Текст книги "Деррида"

То, что настоящее как таковое не изначально, а воссоздано, что оно не является абсолютной, живой с начала и до конца, конституирующей формой опыта, что нет чистоты живого настоящего, – вот ужасная для истории метафизики тема, которую Фрейд призывает нас мыслить посредством понятийной системы, неравной самой вещи. Эта мысль является, вне всякого сомнения, единственной, что не исчерпывается в метафизике или в науке[383]383
  Деррида Ж. Письмо и различие. С. 340–341 (перевод изменен; пер. под ред. В. Лапицкого – с. 270).


[Закрыть].

Хотя Деррида в этот вечер выступал перед аудиторией, состоящей не более чем из 20 человек, в небольшом зале Института психоанализа на улице Сен-Жак, это новаторское прочтение текста Фрейда производит впечатление на всех присутствующих. Но именно публикация расширенной версии этой лекции в 25-м номере Tel Quel приносит множество положительных откликов. «Все больше непонятно, что бы мы без вас делали»[384]384
  Письмо Ролана Барта Деррида, 8 августа 1966 г.


[Закрыть], – пишет ему Ролан Барт.

Пусть даже у Деррида действительно большая трудоспособность, своим корреспондентам он часто говорит о себе как о «загнанном звере, который мечется между преподаванием и семьей, не успевая перевести дыхание между лекциями, сочинениями, курсами и всевозможными обязательствами»[385]385
  Письмо Деррида Роже Лапорту, 29 декабря 1965 г.


[Закрыть]. Чуть ранее он думал, что у него случится инфаркт, и врачам пришлось немало потрудиться, чтобы его успокоить. Женевьева Боллем, с которой он недавно встречался в ее красивом доме в Кюно, близ Сомюр, советует ему больше беречь себя: «Ваша светская жизнь представляется мне следствием вашей зарождающейся славы. Они будут постоянно расти друг за счет друга, но вам нужно защищаться от одной, чтобы спасти другую»[386]386
  Письмо Женевьевы Боллем Деррида, 16 июня 1966 г.


[Закрыть]. Последовать этому совету Деррида будет очень трудно.

Жан Ипполит, высоко оценивший статью «Письмо до письма», хотел бы издать ее расширенный вариант в своей серии «Эпиметей». Но Жан Пьель и Жером Линдон, хозяин Editions de Minuit, хотят запустить серию эссе, как дополнение к журналу Critique. И им очень хотелось бы, чтобы первой книгой в этой серии стала работа «О грамматологии», что, конечно, не может не польстить Деррида. У него есть весь необходимый для этого материал: от огромной статьи, вышедшей в Critique, до семинара «Природа, культура, письмо или насилие письменности, от К. Леви-Стросса до Ж.-Ж. Руссо», который он только что провел в Высшей нормальной школе. Но значительная его часть пока существует лишь в форме заметок – огромного числа карточек и записок на самых разных бумажках, в том числе на билетах на vaporetto[387]387
  Vaporetto (итал.) – «пароходик», небольшое судно, курсирующее между материком и прибрежными островами или, как в данном случае, между островами Венецианской лагуны. – Примеч. пер.


[Закрыть].

В начале лета 1966 года Деррида ощущает себя разбитым и будто отрезанным от самого себя. Он ощущает огромную потребность в отпуске и покое, желая при этом посвятить месяцы, свободные от преподавания, работе над намеченными текстами. Но после нескольких недель работы в одиночестве, проведенных во Френе, а потом «удушливой» конференции о смерти и трагедии в Доломитовых Альпах он чувствует себя на грани срыва: «Я, должно быть, пережил период „нервного“ истощения, которому не чуждо „отчаяние“. Мне пришлось вопреки моим намерениям уехать из Парижа, чтобы отдохнуть здесь с Маргерит, Пьером и двумя племянниками моего больного свояка, нам доверенными»[388]388
  Письмо Деррида Мишелю Деги, 20 августа 1966 г.


[Закрыть].

Деррида поддерживает дружба с Филиппом Соллерсом и близкие отношения с Tel Quel. Журнал дает ему благоприятные и полностью соответствующие его целям возможности, позволяющие заниматься философскими, антропологическими и литературными вопросами, столь важными для него. Он рад тому, что Соллерс знакомит его со своей работой, передавая ему до выхода в печать статьи «Де Сад в тексте» и «Литература и тотальность». Деррида находит их «великолепными», заверяя, что он «многому научился» благодаря статье о Малларме. Он совершенно уверен: с двумя этими текстами и текстом Плейне о Лотреамоне, тоже «сильном и точном», «следующий Tel Quel будет громким, заставит о себе пошуметь. Это будет настоящий happening осени. Единство всего этого не может не броситься в глаза и не ослепить»[389]389
  Письмо Деррида Филиппу Соллерсу, без даты (лето 1966 г.).


