Текст книги "Мощи святого Леопольда"

Глава 9

Едва солнце первыми лучами осветило туман, что клубился у ручья, как южные ворота славного города Ланна распахнулись. И из них выехал рыцарь Божий Иероним Фолькоф, за ним двое людей его в лазури и серебре, в цветах его. Один из них, тот, что выше, вез штандарт его, с черным вороном на лазури и серебре, с глазом рубиновым и факелом в лапах, пламенем на восток. А за ними ехал капитан Иоган Пруфф в белом доспехе, а за ним шли люди его, тридцать два человека, а за ними катились четыре подводы, полные припасов и бочек, в подводах сидели два монаха и старый увечный на ногу солдат Игнасио Роха по кличке Скарафаджо. А уже последними шли два юноши добрых, Вильгельм и Хельмут, взятые рыцарем в люди свои, и несли они мушкет, рогатину под него, огненное зелье и пули. Оружие свое, что солдатам положено нести самим, и оба были тем горды.

Двинулся отряд на северо-запад, до реки Эрзе, и по берегу той реки пошел на запад до самого Ференбурга.

– Дрыхнешь, господин-то уже уехал, – трепала Агнес сонную Брунхильду, – вставай, где твой пекарь?

– Да отстань ты, чего ты? Время есть еще, не вслед поедем, завтра отправимся, чего сейчас-то полошиться? – зевала и потягивалась красавица.

Агнес спрыгнула с кровати, полезла под нее и вытянула ларец. Раскрыла его, достала из бархата прекрасный стеклянный шар.

Брунхильда склонилась с кровати поглядеть, что там девчонка вытворяет:

– О-о, да ты опять за свое, помешанная, ты от этого шара издохнешь или ослепнешь.

– Остынь, дура, – огрызнулась Агнес, – не от праздности я гляжу в него, хочу узнать судьбу господина.

Агнес стала раздеваться.

– Оно конечно, – скептически скривилась красавица, падая в подушки.

Нужно было вставать, одеваться, а так не хотелось. Хотелось валяться в кровати, авось и еду в комнату могли холопки трактирные принести. Брунхильда уже успела привыкнуть к праздной жизни, а еще три месяца назад ее утро начиналось на рассвете с дойки коров. Теперь она ни за что не вернулась бы в деревню, там разве жизнь? Мука. Тут стоит позвать, и тебе еду в кровать принесут. А потом пойти в купальни, по лавкам пройтись, деньги-то есть. Вечером и пекаря принять, да не как бродягу у забора или на конюшне, а по-человечески, в кровати. Так бы и валялась Хильда в постели, да нужно вставать по нужде.

Агнес тем временем сидела на краю кровати, пялилась в свой шар, улыбалась, полоумная. Вот когда пекарь придет, куда бы ее деть на ночь, думала красавица, ведь господин оставил им всего одну комнату оплаченную. Как тут миловаться, когда эта блажная рядом на кровати сидит и смотрит? Пекарь еще засмущается.

А пекарь Удо Бродерханс первый раз в жизни собирался покинуть славный город Ланн. Внуку пекаря и сыну выборного Главы Цеха пекарей города Ланна выпала возможность выехать из города, и не по купеческим делам, а по зову сердца, по делам почти рыцарским. Ибо Брунхильда, бывшая крестьянка, дочь содержателя деревенской корчмы, бывшая кабацкая девка, а ныне прекрасная дама пообещала, что будет давать ему всю дорогу и любить его всем сердцем, пока он не проводит ее до ее господина, что поехал в чумной город Ференбург.

Для семнадцатилетнего пекаря романтичнее и не придумать, он был готов ехать хоть в лапы еретиков, лишь бы пару раз в день иметь возможность залезть под юбки к своей возлюбленной, которая к тому же вроде как принадлежала суровому рыцарю. Это даже льстило юнцу. Делить одну женщину с таким серьезным воином скорее честь. Тем более что воин вроде и не против. Кажется. В общем, все эти чувства: любовь, гордость и бесконечное вожделение семнадцатилетнего юноши кружили пекарю голову и будоражили кровь. И к походу он готовился серьезно, даже денег занял в банке, два талера. Так как прекрасная Брунхильда сказала, соврала скорее всего, что у них с Агнес денег нет, Удо Бродерханс первый раз в жизни занимал деньги и был приятно удивлен, что его просьбу немедленно удовлетворили, и только под имя, даже цепь в залог не просили. И обращались с ним как с господином, и звали на «вы».

