Текст книги "Агент Тартара"

Он сделал паузу, давая Киму время на размышление.

– Я вовсе не требую от вас, чтобы вы подписывали новый контракт кровью... У вас есть время подумать. Но очень не советую вам возвращаться к вашим... работодателям. Ваше спасение – потеряться здесь, на Чуре... Это не так сложно. Здесь нет полиции и сыска. Только люди Чура и Нелюдь. И Сумеречные Стаи... Потеряться легко. Сложнее будет выжить. Но у вас, считайте, есть теперь здесь друзья...

– Я привык отвечать за свои действия, Клаус, – напряженным голосом оборвал его Ким.

Получилось это у него искусственно и натужно. Как у артиста, играющего не свою роль. Они оба заметили это.

– Похвально, – усмехнулся Гильде. – Если вы мне расскажете еще, что ваш лучший друг – налоговый инспектор, а на закрытых процессах выносят только справедливые приговоры, то я просто расплачусь. Скажите мне человеческим языком, вам сильно хочется встретиться со следователем военной прокуратуры? А ведь такая встреча неизбежна. Понимаю, вам сложно перестроиться на марше. Требуется тайм-аут на размышления... Так я посоветую вам предаться этим размышлениям на борту «Саратоги». Я не буду вмешиваться... Более того, пусть считается, что я взял вас заложником. Это упростит задачу...

– Чего я не люблю, – уже своим настоящим, хотя и неровным голосом произнес Ким, – так это когда меня шантажируют. Так что спасибо за заботу, но свои проблемы я буду решать сам. Задержать вас у меня, скорее всего, не получится. У вас есть оружие, у меня его нет. Но я попытаюсь...

– Не стоит...

Пистолет возник в руках Гильде словно по мановению волшебной палочки.

– Вопрос в другом, Клаус... Уберите, пожалуйста, пушку – она как-то не способствует... – Ким подождал, пока Клаус вернет «ствол» в кобуру на поясе. – Допустим, вам удастся посадить корабль на том полушарии... Вы думаете, что вас там встретят с распростертыми объятиями? Вас сдадут властям Федерации. И сдадут немедленно. Людям Чура ни к чему ссориться с Федерацией. Тем более тем из них, кто ведет совместную работу с нашими физиками.

– Так бы и было, агент, если бы я на них свалился с неба в буквальном смысле этого слова... Но вы не учитываете одного – того, что я успел подготовить почву для такого своего, несколько экстравагантного прибытия. Я связался кое с кем из проекта. Кинул им кое-какую затравку. Не думаю, что даже «наши», как вы говорите, физики так запросто выдадут меня властям. А Чур не то место, куда так легко прислать полицейский наряд... У вас есть еще вопросы, агент? Вы не передумали оставаться здесь?

– Не передумал, – помотал головой Ким. – А вопросы... Их слишком много, чтобы задавать их здесь и сейчас... Разве что вот... Перальта – Джанни Перальта – единственный из «ужаленных», кроме вас, кто остался в живых... Он ушел в эзотерику. Это ошибка Послания? Или у этой «ракеты» какая-то своя цель?

– Не знаете, как быть с ним? – усмехнулся Гильде.

– Просто хочется понять...

– Если вы хотите понять, то у вас только один путь – тот, которым пошел я... Если же вы хотите просто знать, чего ждать от Джанни, то имейте в виду – Послание не ошибается! Просто наше знание не совпадает со знанием Предтечей. Ни по содержанию, ни по структуре, ни по способам его получения... Что-то, чего наш мозг, наша система понятий и установок не могут воспринять, предстает в искаженном, изуродованном виде. Для нас это пока что – магия, эзотерика... Но, видно, что-то важное связано с той миссией, которая досталась Джанни, если Послание первым осуществило именно это – его – превращение... Может быть, она на очень дальний прицел рассчитана, эта миссия. И я боюсь, что небезопасное дело – мешать ей. Магия будущего может оказаться похлеще тех темных тайн, с которыми мудрят ученые мужи современности. – Клаус присмотрелся к лицу Кима. – Но ведь вы хотите именно понять, агент... Я не верю, что вас удалось отправить за мной следом, купив вас деньгами или воздействовав на вашу «сознательность». Вас затянуло в этот Мальстрем именно оно – желание понять Тайну...