[Закрыть].

Энтузиазм Соллерса ничуть не меньше. В 1966 году он считает Деррида главным мыслителем, тем, кто позволяет заключить вопрос о «текстуальности» в философскую рамку. С его точки зрения, пора уже собрать эти статьи, ставшие для него источником «бесконечных размышлений», и подготовить отдельную книгу для серии Tel Quel. Он убежден в том, что только книга будет в состоянии заявить в полной мере о настолько новой мысли. Часто у Соллерса складывается впечатление, что Деррида говорит то, что никто на самом деле не понимает, «что никто не может понять» и что ему самому трудно «прояснить для другого». Эта неподатливость в какой-то мере определяет его собственное восхищение, поскольку недавно он увлекся трудной авантюрой – новым художественным текстом, который получит название «Числа». Он хотел бы, чтобы Деррида вообразил «текст, который нес бы то, что мы „мыслим“ на уровне мифа, который был бы его неощутимым следом… Я не скажу вам ничего нового, отметив (нисколько не жалуясь), что это странная мешанина»[390]390
  Письмо Филиппа Соллерса Деррида, 27 августа 1966 г.


[Закрыть].

К концу лета Деррида все еще находится в «зоне депрессии» из-за сильной усталости, от которой ему не удается избавиться и которая пробуждает в нем склонность к ипохондрии. Пробуя работать, но без особого успеха, он с нетерпением ожидает нового рывка. Когда надо снова приступать к преподаванию в Высшей нормальной школе, он жалуется еще и на эти «бесконечные и часто натянутые „разговоры“ с молодыми людьми, которые выводят [его] из терпения»[391]391
  Письмо Деррида Роже Лапорту, 24 сентября 1966 г.


[Закрыть].

16 сентября Деррида объясняет Жану Пьелю, что он переоценил свои силы. Проект все время расширяется, однако письмо продвигается не так быстро, как он надеялся, тем более что какую-то часть времени летом ему пришлось посвятить тексту о Гуссерле, который выйдет впоследствии под названием «Голос и феномен». Поэтому обещанная книга будет готова с опозданием по меньшей мере на два месяца. Редактор Critique отвечает ему с пониманием, как друг: он совершенно не хочет его гнать, «поскольку речь идет о проработке важного текста», необходимо, чтобы проект созрел. Но при этом нельзя и слишком уж медлить: исключительный интерес, с которым была принята первая часть, объясняет то, почему Деррида должен сосредоточить свои усилия на завершении этой книги, которую все ждут[392]392
  Письмо Жана Пьеля Деррида, 28 сентября 1966 г.


[Закрыть].

30 октября 1966 года Деррида объявляет Пьелю, что начал перепечатывать «О грамматологии» на машинке. Несмотря на поездку в США, которая немного утомила его и задержала, он надеется, что сможет собрать книгу в единое целое к концу ноября. «Во всяком случае, дело, скажем так, сделано, и теперь начинается финальная стадия шлифовки»[393]393
  Письмо Деррида Жану Пьелю, 30 октября 1966 г.


[Закрыть]. Но несколько дней спустя возникают новые обстоятельства: Жан Ипполит и Морис де Гандийак побуждают его представить «О грамматологии» в качестве диссертации третьего цикла, которую потом можно будет переделать в дополнительную диссертацию. Предложение очень выгодное, поскольку позволит ему освободиться от этой задачи, когда будет защищена основная диссертация. Деррида хочет принять в расчет эту особенность университетской жизни: он «и так уже слишком долго пренебрегает этой стороной дела»[394]394
  Письмо Деррида Жану Пьелю, 12 ноября 1966 г.


[Закрыть]. Лучше пойти на эту уступку, даже если она влечет за собой кое-какие издательские проблемы: в соответствии со строгими правилами тех времен книга должна быть напечатана за несколько недель до защиты диссертации, но в книжные магазины она может поступить только после этой защиты. Пьель, все понимающий, принимает эти новые условия и связанные с ними дополнительные задержки.