Радостный юноша поспешил к своей возлюбленной, и уже с ней и ее товаркой, серьезной косоглазой Агнес, они отправились на улицу Конюшен, где и нашли нужного человека.

– Верхом до Ференбурга за два дня доехать можно, ежели коней не жалеть, – сообщил крепкий возница по имени Пауль, – ежели пешими идти, да налегке, да борзым шагом, то за четыре дойдете.

– А солдаты борзо ходят? – спросила Агнес.

– Солдаты ходят борзо, они всю жизнь пешими передвигаются, значит, за четыре дня дойдут.

– А на вашей телеге?

– У меня не телега, – гордо заявил Пауль, – телеги у мужиков, у меня возок крытый, с лавками и тюфяками, да местом под пару сундуков. Для господ, дам, коим путешествовать надобно.

– Вот ты нам и нужен, – проговорила Брунхильда повелительно, – нам путешествовать надобно. До Ференбурга или пока господина нашего не догоним.

– Да, – подтвердил Удо Бродерханс важно, – дамам надобно путешествовать, а я их буду сопровождать.

– Ну что ж, надо так надо, – согласился возница, – за дорогу возьму с вас три талера, да еще считайте постой, две ночи в постоялых дворах, в поле да лесу останавливаться опасно, не те времена. Да корм лошадкам моим за ваш счет. Итого три монеты на руки мне сразу, а еще одну про запас иметь, и мы можем выезжать.

Потомственный пекарь Удо Бродерханс растерянно и по-детски поглядел на Брунхильду, у него было всего две монеты, не знал он, сколько запросит возница. Да и два талера для мальчишки казались деньгами огромными, отец не знал про то, что он занял деньги, узнал бы – убил.

Видя его растерянность, Брунхильда взяла переговоры на себя:

– Три монеты на руки! Да где такое видано, может, ты мошенник, монеты возьмешь да и ищи тебя потом, нет! Получишь все по приезду. Одну вперед дадим. Удо, дай ему талер.

Пекарь послушно протянул один талер вознице, а тот только усмехнулся в ответ, деньгу не взял:

– Нет, так не пойдет, прошу денег с вас мало, и в добрые времена до Ференбурга все по четыре монеты брали, а сейчас и подавно пять попросят, не хотите, ищите других, может, кто другой в чумной край за три монеты поедет. Но любой у вас деньги вперед попросит. А ежели нет у вас денег, то и говорить не о чем.

Брунхильда готова была уже обругать его, но ее опередила Агнес.

Девочка сделала шаг к вознице, взяла его руку в свою и, заглядывая в его глаза, заговорила. Слова ее были тяжелы и холодны, даже Брунхильде и пекарю от них стало не по себе.

– Денег у нас два талера, – она врала, Волков оставил им денег, – и дадим вперед тебе мы один, а с другим поедем, а как к господину нашему нас доставишь, так остальное получишь. Обещаю тебе, – девочка смотрела на возницу так, что его пóтом холодным пробило. – И отказываться не смей, за добро добром воздадим. А за зло – злом.

Крепкий муж стоял сконфуженно, переминался с ноги на ногу, не в силах сказать что-либо.

– Удо, дай ему талер, – продолжала Агнес, – вижу я, что это добрый человек, не оставит нас в нужде.

Пекарь опять протянул вознице монету. Тот беспрекословно взял деньги. И только спросил, глядя на девочку:

– А когда ж поедем?

– Выехать нужно так, чтобы догнать нашего господина уже рядом с Ференбургом, чтобы он нас обратно уже не отослал, – сказала девочка. – Он туда солдат пеших ведет. Утром вывел.

– Так завтра на заре можно и выезжать. За три дня как раз их у города нагоним.

