Текст книги "Пламенеющий воздух"

Эфирный ветер – вечный двигатель?

Что такое сила эфирного ветра, я понял по-настоящему только две недели спустя. А тогда, после прочтения Лелиной «Справки», эфирный ветер представился мне чудесным мировым прорывом, а в будущем – так даже панацеей от многих общественных и личных бед.

«Прорыв» этот по скверной привычке, приобретенной за время работы у Рогволденка, я вмиг превратил в мужиковатого, с лысостриженой, усеянной пигментными пятнами головой, с мышцами канатными и зубами каменными грека Апейрона (от имени которого, как утверждала моя новая знакомая, слово «эфир» и произошло).

А Панацеей, конечно, стала сама красавица Леля.

Апейрон и Панацея немедленно сошлись, потерлись друг о друга носами и поцеловались. Но, вместо того чтобы познакомиться тесней и глубже, стали вдруг прыгать и кривляться, как те пьяные актеры или, скорей, как оппозиционеры на сколоченных наспех подмостках. Протанцевав напоследок какой-то греческий социально-разнузданный танец, Апейрон и Панацея шустро – с глаз долой, из сердца вон – скрылись.

Правда, произошло это ближе к утру. А вечером, еще только начиная вчитываться в Лелину «Справку», я всю эту древнегреческую бодягу даже представить себе не мог.

Зато история соблазнов и заблуждений века девятнадцатого, века двадцатого и даже века двадцать первого, история, украшенная именами Майкельсона и Морли, Миллера и Иллингворта, Пикара и Седархольма, Таунса и Галаева, а также других зарубежных и отечественных ловцов эфирного ветра, – предстала передо мной во всем своем скандальном великолепии.

И хотя некоторые моменты ловли в «Справке» были резко осмеяны и даже слегка оплеваны – я Лелю зауважал сильней.

Приятно было и то, что самым крутым для Лели по-прежнему оставался старик Эйнштейн. Мне в этом имени тоже чуялось нечто незыблемое: шишку на ровном месте отнюдь не напоминающее, низкопоклонством не отдающее!

Кое-какие Лелины утверждения сразу захотелось оспорить. Однако, не имея большого лабораторно-физического опыта, я решил подходить к написанному не то чтобы с недоверием, а просто с хорошей долей историко-философского скепсиса. Явные несообразности в тексте сразу брал на карандаш, чтобы назавтра Лелю ими как следует кольнуть.

К примеру, в самом начале «Справки» Леля, еще ничего толком не объяснив, делала ультимативный вывод: «Несмотря на бешеные псевдонаучные усилия, эфирный ветер за все время его изучения так и не был обнаружен. Хотя некоторое подобие ветра зафиксировано и было».

Подобие ветра? (Тут я сильней зауважал самого себя.) Как такое понимать? Никаких подобий ветра нет и быть не может. Или ветер – или его отсутствие. А в «Справке» – подобие химерическое. Что это? Тень ветра? Отзвук его?

Здесь я случайно скосил глаза вниз и прочел сноску. Сноска была напечатана мелко, и поэтому сразу я ее не заметил.

«Именно поветрие может считаться подобием, а в некоторых случаях и особым видом эфирного ветра, искаженного земными влияниями. В первую очередь это относится к неожиданным моровым поветриям и мировым психозам, как то: чума в Европе XIV века, революционные завихрения в России, массовые японо-полпотовские сумасшествия, выброс китов на берег, поголовный уход слонов на слоновьи кладбища и т. п.»

А из основного текста «Справки», кое-как продравшись сквозь Лелин сарказм, я узнал вот что.

«Еще Джеймс Клерк Максвелл в Британской энциклопедии, а именно в 9-м ее издании, вышедшем в 1877 году, сообщил о том, что в своем движении вокруг Солнца Земля проходит сквозь неподвижный эфир. И поэтому на поверхности нашей планеты должен наблюдаться эфирный ветер».