Поездка в США, которую Деррида считал еще одним осложнением, возникшим в период, и без того довольно тяжелый, окажет определяющее воздействие на его карьеру. Речь идет о знаменитой конференции в Балтиморе «Языки критики и наук о человеке» (The Languages of Criticism and the Sciences of Man), которую задумали два профессора из престижного Университета Джонса Хопкинса – Ричард Макси и Эудженио Донато, чтобы рассказать о недавнем развитии и подвижках во французской мысли. Хотя в этом году структурализм в Париже очень моден, он еще совершенно не известен в США, как в книжных магазинах, так и в кампусах. При поддержке Рене Жирара Макси и Донато составили список видных гостей, среди которых Жорж Пуле, Люсьен Гольдман, Жан Ипполит, Ролан Барт, Жан-Пьер Вернан и Жак Лакан.

С 18 по 21 октября 1966 года все участники конференции проживали в одном и том же отеле «Бельведер». Именно там Лакана и Деррида впервые представляют друг другу. «Нужно было дождаться приезда сюда, за границу, чтобы встретиться»[395]395
  Derrida J. Pour l’amour de Lacan // Résistances – de la psychanalyse. R: Galilée, 1996. p. 69.


[Закрыть], – дружески отмечает Лакан. Продолжение этого знакомства подробно пересказывается у Элизабет Рудинеско:

На следующий день на званом ужине с организаторами Деррида формулирует несколько вопросов, которые для него особенно важны, – о картезианском субъекте, субстанции и означающем. Лакан стоя, не отрываясь от своего салата из капусты, отвечает, что его субъект – тот самый, что его собеседник противопоставляет теории субъекта. Замечание само по себе не было ложным, но Лакан спешит добавить: «Вам невыносимо, что я уже сказал то, что вы собираетесь сказать». Снова тема кражи идей, фантазм собственности на понятия, нарциссизм приоритета. Это уже слишком. Деррида не поддается и резко бросает: «Нет, моя проблема не в этом». Лакан остался ни с чем. Позже вечером он подходит к философу и нежно кладет ему руку на плечо: «Деррида, нам нужно поговорить, ох, как нужно поговорить!». Но они так и не поговорят…[396]396
  Roudinesco É. Histoire de la psychanalyse en France, II, 1925–1985. P. 417. Также замечательное описание конференции в Балтиморе дано в работе Франсуа Кюссе. См.: CussetF. French Theory. P: La Découverte/Poche, 2005. P. 38–42.


[Закрыть]

Лакан, ставший во Франции своего рода знаменитостью, хочет стать звездой конференции в Балтиморе. Вероятно, ему бы хотелось, чтобы эта его первая поездка в Америку стала таким же мифом, как и поездка Фрейда в 1909 году. Выступая на второй день, он сначала настаивает на том, чтобы ему дали слово до выступления другого участвующего в конференции психоаналитика – Ги Розолато, что очень не понравилось жене последнего. Но, главное, он начинает свое выступление на английском, который знает не слишком хорошо, а потом переходит на непонятную смесь английского и французского. Да и само название лекции приводит в изумление: «Of Structure as an Inmixing of an Otherness Prerequisite to any Subject Whatever», то есть буквально: «О структуре как вмешивании Инаковости, предшествующей в качестве условия любому возможному субъекту». Переводчик вскоре сдается. Публика в недоумении. Организаторы недовольны тем, что кажется им «грандиозной клоунадой»[397]397
  Это высказывание Жоржа Пуле приводится Бабетт Женетт в письме Маргерит и Жаку Деррида от 4 ноября 1966 г.


[Закрыть].

Деррида со своей стороны выступает после обеда третьего дня, перед самым завершением конференции. Тем не менее его доклад «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» оказывается наиболее важным на конференции. Жорж Пуле, который в своей работе придерживается, однако, противоположных позиций, хвалит эту «превосходную лекцию» тем, кому не удалось на ней побывать, а именно Дж. Хиллису Миллеру, который станет одним из главных союзников Деррида в США[398]398
  Интервью с Дж. Хиллисом Миллером.


[Закрыть]. Дэвид Кэролл, студент, только что поступивший в Университет Джонса Хопкинса, тоже поражен выступлением этого неизвестного молодого философа: «Мы собирались узнать, что такое структурализм, но вот появился он и поставил под вопрос то, с чем мы только начали знакомиться. Я сразу же почувствовал, что это событие»[399]399
  Интервью с Дэвидом Кэроллом.


[Закрыть].

Собственно, в своей речи Деррида, не ограничиваясь текстами Леви-Стросса, которые он анализирует, не побоялся сделать несколько важных ставок. Некоторые формулировки станут в США каноническими, когда там утвердится French Theory. Говоря в очередной раз о необходимости порвать с «этикой присутствия» и «ностальгией по началу», Деррида отдает предпочтение замещениям знаков, освобожденных от всякой тирании центра. Старую герменевтику, мечтающую «расшифровать некую истину», он хочет заменить особым модусом интерпретации, который «утверждает игру и пытается выйти за пределы человека и гуманизма»[400]400
  Деррида Ж. Письмо и различие. С. 465 (пер. под ред. В. Лапицкого – с. 368).