– Вот и заезжай за нами на заре, мы в «Трех висельниках» живем. Да не обмани меня, не вводи во грех.

Агнес убрала свою руку с его руки и, более ничего не говоря, пошла прочь. Брунхильда и пекарь двинулись за девочкой, а возница еще стоял, разглядывая талер.

Уже осень шла, а погода стояла райская. Солнце светило так, как не было и летом, путники второй день ехали по левому берегу огромной реки, по хорошей дороге. Агнес все время сидела рядом с возницей, лишь притомившись лезла под навес в возок, где спала. А вот Брунхильда и пекарь на солнце почти не вылезали, там, на тюфяках и подушках, красавица лениво отбивалась от бесконечных попыток пекаря залезть к ней под платье, а тот не унимался.

– Угомонитесь уже вы, – устало говорила Хильда, когда Удо Бродерханс опять лез целовать ее в губы, – устала я. Губы уже поветрило.

– Я не могу, прекрасная моя, – шептал юный пекарь, пытаясь залезть в лиф ее платья, – не могу насытиться вами. Не могу напиться вашим дыханием.

– Да господи, да каким еще дыханием, вы кружева уже порвали, и сиськи все в синяках, давите их, что ваше тесто, и кусаетесь еще, а господин меня призовет, что я ему скажу?

– Не могу совладать с собой из-за любви.

– Да куда вы лезете-то? Возница тут, Агнес тут.

– Они не услышат, они на дорогу смотрят.

– Хватит уже, слышите, нельзя мне сегодня, понести могу. – Красавица вырывалась, пыталась встать. – Вот понесу, что станете делать?

– Будь что будет, – мальчишка в эту минуту мог согласиться на все.

– Угу, вот пойдет ваш папаша на мессу, а я после ему на колени из подола выложу, скажу: то внучок ваш, батюшка. Он вас, наверное, не похвалит.

– А я женюсь на вас, – заявил Удо, ни секунды не размышляя.

Такой довод обезоруживал красавицу, и она нехотя отдалась было любовнику. Но их прервала Агнес, заглянув в повозку:

– Да хватит вам уже, распутные, угомонитесь, мы отряд господина, кажется, догнали.

Брунхильда и пекарь, поправляя одежду, вылезали из повозки на свет и, щурясь от солнца, посмотрели вперед поверх головы возницы.

Да, там вдалеке, на западе, пылил по дороге отряд людей. Наверное, это был их господин, больше в этих пустынных местах никого и не встретишь. Возница говорил, что за весь день никого по дороге не видал. Даже мужиков.

Так оно и вышло, скоро они нагнали отряд, которым руководил кавалер Фолькоф.

– Они? – спросила Брунхильда.

– Они, – отвечала Агнес.

– Вот думай, что ты ему скажешь, почему мы ослушались, – сказала красавица, немного волнуясь.

– Уже все придумала, – спокойно отвечала Агнес. – Он еще спасибо скажет.

Волков устал, после четырех дней в седле начало ломить ногу. Болела она еще с утра, и, честно говоря, он обрадовался появлению Агнес. И Брунхильде был рад, даже пекарю кивнул в ответ на его поклон, хотя напустил на себя строгость:

– Ослушались, значит, меня, слово мое для вас ничего не значит?

Брунхильда вдруг испугалась, с ней такого не бывало, раньше на все отвечала с вызовом, а тут стояла, руки ломала да косилась на Агнес, а вот Агнес, напротив, оставалась спокойна:

– Господин наш, дозволь говорить мне. Чтобы не слышал никто.

Кавалер дал знак, и все отошли.

– Глядела я в стекло…

– Ну конечно, я уехал, так ты из него и не вылезала. Зря я его оставил. Говори, что видела.

– Злой человек среди людей твоих. Погибели вашей хочет, хочет, чтобы вы там сгинули.

– Кто он?

– Не ведаю. Знаю, что есть. И знаю, что зла творить тебе не желает, боится. Принудили его. Может, ты сам знаешь, на кого думать?

– Может, и знаю, – задумчиво сказал Волков.