Ниже Лелей и снова очень мелко было приписано: «И хотя такого ветра никто никогда не наб…».

Конца у фразы не было. Как будто директор Коля вырос нежданно за плечами пишущей и пару-тройку раз ласково, но и чувствительно стукнул деревянной указкой по красноватым пальчикам, не имевшим, кстати, никаких признаков удлинения ногтей. Стукнул, словно бы предупреждая: «Следи за базаром, милая! Ты, Леля, в науке, не в супермаркете!».

Дальше в Лелиной «Справке» сообщалось: «Некоторые из теоретиков еще в XIX веке подсчитали – скорость эфирного ветра в пространстве должна составлять 30,3 километра в секунду.

(Ничего себе, – раскрыл я рот от удивления.)

Однако профессор Майкельсон, первым начавший измерять дуновения эфира – в Потсдаме, в лаборатории Гельмгольца, – с третьей попытки, в 1887 году, получил скорость ветра, равнявшуюся трем километрам в секунду, что сразу снизило интерес к проблеме.

Замерял Майкельсон эфирный ветер с помощью громоздкого и неуклюжего прибора, интерферометра. Что это был тогда за прибор? Крестообразная махина два на два метра, обшитая досками из белой сосны, и только с одной парой зеркал внутри. Вот и вся наука!

После европейских опытов Майкельсон вернулся к себе в Америку и там опять взялся за свое, как будто ему делать было больше нечего!

Помогал Майкельсону в этих сомнительных экспериментах, без которых наука вполне могла обойтись, профессор Эдвард Уильямс Морли, тоже американец. Кстати, до подключения Морли у Майкельсона вообще ни черта не выходило!

Американцы снова замерили и опять получили: три километра в секунду».

«Но что такое для космоса 3 километра в секунду? Это же не ветер – ветерок!» – опять не удержалась от комментариев Леля.

Приписки ее раздражали все сильней. Мне самому хотелось комментировать! Самому выплескивать на экран или на бумагу сарказмы и сардонизмы! А она… Раскудахталась тут квочкой!

Под влиянием Лели я сбился на личности и сперва намалевал на полях «Справки» профессора Майкельсона, с громадным носом-гачком и руками-вилами. В пару Майкельсону добавил я Эдварда Уильямса Морли.

Портрета Морли в тот вечер взять мне было негде. Интернет в гостинице не работал. Но исходя из русского звучания американской фамилии, насадил я на тощую шейку приличное мурло, а чуть поразмыслив, воткнул мурлончику в щеки редкие кошачьи усы.

Максвеллу вместо головы навесил я маятник. Получилось здорово! Правда было трудно понять, кто это. Пришлось сбоку нацарапать по-английски: Maxwell.

Натешившись вдоволь американцами, я неожиданно для себя на обороте «справочных» листов стал делать эскизы, связанные с новой моей знакомой.

Рисунки про Лелю вышли в виде комиксов.

Быстро на двух оборотках изобразил я, как эта молодая особа распахивает гостиничное окно, вскакивает на подоконник и, косо раззявив рот, выкрикивает: «Где этот паршивый эфирный ветер? Куда он, блин, делся?».

На двух других оборотках изобразил я окружающую среду. Небо под моей рукой от карандашной штриховки стало быстро темнеть, а потом и совсем почернело.

Еще картинка. Тяжкий порыв ветра переворачивает парусную яхту у берега. Летят кривые дрючки и куски жести. Летит, заполонив пол-листа, волжская ажурно-пенная волна.

Картинка предпоследняя, в трех кадрах. Леля, негодуя, срывает с себя в гостиничном номере одежду и швыряет ее – предмет за предметом – в открытое окно.

В последнем кадре одежда летит обратно, беспорядочно облепляя Лелино прекрасное, тщетно борющееся с ветром тело.

Вышло грубовато, натуралистично.

