Текст книги "Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного"

Эмигранты

И сказал Моисей народу: помните сей день, в который вышли вы из Египта…

2-я кн. Моисея, глава 13, стих 3

Современный читатель много наслышан относительно того, что советские или русские граждане по тем или иным причинам предпочитают поменять местожительство и переселиться в другие страны. Если верить газетам и мемуарной литеатуре, то иммиграционные потоки шли всегда в одном направлении: на Запад.

Это верно в смысле слова «потоки» и не верно в смысле «на Запад». Потому что на восток тоже текли, если не потоки, то струйки, и желающих попасть к нам, в первую в мире страну рабочих и крестьян, тоже было достаточно, особенно в период, предшествующий разоблачениям издержек сталинизма.

В период «зрелого социализма» также находились люди, которые в основном по патриотическим или идейным соображениям обращались в наши консульские учреждения за границей и подавали ходатайства о въезде в СССР на постоянное жительство. Мои наблюдения по отношению к этой категории лиц сводятся к тому, что таких желающих было бы значительно больше, если бы в качестве непременного условия для постоянного проживания иностранца в Союзе не выставлялось требование о приеме в советское гражданство. Иначе говоря, нашей правовой и политической системой не предусматриваюсь юридическая процедура приема иностранцев в страну.

Хочешь жить в Советском Союзе? Отказывайся от своего гражданства (подданства), принимай гражданство СССР, вот тогда, может быть, мы тебя и пустим в страну. На практике получалось, что наличие у лица советского гражданства не гарантировало автоматического допуска в страну этого гражданства в качестве постоянного жителя. Причем это касалось и иностранцев, и коренных жителей Советского Союза, проживших длительное время за границей с «молоткастым и серпастым» документом на руках. Советский гражданин, выехавший на постоянное жительство за границу, не мог вернуться обратно на свою родину, не получив на это предварительного разрешения ОВИРа.

Шведского или советского гражданства у М. нет. У нее вообще лицо без гражданства.

Между тем при умной и более-менее гибкой иммиграционной политике (которой у нас до сих пор нет) можно бы было извлекать большую пользу для государства.

Вспоминаю, что в ходе консульского приема довольно часто ко мне обращались посетители с вопросами: «А можно поехать поработать в Советский Союз?», «Хочу въехать в Советский Союз на постоянное жительство. Что для этого требуется?», «Хочу вернуться в Советский Союз, но я давно уже не продлевал советского паспорта», «Как получить советское гражданство?» и т. п. При наличии на Западе хронической безработицы контингент таких посетителей был довольно стабильным, но, получив от меня соответствующие разъяснения, часть их отсеивались и больше не появлялись.

Среди них были люди с серьезными намерениями. О двух таких небезынтересных, на мой взгляд, случаях хочу рассказать в данной главе.

С Кларой Давидовной и Михаилом Александровичем я познакомился на одном из приемов, устроенном нашим культурным атташе Алексеем Трескиным. На приеме присутствовали в основном активисты общества дружбы «Швеция—СССР».

Михаилу Александровичу было уже под восемьдесят, а может быть, и восемьдесят с хвостиком, а его жена Клара Давидовна была на лет тринадцать—пятнадцать моложе его. За плечами у обоих супругов была непростая, наполненная тревогой и постоянными переживаниями за свое будущее жизнь.

Михаил Александрович был юношей, когда в России началась Гражданская война. Члены его семьи, проживавшей в Сибири, частью погибли, а частью были рассеяны в перипетиях красно-белого противостояния, так что к концу войны он один из всех оказался в «обозе» отступающих на восток колчаковских войск. Когда на Дальний Восток пришла советская власть, он вместе с американскими интервентами ушел в Америку и поселился в Калифорнии.