[Закрыть]. Однако речь идет не о том, чтобы закрыть страницу философии, а о том, чтобы читать философов действительно по-новому. Здесь в нескольких значимых абзацах излагается вся программа деконструкции.

На обсуждении после конференции Деррида Жан Ипполит признается, что доклад привел его в восхищение, но в той же мере и в недоумение. «Я не совсем понимаю, куда вы идете», – говорит он ему. «Я сам спрашиваю себя, знаю ли, куда иду, – отвечает Деррида. – И я могу ответить тем, что я как раз пытаюсь достичь той точки, в которой уже и сам не знаю, куда иду». Что касается социолога Люсьена Гольдмана, сторонника гуманистического марксизма, он воспринимает речь Деррида как наиболее радикальный вариант постановки субъекта под вопрос. Это наводит его на сравнение, одновременно странное и неприятное:

Мне представляется, что Деррида, выводы которого я не разделяю, играет роль катализатора во французской интеллектуальной культуре, и за это я отдаю ему должное. Он напоминает мне о периоде, когда я в 1934 году приехал во Францию. В то время среди студентов было сильное роялистское движение, но внезапно появилась группа, которая тоже защищала роялизм, но требовала истинного короля-меровинга![401]401
  The Languages of Criticism and the Sciences of Man, actes du colloque de Baltimore/R. Macksey, E. Donato (dir.). Baltimore: The Johns Hopkins Press, 1970. P. 267–269. (Я перевел с английского этот спор, который происходил на французском.)


[Закрыть]

С Лаканом Деррида пока не закончил. Через несколько недель после возвращения из Балтимора он получает огромный том «Текстов» с дарственной надписью: «Жаку Деррида в знак признательности, которую он может принять как ему угодно». Деррида, обычно столь многословный, отвечает через несколько недель коротким письмом, единственным, которое он отправит Лакану за всю жизнь:

Я получил ваши «Тексты» и очень благодарен вам за них. Дарственная надпись, сопровождающая их, как вам должно быть известно, не могла меня не удивить. Неприступный текст, подумал я сначала. Но, поразмыслив, вложив в него, к чему приглашает ваша увертюра, кое-что от себя, я подумал по-другому, что эта дарственная надпись истинна и что я должен был принять ее как есть. «Истинна» – это слово, в которое, как мне известно, вы вложите что-то от себя.

Что же до книги, будьте уверены, что я с нетерпением жду момента, когда у меня найдется время, чтобы ее прочитать. Я сделаю это со всем вниманием, на какое только способен[402]402
  Письмо Деррида Жаку Лакану, 2 декабря 1966 г.


[Закрыть].

Но, прежде чем он исполнит это обещание, произойдет инцидент, который еще больше осложнит отношения, начавшиеся и без того не слишком удачно. Деррида подробно расскажет о нем Элизабет Рудинеско для ее книги «История психоанализа во Франции». Этот случай важен, поэтому да извинят меня читатели за длинную цитату:

Через год после Балтимора в Париже у Жана Пьеля был званый ужин. Лакан искренне сжимает в своих маслянистых руках руку Деррида и спрашивает его, над чем он сейчас работает. Платон, Сократ, «фармакон», буква, начало, логос, миф: философ готовит какой-то текст для Tel Quel…

И опять же он [Лакан] заявляет, что это странно, но он уже говорил о тех же самых вещах. Его ученики могут это подтвердить. Чтобы избежать спора, Деррида обращается к психоаналитику и пересказывает ему следующую историю. Однажды вечером, когда Пьер начинает засыпать рядом с Маргерит, он спрашивает отца, почему тот на него смотрит:

– Потому что ты красивый.

Ребенок тут же заявляет, что из-за этого комплимента ему хочется умереть. Деррида, немного встревоженный, пытается понять, что это значит.

– Я себя не люблю, – говорит ребенок.

– И с каких пор?

– С тех пор как говорю.

Маргерит берет его на руки и говорит:

– Не волнуйся, мы тебя любим.

И тут Пьер начинает смеяться:

– Нет, все это совсем не так, я страшный обманщик.

