. В. Кузнецова. М.: Академический проект, 2000. С. 258–259 (альтернативный перевод: «Это неустранимое различение связано с бесконечным различанием теоретической основы». См.: Деррида Ж. Письмо и различие/пер. с фр. А. Гараджи, В.Лапицкого, С.Фокина; под ред. В.Лапицкого. СПб.: Академический проект, 2000. С. 205). Этот момент упоминается в «Derridex» – терминологическом указателе по работам Жака Деррида, представленном на сайте: www.idixa.net/Pixa/pagixa-0509031313.html. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Еще одна вещь, случившаяся впервые, не менее важна: на этих «Диалогах» в Серизи и по случаю своей лекции Деррида впервые сокращает свое имя Жаки до Жак. И его раздражает, что в какой-то момент Морис де Гандийак публично называет его Жаки. Отныне его «настоящее» имя останется в ходу только в семье и среди нескольких старых друзей.

После нескольких дней отдыха в Расса, а потом в Эль-Биаре Жаки и Маргерит в начале сентября возвращаются в Колеа, чтобы отбыть там последние недели армейской службы. Время тянется медленно, они ждут не дождутся, когда можно будет устроиться в Париже и начать новую жизнь. Деррида знает, что ему придется изрядно потрудиться, подготавливая свои лекции в Сорбонне, и ему хочется обсудить это с Альтюссером: «Если ты не против, я по возвращении предам твоему суду свои планы, тексты, темы и т. д. Я думаю, что ты мне часто будешь нужен с твоими советами и рекомендациями»[234]234
  Письмо Деррида Луи Альтюссеру, 4 сентября 1959 г.


[Закрыть].

Мишелю Монори Жаки представляет эту слегка неопределенную ситуацию, которая, однако, вроде бы должна обеспечить ему место преподавателя в Сорбонне:

Пока еще ничего официального, но дело почти решенное: достаточно, чтобы ведомство среднего образования не было против моего перевода. Я узнал об этом в начале лета… и согласился, одновременно в восторге и ужасе, причем последний граничил с безумием и сохранялся дольше восторга. Ты видишь, что мне очень повезло, но я из тех, кто не умеет это ценить. Вместо того чтобы потирать руки, я мечусь во все стороны как загнанный зверь, работаю в какой-то горячке и полном беспорядке, на последнем дыхании… Это просто идиотизм, надеюсь, что, когда столкнусь с чудовищем лицом к лицу, ко мне вернутся силы. Я стараюсь несколько абстрактно убедить себя в том, что после стольких ужимок в этом старом доме было бы удивительно, если бы я не стал достаточно старой обезьяной… По слухам, я обязан этим шансом Ипполиту и в какой-то мере де Гандийаку.

Деррида надеется, что, вернувшись в Париж, он сможет часто навещать Мишеля. Кроме того, для него это возможность оживить свои воспоминания. Счастливые они или несчастные, он не может не лелеять их. Он уже любит свое прошлое, все свое прошлое в целом:

Мне кажется, что я снова слышу, совсем близко, наши зимы на улице Сен-Жак. Для меня они все больше голос золотого века, странного золотого века, темного, сложного, с тихим, но раскатистым эхом, а когда чувствую, что вернусь в Париж и там встречу тебя, у меня возникает впечатление, что ранее, в этом промежутке, я бежал по какому-то нереальному кругу…

Если бы у тебя была какая-то возможность найти для нас жилье… Я помню эту зиму, когда шел дождь, когда я был здесь в изгнании, когда я повернулся к семье спиной. Я писал тебе на этом столе, чтобы попросить тебя найти жилье. Должен сказать, что ты немногого добился, но как же искренен ты был в своем недовольстве собственной бесполезностью! Так или иначе, посмотри, вдруг что-то будет… сегодня у нас это главная проблема[235]235
  Письмо Деррида Мишелю Монори, 12 сентября 1959 г.


[Закрыть].

Следующие недели оказываются более сумбурными. Деррида помимо его воли вовлекли в двойную игру, которая вдруг оборачивается против него. 30 сентября он получает крайне сухое письмо от г-на Брюнолда, генерального руководителя среднего образования: «ввиду важности» должности на предподготовительных курсах, на которую Деррида подал заявление и был назначен, одобрить его перевод в высшее образование представляется невозможным. Как только он будет освобожден от своих воинских обязанностей, он должен поступить на работу в лицей Ле-Мана.