Во время Второй мировой войны у него, как и у многих русских эмигрантов, с новой силой всколыхнулись патриотические чувства к своей родине, и он принимал активное участие в сборах средств в пользу Советского Союза, которые повсеместно тогда проходили по США. А потом вступил и в компартию. К этому времени он переехал в Нью-Йорк и познакомился там с молодой девушкой, также активисткой компартии и тоже с российскими корнями: она родилась в Америке, но родители ее эмигрировали в США из России задолго до революции, спасаясь от еврейских погромов, организованных черносотенцами.

Клара и Михаил полюбили друг друга и решили пожениться. Счастливую семейную жизнь нарушили антикоммунистические процессы, инициированные небезызвестным сенатором Маккарти. Маккартизм заставил их вновь искать счастья в других странах – на этот раз их новой родиной стала Швеция.

В начале 50-х годов они прибыли в Швецию и обосновались в пригороде Стокгольма. Швеция приняла их гостеприимно, и лет двадцать они жили без всяких проблем, не скрывая своих политических взглядов и не опасаясь за свою старость, которая была обеспечена как американской, так и шведской пенсией. Когда я с ними познакомился в конце 70-х годов, Клара Давидовна еще подрабатывала выступлениями в оркестре Королевского шведского театра в качестве скрипачки.

Все было бы хорошо, если бы не… их дочь Мария. Они родили ее в достаточно преклонном возрасте и души не чаяли на закате лет в своем единственном ребенке. Мария обучалась на четвертом курсе исторического факультета Стокгольмского университета, была членом молодежной организации промосковской компартии Швеции, принимала активное участие в деятельности общества дружбы с Советским Союзом.

Мы разговорились с Михаилом Александровичем, и он поведал мне о том, что их Маша «спит и видит» себя в Советском Союзе, мечтает переехать туда насовсем и упрашивает родителей уехать из Швеции.

– По существу дела мы согласны с ней, – вздыхал Михаил Александрович, – но посудите сами: мне уже под восемьдесят, Кларе – за шестьдесят. Где уж нам взять сил на то, чтобы начинать новую жизнь в другой стране!

Я посочувствовал старику и высказал мнение, что, возможно, его дочь находится под романтическим воздействием бывшей родины своих родителей, что советскую действительность она, по всей видимости, знает понаслышке и ей, привыкшей к определенному образу жизни и быту, в Советском Союзе будет не легко, – одним словом, наговорил ему кучу «спасительных» аргументов для того, чтобы попытаться помочь отговорить дочь от опрометчивого непродуманного шага. Я специально иногда сгущал краски, описывая «суровую» советскую действительность, чтобы у будущих эмигрантов не было потом горьких разочарований. Тем, кто «вымучил» идею переселения в нашу страну, а не прибежал в консульство под воздействием момента, такая «терапия» была не страшна, но зато сразу помогала отсеять людей неподготовленных.

– Если бы так. Нет, все дело именно в том, что она уже не раз ездила в Москву, знакома с тамошней жизнью, обзавелась друзьями. Никакая нехватка колбасы или очереди в магазинах ее не пугают. Ее привлекает духовная жизнь, которая в Швеции кажется ей скучной и бесперспективной.

– Но все равно не торопитесь принимать решение. Молодо-зелено. Через полгода она вообще может найти другое увлечение и забудет про Советский Союз, – утешил я родителей.

Оба они переглянулись и скептически покачали головами, не сказав ни слова.

Прошло какое-то время, когда мне в посольство позвонил Михаил Александрович и попросил его принять с супругой по «важному и конфиденциальному» делу. Мне стало сразу ясно, по какому делу им понадобилось меня увидеть, и я не ошибся.

– Ну вот, мы пришли, чтобы подать документы на въезд в Советский Союз, – торжественно объявил мне Михаил Александрович.

Клара Давидовна согласно кивала.

– Значит, дочка от своего не отступилась?

– Куда там – вся в меня! – с гордостью ответил отец.

– Ну что ж, приступим тогда к делу.