«Он прав, – сказал себе Ким, – любопытство. Дурацкое любопытство...»

– Я угадал, агент? Тогда зачем вам изменять собственной природе? Подумайте в последний раз – с кем вы...

Ким молчал. Потом покачал головой:

– Вы тогда верно угадали, Клаус, когда говорили, что Демоном, который будет искушать меня, будете вы... Нет, Клаус... Нет. Пожалуй, мой роман с Тайной закончился... У вас своя дорога, у меня – своя.

Они оба замолкли.

– Вот, собственно, и все.

Клаус поднялся и зябко поежился, окидывая взглядом безрадостный пейзаж занесенной снегом равнины. Поднялся на ноги и Ким.

– Мы могли бы до бесконечности говорить обо всем этом, – устало сказал Гильде. – Но времени уже почти нет – я должен продолжать свою игру. Вы ведь не станете мешать мне, агент?

Ким молчал, рассматривая лицо Клауса так, словно видел его впервые.

– Я не должен был рассказывать...

Голос Гильде был теперь глух и невыразителен. Весь заряд страсти, если и был он у него, ушел на тот монолог, что он обрушил на собеседника минуту назад.

– Но иначе... Ты не оставил мне никакого выбора, агент...

То, что Клаус перешел на «ты», насторожило Кима. Нет, дело было не в фамильярности такого обращения – ни тени фамильярности не было ни в интонации Клауса, ни в том, как он держал себя... Это «ты» было пронзительно грустной – на грани отчаяния – нотой.

Темой прощания.

Клаус прощался с человеком, с которым успел как-то сродниться в такой недолгой дружбе-вражде, что соединила их. И, прощаясь с Кимом, он, похоже, прощался с людьми вообще...

– Ты не оставил мне выбора... – повторил Гильде. – Ты и так узнал слишком много. И я должен тебя переубедить. Сделать своим. Или убить. Как Кобольда...

Он пристально смотрел в глаза Киму.

– Ты ведь не станешь... останавливать меня...

Это был не вопрос. Утверждение. Попытка внушить свои слова колеблющемуся сопернику. Все так же глухо и невыразительно, но так, что запоминалось каждое его слово, Клаус продолжал:

– Я не мог сделать Кобольда своим. Он был не из тех... Он и такие, как он, свято убеждены, что всякое знание есть благо. И не важно, спасет оно род людской или погубит! Человек обречен на знание – и все тут! В этом все концы и все начала!

– А может быть, это так и есть? – с неожиданной для самого себя жесткостью перебил его Ким.

– Нет!!!

Лицо Гильде посерело и дернулось. Голос сорвался в крик. И по сравнению с глухими, серыми словами, которые он произносил перед этим, крик этот был страшен.

– Нет, – повторил он уже снова глухим и спокойным голосом. – Я знаю тебя, агент, лучше, чем ты думаешь. Ты не станешь мешать мне. По крайней мере до тех пор, пока не продумаешь все до конца. Возвращайся туда, к людям... Когда придет время, мы найдем друг друга.

С Кимом давно не было такого. С детских лет. Он просто не мог сделать выбор. И поэтому понял – недолгий, но предельно ясный жизненный опыт четко говорил это ему, – что проиграл. Всегда проигрывает тот, кто задумался.

– Мы... Отсюда мы расходимся...

Гильде словно впечатывал каждое слово в мозг агента.

– Ты уже понял, я просто повторю: мне придется немного нарушить наши планы... Мне надо туда... На то полушарие. К «оружейникам». На глайдере туда слишком долго добираться. К тому же, как я подозреваю, мне будут сильно мешать. Так что для такого путешествия лучше подойдет корабль... Не бойся, я справлюсь. Ничего с вашим корабликом не станет.

«Он справится... – понял Ким. – Он справится с управлением кораблем. Он и со многим другим теперь справится...»

– Да и ты тут не пропадешь... – Гильде кивнул на глайдер. – Возвращайся к тем, к беженцам... Они еще недалеко ушли...