Небесную чистоту и скорость эфирного ветра – а, как показалось, именно эфирный ветер должен был обдувать вставшую на подоконник Лелю – запечатлеть не удалось.

Женское тело было передано лучше, но и оно требовало куда более тщательной прорисовки.

Чтобы не отвлекаться на рисунки и неисполнимые мысли, я стал читать Лелину «Справку» вслух.

«Эксперименты с уловлением эфирного ветра продолжились.

Именно профессор Морли помог Майкельсону окончательно определить скорость этого мнимого ветра. Он же выдвинул здравую мысль: скорость эфирного ветра по мере приближения к земле слабеет, угасает».

Ниже, неизвестно кем было мелко нацарапано: «От предчувствия встречи с человеческой глупостью слабеет даже эфирный ветер!».

Фыркнув, я стал читать дальше, и опять-таки вслух.

«Два профессора – все те же Морли и Майкельсон – предложили поднять прибор для измерения эфиропотоков, то есть интерферометр, на одну из мощных американских высот.

Но и тут – не заладилось! Подъем на высоту ничего не дал. Эксперименты были надолго остановлены.

Возобновили их, – продолжала Леля в духе греческой эпики, – только в 1904 году (почти двадцатилетний перерыв сам по себе говорит о многом!)

Все тот же профессор Морли привлек к делу коллегу Миллера.

И снова невнятный результатишко! Три целых и четыре десятых километра в секунду. Что тут сказать? Слабоват ветерок!

Тем не менее профессор Миллер решил об этом опыте написать, а после написания статьи наладился эксперименты продолжить.

Но опять незадача! Участок земли, занятый профессорами под научные цели самовольно, безо всяких бумаг, отобрали какие-то скотопромышленники или горновладельцы. Это Америка, господа! Там ветерками и вихрями предпринимателя на пушку не возьмешь!..»

С этим я согласился и продолжил чтение.

«…снова огромная пауза. И опять – двадцатилетняя! Конечно, и в это время кое-где эфир пытались ловить, но, видно, не поймали.

Правда, были сведения, что в 1919 году профессор Морли с помощником-славянином поднимался в воздух на аэростате для решающего, как он сам говорил, эксперимента. Но чем эксперимент закончился, так никто и не узнал. Профессор Морли через год умер, ассистент-славянин, по непроверенным сведениям, тронулся умом.

И тут наступил 1924 год.

Близ могучего американского, высотой аж в четыреста метров холма Маунт-Вилсон за дело снова взялся профессор Миллер. С расчетливостью зубного врача, надо сказать, взялся. Тысяча замеров в 1924 году! Больше ста тысяч замеров в 1925-м! Это, господа, уже не шутка, это американская бормашина!

Однако что новые, что старые опыты дали к тому времени только один результат: да, Землю действительно обдувает с севера каким-то скоростным, но слабо ощутимым ветром. Эфирный он или не эфирный – ясней не стало. То есть как было все в тумане, так в тумане и осталось.

(И это – хорошо! Потому что, если бы не туман, то еще тогда на свет божий вылезла бы новая научная глупость: якобы Земля под воздействием эфирного ветра приобретает форму груши! Нет, господа! Земля не груша, Земля – геоид! Другими словами, чуть искривленный эллипсоид. И она такая как раз потому, что никакой эфирный ветер в ее формировании участия не принимал и не принимает!)

Видно, под воздействием такого тумана и родилась чуть позже знаменитая английская песенка “В тумане пипл” (“То many people”).

Но и неудачи не отбили охоту гоняться за эфиром.

В 1926 году за дело взялся некий Кеннеди. (Не из президентского ли клана?) Правда, клановый этот Кеннеди – как и все его потомки-кеннедианцы – оказался неудачником. Его, конечно, не грохнули (незачем было), но остался он с преогромным носом. А все почему?