Я объяснил им порядок оформления въезда в СССР на постоянное жительство, предупредил, что необходимо принимать советское гражданство, что надо ждать решение Верховного Совета, что положительное решение отнюдь не запрограммировано и т. д.

– Где вы намерены проживать? – спросил я под конец.

– Конечно, в Москве, – заявили супруги в один голос.

– А знаете, что Москва как место жительства, в связи с нехваткой жилья, может быть не подтверждена властями?

– А мы продадим свою кооперативную квартиру в Стокгольме и купим квартиру в Москве на свои деньги. Мы не хотим просить для себя ничего у Советского государства. Наши американские и шведские пенсии попросим переводить в Союз. Это вполне приличные деньги, на которые можно обеспечить и себя и Марийку на период ее учебы в университете.

– Хорошо, только не торопитесь продавать свою квартиру, пока не получим ответ на наше ходатайство, – порекомендовал я супругам. – И вообще, во избежание всяких неприятностей, не рекомендую распространяться о принятом решении среди вашего окружения.

Последнюю рекомендацию Михаил Александрович и Клара Давидовна особенно горячо поддержали, потому что уже имели опыт полулегального выезда из США.

Через месяц я отослал все необходимые ходатайства и заключения консульского отдела в Москву и стал ждать ответа.

Ответ пришел через месяцев пять или шесть. Ответ был благоприятный. Всех троих приняли в советское гражданство и всем троим предложили Москву в качестве местожительства, при условии приобретения ими кооперативной квартиры. Вопрос перевода Марии в Московский университет и досдачи необходимых экзаменов вообще казался им такой мелочью по сравнению с большим радостным событием.

Нужно сказать, что родители Марии неплохо представляли некоторые советские порядки и проявили личную инициативу для дополнительной подстраховки своего дела. В один из приездов в Москву Клара Давидовна обратилась к руководству комитета «Родина», где ее хорошо знали, и заручилась там поддержкой.

…Через месяца два-три все трое уехали в Москву. Скоро я получил от них письмо, в котором они сообщали, что благополучно обосновались на новом месте, купили квартиру на проспекте Вернадского, дом номер 114, машину «Жигули», Мария учится в университете и все они страшно рады, что все так хорошо устроилось. Они выражали искреннюю благодарность за оказанную помощь и приглашали меня к себе в гости.

В очередной отпуск я навестил своих подопечных и убедился, что действительно такое сложное дело завершилось для всех так удачно. Михаил Александрович ходил по своей трехкомнатной квартире, удовлетворенно постукивал рукой по бетонным стенам и весь светился от сознания того, что сбылась наконец заветная мечта возвратиться на родину.

– Теперь я могу спокойно умереть, – сказал он мне на прощанье.

– Ну зачем же думать о таком – особенно теперь! Живите на здоровье и радуйтесь, – попытался я взбодрить старого эмигранта.

Скоро я возвратился из отпуска в Стокгольм. «Боевые будни» закрутили так, что я забыл думать о моих дорогих переселенцах, но скоро они сами напомнили о себе. Клара Давидовна прислала письмо, в котором сообщала, что Михаил Александрович скончался.

Больше я их не встречал.

P.S. При выезде из Швеции никто из троих от шведского подданства не отказывался, что в общем-то соответствовало несовершенной процедуре оформления гражданства СССР. Интересно, воспользовалась ли Мария этим шансом после того, как государство ее мечты прекратило свое существование? Крушение идеалов для таких натур редко проходит бесследно.

Другая Мария тоже была единственной дочерью у своих родителей, которые вознамерились спасти ее и уберечь от порочного влияния буржуазного шведского общества и не видели для нее будущего в этой стране. Такое будущее, свободное от наркотиков и распущенности, по их мнению, могло быть обеспечено только в Советском Союзе.