Он пригляделся к лицу агента, к его позе... Они стояли друг напротив друга, словно пара мастеров какого-то из восточных единоборств на ринге. Казалось, каждый угадывает, каким выпадом начнет схватку противник.

– Вот что... – тихо произнес Клаус. – Ты... не готов еще... Так будет лучше.

И успел ударить первым.

Ким подозревал, что Гильде не лыком шит по части приемов ручного боя – как-никак даже прежняя его профессия к тому обязывала. Но и себя он полным профаном в этом деле не считал. Поэтому особенно обидно было, что Клаус «выключил» его как мальчишку – парой точных касаний в «волшебные точки». Пришел он в себя, когда спина Гильде маячала уже метрах в тридцати от него – на фоне далекой громады корабля.

Ким попробовал подняться, но снова кулем повалился в снег. С трудом сел. Повернулся вслед Клаусу. Тот уверенно уходил все дальше и дальше.

«Господи! – подумал Ким. – Он же идет к „Саратоге“!... Нельзя! Там – смерть! Как же я не успел...»

Преодолевая боль, преодолевая навалившуюся на него ватную, детскую какую-то, слабость, он смог поставить себя на колени.

Не удержался и снова ткнулся лицом в стеклянное крошево растоптанного наста. Никак не удавалось заставить работать руки. И спазм все еще мертвой хваткой сжимал его горло.

Агент знал основные приемы боевого аутотренинга и понимал, что надо – надо – несколько секунд, может быть, минуту потратить на то, чтобы расслабиться и так – под самогипнозом снять сковавший его спазм, но мешал охвативший его ужас перед тем, что сейчас – вот уже в считанные десятки секунд – должно было обрушиться на них просто из-за того, что он не смог, не сумел вовремя вставить в их разговор – сбивчивый и похожий на дурной сон – всего два слова. Не успел объяснить, что «Саратога» превратилась сейчас в бомбу без предохранителя... На то, чтобы справиться с собой у него ушло довольно много времени.

Поэтому Клаус Гильде – или тот, кто когда-то был им – успел довольно далеко отойти от занесенной снегом поваленной мачты электропередач, прежде чем услышал за спиной, издалека сдавленное «Стойте! Стойте, Клаус!».

Его лицо дернулось.

«Все-таки... – сказал он себе. – Все-таки...» Несколько шагов вперед он сделал, не оборачиваясь. Надеясь, что выкрик за спиной не повторится. Снег словно колодки мешал ему идти дальше.

Но Ким окликнул его снова – уже более твердо, преодолевая сжимающую горло боль:

«Вы не понимаете, Клаус! Остановитесь! Нам надо...» Гильде стал поворачиваться – нехотя и угловато. Его рука рефлекторно рванулась к поясу. Так же рефлекторно отдернулась. Снова рванулась. Пистолет, словно ожив, сам оказался в его ладони своей рифленой рукоятью. «Клаус, стойте! Там – смерть!»

Клаус поймал в прицел смуглое пятно на фоне белого безмолвия – лицо агента. «Иначе не получается...»

Он надавил на спусковой крючок. Фигурка, четко очерченная на ослепительном фоне снегов, остановилась, пошатнулась. Стала на колени. Неуклюже, боком ткнулась в снег.

Клаус прикрыл глаза, провел рукой по лицу, повернулся спиной к Седым хребтам, бросил пистолет в снег и молча, сутулясь, зашагал дальше – к надвигавшейся на него, все еще плохо различимой в начинающейся пурге громаде «Саратоги» – близкой и далекой одновременно.

Агент на контракте в страшно неудобной для живого человека позе неподвижно лежал на снегу. Только пятно крови медленно ширилось на капюшоне его ветровки – вокруг почти незаметного выходного отверстия, пробитого в нем пулей. От того места, где он лежал, еще можно было слышать скрип удаляющихся шагов. Шорох несущегося над землей снега стал заглушать их. И наконец он один и остался – этот неутихаюший, пронзительно холодный шорох.