Кеннеди этот не нашел ничего лучшего, как заключить основной прибор по измерению скорости эфиропотока, интерферометр (уже меньших размеров), в металлический ящик. Ящик, ко всему, был еще и полностью герметичным. Ну, тут ежу понятно! Герметичность эта никакой эфир, если б он даже существовал, засечь не позволяла.

Заслуга Кеннеди была в том, что он хотя бы честную статейку о своей неудаче тиснул (урок всем «эфироманам»!).

Несмотря на неудачи – американская настырность, никуда ее не деть – все те же Кеннеди с Миллером в 1927 году, зимой, в страшную пургу, на спервоначалу отобранной, а потом скотопромышленниками за ненадобностью брошенной горе Маунт-Вилсон в только что созданной обсерватории устроили пресс-конференцию.

Только чего и устраивать было? Кеннеди, осознав по ходу дела свои ошибки, так примерно тогда и выразился. Ничего, мол, не получено, зачем дальше штаны протирать? Чего вообще в этой вновь устроенной лаборатории эфиром баловаться? Не пора ли к другим научным открытиям перейти и тем самым прославить Америку?

Однако Миллер упорствовал. С немецкой педантичностью он настаивал: кое-что все-таки есть, хвостик эфирного ветра все же пойман!

Несмотря на попытки Миллера повернуть конференцию на холме Маунт-Вилсон в нужное русло – выводов конференция никаких не сделала.

Нет выводов – нет и ветра!

Правда, теперь кое-кому даже восхождений на заброшенный холм показалось мало.

Все в том же 1927 году европеец Пикар и с ним некий Стоэль подняли свои собственные приборы над городом Брюсселем. Аж на тысячу двести метров! И снова нуль. Ничего, кроме вздорных европейских ветерков, они там не поймали.

Ну казалось бы: угомонитесь, ребята, почитайте на ночь Альберт Альбертыча, выпейте абсенту с бурбоном, атлантической килькой занюхайте.

Так нет же! Опять престарелый Майкельсон влез в это дохлое дело!

В 1931 году он попытался определить влияние эфира на скорость света. (Ничего себе заявочка, ничего себе упорство!) Для этого умный Майкельсон использовал металлические трубы, из которых предварительно откачали воздух. И снова – нуль!

Наконец в 1933 году (интересный схлест) немец Миллер написал преогромную статью, где и подытожил все, что произошло за пятьдесят лет во взаимоотношениях человека и эфира. Правда, по слухам, опубликовал немец не всю статью. Вроде бы часть расчетов кто-то у него выкрал, и в статью они не попали. А если в статью попали не все расчеты, то какой от нее толк? Его и не было!

(Хорошо еще, что во все эти эфирные дела Николу Теслу по-серьезному не втянули. А то получили бы катастрофу почище тунгусской!)

Как бы там ни было – прошло еще двадцать пять лет. Казалось бы: бредни про эфир пора окончательно списать в архив. А ничуть не бывало! Даже такой, в общем-то, светлый ум, как Таунс, сюда ввязался. (А ведь Чарлз Харт Таунс – творец мазера! Вот бы ему и дальше мазерами заниматься! Так нет же! Как тот шкодливый кот в сметанку – сунул Таунс свой нос в эфир!)

С Таунсом был еще один, шведский профессор Седархольм. Ну и чего они вместе добились? Установили два взаимно неподвижных источника и давай искать ветра в поле. Не нашли. А сколько обещаний роздано было!..

Опа-опа-опа! То все была Америка, потом стала Европа! А где же, спросите вы, Россия?

А вот она. Еще в 20-е годы прошлого века вести про эфир и про попытки его уловить долетели до нас. С. Вавилов в 1927 году по этому вопросу выступил, за что его тут же раскритиковал К. Тимирязев.