Лакан пропускает это мимо ушей. Но через какое-то время Деррида, к своему великому изумлению, обнаруживает в тексте своего собеседника эту историю, которую тот воспроизвел на лекции во Французском институте в Неаполе в декабре 1967 года. Лакан рассказывает ее так: «„Я страшный обманщик“, – говорит малыш четырех лет, утыкаясь в руки своей родительницы перед отцом, который только что на его вопрос: „Почему ты на меня смотришь?“ – ответил: „Потому что ты красивый“. И отец не видит в этом (даже когда ребенок в промежутке сделал вид, что потерял всякую любовь к себе в тот день, когда заговорил) тупик, который сам навязал другому, притворившись мертвым. Дело за отцом, который мне это сказал, услышать меня отсюда или нет»[403]403
  Roudinesco É. Histoire de la psychanalyse en France, II, 1925–1985. P. 418–419. Лекция Лакана была переиздана в: Lacan J. Autres Écrits. P.: Seuil, 2001. P. 333. Деррида комментирует этот эпизод в своей лекции «Из любви к Лакану», прочитанной в 1992 г. и изданной в: Derrida J. Résistances – de la psychanalyse. P. 69–70.


[Закрыть].

Деррида, глубоко уязвленный этой едва ли не мстительной эксплуатацией личного разговора, не будет поддерживать никаких личных отношений с Лаканом. Но он не откажется от весьма внимательного прочтения его «Текстов».

Глава 4
Удачный год. 1967

Письмо, отправленное Деррида Габриэлю Бунуру 12 января 1967 года, показывает, насколько важным для него даже после всех недавних успехов остается мнение старого писателя. Тон письма лиричен, местами загадочен и в любом случае весьма далек от того, что Деррида использует в письмах другим корреспондентам.

Я никогда не смогу высказать вам всю свою признательность… Нет ничего столь же ценного – в этой растущей пустыне, – как участие, подобное вашему. И часто я боюсь того, что недостоин его. Тогда, чтобы успокоиться, я вдохновляюсь своей верой и восхищением: об интересе к тому, что я пишу, я сужу только по интересу, который вы, по вашим словам, к нему испытываете. И мне нужно в это верить, тем более что я шагаю по земле, которая вечно уходит из-под ног…

Здесь заметны одновременно возбуждение, смятение и глубокое молчание. Мы живем в странную эпоху очень сильного беспокойства и равного ему бесплодия. Возгласы со всех сторон в ответ на происходящее крушение, безумные крики и треск, но также глубокое смертельное молчание – для того, кто сумеет его услышать. И во всем этом я вопреки отчаянию пытаюсь сохранить определенное спокойствие, которое не будет, по крайней мере не чрезмерно, спокойствием ослепления и глухоты, пытаюсь приспособить ремесленный труд (преподавание, написание статей) к самой эпохе, чтобы не потерять окончательно голову. В этом Маргерит и Пьер, очень тронутые вашей искренней и верной мыслью, – мои надежные помощники, без которых мне не жить[404]404
  Письмо Деррида Габриэлю Бунуру, 12 января 1967 г. Следует напомнить о том, что в этот период Пьеру только четыре с половиной года.


[Закрыть].

По возвращении из США Деррида, по его собственным словам, много работает, «но в основном проходит по одним и тем же пунктам, перестраивая их». Что касается Габриэля Бунура, он окончательно устроился в Лекониле, на юге Финистера. Деррида сожалеет о том, что встречаются они слишком редко, и надеется, что их идея о совместном путешествии в Марокко – страну, очень хорошо знакомую Бунуру, – сможет в ближайшее время осуществиться. Чуть позже Деррида снова скажет Бунуру, что их отношения по-прежнему служат ему важной постоянной опорой. Ему кажется, что без этой «ужасной близости», связывающей их, ничто бы не могло удержаться, «даже эта игра с ничто и бессмыслицей, даже эта отчаянная строгость, которая все еще должна руководить игрой и отношением к смерти». Деррида мечтает об «очень длинных, долгих, нескончаемых встречах, прерываемых чтением, общими размышлениями, немногословными фразами, которые отмечают собой великое сообщничество»[405]405
  Письмо Деррида Габриэлю Бунуру, 9 июля 1967 г.


[Закрыть].

Один из неожиданных поворотов начала 1967 года – возобновление отношений с Жераром Гранелем. Соотношение сил между ними вскоре изменится на противоположное. Тот, кто производил сильное впечатление на Деррида во время учебы в лицее Людовика Великого, «принц философии», по сравнению с которым он себя чувствовал никем, слышал множество хвалебных отзывов на недавние статьи Деррида и горит желанием с ними познакомиться. Деррида спешит отправить ему подборку оттисков, в частности «Письма до письма» (статьи, вышедшей в двух номерах Critiqué) и «Фрейда и сцены письма». Гранель не пытается скрыть своего воодушевления:

Прочтение двух твоих больших текстов за один день (и половину ночи) сразу после того, как я получил их, – это было нечто вроде непрерывного откровения и ликования. Раз так и было, почему бы не сказать это прямо?.. У меня такое чувство, что через тебя родилась какая-то абсолютно важная речь – прости, «письмо»[406]406
  Письмо Жерара Гранеля Деррида, 6 января 1967 г.