– Призови того, на кого думаешь, будем спрашивать, нам двоим он все расскажет.

Волков согласился:

– Сыч, скажи капитану, пусть дальше идет, а ко мне монаха приведи.

– Нашего монаха? – откликнулся Сыч.

– Нет, нового.

Отряд пошел дальше, а Волков сел на коня. Сыч пришел с монахом, отцом Семионом. И кавалер сказал:

– Пойдем-ка, отче, пройдемся вон до того леска. Сыч, с нами иди.

Так и пошли они: первый удивленный отец Семион, озирался через шаг, за ним Волков верхом, а за ними Сыч и маленькая, важная Агнес.

У леска остановился монах, заволновался:

– Что, дальше мне идти?

Чувствовал что-то неладное.

– Кто послал тебя? – холодно спросил кавалер.

– Я же говорил вам, господин рыцарь, послал меня…

Тут к нему подскочила Агнес и, заглянув ему в глаза, прошипела сквозь зубы:

– Не смей врать моему господину. Насквозь тебя вижу. Насквозь…

Монах аж отшатнулся, даже руку поднял, словно закрывался от чего-то, так и пахнуло холодом от девочки. Стоял, выпучив глаза от страха.

– Не смей врать, я все твое вранье увижу, – продолжила Агнес, но уже не так страшно, – будешь врать, тут и останешься, Сыч тебе горло перережет. Говори, что задумал.

Монах полез под одеяние свое ветхое, вытащил оттуда склянку, молча отдал ее девочке, все еще глядя на нее с ужасом.

– Господина отравить хотел? – догадалась Агнес, откупорила склянку и понюхала. Закупорила и спрятала в платье.

Монах отрицательно мотал головой.

– Что, не хотел травить господина? – продолжила она. – А кого хотел?

– Да не хотел я, но велено мне было, – выдавил брат Семион.

– Кто велел? – спросил кавалер. – Поп из дисциплинария, который тебя сюда посылал?

– Нет, тот велел идти и в сердцах людей ваших огонь веры поддерживать, а это…

– Ну! – рыкнул Волков.

– Канцлер Его Высокопреосвященства позвал меня ночью, говорил, не дай свершиться святотатству, не допусти разграбления храма Господня, пусть никто из этих грешников не вернется из чумного города.

– Отраву кто тебе дал? – спросил Сыч. – Канцлер собственной рукой?

– Никто не давал, склянка на краю стола стояла, у приора, он без слов на нее перстом указал, я и взял.

– Хитрый приор, – резюмировал Сыч.

Волков молчал, думал, и Агнес с Сычом молчали. А монах заговорил:

– Добрый рыцарь, прежде чем смерть принять, позволь помолиться.

– Так подохнешь, – зло буркнула Агнес, – ни молитвы тебе, ни причастия не будет, душегуб ты, отравитель. Геенна огненная тебя ждет, столько добрых верующих людей убить собирался.

Сыч поглядел на кавалера, ожидая его решения. А тот не торопился, видимо, что-то обдумывал, и произнес:

– А не сказал ли тебе отец Родерик еще чего, чем так не люб я ему?

– Ругал вас головорезом и псом, – отозвался монах, – а епископа Вильбурга вором. Более ничего не говорил. Господин рыцарь, об одном прошу, пусть брат Ипполит причастит меня, не со зла я взялся за греховное дело, видит Бог, не со зла. То кара мне за другие мои прегрешения, – брат Семион чуть не рыдал, он молитвенно сложил руки и продолжил: – Отказаться я хотел, да приор пригрозил, что расстрижет меня и клеймо расстриги на чело возложит, а если дело сделал бы я, то приход мне добрый сулил.

– И без причастия обойдешься, и не верьте ему, господин, лжив он, он и сейчас хитрит, думает от кары через набожность уйти, – сказала Агнес с неестественной холодностью, – хитрый он, но я его хитрость вижу. Велите Сычу, пусть его зарежет.

– Помолчи, – оборвал ее кавалер и велел монаху: – То, что ты сейчас сказал, повторишь епископу Вильбурга, а дойдет до разбирательства, так и архиепископу повторишь.