Родители – шведские финны, коренные жители провинции Норботтен, были простыми рабочими, всю жизнь трудились и перебивались на скромную зарплату и никаких излишеств в быту себе не позволяли. Незадолго до того, как обратиться в советское консульство, они переехали в город Норртэлье, расположенный в 120 километрах к северу от Стокгольма, и жили в двухкомнатной квартирке на пенсию.

Ю. родилась в одной из ближних стран Дальнего Востока.

Дочь, окончив общеобразовательную школу, работала продавцом в универсаме «Консум» и вела довольно замкнутый образ жизни. Этому способствовали ее родители, следившие за каждым ее шагом и требовавшие, чтобы она нигде не задерживалась и сразу после работы возвращалась домой. Мария была послушным и спокойным ребенком, и никаких проблем в семье вроде бы не возникало.

Решение эмигрировать в Советский Союз созрело у отца и матери после того, как они по линии общества дружбы «Швеция—СССР» съездили в туристическую поездку в Москву и Петрозаводск и вернулись домой, возбужденные увиденным. Сразу после этого они приехали в Стокгольм и попросились ко мне на прием, чтобы подать прошение о переселении в Советский Союз. В качестве местожительства они выбрали Петрозаводск, полагая, что, как финнам, им там будет легче адаптироваться.

Я выпустил в них заготовленный заряд «терапевтического лекарства», полагая, что они передумают и воздержатся от своего скоропалительного решения, но отец с матерью продолжали на нем настаивать. Мария безучастно присутствовала на беседе и, казалось, нисколечко не интересовалась разговором и тем, что решается ее судьба. Она производила впечатление замкнутой, слегка заторможенной и не очень развитой анемичной особы, которую ничто вокруг не волновало. Она только согласно кивала, когда кто-нибудь из родителей обращался к ней с вопросом.

В общем, я сдался на их уговоры и приступил к оформлению документов. Воспользовавшись удобным предлогом, я выехал в Норртэлье, чтобы познакомиться поближе с семейством и образом их жизни. Отец и мать гостеприимно встретили меня дома, угостили чем могли и попросили ускорить оформление документов на выезд в связи с тем, что у Марии на работе появились проблемы: управляющий универсама предъявляет ей необоснованные требования, не дает прохода и грозит уволить с работы.

Через несколько дней мать и отец приехали ко мне в Стокгольм и рассказали, что Марию таки уволили с работы под предлогом нарушения каких-то правил и она временно устроилась посудомойкой в местную тюрьму. Все было бы хорошо, если бы к Марии не проявлял внимание один молодой заключенный. (Нужно, конечно, знать либеральные порядки в шведских тюрьмах, которые, по нашим меркам, вполне могут сойти за санатории или профилактории закрытого типа. Например, осужденный за шпионаж в пользу ГРУ подполковник Стиг Берглинг был на выходные отпущен к своей сожительнице домой, откуда он вместе с ней сбежал из Швеции и скоро после этого появился в Москве. Для других категорий заключенных порядки еще менее строгие.)

Все необходимые документы между тем были уже отправлены в Москву, и я уже рассчитывал скоро получить оттуда ответ. Родители Марии чуть ли не ежедневно названивали мне в консульство, интересовались результатами своего ходатайства и рассказывали все новые подробности об отношениях дочери с заключенным. Молодой парень был осужден на несколько лет тюрьмы за участие в ограблении банка, и родители были в ужасе при одной только мысли о том, чему он может научить их дочь.

Наконец пришел из Москвы положительный ответ. Секретариат Верховного Совета сообщал, что моим шведско-финским подопечным разрешено проживание в Петрозаводске и что местные власти предоставляют им двухкомнатную квартиру. О лучшем для них нельзя было и мечтать.