[Закрыть].

Хотя Жерар Гранель знает, что Деррида вскоре займется редактурой этих статей и их переработкой для других изданий, он говорит, что очень рад познакомиться с ними «в этом необработанном виде, в котором мысль еще только рождается и проклевывается. Здесь заметны разрывы и неровности, порой видна пророческая полутень, но они говорят больше, чем сможет сказать любой причесанный текст». Вскоре между ними завязывается оживленная переписка. Гранель, преподающий уже несколько лет в Университете Тулузы, дописывает диссертацию о Гуссерле. Он должен приехать в Париж в начале мая, и его главное желание – «порассуждать» с Деррида, настолько он поражен схожестью их идей[407]407
  Письмо Жерара Гранеля Деррида, 11 апреля 1967 г.


[Закрыть].

Жан Пьель, который все больше ценит Деррида, регулярно справляется у него о той или иной статье, которую предлагают ему для Critique. Когда у Деррида спросили мнение по поводу одной из первых статей Алена Бадью, которая была посвящена Альтюссеру, Деррида отвечает честно и открыто:

Только что прочитал текст Бадью. Как сами вы и как Барт, я нахожу его по меньшей мере неприятным из-за тона, важничанья, «отметок», которые он ставит каждому, словно бы в день инспекторской проверки или Страшного суда. Но он все равно кажется мне важным… Не думаю, что в этом можно сомневаться, и я тем охотнее признаю за ним эту важность, что сам в «философском» смысле далек от того, чтобы последовать за ним в его ходах и выводах[408]408
  Письмо Деррида Жану Пьелю, об января 1967 г. Статья Бадью под названием «(Новое) начало диалектического материализма» («Le (re)commencement du matérialisme dialectique») выйдет в итоге в № 240 Critique (май 1967 г.).


[Закрыть].

Вполне естественно, что Пьель вскоре предлагает Деррида вступить в редколлегию журнала, заняв место рядом с Деги, Бартом и Фуко. Решения принимаются неформально: собрания часто проходят у Пьеля в Нёйи, за обедом или ужином. И хотя Critique не хочет заявлять о той или иной официальной линии, журнал, во всяком случае в эти годы, получается удивительно живым, идет в ногу со временем. Книжная серия, которая в 1967 году начинает выходить как его приложение, еще больше увеличивает его престиж и известность.

Хотя перепечатка текста на машинке занимает больше времени и оказывается более сложной, чем ожидалось, Деррида и Пьель все еще надеются выпустить работу «О грамматологии» до лета, одновременно с «Письмом и различием», которое Соллерс готовит к публикации в издательстве Seuil в коллекции Tel Quel. С изданием книги «О грамматологии» есть определенные календарные сложности: она должна быть напечатана в промежуток с текущего момента до начала мая, чтобы ее можно было официально передать трем членам комиссии, но в книжные магазины она ни в коем случае не должна поступить до защиты, назначенной на июнь.

Деррида вскоре извещает Соллерса о том, что «О грамматологии» сможет выйти в итоге лишь в сентябре. Он задается вопросом, не стоит ли задержать также и «Письмо и различие», чтобы две работы вышли вместе. Он боится некоторого распыления и того, что многочисленные отсылки от одной работы к другой затеряются. С его точки зрения, лучше было бы даже опубликовать их одновременно с «маленьким Гуссерлем», верстку которого он как раз ждет: «Я все больше склоняюсь к мысли, что все были бы заинтересованы в том, чтобы все вышло в сентябре»[409]409
  Письмо Деррида Филиппу Соллерсу, 21 марта 1967 г.


[Закрыть]. Соллерс с этим не согласен: он предпочитает не менять договоренностей и опубликовать «Письмо и различие» уже весной.

Эта книга, остающаяся одной из наиболее известных книг Деррида, представляет собой большую работу на 436 страницах, в которой собраны тексты, публиковавшиеся в журналах с 1963 года (некоторые с небольшими изменениями) – в хронологическом порядке и с «пунктирной» привязкой одних текстов к другим. Том открывается статьей о Жане Руссе «Сила и значение». Затем идут «Когито и история безумия», «Эдмон Жабес и вопрос книги», «Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануэля Левинаса», «„Генезис и структура“ и феноменология»[410]410
  Это самый старый текст в этой книге, поскольку он был прочитан в Серизи в 1959 г., однако материалы конференции были опубликованы в издательстве Mouton только в 1965 г.