– Повторю, коли так, – обрадовался брат Семион. – Мне душегубство не мило. Не хочу душою пропасть.

– Агнес, дай отраву сюда.

Девочка вытащила склянку из лифа, отдала кавалеру. Тот спрятал ее в кошель.

– Ступай за людьми, а Сыч за тобой присмотрит, коли заподозрит что… О причастии и молитве у тебя времени просить не будет.

Монах кинулся к Волкову. Хотел целовать сапог, да Сыч его поймал за шиворот и толкнул, чтобы вперед шел. А кавалер склонился с коня и, обняв Агнес, крепко поцеловал ее:

– Спасла меня опять. Ангел-хранитель мой.

Девочка покраснела, стояла счастливая и гордая, светилась вся. А кавалер потянул ее к себе в седло и усадил. Поехали они. И тут Агнес увидала повозку, с ней рядом пекарь стоял, и вспомнила:

– Господин, а вознице-то заплатить нужно. Пекарь всего два талера нашел, еще два должны.

– Так я вам с Брунхильдой денег оставил? – удивился кавалер. – Три талера на жизнь.

Агнес только пожала плечами и сказала:

– И не знаю даже, где они, только вот вознице мы два талера должны.

Волкова чуть не затрясло, он хотел уже ругаться, но девочка накрыла его руку своей и заговорила:

– Не гневитесь, господин, а возница добрый, хороший, дайте ему пару монет всего, и пекарь хороший, нам помогал. А мы с Хильдой с вами поедем, в стекле я видела, что помогу вам в чумном городе.

Она гладила его по руке и по больной ноге, злость и боль потихоньку уходили, но не до конца.

– Всего две монеты, да мне в гвардии за две монеты две недели в караулах и в дождь, и в снег стоять приходилось, – фыркнул кавалер, ссадил девочку с коня, дал ей деньги и добавил: – В телеге поедете.

А она была и телеге рада, лишь бы с господином. Пекарь и возница повернули обратно, пекарь оглядывался, надеясь, что Брунхильда хотя бы помашет ему, а Хильда так и не помахала, они с Агнес догнали телегу, где сидел брат Ипполит, закинули в нее свой скарб да ларец с шаром, залезли сами. А монах был рад попутчикам. И они поехали догонять ушедших вперед солдат. И день катился к концу, с большой реки подул прохладный ветерок, а вдалеке, в изгибе реки, уже виднелись стены, башни и храмы богатого и красивого торгового города Ференбурга.

Георг фон Пиллен имел при дворе Карла Оттона Четвертого, князя и курфюрста Ребенрее, должность Третьего Форшнейдера. Злые насмешники называли такие должности Девятый Шенк. То есть человек, хоть и получивший должность при дворе, но никакого влияния при дворе не имеющий. Да и сеньора видевший редко. И поручения таким придворным давались соответствующие. Например, охранять дороги вокруг чумного города. Получив патент ротмистра от князя и сорок душ городских стражников, не бог весть каких солдат, он разбил две заставы и лагерь. Лагерь фон Пиллен поставил на живописном пригорке, а заставы на двух дорогах, на южной и северной, и полностью перекрыл доступ в город.

Георг фон Пиллен был не первым сыном в роду и на папашину землю претендовать не мог, поэтому юный ротмистр, а исполнилось ему лет двадцать, решил делать карьеру при дворе. И делал ее на совесть.

– Добрый кавалер, – говорил он, – я человек рьяно верующий, чту Церковь и Святых Отцов, но пренебречь волею моего Государя, принца Карла, не могу. На то я здесь и поставлен, чтобы предостеречь людей добрых от входа и людей злых и уязвленных болезнью от выхода из города.

Юноша был умен и тверд, он даже не взглянул на тяжелый кошель, что Волков опустил перед ним на стол, деньги так и лежали между ними.

– Поймите, друг мой, не своей волей я пришел сюда, – заговорил кавалер, – только чаяниями отцов Церкви, кои пекутся о мощах, и только о мощах, что хранятся в кафедральном соборе, кажется, зовется он Ризенкирхе, я просто заберу оттуда раку с мощами святого Леопольда, и все. И мы уйдем.