Альтюссер и Ипполит, тотчас извещенные об этом, пытаются распутать эту «мрачную историю». Но, несмотря на их вмешательство на высшем уровне, они вскоре понимают, что ситуация стала неразрешимой. 6 октября Альтюссер заявляет, что «глубоко удручен» поворотом, которое приняло это дело, «в первую очередь для тебя, но и для меня тоже, ведь я надеялся, что ты будешь совсем недалеко от Школы»[236]236
  Письмо Луи Альтюссера Деррида, 6 октября 1959 г.


[Закрыть]. Женетт со своей стороны, который уже на протяжении нескольких месяцев пытается умилостивить директора, тоже считает ситуацию тяжелой: «Держи меня в курсе твоих дел, даже если новости плохие или неопределенные, поскольку эта вечная неопределенность повергает меня в уныние». Но, собственно, само решение уже принято. Расстроенный и огорченный интригами и играми влиятельных людей, в которые он оказался втянут, Деррида хочет как можно раньше отправиться в Ле-Ман.

В это же время в положении дел в Алжире пройден важный рубеж. 16 сентября 1959 года генерал де Голль выступил с речью, переданной по радио и телевидению, в которой он впервые упоминает о «самоопределении», предлагая выбор из трех формул: «полная францификация», «ассоциация» и «отсоединение». Конечно, «условия будущего референдума нужно будет, когда придет время, разработать и уточнить. Но путь прочерчен. Решение принято»[237]237
  De Gaulle С. Discours sur l’autodétermination de l’Algérie (16 сентября 1959 г.).


[Закрыть]. С точки зрения нового электората это говорит о начале движения к независимости: сторонники французского Алжира чувствуют себя преданными.

Однако сухопутные военные действия продолжаются, и Деррида рад тому, что наконец покончил с военной службой. Ни на одно мгновение он и представить себе не может, что этот год в Ле-Мане станет одним из самых тяжелых в его жизни.

Глава 7
Меланхолия в Ле-Мане. 1959–1960

С приходом весны Жерар Женетт терпеливо переносит разные испытания. Но у некоторых учеников предподготовительных курсов в Ле-Мане, которые выбрали философию, терпения оказалось меньше, чем у него, и они перешли в другие школы. У всех этих неприятностей, с точки зрения Женетта, лишь одно преимущество: «Директор заявляет, что теперь ему нужно соблазнить тебя, чтобы ты оставался здесь как можно дольше. Увидишь еще, он просто прелесть»[238]238
  Письмо Жерара Женетта Деррида, 12 ноября 1959 г.


[Закрыть].

Чета Деррида, закончив дела, приезжает в Ле-Ман в середине ноября. Сначала они живут в меблированной квартире. Но вскоре переезжают в большой современный дом на улице Леона Болле, в каких-то ста метрах от дома Женеттов, которые по-прежнему всеми силами им помогают, подсказывая адреса мастеров и антикваров. В своей книге «Кодицилл» Женетт делится некоторыми забавными воспоминаниями: «В Жаке порой обнаруживалось упрямство». Когда ему нужно было покрыть льняным маслом этажерку из бука, Женетт порекомендовал добавить к маслу немного сиккатива. «Он пренебрег этой деталью, с его точки зрения излишней, и в результате книги несколько месяцев простояли замасленными, как пирожки»[239]239
  Genette G. Codicille. P.: Seuil, coll. «Fiction & Cie», 2009. P. 107.


[Закрыть].

В материальном плане жизнь в Ле-Мане удобнее парижской. В остальном Женетт не скрывал от него, что во всей Франции сложно было бы найти более варварский город. «Культурный книжный магазин, местный писатель, модное кафе, кружки по интересам, циклы лекций – все это здесь столь же не известно, как и на Северном полюсе»[240]240
  Письмо Жерара Женетта Деррида, 14 сентября 1959 г.


[Закрыть]. Старый город, в наши дни хорошо отреставрированный, в 1959 году представляет собой всего лишь «большую дремлющую деревню, где небрежно замощенные улицы поросли травой»[241]241
  Genette G. Bardadrac. R: Seuil, coll. «Fiction & Cie», 2006. P. 67.


[Закрыть]. Единственный в городе мужской лицей, куда был назначен Деррида, расположен в непосредственной близости от храма; в иные дни, чтобы дойти до него, приходится идти через рынок, где торгуют скотом.

В первое время Жаки кажется скорее довольным своим положением, по крайней мере если верить письму, отправленному им двоюродной сестре:

Мы живем, в этом году по крайней мере, в этом большом, но провинциальном городе Ле-Мане. У него, к счастью, немало преимуществ: находится он у самых ворот Парижа (2 часа на поезде!); занятия я веду очень интересные (философия на предподготовительных курсах), ограничений на них мало, главное же – мы нашли очень удобную квартиру[242]242
  Письмо Деррида Мишлин Леви, 7 января 1960 г.