[Закрыть], «Навеянная речь», «Фрейд и сцена письма», «Театр жестокости и закрытие представления» (второй текст Деррида об Арто), «От экономии ограниченной к всеобщей экономии. Гегельянство без утайки» (статья о Жорже Батайе, вышедшая в L’Arc), «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» (выступление в Балтиморе). Книга завершается «Эллипсом» – не издававшимся ранее текстом о Жабесе, посвященным Габриэлю Бунуру.

Для Деррида «Письмо и различие» – первая по-настоящему личная книга, на которой его имя указано в качестве имени автора. Он отправляет многочисленные экземпляры с дарственными надписями своим вчерашним и сегодняшним друзьям, что будет делать всю жизнь. Реакции у бывших приятелей по лицею Людовика Великого или с улицы Ульм разные. Жан-Клод Парьент отвечает теплым письмом: «К своему удовольствию я чувствую философский дух того Жаки, которого я знал в молодости, конечно, созревший и словно бы возвысившийся, ощущаю ту понятийную живость, благодаря которой твои тексты никогда не оставят равнодушным»[411]411
  Письмо Жана-Клода Парьента Деррида, 20 мая 1967 г.


[Закрыть]. Тогда как Жан Бельмен-Ноэль, хотя сначала говорит, что «очень рад» увидеть Деррида «среди „великих“ нашего мира и все больше возвышающимся над многими из них»[412]412
  Письмо Жана Бельмен-Ноэля 13 мая 1967 г.


[Закрыть], вскоре признается, что большинство текстов «выше его уровня», так что он вряд ли сможет ими проникнуться: «Я утонул в твоей книге быстрее, чем сам думал. Я прочитал не все и даже из дружбы не смогу всего прочесть»[413]413
  Письмо Жана Бельмен-Ноэля, 12 июня 1967 г.


[Закрыть]. Многие некогда близкие люди хранят молчание, начиная с Мишеля Монори.

К счастью, другие читатели, и не из последних, не скрывают своего воодушевления. Мишель Фуко, которому были известны почти все тексты, собранные в «Письме и различии», только что прочитал их все вместе, и он поражен «произведением, в которое они складываются, в самой их восхитительной прерывности»:

В их наложении, в их промежутке вырисовывается удивительная книга, которая, не прерываясь, пишется одной строкой, начиная с самой первой. Замечаешь, что раньше прочитал их, не замечая не только самих текстов, но и этого текста в текстах, который теперь проявляется. Этим я хочу тебе сказать, с каким нетерпением жду обещанные тексты[414]414
  Письмо Мишеля Фуко Деррида, 12 июня 1967 г.


[Закрыть].

Несколькими неделями ранее свои искренние благодарности принес ему Эммануэль Левинас, не ставший, однако, скрывать своей настороженности. Он воспользовался полученной книгой, чтобы перечитать посвященные ему страницы, «на которых немалая симпатия сочетается со многими моментами несовместимости»[415]415
  Письмо Эммануэля Левинаса Деррида, 16 мая 1967 г.


[Закрыть]. Деррида пишет ему 6 июня 1967 года, на следующий день после начала войны, которую вскоре назовут Шестидневной. Следя за конфликтом, «не отрываясь от радио», он признается, что с какого-то времени его «не отпускают мысли о том, что происходит в Израиле». Это, несомненно, способствует его сближению с Левинасом. Дав комментарий на тексты, которые последний недавно ему прислал – вероятно, на расширенное издание труда «Открывая существование вместе с Гуссерлем и Хайдеггером», – Деррида в этом длинном письме развивает, возможно, подробнее, чем где бы то ни было, свою концепцию философского диалога – диалога сложного и взыскательного, который на самом деле может осуществляться лишь благодаря текстам. Речь не о том, чтобы сближать то, что невозможно сблизить, и еще меньше о том, чтобы «спорить». Задача – определить условия встречи, одновременно уважительной и бескомпромиссной.