Ну а потом некоторые как белены объелись: стали предлагать свое, доморощенное. Предлагали все, что в голову похмельную взбрести может! Додумались поднимать приборы на высоту реактивного самолета, а потом пропускать предполагаемые эфиропотоки через целую систему изогнутых – как в самогонном аппарате – трубок. Додумались телескоп заполнять водой и таким манером ловить эфирный ветер.

А позже и через самого человека стали эфирные дуновения пропускать. Стали внутрь русскому человеку зеркала совать, стали всякую железную мелкоту в пищевод пропихивать. И русский человек эту мелкоту принял, русский человек против псевдо-эфира не выступил!»

«Не взбунтовался», – карандашиком поправил я Лелю.

«Ему бы качественной закуски, русскому! – страдала за народ моя новая знакомая, – а они ему внутрь – ветрюган с железяками!..

И, конечно, закономерный результат.

В 1964 году группа передовых советских ученых, поставила вопрос о том, чтобы понятия «эфир» и «эфирный ветер» были навсегда из научного оборота изъяты. А за их употребление каждый употребивший отвечал бы по полной! Употребил – сразу сел. Вот это по-нашему, по-научному! Смелые и дальновидные люди. Поганой метлой стали они эфирец гнать! Как менделятину, как тот музыкальный сумбур!

Слава богу, нашелся и деятель государственный, который это предложение на самом высоком уровне поддержал.

Никитушка наш свет Сергеевич, Хрущев наш славно-великий, по эфиру умом прошелся! И сходу приравнял поиски эфира к поискам вечного двигателя.

Но, правда, вскоре его самого с насиженного места резко двинули.

(Эфирный ветер – вечный двигатель?! Это составившееся из слов Никиты и Лели определение мне внезапно понравилось.)

Ну, тут пошло-поехало, – вела свое Леля дальше. – Хрущев отошел от дел – останавливать псевдонауку стало некому, и наши умники вскоре сконструировали новый лазерный «п-образный» прибор. Потому как лазерный луч вроде должен (не знаю, не видела!) изгибаться под действием вихрей эфира.

А уже совсем в новые времена начались работы у нас, в Романове.

Теперь – внимание! Некоторые предварительные выводы», – на секунду прервала свою писанину Леля.

«Кроме привычного сиверка, кроме бризов и суховеев какой-то неустановленный ветер скорей всего в нашей жизни присутствует. Полностью отрицать наличие эфира нельзя. Но и приписывать эфиру заполнение всего мирового пространства и разные другие философско-религиозные дерзости – просто глупо!

Незачем голосить и о наступающем царстве эфира. О его власти над миром, о неотвязном влиянии на все, что на земле нашей развеселой происходит.

Странные явления природы, без сомнения, нужно изучать.

Вот только у нас в Романове – больше странностей, чем их изучения. О странностях пока умолчу. Напишу про главное.

Сто сорок лет доказывали и не смогли доказать присутствие эфира, эфирного ветра и мировой эфирной среды.

Поэтому – вывод! Эйнштейн и сейчас правей всех правых: ничего этого нет! И зачем нам идти дальше Альбертыча? Зачем подвергать сомнениям несомненное? Ведь от эйнштейновской правоты так дух захватывает – науку забываешь. Прямо-таки религиозное чувство по отношению к творцу общей теории относительности у многих интеллигентных людей по временам возникает!

От священной правоты хочется рвать волосы на негодяях и дико хохотать. А иногда – говорить стихами:

 
Этот Морли —
Не вздор ли?
Не пора
Под топор ли?
 

Или лучше – так:

 
Альберт Эйнштейн —
Не Франкенштейн!
 

А это – посильней предыдущего будет:

 
Хватит, господа физики, иронизировать,
Пора Альбертыча канонизировать!
 

Стихи Леля замарала шариковой ручкой. Не слишком густо, а так, чтобы их можно было при желании прочесть.

Дальше в «Справке» никаких зачеркиваний не было. Но и научность текста сильно пригасла, а потом попросту иссякла.