[Закрыть].

Деррида отвечает за два класса, что соответствует примерно 15 часам занятий в неделю. В последнем гуманитарном классе лицея учеников не более 15 человек. На предподготовительных курсах, куда специально решили принимать как девушек, так и юношей, учеников около 30, и в большинстве своем они не слишком выдающиеся. Аудитория у него, соответственно, немного «деревенская», то есть существенно отличающаяся от той, какую он надеялся найти в Сорбонне. Это не мешает ему тщательно готовиться к занятиям, даже если физически не хватает времени записывать лекции в полном виде, как он будет делать впоследствии. Ему бы, конечно, хотелось не заниматься обычным преподаванием, а рассказывать о философских проектах, наиболее интересных на данный момент для него самого. Но возможно, он слишком точно следовал требованиям серьезности, предъявленным директором. К тому же он, вероятно, пытался уравновесить свою робость несколько отстраненной авторитетностью. Собственно, у его учеников осталось воспоминание о трудном и слишком требовательном преподавателе. Все три свидетельства, которые я смог получить, полностью согласуются друг с другом.

Альберу Доссену, в те годы ученику предподготовительных курсов, он запомнился прежде всего как «красивый молодой человек, брюнет с римским профилем», который в конце занятий предавался порой ностальгическим воспоминаниям о Северной Африке. В остальном же он не был особенно близок с учениками, и часто у них возникало впечатление, что он живет в мире идей и размышлений, к которым они никогда не смогут приблизиться. «Я, кажется, помню, что он знакомил нас с идеями Гегеля, используя столь сложный язык, что немногие из нас могли за ним уследить. В записях лекций ощущалась наша неспособность в должной мере понять речь Деррида, из которой явствовало, что его стремления значительно превосходят то, что мы в состоянии усвоить».

Поль Коттен тоже был поражен серьезностью и сосредоточенностью Деррида, как нельзя более далекой от вольтерьянской иронии Женетта и богемной привлекательности Паскаля Фьески, преподавателя философии предыдущего года. «Деррида не раскрывался. Он, похоже, терпеть не мог анекдоты и забавные примеры. Он пытался не нравиться нам, а читать хорошо выстроенные лекции, подкрепленные материалом. Лекции эти были насыщенными, но их теоретическая планка для нас была чересчур высока. Он слишком уж верил в наши интеллектуальные способности. Уровень предподготовительных курсов у нас не имел ничего общего с уровнем какого-нибудь класса в лицее Людовика Великого или Генриха IV. Я помню, как он долго рассказывал о „Критике чистого разума“. У него, собственно, было стремление все сводить к Канту. „Отличительное качество великого философа в том, что его обязательно встретишь на любом перекрестке“, – говорил он. Он прищуривался, когда говорил нам об особенно сложных вещах, словно чтобы дать нам возможность больше проникнуться его речами».

Более позитивные воспоминания сохранились у Ньо Муелле, который будет и далее изучать философию, а потом станет министром в Камеруне. «Жак Деррида был очень сдержан и не особенно интересовался делами своих учеников. Но он принял участие в ужине, который мы организовали всем классом. Они вместе с Женеттом, единственные из учителей, присоединились к нам по этому случаю вместе со своими женами. Он не слишком много говорил и еще меньше шутил. Одному из наших одноклассников, который постоянно смеялся, Деррида однажды заметил: „Послушайте, Пеллуа, ваша вечная веселость меня удручает…“. Занятия у него были в равной мере насыщенные и серьезные, а поскольку у меня в последнем классе философия шла неплохо, я лично посещал их с большим интересом. Именно он дал мне возможность разобраться с кантианством. У него я постоянно получал хорошие отметки. Быть может, потому, что я уже тогда чувствовал, как во мне зарождается очень большой интерес к философии».

Проходят месяцы, и Деррида все меньше скрывает свое разочарование. Женетт, который радовался тому, что у них образуется «маленькая славная команда», понимает, что его бывший однокурсник считает эту должность лишь компромиссом. Он постоянно вспоминает о своей неудаче с Сорбонной, словно бы речь шла о том, что его притесняют. Болезненное настроение переходит в ипохондрию. Каждый день Деррида замечает у себя все новые тревожные симптомы. Он боится рака или еще какой-нибудь смертельной болезни, и многочисленные врачи, у которых он консультируется, не могут его успокоить. В третьем семестре признаки депрессии становятся явными. «Большая депрессия», – скажет он позже, поскольку в будущем столь тяжелой депрессии у него уже никогда не будет.