Они уже давно потихоньку распродавали свои вещи, оформляли возвращение квартиры коммунальным властям города, поэтому сборы в дорогу были недолгими. Я общался в основном с родителями, и Марии давно уже – с тех пор, как она поступила на работу в тюрьму, – не видел. Отобрав у всех троих шведские паспорта, поскольку они им, как советским гражданам, были больше не нужны, выдал на руки так называемые свидетельства на возвращение. В этих свидетельствах говорилось, что имярек такой(ая)-то возвращается на постоянное жительство в Советский Союз, и выражалась просьба ко всем пограничным властям пропускать их беспрепятственно и оказывать содействие как гражданам Советского Союза.

Они попрощались со мной, чтобы на следующий день выехать через Финляндию в путь. Где-то через день мне позвонил в кабинет дежурный посольства и попросил подойти к городскому телефону. Звонок был междугородный, слышимость очень плохая, но, ко всему прочему, звонивший изъяснялся со мной на финском языке. Я сказал, что финским языком не владею, и предложил перейти на шведский.

– Это свонят ис Финляндии, фернее, с финской краницы. Мне, пажалуста, висе-консула Крикорьев.

– Я слушаю.

– Это инспектор покраничной страши такой-то. Мы тут затершали трех финноф, а мошет шветоф, утферштаюших, что они краштане Софетского Союса. Фот их имена.

– Они говорят правильно. Наше консульство в Стокгольме выдало им свидетельства на возвращение, поскольку они приняты в советское гражданство и следуют в Петрозаводск на постоянное жительство. Пожалуйста, не задерживайте их и пропустите через границу.

– Карашо. То сфитания.

После этого инцидента на финско-советской границе прошло два или три месяца, как вдруг в консульстве неожиданно появляется отец Марии.

– Что случилось?

– Мария бросила нас в Петрозаводске и вернулась в Швецию.

– Как так? В связи с чем? Что-то не понравилось?

– Да нет, все было хорошо. Встретили нас очень гостеприимно, нам все понравилось, только… Только Мария не находила там места и в конце концов сбежала к своему знакомому.

– Какому знакомому? Ведь у нее никого не было!

– Мы тоже так думали. А оказывается, у нее там в тюрьме возникли такие тесные отношения с тем парнем, что… В общем, он закрутил ей голову.

Б. сообщил, что у Т. от него должен родиться ребенок по собственной инициативе.

– Что же будете делать?

– Пока не знаем. Без нее мы с женой тоже жить не сможем – ни в Петрозаводске, ни в любом другом месте. Если нам не удастся ее вернуть обратно, тогда… тогда придется возвращаться к ней в Швецию. Вы уж нас простите, что так получилось.

– Ну что ж, звоните, если понадобится помощь. Ваши шведские паспорта я послал по почте…

– Да нам их уже вернули. Иначе как бы мы приехали сюда?

– Да, да, конечно.

– До свидания.

– До свидания.

Уязвленный в самых лучших чувствах, я холодно распрощался с эмигрантом-неудачником. Сейчас, когда пишу эти строки, я уж не держу на него зла, да и на Марию тоже. В конце концов, она тоже не виновата, что так

была воспитана. Ее пытались оградить от всех тлетворных влияний общества, вместо того чтобы научить, как им противостоять. Ее оберегали от контактов со сверстниками, а потому, когда природа все-таки взяла свое, она оказалась совершенно беззащитной перед лицом стандартных для всех, но не для нее обстоятельств.

Родителей жалко, жалко Марию, но кто виноват?

Скандинавские страны, а Швеция в особенности, всегда были и до сих пор остаются землей обетованной для всех беженцев.

По чисто объективным причинам – динамическое развитие экономики и потребность в дополнительной рабочей силе – в 60-х и 70-х годах Швеция привлекла к себе внушительные массы эмигрантов из Турции, Пакистана, Польши, Югославии, Греции, Латинской Америки и некоторых других стран. Не считая притока населения за счет свободной миграции внутри стран Северного паспортного союза, среди которых одних только финских граждан в отдельные годы насчитывалось до 400 тысяч человек, колония иностранных граждан составляла примерно девятую часть всего населения страны, то есть вместе с финнами, датчанами и норвежцами она достигала примерной численности 750—800 тысяч человек.