* * *

Потом издалека – от самых отрогов Седых хребтов – по равнине затрусил к нему зверь. Зверь долго дожидался того момента, когда люди, пришедшие на его равнину, закончат решать свои дела. И он наконец настал – этот момент. Он был по-своему изысканно красив – поджар и покрыт отливающей металлом шерстью. Когда-то, на далекой Земле, предки зверя были волками. Или, скорее, шакалами. Впрочем, теперь, после смены многих поколений, последние из которых умудрились пережить десятилетия «ядерной зимы», зверь не напоминал ни тех, ни других. В нем вообще было мало земного – разве что голодный блеск в глазах.

Зверь приблизился к неподвижно лежащему человеку. Принюхался и наклонился над ним. Но в последний момент что-то отвлекло его. Голодные глаза оторвались от горла беспомощной жертвы, уставились на стальную. громаду, высящуюся над равниной. И в них отразилось пламя.

Над бескрайним заснеженным пространством катился гром. Отражался в отрогах гор. Бродил в них.

Дюзы «Саратоги» извергли пламя. Оно стало ослепительно ярким, набрало силу, подняло корабль. Опираясь на башню огня, махина корабля словно росла ввысь. Поднялась над равниной, унося пламя с собой.

И вдруг сама стала пламенем.

Гром – теперь уже другой, в сотни раз громче грома реактивных движков – обрушился на зверя. Вдавил его в снег. Лишил воли.

Свет ярче тысячи солнц залил сверкающую снегом бесконечность. И «Саратоги» не стало. Она превратилась в огненные клочья, заполнившие собой все небо. Устремившиеся к земля, угасающие на лету. Сотрясая землю, они стали входить в грунт. Усыпали равнину уродливыми чадящими пятнами.

Зверь не стал дожидаться конца светопреставления. Не издав ни единого звука, он развернулся и, под градом валящегося с небес раскаленного металла, почти точно по собственным следам потрусил вдаль, к отрогам.

Человек остался один – в бесконечности снежной равнины...

ЭПИЛОГ
АМНЕЗИЯ

Ему приснился холод. Ледяной ветер задувал за воротник, норовил продуть насквозь тонкий брезент штормовки, отвлекал от чего-то такого, что он старательно хотел вспомнить... Отвлекало еще и то, что он никак не мог понять – где он. Что за Мир снится ему. Он знал тот огромный серый валун, на который присел, чтобы подумать немного, – он часто сидел на нем в детстве, когда жил несколько лет на Кольском, у деда. Но небо... Это было недоброе, отчаянно прозрачное небо совсем чужого Мира. Он не должен был знать такого – судьба носила его только по хорошо обжитым, скучноватым Мирам со скучноватыми небесами. Откуда же в его сны пришла эта злая бездна над головой?

И еще ему приснился запах табачного дыма.

Он обернулся и встретился глазами с Анной. Та, нахохлившись, сидела рядом с ним на сером, шершавом камне и укрывала в ладонях от ветра крохотный огонек сигареты.

Только что – совсем недавно – он точно так же сидел рядом с кем-то другим. Тот – другой – тоже курил. И так же ветер норовил погасить его курево. Но держал он сигарету совсем не так. Да и сигарета была другая – как ни странно, Ким во сне научился различать их сорта по запаху дыма... Но мучительно не мог вспомнить того – другого.

– Как ты? – спросил он Анну. – Похоже, мы давно не виделись?

– Да нет. – Она задумчиво пожала хрупкими плечами. – Это у нас впереди... Здесь холодно. Пожалуй... Пожалуй, тебе не стоит задерживаться здесь. Там к тебе пришли. Ждут.

Ким почему-то подчинился ее словам. Поднялся. Сделал шаг и обернулся на беззащитную фигурку, скорчившуюся на холодном камне.

– А как же ты?

Анна отрешенно посмотрела на далекие изломы гор.

– Не стоит волноваться обо мне. Я же такая – всегда сама по себе. Уходи. Здесь холодно. И к тебе пришли, агент.

* * *

– К вам пришли, Яснов, – тихо, но очень веско сказала медсестра. – Какие-то два больших начальника. С крейсера. Вы с ними... Вы с ними пообщаетесь?

«Да», – хотел сказать Ким.

И не сумел.

Еще мгновение назад – в том продуваемом ледяным ветром сне – он знал, как это делается. Как произносятся слова. А сейчас – снова забыл.

