Текст книги "Булгаков на Патриарших"

В своих мемуарах Л. Е. Белозерская пишет, что при создании образа главного героя Булгаков «отталкивался от образа живого человека, родственника моего Евгения Никитовича Тарновского. Он тоже был профессором, но в области, далекой от зоологии: статистик-криминалист. Что касается общей эрудиции, то она была необыкновенна…»[56]56
  Белозерская Л. О мед воспоминаний. Анн Арбор (США): Ардис, 1979. С. 22.


[Закрыть]. А прототипом Рокка, противоположности Персикова, мемуаристка считает Александра Семеновича Гейдыша, зятя Тарновского, бывшего и журналистом, и мелиоратором, и музыкантом, совсем как булгаковский герой, «взявший» у него полностью имя и отчество.

Есть и еще кандидаты на роль прототипа Персикова. Так, М. Чудакова находит сходство биографических черт зоолога Алексея Николаевича Северцова, преподававшего в МГУ, с героем повести. В ученике Северцова, Борисе Степановиче Матвееве, видит ассистента Персикова Петра Степановича Иванова и т. д.[57]57
  Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 308–310.


[Закрыть].

Если А. Н. Северцов жил в профессорских квартирах здания того же Зоологического музея, то Булгаков, как мы уже знаем, помещает своего героя на любимую им Пречистенку в пятикомнатную квартиру, вместе с экономкой, сухонькой старушкой Марьей Степановной. И не случайно. Пречистенка была для писателя особенным местом. Не только потому, что это первая улица в Москве, которую он узнал, приезжая к своему дяде Николаю Михайловичу Покровскому в дом 24, не только потому, что жил там в Чистом переулке в 1924–1926 годах, но главным образом потому, что атмосфера жизни «пречистенцев» была ему чрезвычайно близка по духу и дала многих близких друзей практически на всю жизнь. Кроме семей искусствоведов и художников Ляминых, Топлениновых, Морицев, Шапошниковых можно упомянуть филолога Б. И. Ярхо (ставшего прототипом Феей из ранних редакций «Мастера и Маргариты»), писателей С. С. Заяицкого, В. И. Долгорукого, А. Н. Тихонова, поэта С. В. Шервинского, композитора С. Н. Василенко, историка С. К. Шамбинаго, врача А. А. Арендта (потомка лейб-медика Арендта, бывшего при Пушкине во время его смертельной болезни; А. Арендт пытался спасти Булгакова в последние дни жизни писателя), искусствоведа А. Г. Габричевского, философа Г. Г. Шпета[58]58
  Отметим несколько адресов этих булгаковских знакомых, живших в этих пречистенских, остоженских, арбатских переулках: В. Д. и С. В. Шервинских (Померанцев переулок, 8, квартира 1; рядом, во 2-й квартире, жил В. Э. Мориц); Б. В. Шапошникова (Пречистенка, 32, квартира 2). Н. Лямина (Савельевский переулок, 12, квартира 66), Топлениновых (Мансуровский переулок, 9, квартира 2).


[Закрыть].

Драматург С. А. Ермолинский, живший со своей женой М. А. Чемишкиан в Мансуровском переулке, дом 9 у братьев Топлениновых, тоже принадлежал к кругу пречистенских друзей Булгакова. Он вспоминал позже так об этом времени: «На бывшей Пречистенке, в ее кривых и тесных переулках, застроенных уютными особнячками, жила особая прослойка московской интеллигенции… Здесь исстари селилась московская профессура, имена ее до сих пор составляют гордость русской общественной мысли. В двадцатые годы эти традиции как бы сохранялись, но они теряли живые корни, продолжая существовать искусственно, оранжерейно. Советские „пречистенцы“ жили келейной жизнью, они писали литературоведческие комментарии, выступали с небольшими, сугубо академическими статьями и публикациями в журналах и бюллетенях. Жили они в тесном кругу, общаясь только друг с другом… в их комнатах громоздилось красное дерево, старые книги, бронза, картины. Они были не только островитянами в мутном потоке нэпа, но в равной степени и отделены от всякой новой, формирующей культуры»[59]59
  Ермолинский С. Драматические сочинения. М.: Искусство, 1982. С. 607–608. Добавим, что в Москве Пречистенка и прилегающие переулки издавна составляли район, занятый усадьбами служилого боярства, здесь находились дворцовые слободы и дворы опричников, а к 20-м годам прошлого века улица сделалась своего рода московским Сен-Жерменским предместьем, дворянской улицей, на которой жило немало людей, принадлежащих к образованной части тогдашнего общества.