Много это или мало, можно судить по сегодняшней численности населения России: чтобы достичь шведского уровня, у нас должно быть около 17 миллионов иностранцев!

Присутствие такого количества нешведов в стране, естественно, наложило отпечаток на культурный, социальный и экономический облик Швеции. Если учесть, что иностранцы расселились исключительно по городам, то их доля там составляла уже не одну девятую, а одну пятую, а в некоторых городах, как Седертэлье, – почти половину коренного населения.

Шведы, естественно, отдали эмигрантам всякую черновую, трудоемкую и малооплачиваемую работу. Достаточно сказать, что все уборщицы, большинство водителей автобусов и поездов метро в Стокгольме были иностранцами. Многочисленный профсоюз уборщиц в столице в 1980 году возглавлял молодой грек. Но иностранцы не жаловались на условия жизни и труда: зарплата была все равно на порядок-другой выше, чем у них на родине, они получили в стране такие же права, как шведы, и в 70-х годах уже участвовали в выборах в местные органы власти.

Одной из привилегированной прослоек иностранцев в Швеции были выходцы из Советского Союза и других социалистических стран. При одном только упоминании, что русский, чех или поляк подвергался преследованиям у себя на родине, СИВ, Иммиграционное ведомство Швеции, тут же предоставляло ему политическое убежище, окружало теплом и заботой и делало все возможное, чтобы иностранец как можно быстрее ассимилировался на новой родине. (Впрочем, такая «конъюнктура» на граждан социалистических стран существовала во всех странах Запада, посольку это была сознательно избранная политическая линия.)

Шведы различали политических и экономических беженцев. С первыми все ясно, а термин «экономический беженец» требует пояснения.' Под ним понимался любой иностранец, который не был доволен условиями труда и жизни у себя на родине и хотел осесть в Швеции для того, чтобы приобщиться к достижениям общества благоденствия. Таких было большинство, и, пока шведам была нужна дешевая рабочая сила, они принимали их у себя в стране. Но потом рынок труда насытился, и СИВ стала ужесточать правила приема иностранцев, устанавливать квоты, более тщательно изучать мотивы эмиграции.

Наиболее хитрые иностранцы стали скрывать свои истинные мотивы прибытия в страну и претендовали на статус политических беженцев. Некоторым из них, в основном жителям социалистических стран, удавалось получить такой статус, но большинство было вынуждено уехать из Швеции ни с чем. Чтобы оградить страну от нежелательных лиц, СИВ ввело правило, по которому оформление приезда в Швецию надо было осуществлять через шведские консульства в странах гражданства потенциальных эмигрантов.

Очень многие бездетные шведы завезли в страну и усыновили сотни детей из Индии, Таиланда, Шри-Ланки и Пакистана. На возникшем спросе недобросовестные дельцы стали делать деньги. Возникли некоторые достаточно неприглядные явления и в самом шведском обществе. Появилась целая категория одиноких и не только одиноких шведок, которые усыновляли и удочеряли двух-трех детей из Азии и, получая на них солидные пособия от государства, могли беззаботно жить, пока дети не достигнут совершеннолетия. Излишне говорить, что сами дети и их воспитание таких шведок ни капельки не интересовали.

Но поток беженцев в Швецию не иссякал, люди со всех концов мира стремились правдами и неправдами проникнуть туда, хоть как-то зацепиться, удержаться, остаться. Наиболее распространенным и надежным способом для этого стали фиктивные браки. Этим – естественно, тоже за деньги – промышляли представительницы прекрасного пола: шведки, чаще всего студентки, установили таксу на такой брак и исправно собирали деньги со своего фиктивного мужа. Полиция быстро пронюхала о таком жульническом способе эмиграции и приняла меры к тому, чтобы при очередном продлении разрешения на работу и проживание подозреваемый иностранец представил доказательства того, что он на самом деле состоит в браке со шведской подданной.