Как, впрочем, и многое другое.

Это не было для него новостью. Поэтому он спокойно кивнул.

Слава богу – он помнил этих двоих. По-прежнему бодр и крепок был лысоватый полковник и по-прежнему рыхловат и рассеян белесый профессор. Полковник прибыл в госпиталь еще утром и успел побеседовать со здешним начальством. Потому держался куда более уверенно.

– Лежите, лежите! – Йонг жестом приостановил движение, которого Ким и не собирался делать.

Медсестра, возившаяся с электродами на висках агента, на пальцах показала визитерам «пять минут!» и продолжила свое занятие. Ким слабо улыбнулся, переводя взгляд с одного из гостей на другого. Он почти не изменился за эти дни. Только осунулся. Да немного ниже левого глаза лицо его украсил аккуратный кружок биоактивной повязки.

– Вы хорошо понимаете нас? – осведомился Лошмидт.

Медсестра аккуратно пододвинула под руку Киму планшетку с карандашом, и он без особых усилий вывел на белом пластике «Да, спасибо».

– Вы прекрасно справились с заданием, агент, – уведомил его Йонг. – На ваш счет переведена оплата. Лечение осуществляется за наш счет. Вы скоро станете на ноги. И тогда мы поговорим подробнее. Не бойтесь – речь у вас восстановится...

Ким кивнул – «Знаю...»

Потом набросал на планшетке несколько слов и вывел вопросительный знак. Лошмидт нагнулся над надписью и прочитал:

«Ган... Фор... Валька. Анна?»

– С детьми все в порядке! – медово улыбаясь, заверил его полковник. – Все они уже у своих родителей... Все хорошо...

«Анна?» – еще раз написал Ким. Буквами побольше.

Полковник пожевал губами.

– Разве он?.. – тихо спросил Лошмидт.

– Не помнит. Я вам объясню позже... – так же тихо ответил полковник.

Ким перевел взгляд на профессора. Тот понял, что ответственность лежит на нем.

– Нет, – произнес он глухо. – С Анной Лоттой Крамер – нехорошо...

Ким прикрыл глаза. Сестра неодобрительно покосилась на приборы.

– Пожалуй, на сегодня хватит, господа... Я должна подготовить пациента к гипнопроцедурам. Потом он заснет.

– У нас к вам будут вопросы... – предупредил ее Йонг. – Мы подождем в коридоре, пока вы закончите...

* * *

– Господин агент родился в рубашке, – констатировал профессор Лошмидт, передавая тощую папку с распечаткой отчета капитана Манцева полковнику Йонгу.

Оба они не торопясь прохаживались по коридору орбитального космического госпиталя «Химмель-4», накручивающего потихоньку свои обороты в тысяче километров над недобрыми скалами и снегами Чура. У обоих на плечи были накинуты кипенно-белые халаты, предназначенные для посетителей. Оба были сосредоточены – каждый на чем-то своем. Но Йонг счел нужным согласиться с мнением профессора.

– Там отмечено, – он постучал по папке кончиком пальца, – что обломок аэродинамического оперения – что-то около тонны металла – вошел в грунт не более чем в пяти метрах от него. На десяток метров в глубину. Там вообще все было усеяно обломками «Саратоги». Фейерверк был еще тот...

– И с тем, что с орбиты засекли радиописк его браслета, ему тоже повезло, – продолжил Лошмидт. – Но больше всего ему повезло с пулей. Точнее, с траекторией, по которой она прошла сквозь его череп...

– Это нам, профессор, повезло с той пулей... – полковник жестко сжал губы. – Если бы наш подопечный, после всего того, что он натворил там, на поверхности, погиб, как говорится, при невыясненных обстоятельствах, то это слишком уж напоминало бы попытку замести следы. Да и потеря человека, как таковая, отчетность не украшает... – Йонг подкинул на ладони папку с отчетом, но заглядывать в нее не стал. – Очень редко черепно-мозговые ранения остаются вот так – без всяких последствий. Временная потеря речи и только. Врачи обещают полное восстановление всех функций в течение двух-трех недель.

– А памяти? – несколько отрешенно спросил Лошмидт. – Насколько полно у него восстановится память вообще и в особенности – память о происшедшем? Что вам сказал его врач?