– И понесете чуму по земле Ребенрее, нет, добрый мой господин, волею сеньора моего стою я здесь, чтобы такого не произошло; я не могу пропустить вас, – тут юноша сделал заметное ударение, – через свои посты. Я знаю, что еретики входят в город, но они туда идут через речной шлюз, вплавь.

– Так еретики туда проходят? – насторожился Волков.

– Еретики, бандиты, бароны-разбойники с севера, купчишки… Кого там только нет, но, насколько я знаю, все они бывают только на юге. В доках, в центре города и на севере все мертво, там улицы завалены трупами. Когда дует северный ветер, мы здесь задыхаемся от запаха мертвечины.

Волков встал:

– Значит, если я найду лодку и со своими людьми пойду в город через шлюз, то встречу там еретиков или бог еще знает кого?

Георг фон Пиллен тоже встал и развел руками: на все воля Божья.

– Скорее всего, мне с моими людьми сразу придется драться. А сколько там еретиков или бандитов, вы не знаете?

Георг фон Пиллен только покачал головой, он сожалел, но оказать помощь не мог. Вернее, мог.

– Господин Фолькоф, разместите людей и припасы в моем лагере, – произнес юноша. – Это все, что мне дозволено для вас сделать, а еще…

– Что?

– В трех милях вверх по реке, у старых доков для хлеба, стоят притопленные баржи, одна из них совсем новая.

– Спасибо. – Волков сгреб со стола деньги и протянул юноше руку.

– И еще, почту для себя честью пригласить вас на ужин. – Рыцарь Георг фон Пиллен пожал руку Божьему рыцарю Иерониму Фолькофу.

– Я буду не один, со мной будут дамы. Две.

– Дамы? – искренне удивился юноша.

Волков не ответил, улыбнулся и вышел из шатра.

Он нашел капитана Пруффа и сказал:

– В город нас через ворота не пустят, в трех милях от города есть новая притопленная баржа, наверное, придется плыть на ней до речных ворот.

– Терпеть не могу плавать, – ответил капитан раздраженно. – Какого черта, мы так не договаривались, если нельзя пройти посуху, то мы пойдем домой.

– Езжайте немедля и найдите мне баржу, и даже не начинайте мне нытье про то, что мы так не договаривались.

– Скоро стемнеет.

– Так и не ждите этого, езжайте сейчас.

Пруфф зло фыркнул и пошел, а Волков, глядя ему вслед, подумал, что еще намается с этим капитаном.

Георг фон Пиллен не знал, чему больше удивляться, уму и знаниям чопорной и строгой госпожи Агнес или простоте и открытости госпожи Брунхильды, которая сразу перешла с ним на «ты». Юный рыцарь был книгочеем, но даже его удивляли знания совсем юной госпожи Агнес, которая запросто вспоминала огромные куски из учений пресвятого Луки Ланнского, могла сказать, сколько в человеке костей и как к ним крепятся мышцы, и по памяти цитировала любой псалом. Третий Форшнейдер его высочества принца Карла просидел бы с ней до утра и слушал бы ее и слушал, но при других обстоятельствах. А когда госпожа Брунхильда поправила вырез своей нижней рубахи так, что она сравнялась с лифом платья, обнажая при этом чуть ли не половину роскошной груди красавицы, умные слова госпожи Агнес почти перестали долетать до юноши и едва-едва задевали его разум. Да и как можно сохранять трезвый ум юноше, когда такая красавица говорит ему:

– Господин рыцарь, велите вашему человеку налить мне вина.

– Я сам налью вам, – вскакивал Георг фон Пиллен. – Для меня честь быть виночерпием такой прекрасной дамы.

– И себе налейте, – томно опускала взгляд девушка, – давайте выпьем, а то от умных речей нашей Агнес умом тронуться можно. Сижу – засыпаю.

– Госпожа Агнес очень умна, мне ее речи очень интересны, – отвечал юноша и заглядывал за лиф платья Брунхильды, когда лил ей вино в стакан.