Наблюдая за шведами, я пришел к выводу, что их благожелательное отношение к иностранцам, основанное на чувстве сострадания и желании помочь ближнему, принимает порой какие-то уродливые формы. Нашумевший повсюду фильм «Интердевочка» очень точно отображает это явление. В период работы в Швеции я достаточно много пообщался с нашими гражданками, вышедшими замуж за шведов, и уже тогда понял, что для большинства из них при заключении брака чувства к будущему мужу имели значение десятое. Главное для них было вырваться на Запад, вкусить запретных плодов там, где нет парткомов, месткомов и мам с папами.

Ко мне часто приходила на прием одна игривая и смазливая киевлянка и откровенно рассказывала о своих семейных неурядицах, конфликтах и проблемах. Как-то она сказала, что ее шведский муж не дает ей денег.

– Позвольте, но на какие же деньги вы так шикарно одеваетесь? – Я знал, что киевлянка нигде не работала, но приходила в консульство тем не менее всегда в «шиншилях» и «диорах».

– Ну что вы, Борис Николаевич, спрашиваете меня, как будто сами не знаете! – закокетничала дамочка с Крещатика.

– Откуда же мне знать? – настаивал я.

– Подрабатываю. – Тут киевлянка изобразила на лице смущение.

– То есть как подрабатываете? – До меня все не доходило, как замужняя дама, нигде не работая, может так здорово подрабатывать.

– На панели, вот как, – грубо ответила собеседница.

– А муж знает об этом?

– Ну конечно.

– И что?

– А ничего.

Накануне к киевлянке приезжали с Украины в гости родители: мать – врач, отец – профессор, они приходили в консульство зарегистрироваться и произвели на меня вполне приличное впечатление. Как у таких родителей вырастают подобные детки?

Актриса «обнаженкой» публику больше не жалует.

Вообще же советские гражданочки обладали в мое время (и обладают и сейчас, в чем я нисколько не сомневаюсь) удивительными способностями охмурять доверчивых и добропорядочных шведов, помыкать ими как заблагорассудится и вести при этом тот образ жизни, который покажется им наиболее удобным. Взять хотя бы мужа той киевлянки: он дважды приходил ко мне в консульство и упрашивал меня, умолял повлиять на его супругу, чтобы она вернулась к нему в лоно семьи.

– Но позвольте: как же я на нее повлияю? – спрашивал я ведущего инженера крупнейшей фирмы Швеции.

– Ну… как-нибудь там… У вас ведь есть всякие парткомы… вы власть.

– Да мы не имеем никаких рычагов влияния на эту категорию граждан.

– Но как же так? Мне говорили… Разочарованный швед уходил, что-то бормоча про себя

и искренне недоумевая по поводу бессилия консульских властей приструнить его стерву жену. Посоветовать ему выгнать ее прочь из дома я как-то не решался – все-таки я был «при исполнении», а не частным лицом, пусть и посторонним.

Еще один курьезный случай подобного рода был связан с гостиницей «Прибалтийская», которую шведские строители построили в Ленинграде. Они строили ее в течение, кажется, двух лет, и многие строители вернулись домой с русскими женами, которых они подбирали в основном в ресторанах и барах – других мест общения у них, естественно, не было.

Однажды мне позвонила в консульство шведка и спросила:

– Скажите, пожалуйста, к вам не обращался за советской визой господин Ларссон?

– Извините, но я затрудняюсь дать ответ, не зная, с кем имею дело.

– Это его жена.

– А разве вы не можете узнать об этом у своего мужа?

В трубке замолчали, потом раздались характерные вздохи, перешедшие в рыдание. Я отыскал в стопке только что доставленных турбюро «Нюман ок Шульц» паспорт Ларссона и положил его перед собой.