– У них только косвенные данные. Ничего путного сказать они не смогут, пока у Яснова не заработает речь. Но уже сейчас ясно, что будет наблюдаться довольно сильная ретроградная амнезия. Что-то около суток-полутора до момента ранения он вспомнить не сможет... Но есть радикальные методы, которые позволят...

– Очень жаль, что агент не может предоставить нам детальный отчет за этот период... Очень жаль... – Всем своим видом Лошмидт выражал сожаление об этом обстоятельстве. – Но, с другой стороны, с этим ему тоже повезло. Пожалуй, даже больше, чем с траекторией пули...

– Что вы имеете в виду? – недоуменно воззрился на него Йонг.

Лошмидт некоторое время со значением смотрел на своего собеседника в надежде, что тот сам дойдет до сути дела. Но полковника Бог не наделил нужной степенью догадливости. Он просто замедлил шаг и выжидающе уставился на профессора. Тот вздохнул:

– Безусловно, отчет господина Яснова дополнил бы и наш с вами отчет наверх. Точнее – украсил бы его... Но на нет, как говорится, и суда нет... Мы, слава богу, имеем прекрасную запись той своего рода исповеди Клауса Гильде, которая предшествовала его выстрелу в агента. Она, собственно, содержит в себе разгадку тайны Генетического Послания. От нас не требовалось большего. А вот некая проблема, связанная с принятием решения в отношении Яснова, снимается сама собой. Ведь нам, полковник, необходимо было бы как-то отреагировать на те действия, которые наш подопечный предпринял в последние несколько часов до получения ранения...

– М-да...

До Йонга наконец дошла вся двусмысленность сложившейся ситуации:

– Что правда, то правда, профессор. Как говорится, тот случай, когда не знаешь, что делать с человеком – отправлять его под трибунал или представлять к ордену...

– Вы совершенно правильно меня поняли. Парадокс ситуации состоит в том, что исполнитель акции спасения населения «фермы» является и единственным юридически правомочным свидетелем этого... то ли подвига, то ли преступления... Анна Лотта Крамер погибла. Тот отставной навигатор, что осуществил посадку, пропал без вести. Подался в бега – и, похоже, не без оснований... Люди Чура вряд ли подходят в качестве свидетелей. Они обычно не сотрудничают со всякого рода комиссиями. Тем более что проблема более чем деликатна. Их просто не станут трогать. Нет, нет свидетелей! А ведь только наличие свидетелей и заставляет нас принимать в этом направлении хоть какие-то меры. А коль свидетель лишен памяти, то...

– Х-хе... Получается, что наш человек жив, а все равно никаких свидетелей и нет... И что уж случилось, то и случилось. Разгребать это дерьмо – не наша головная боль!

– Вы совершенно правильно меня поняли, полковник. Коли расследование само по себе невозможно, то нет ни заключения по такому расследованию, ни тем более никаких оргвыводов из этого заключения.

– В конце концов, – развил свою мысль Лошмидт, – наш агент полностью справился с поставленной перед ним задачей: выяснил смысл и цель создания Генетического Послания и даже в некотором роде предотвратил некие действия, которые Объект намерен был предпринять, – действия, совершенно очевидно, негативные и разрушительные. Его в этом отношении нельзя упрекнуть ни в чем. А значит, нельзя упрекнуть и нас...

– Именно, – подтвердил Йонг. – Что же касается того, что параллельно с этим Яснов практически сорвал, обессмыслил миссию боевого корабля Федерации «Цунами», то трактовать это можно по-разному. Очень по-разному...

– В частности, – уточнил Лошмидт, – совершенно по-разному могут быть оценены его действия в зависимости от того, знал он или не знал о сущности миссии «Цунами». Для него самого, в конце концов, было бы благом не ставить потом перед собой подобного вопроса.

– Я думаю, – прервал повисшую в воздухе напряженную тишину Йонг, – что господин ведущий врач с пониманием отнесется к тому, что мы оценим его прогнозы на восстановление этого маленького кусочка памяти господина Яснова, как э-э... Ну как чересчур оптимистические... Соответственно он и сформулирует окончательный диагноз.