Агнес же сидела, поджав губы, в этот момент она ненавидела свою товарку. Решившись, она во второй раз за вечер пригубила вина. Волков тоже почти не пил. Он время от времени давал темы для разговоров, оживлял беседу шутками, но не мешал вечеру. Он был самый старший за столом, кавалеру нравилось, как все складывалось.

– А откуда вы? Вы все из Ланна? – спросил Георг фон Пиллен.

– Нет, – сказал кавалер, – я издалека, с Северо-востока.

– А мы из Ребенрее, – сказала Агнес.

– Мы с Агнес из Рютте, – уточнила Брунхильда.

– Из Рютте? – удивился молодой рыцарь. – А вы слышали, что в Рютте выловили целый выводок упырей?

Волков молчал, Агнес глянула на него и тоже ничего не сказала, а Брунхильда молчать не стала.

– Так мы и видели все своими глазами, – она указала на Волкова, – господин наш их и ловил, каждую неделю на площади вешал. Страшные, аж ужас. А воняли как! Задохнуться можно от них. Хуже, чем в нужнике, воняли.

Георг фон Пиллен не мог понять, шутит ли госпожа Брунхильда или нет, и переводил взгляд с Волкова на Агнес и снова на Волкова.

– А потом и одного из главных, вурдалака, на старом кладбище нашел и сам его зарубил, – продолжала красавица, – из всех только один убежал, как его звали-то?.. – она жестом попросила Агнес помочь.

– Ла Реньи его звали, – напомнила Агнес.

– Точно, – вспомнила Брунхильда, – точно, ла Реньи, менестрель он был, так пел прекрасно, заслушаешься, а сам людей жрал.

– Говорят, дочь барона с ним сбежала, – добавила Агнес.

– Ну хватит, – оборвал их Волков.

– Почему же, пусть расскажут, мне очень интересно, у нас даже при дворе все про это говорили, – сказал молодой рыцарь. – Так вы принимали участие в поимке упырей, господин Фолькоф?

– Какое участие?! – возмутилась Агнес. – Он же их и ловил, наш господин был коннетаблем Рютте!

Георг фон Пиллен смотрел на Волкова, открыв рот и округлив глаза. И потом произнес:

– Так вы коннетабль Рютте?

Кавалер знал, каким будет следующий вопрос, и понимал, что избежать его не удастся, как бы ему ни хотелось не поднимать эту тему:

– Да, я служил барону фон Рютте.

– А Кранкль…

– Да, – кивнул Волков и добавил: – Конь, на котором я приехал, – конь Кранкля.

– И как вы не побоялись вступить в поединок с лучшим бойцом земли Ребенрее?

– Я не знал, что он лучший боец, и у меня не было выбора, если бы я отказался, они бы меня убили без поединка, да и оружие выбирал я. Я выбрал арбалет. Оружие черни, он не так хорошо им владел, как я.

– Да-да, его убили из арбалета, но ведь он вас тоже ранил?

– Я лечу эту рану, – гордо сообщила Агнес. – Господин до сих пор ею мается, если долго в седле сидит, так ногу крутить начинает.

Третий Форшнейдер принца Карла хотел задать еще вопрос, но тут красавица Брунхильда, которая была весела от вина, простодушно рыгнула, так что все заметили, и сказала:

– Господин мой, мне надобно по нужде.

Волоков встал, за ним поднялся и фон Пиллен. Кавалер и красавица покинули шатер, он проводил красавицу туда, куда ей надо, и там сказал:

– Мальчишка не пускает меня в город, можешь его окрутить?

– Так я уже, – красавица улыбнулась вальяжно и уверенно, она, сделав дела, поправляла одежду, – будет плясать у меня, как песик за подачку.

– Прям-таки уже? – усомнился кавалер.

– Ой, да не волнуйтесь вы, господин мой, у него косоглазие скоро случится, так на меня пялится. – Она поправила грудь. – Говорила ведь вам, дайте денег на кружево, с кружевом его бы вообще расперло уже.