Пошли мнения и комментарии. Как в ЖЖ. Или даже хуже.

«Морли – Миллер – Майкельсон и примкнувший к ним Галаев из Харькова – распространители дури! И дурь эта – хуже наркоты».

«Разъясните кто-нибудь насчет поглощения землей эфира. И насчет его влияния на цунами. Трифон молчит, от Коли – фиг дождешься…»

 
Ночной эфир —
Кует наш мир.
 

«Написали бы проще: поглощение эфира землей – все-таки происходит! А то непонятно же».

«Нет, Женчик-птенчик, – никакого поглощения не происходит!»

«А вот – происходит!»

«Молчи, тупик! Кто вчера компьютер сжег?»

«Сам тупило! А Женчика не трожь, без этих… без ушей останешься!»

«Землетрясения и цунами – не есть воздействие эфира. Они имеют всем известную школярскую, я бы даже сказал – примитивную природу».

«Эфир ловил меня, но не поймал. Сочинила – Леля Сковорода».

«Леле до Сковороды – как двум нашим сапогам до неба. У Григория у Савича у Сковороды сказано: “Мир ловил меня, да не поймал”…»

«А то еще анекдот есть. Жена бьет мужа сковородой по голове. Спрашивает: будешь пить? – Буду. Наливай! – отвечает Григорий Савич».

«Ты олух, Коля».

«А ты – самка олуха!»

«Нет, вы не олухи, даже не олушата. Вы недовылупившиеся птенцы! Скорость вашего ума – много ниже 11,29 километра в год».

«Скорость 11,29 километра в секунду, то есть вторая космическая скорость – один из гвоздей, на которых держится мир. А вы тут бузу трете!»

«Мир держится на подтяжках. Лопнули подтяжки – штаны упали. Штаны упали – тут и миру конец».

«Если конец – в общественном месте, то тогда это не конец, а голый общественный протест».

«Ага! Наконец-то маньяки к нам пожаловали…»

«Я заявляю дирекции протест. Кому доверили писать научную “Справку”? Пьяной язычнице? Тупой паялке? Оторве шизанутой?»

«Что есть паялка? Я не софсем понимать».

«Паялка – это когда Леля тебя под статью подведет, а судья тебе эту статью впаяет!»

«Я cнова не софсем понимать: тогда получаецца – судья есть паялка? А Леонила Аркадьевна есть шизонутая оторва? Как фамилий этот мерзавец судья?»

«Это же просто издевательство над наукой. Пора направить электронку в “Роскосмос” и в Госдуму о напрасной трате средств!»

«Ага. Госдума эти средства в карман – и на Гоа!»

«На Гоа – дураков нема!»

«Финанс – не дремлет. Финанс запятые считает. Ку. Ку. Дроссель».

«Молчи, Дроссель, молчи, Кузьмило!»

«Все что здесь написано – научно-политическая провокация!»

«Наука, научка, какая ж ты сучка!..»

«Кончай базлать! Директор Коля».

«Ни про какое базлание я ничего не писал. Продолжайте в том же духе. Директор Директор».

«Это теперь – не Директор Директор. Это теперь – директор Коля. И как директор настоящий я требую вернуться к обсуждению экспериментов Морли – Майкельсона (если уж на то пошло, то и украинца Галаева) в строго научной форме».

«Браться за эфирный ветер надо теперь по-другому. Т. У.»

«Скажите, пожалуйста! Трифон Петрович на свет божий вылез! Как там у тебя в норке, байбачок? Чисто, тепло? Зернышек много натаскал?»

«Триша, милый, где тебя носит?»

«Я в эту помойку больше писать не буду».

«Все, дискуссия завершена, страница аннулируется, байки про эфир запрещаю!»

«Позор российской цензуре!»

«А стамбульской – не позор? Американской – не позор?»

«Дура! В Америке нет цензуры!»

«Ага. И негров тоже».