– А чтобы никому в голову не взбрело диагноз этот проверять, – в тон ему продолжил Лошмидт, – надо позаботиться о том, чтобы господин агент не болтался под руками у всяческих охочих до взаимопроверок инстанций. Пусть его хорошенько подлечат здесь, а потом... Я думаю, что вам не составит труда выхлопотать для него после выздоровления еще один контракт. Какую-нибудь синекуру в местах, от Метрополии достаточно удаленных. Только не на Чуре, конечно.

– M-м... – Йонг на секунду предался не слишком глубоким размышлениям. – Ну... Ну, скажем, где-нибудь на Прерии-2? Можно поговорить с людьми Управления. У них там какие-то проблемы с архивами времен Империи. Юридически грамотный человек за годик-другой...

– Вот и чудесно! – Лошмидт выпрямился и, улыбаясь, потер руки. – Поговорите, обязательно поговорите с этими людьми из Управления расследований. Уверен, что год или около того спокойной, хорошо оплачиваемой работы в тамошнем здоровом климате пойдет Яснову на пользу во всех отношениях. Лишь бы он сам не проявлял ненужного любопытства...

Полковник хорошо понимал профессора и уже начинал, рассуждая вслух, лепить некую, предназначенную для Кима, псевдоквазию.

– Постараемся настроить его соответственно, – задумчиво сказал он. – Яснову вообще не стоит знать, что он побывал на Чуре. Пусть думает, что пулю Гильде ему «подарил» где-то там, в переходных тамбурах. Или даже – на борту «Цунами»... И впоследствии – погиб на поверхности планеты. При неудачной посадке или взлете... Тут возможны варианты – в зависимости от того, что сохранится в памяти агента. О судьбе Крамер его можно информировать почти полностью. Дети... Ну, дети были благополучно доставлены на Чур, а тот странный мальчишка, что ушел с ними... Ну пусть думает, что его увезли родители – на новое место работы. Вряд ли Яснов станет особенно интересоваться судьбой того навигатора... Мы не обязаны ее знать. Вот и вся версия. А остальное отрежем от него, да и от других любопытных, обычным грифом секретности. Возьмем уровень доступа повыше...

Йонг и Лошмидт обменялись понимающими взглядами. Оба были довольны друг другом и найденным решением.

* * *

Из палаты на редкость вовремя выпорхнула медсестра – белобрысая скандииавочка, похожая на молоденькую, но чрезвычайно озабоченную моль.

– Пациент?.. – задал ей наводящий вопрос Лошмидт.

– Пациент Яснов уснул, – сообщила медсестра. – И будет спать как минимум до следующего утра. Господин Искандеров считает, что на данном этапе восстановления функций сон ему весьма полезен.

– Искандеров – это?.. – осведомился Лошмидт.

– Это врач, который ведет пациента Яснова, – объяснила медсестра. – Один из лучших наших специалистов.

– Нам надо будет обязательно поговорить с ним, – уведомил ее Йонг.

– Значит, Яснов быстро идет на поправку? – заинтересованно осведомился Лошмидт. – Когда к нему вернется речь? Он хорошо понимает слова?

– С речью не все будет так быстро, но уже через год не останется даже мелких нарушений... – пожала плечами сестра. – А читать и писать он может уже сейчас. Вот – написал ответ своей невесте... бывшей.

В руках она вертела распечатанный конверт с эмблемой «Ультрафаст-пост».

– Сначала я боялась передавать ему это... – робко сообщила медсестра. – Мало ли какая могла быть реакция... Даже если бы у него было не такое тяжелое ранение, то все равно это было бы жестоко – сообщать раненому, прикованному к больничной койке...

– Короче, если можно, – раздраженно попросил Йонг. – И почему вы не отдали это на прочтение мне? Я же ведь распорядился...

– Жестоко сообщать раненому, прикованному к койке, что его любимая женщина выходит замуж за другого, – твердо продолжила сестра, всем своим видом давая понять, что распоряжаться полковник может у себя в казарме, но никак не в неврологическом отделении госпиталя космической медицины.

– На конверте пометка «личное», – добавила она, снизойдя до ответа на вздорное замечание.