Приезжая в Ле-Ман, он не хотел признавать глубину своего разочарования. Но внезапно все ему становится поперек горла. Несколько лет он страдал, прежде чем пройти по конкурсу в Высшую нормальную школу, потом то же самое было с экзаменами на звание агреже. Он выдержал 27 месяцев службы в армии, дожидаясь, когда же у него наконец начнется настоящая жизнь. И все это для того, чтобы очутиться здесь, с учениками, которые слушают его, но ничего не понимают, с коллегами, которые говорят только об отпуске и спорте. Все это, чтобы надрываться, готовя лекции, и проверять бессмысленные тетрадки. Уже много месяцев, как ему не удается поработать над чем-нибудь личным. Он больше не находит в себе достаточно смелости, чтобы просто поддерживать переписку с самыми близкими друзьями. И как в таких условиях можно было бы закончить диссертацию? Правда, Жан Ипполит уверяет его, что, как только он вернется, его назначат в Сорбонну, где его ждет должность ассистента по общей философии: «Я уже сказал, что вы ее примете. Мне кажется, что обстоятельства в вашу пользу»[243]243
  Письмо Жана Ипполита Деррида, 11 марта 1960 г.


[Закрыть]. Но после разочарования прошлой осенью Жаки не верит ложным обещаниям и думает, что ему, возможно, придется несколько лет просидеть в этом мрачном Ле-Мане.

И ко всему прочему директор лицея требует от Деррида, чтобы он, как последний из принятых на работу преподавателей, написал и прочитал речь по случаю вручения премий. Женетт вспоминает о подавленности, вызванной этой просьбой: «Как сейчас вижу, как он, лежа на кровати, объяснял мне, что совершенно не способен справиться с этой „смехотворной светской проповедью“. Он говорил: „Нет, я на самом деле не могу, мне нечего сказать этим идиотам“. Но директор не отступал. Пытаясь направить Деррида на путь, который бы ему подошел, я напомнил ему, что в здании лицея ранее находилась школа ораторианцев и в ней должен был учиться отец Мерсенн, философ и ученый, друг Декарта, Паскаля и Гассенди. Я предложил ему написать похвалу Мерсенну и даже вызвался собрать кое-какие документы, которые бы упростили ему задачу»[244]244
  Интервью с Жераром Женеттом. Также об этом эпизоде рассказывается в его книге «Кодицилл». К сожалению, мне не удалось найти текст речи, прочитанной Деррида.


[Закрыть].

И еще кое-что пугает Деррида – знаменитые 24-часовые автомобильные гонки в Ле-Мане, которые должны пройти 25 и 26 июня, когда весь город будет стоять на ушах. Проведя кое-как последние занятия, он отправляется за город вместе с Маргерит и возвращается только 14 июля, чтобы со сцены нового театра Ле-Мана прочитать пресловутую речь по случаю вручения премий. Как раз в это время он получает подтверждение, что его назначили ассистентом в Сорбонну. Вместе с Маргерит он избавляется от немногочисленной мебели и принимается искать жилье в Парижском регионе. Затем на своем маленьком «ситроене» они отправляются в Прагу в гости к семье Маргерит. И хотя эта первая поездка за железный занавес ему интересна, Жаки не удается выкарабкаться из своего состояния. По возвращении он настолько угнетен, что принимает решение сходить к психиатру. Совсем недавно были изобретены антидепрессанты – первые из них поступили на рынок в 1958 году. Ему прописывают анафралин, который приводит к быстрому улучшению, но при этом дает много побочных эффектов: приступы жара, дрожь и т. д. Морис де Гандийак в письме, написанном в конце лета, выражает озабоченность этими «серьезными проблемами со здоровьем» у Деррида. Он надеется, что новая должность в Сорбонне поможет ему быстро прийти в форму.

Ваше назначение не вызывало сомнений, и лишь злая воля управления среднего образования помешала в прошлом году осуществиться нашему решению. Г-н Ипполит и сам я отстояли ваши права, и никакая другая кандидатура не предлагалась. Но не стройте слишком больших иллюзий по поводу свободного времени, которое будет у вас оставаться от этой работы. Хотя, конечно, занятия, которые вы должны вести, будут, наверное, больше соответствовать направлению ваших исследований[245]245
  Письмо Мориса де Гандийака, 24 августа 1960 г.


[Закрыть].