Тут она была права. Следовало дать денег ей на туалеты.

Хотя и без них чувствовалось в этой девушке что-то такое, от чего у многих мужчин случалось помешательство.

– Ты ему голову-то кружи, но пока я в город не въеду, не давай.

– Как скажете, мой господин, – сказала красавица и, веселая от вина, добавила, – а сегодня могу и вам дать.

– Не откажусь. – Он хлопнул ее по заду, привлек к себе, поцеловал за ухо, в шею. – Соскучился.

Было глубоко за полночь, когда фон Пиллен, выйдя с Волковым на воздух, спросил:

– Неужели вы собирались взять своих дам в город? Туда? – он кивнул в темноту.

– Нет, конечно, я велел им дома сидеть, меня ждать, а они возницу наняли и приехали за мной, вот теперь думаю, как с ними быть.

– Пусть остаются у меня, – предложил юный рыцарь, – в моем шатре. Я найду себе место.

«Значит, ты уже не против того, что я пойду в город», – про себя отметил Волков. И сказал:

– Нет, они будут причинять вам неудобства.

– Никаких неудобств, я уже не первый год как при дворе, два лета воевал и зиму провел в осаде. Мне не впервой.

– Вам и мне жить в палатке не впервой, а они ж женщины. Сами понимаете.

– Велю построить им уборную.

– Им мыться нужно, и прислуга требуется.

– Велю построить купальню и ванную привезти. И служанку найму, – обещал на все согласный Третий Форшнейдер принца Карла, курфюрста Ребенрее. – И печку велю поставить в моем шатре.

«Ишь как тебя Хильда-то присушила, еще немного – и дом ей построишь», – опять отметил про себя кавалер. И спросил:

– Так, значит, вы меня пропустите в город?

– Нет, – твердо повторил молодой рыцарь, – ослушаться приказа сеньора я не могу, – он чуть помолчал и прибавил многозначительно и уже тише, – но случиться может всякое.

Спрашивать, что может случиться, Волков не стал, решил подождать. Агнес и Брунхильда расположились на кровати Георга фон Пиллена, в его шатре, а кавалер, не снимая сапог, завалился в телегу, но заснуть он не успел. Пришел караульный и доложил:

– К вам солдат из местных.

– Зови.

В темноте пришедшего Волков едва различал, но слышал хорошо:

– Господин, на заре, как только закраснеет, будьте готовы, стойте в тумане, ближе к леску, что у самой реки, я сержант Рибе, я караул с южной заставы снимать поутру приду, как сниму, так вы увидите. К реке идите заранее и по реке, по туману, так и пройдете в город.

– Спасибо, брат-солдат, – поблагодарил Волков, затем не пожалел, достал из кошеля тяжелую имперскую марку, вложил в крепкую солдатскую руку.

– Брат-солдат? – переспросил сержант Рибе. – Вы ж вроде как из благородных?

– Стал, а был солдатом, как и ты.

– Бывает же такое!

– Бывает, как видишь.

– Что ж, за деньгу спасибо, да только теперь я ее у вас не возьму, негоже у брата-солдата брать. Да и неправильно деньгу брать с тех, кто на смерть идет.

– Бери-бери, коли сгину, она мне не пригодится. Мародеры с тела поднимут, лучше тебе отдам. Ты, главное, меня в город проведи.

– Что ж, раз так, проведу, хотя зря вы туда идете, за полгода не вышел оттуда никто. Вы по туману сейчас к реке ступайте и стойте у леска. Вас там никто не приметит, даже когда закраснеет на востоке. А как солнышко покажется, я по первой росе караул в лагерь поведу, вот тут вы уже не ждите, идите, да хранит вас Бог там.

Сержант ушел.

– Роха, Пруфф, собирайте людей, запрягайте лошадей. Ёган, коня седлай, идем сейчас.

– Куда мы в такую темень пойдем, и люди еще спят, – заворчал капитан.

– Людишки устали, – поддержал его Роха.

– Либо идем сейчас, либо поплывем на барже, – предложил Волков.

Никто более с ним спорить не стал, пошли будить людей.