– Но вы-то сами знали содержание письма! – как-то по-детски взъерепенился полковник. – Кстати, как вас зовут, мисс?

– Зовут меня Гунилла Свенссон. А вскрыл это завотделением, – пояснила медсестра. – Это его служебный долг – определить, не нанесет ли полученная информация вреда пациенту...

– И он решил, что не нанесет? – с ядом в голосе осведомился Лошмидт.

– Он оставил это на мое усмотрение. Как женщины.

– Очень мило с его стороны, – признал профессор. – И вы, несмотря на то что это столь жестоко, все же решили.

– Я просто не могла вынести этого, – пояснила медсестра, демонстрируя прекрасный образец женской логики. – Того, что бедный малый пребывает в неведении и, может быть, строит какие-то свои планы...

– Ну и как отреагировал господин Яснов на столь горестное для него сообщение? – продолжил допрос Лошмидт.

– Мужчины всегда были бесчувственны! – с горечью в голосе констатировала Гунилла. – Я сначала подумала даже, что он и своей возлюбленной не помнит тоже. Покрутил письмо перед носом, нацарапал на обороте ответ и попросил отправить за свой счет. Ответ и заказ в цветочный магазин в какой-то Канамаге – прислать букет на пятьдесят местных долларов утром двадцатого числа по адресу – тут адрес – Мэри Энн Мак... Нет, не Мак... Тут зачеркнуто. Написано: «Мэри Энн Курихаре»... С запиской следующего содержания... В общем, свадебное поздравление... Счет за цветы и доставку предъявить... Тут банковские реквизиты... Вот. Нацарапал все это и снова заснул.

«А тебе бы хотелось, чтобы пациент, прочитав письмо, изошел бы слезами и соплями?» – подумал профессор, но промолчал, скептически поджав губы.

– Дайте мне эту бумажонку! – сурово приказал Йонг. – Это, может быть, просто набор кодовых фраз!

Строптивая Гунилла подчинилась-таки на сей раз и протянула конверт полковнику.

«Дорогой Ким! – прочитал он. – Мне очень жаль, что я не могу сообщить тебе лично новость, которая, наверное, огорчит тебя: сегодня мы были помолвлены с Джимом Курихарой (помнишь, он показывал нам такие забавные фокусы в „Принце Колымском“?). В следующем месяце (двадцатого) у нас свадьба. Не огорчайся, агент, ты еще встретишь девушку своей судьбы. А я – явно не она.

Удачи тебе!

Остаемся друзьями?

Мэри Энн.

P. S. Лорд Иерихонский жив, здоров. Только немного тоскует по тебе. Он, разумеется, передает тебе привет. Он ужасный сквернослов, и тетушка долго пыталась отучить его от этой скверной привычки. Но, к сожалению, все получилось наоборот. Бывает. С кем поведешься...»

Дальше был нарисован смайлик. Немного грустный и немного веселый.

И инициалы: «М. Э. Б. (скоро К)».

– Что это за каракули? – недоуменно спросил Йонг, тыча пальцем в смайлик.

– В старину, говорят, так часто выражали свои чувства, – объяснила Гунилла. – А теперь – снова в моде...

– А при чем здесь Лорд Иерихонский? Такой лорд есть только где-то в Метрополии. Нет, это – какой-то код...

Лошмидт, к которому был обращен вопрос, недоуменно пожал плечами.

Йонг перевернул листок и прочитал написанное почерком Кима – почерком, ставшим теперь слегка детским:

«Мэри!

Мои тебе и Джиму поздравления! Конечно, ты порядком огорчила старого друга, но старый друг постарается не помереть от тоски и одиночества.

К сожалению, я застрял в здешних краях, и надолго. Так что не смогу появиться на вашей свадьбе. Пусть мою персону представляет лорд Джерико. Кстати, считай его моим вам с Джимом свадебным подарком. Я уже говорил тебе, что он – талисман и приносит удачу. Я свою долю уже получил.

Всего тебе – и побольше!

Ким

Р.S. Надеюсь, тетушка Розалинда на свадьбе не будет ругаться, как пьяный шкипер...

К.»

Далее тоже шел смайлик – и тоже грустный и веселый одновременно