Благодаря текстам, которые вы пишете и которые пишу я, благодаря вниманию, которое в них, если мне будет позволено так сказать, уделяется друг другу, вам известно, из какого различия и какой близости слагается их «диалог». И в этом есть что-то «братское». Оно больше высказывается в том обмене, вместить который в письма мы не можем даже надеяться. Больше в этом обмене и нашей повседневной работе: во всем, что я делаю, присутствует определенным образом и ваша мысль. Возможно, в каком-то смысле искаженная, но обязательная. Иногда, как вам известно, оспариваемая, но почему-то необходимая именно в момент вторжения мысли. Не имея возможности объяснить это здесь, я бы сказал, что уже два или три года чувствую себя одновременно ближе к вам и дальше от вас в силу определенного движения, которое в «Насилии и метафизике» еще не дано[416]416
  Письмо Деррида Эммануэлю Левинасу, 6 июня 1967 г.


[Закрыть].

Перспективы академического толка вдохновляют Деррида гораздо меньше. Председателем комиссии выступает Анри Гуйе, человек весьма традиционных взглядов, он же должен будет составлять протокол защиты диссертации третьего цикла. Можно даже вспомнить, что в 1951 году он поставил Деррида на экзамене на лиценциат 5/20, заверив его, что он сможет вернуться, когда «изволит принять правила и не изобретать там, где необходимо выучить»: благодаря книге «О грамматологии» его пожелание сбылось! Деррида ожидает большего внимания и благожелательности от второго члена комиссии – Поля Рикера, но тот успеет лишь бегло просмотреть работу. А извинится он за это перед Деррида… только спустя 33 года: «Я вас, как узнал впоследствии, разочаровал, встретив молчанием диссертацию, переданную мне»[417]417
  Письмо Поля Рикера Деррида, 7 апреля 2000 г.


[Закрыть].

Что касается Мориса де Гандийака, за несколько дней до защиты он признается, что «по-настоящему еще не прочитал» диссертацию, но говорит, что понимает, как ее обсуждать. В любом случае у них будет совсем мало времени на изучение труда, поскольку заседание не может длиться более двух часов. Так что обсудить его серьезно и целиком будет невозможно:

Главное, чтобы вы получили желанную степень; ваша слава от этого не прибавится (опрос в Temps modernes показывает, что вы уже числитесь в главных деятелях Парижа, хотя и не принадлежите ни к одной террористической группе), но мы будем рады заявить вам официально о почете, в котором вы у нас уже много лет[418]418
  Письмо Мориса де Гандийака Деррида, 14 февраля 1967 г.


[Закрыть].

В действительности защита пройдет далеко не так мирно, как думал Морис де Гандийак. Деррида рассказывает Мишелю Деги об этом так: «…несмотря на академическую цветистость и восхищенные признания, несмотря на прием „с распростертыми объятиями“», о которых упомянул Анри Гуйе, заседание стало «полем боя, сурового и яростного, в котором на обсуждении сказывались любые актуальные расхождения, но не собственно мой текст, который никто не смог прочесть»[419]419
  Письмо Деррида Мишелю Деги, 10 июля 1967 г.


[Закрыть]. В письме Габриэлю Бунуру Деррида подчеркивает то, что ему показалось «глубоким непониманием» и даже «слепым сопротивлением», особенно со стороны Рикера, что его удивило и уязвило. «Недоразумения накапливаются, даже со стороны тех, кто спешит хлопать в ладоши. Ни в университете… ни за его пределами я не чувствую себя как дома. Но нужно ли вообще чувствовать себя как дома?»[420]420
  Письмо Деррида Габриэлю Бунуру, 9 июля 1967 г.


[Закрыть]

Все это еще более неприятно потому, что речь идет всего лишь о дополнительной диссертации, то есть Деррида еще далеко не закончил со своими университетскими обязанностями. Развивая тему «государственной диссертации», он договаривается с Жаном Ипполитом о том, что предложит новую интерпретацию гегелевской теории знака, а именно «речи и письма в семиологии Гегеля», не зная, впрочем, доподлинно, когда у него найдутся силы довести ее до ума[421]421
  Derrida J. Ponctuations, le temps de la thèse // Du droit à la philosophie. P. 450–451.


[Закрыть].

Пока же, после всех этих месяцев непрерывной работы, он отдыхает в Ницце, где, по его словам, не делает ровным счетом ничего: «С утра до вечера я в воде или на солнце, как во времена жизни на том берегу моря. Пусть все как-то устоится». У него «сильное желание сбросить кожу, старую кожу», он мечтает писать о совсем других вещах или «вернуться к очень старым, очень архаичным проектам, закопанным в парижской и университетской спешке»[422]422
  Письмо Деррида Мишелю Деги, 10 июля 1967 г.


[Закрыть]. К сожалению, вскоре придется задуматься о курсах следующего года, о Гегеле и логике Пор-Рояля. «Нужен бы по крайней мере год абсолютного покоя… От такой говорильни и сдохнуть недолго»[423]423
  Там же.


[Закрыть].