– Я прошу вас, не давайте ему визу, – попросила трубка.

– Вы не хотите, чтобы ваш муж уехал в Ленинград? -Да.

– Позвольте, а какие у вас для этого основания?

– Я умоляю вас, откажите ему в визе, потому что он хочет разрушить семью. Он познакомился там с какой-то женщиной и хочет развестись со мной. А у нас двое детей…

– Фру Ларссон, но как же я откажу ему в визе, если он выполняет официальный контракт? Какие причины я должен привести в оправдание руководству его фирмы?

– Так вы не можете ничего сделать? – В голосе жен-шины было отчаяние.

– К сожалению, в данном случае нет.

– Извините меня ради бога. – Бедная фру Ларссон положила трубку.

Прошло какое-то время, и я оказался на приеме, устроенном нашим торгпредством по случаю сдачи в строй ленинградской гостиницы «Прибалтийская». От шведов на прием явились представители фирмы-подрядчика. Многие из них пришли на прием с женами. Я стоял в стороне, наблюдая за гостями, когда ко мне подошел ярко-рыжий, курчавый, элегантно одетый швед. Он держал под руку молодую девицу довольно вульгарной наружности, на плечах которой, как у Джульетты Мазина в «Ночах Кабирии», весьма некстати висела рыжая лиса. Мне на мгновение показалось, что я где-то когда-то этого шведа видел, но не успел вспомнить, потому что он торжественно представился сам:

– Познакомьтесь, господин вице-консул, это моя русская жена.

Девица с лисой назвала какое-то имя, а я спросил шведа:

– Мы с вами где-то встречались?

– Да, конечно. Помните, я был у вас на приеме. Мне нужно было срочно получить визу, а вы потребовали за срочность оплату пошлины.

– Ваша фамилия Ларссон?

– Так точно.

– Теперь я вспоминаю.

Ларссон в самом начале контракта лично приносил паспорта на визу, но тогда еще я не был заочно знаком с его женой.

Итак, шведская статистика зафиксировала еще один распад семьи, а шведское общество обогатило себя еще одной персоной, выезд которой за границу доставил неподдельную радость ленинградской милиции.

Впрочем, я не буду слишком строго судить выбор господина Ларссона и его коллег. Из «интердевочек» тоже могут выйти неплохие жены. Дай бог ему счастья. И нашей девочке тоже.

…В результате массового притока в страну иностранцев Шведы имеют у себя то, что имеют. Когда я вновь появился в Стокгольме в 1996 году, то убедился, что за четырнадцать лет, прошедших с момента моего убытия из ДЗК, в столице многое изменилось. Сразу бросилось в глаза, что на телевидении появилась масса мулатов и метисов, которые по внешнему виду ничем не отличались от жителей Ямайки или Пакистана, но говорили на хорошем столичном диалекте шведского языка.

На улицах столицы, в магазинах, офисах появились смуглые, черноволосые и кареглазые шведы, которые уже не подметают метлами улицы, не сидят за рулевой колонкой автобуса, а заняли вполне престижные по старым меркам рабочие места, принадлежавшие когда-то коренным шведам. Особенно непривычно для моего глаза было наблюдать неказистого потомка латиноамериканских индейцев в форме капрала шведской армии или, наоборот, стройного гибкого выходца из индусской касты неприкасаемых за прилавком банка.

Когда я улетал из Стокгольма и ждал самолет «Аэрофлота», начинавший свой рейс в Лиме и осуществлявший транзитную посадку в Арланде, я был шокирован толпой коротконогих, пузатеньких, ширококостных и упитанных латиноамериканцев с большой примесью индейской крови в жилах, вывалившихся из чрева «Ту-154» и звонко перекликавшихся между собой на шведском языке. То были чилийцы или боливийцы, возвращавшиеся в Швецию из отпусков, которые они проводили на своей бывшей родине.