[Закрыть].

Такого пречистенца изобразил Булгаков, перенеся его в свою фантастическую Москву лета 1928 года. Мы уже знаем, как разрешилась его жилищная проблема, а вот несколько зарисовок, так сказать, культурной жизни: «На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова „Рабочий кредит“. В сквере против Большого театра, где бил ночью разноцветный фонтан, толклась и гудела толпа. А над Большим театром гигантский рупор завывал… В Петровских линиях зеленым и оранжевыми фонарями сиял знаменитый на весь мир ресторан „Ампир“, и в нем на столиках, у переносных телефонов, лежали картонные вывески, залитые пятнами ликеров: „По распоряжению – омлета нет. Получены свежие устрицы“.

В Эрмитаже, где бусинками горели китайские фонарики в неживой, задушенной зелени, на убивающей глаза своим пронзительным светом эстраде куплетисты Шраме и Карманчиков пели куплеты, сочиненные поэтами Ардо и Аргуевым… Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского „Бориса Годунова“, когда обрушились трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся, разных цветов, электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга „Курий дох“ в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики Кухтермана. Рядом, в Аквариуме, переливаясь рекламными огнями и блестя полуобнаженным женским телом, в зелени эстрады, под гром аплодисментов, шло обозрение писателя Ленивцева „Курицыны дети“. А по Тверской, с фонариками по бокам морд, шли вереницею цирковые ослики, несли на себе сияющие плакаты. В театре Корш возобновляется „Шантеклэр“ Ростана»[60]60
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 411–413.


[Закрыть].

Как позже в «Театральном романе» и «Мастере и Маргарите», здесь Булгаков сатирической кистью прошелся по своим современникам – писателям, журналистам, театральным деятелям. О В. Э. Мейерхольде достаточно резко написано уже в очерке «Столица в блокноте» («Биомеханическая глава»), здесь применен и «черный юмор». Бойкий репортер Альфред Бронский, видимо, списан с Александра Давыдовича Брянского (Саши Красного), коллеги Булгакова по работе в Лито и «Гудке». В начальнике Вронского, заведующем журнальной литературной частью Валентине Петровиче, любителе выражений «пара минуточек», «за кур», узнается бывший одессит В. П. Катаев. В писателе Эрендорге – И. Г. Эренбург, в журналисте Колечкине – М. Е. Кольцов, в Ленивцеве – Н. Я. Агнивцев, в поэтах Ардо и Аргуеве – современники Булгакова А. М. Арго и Н. А. Адуев. Есть прототипы у куплетистов Шрамса и Карманчикова, режиссера Кухтермана.

То же и с топографией. Ресторан «Альказар», кроме Остоженки, был некогда и на Большой Садовой, а «Ампир» – нынешний «Будапешт». Театр В. Э. Мейерхольда (ГОСТИМ) был на Большой Садовой, 20, на месте нынешнего Концертного зала имени П. И. Чайковского. Сад «Аквариум» (Большая Садовая, 16) ведет свою под таким именем родословную с 1893 года, когда антрепренер Шарль Омон арендует старый увеселительный сад «Чикаго», реконструирует его и дает это название, аналогичное популярному саду Петербурга. В 1920–1930-е годы в «Аквариуме» функционировали театр, кинотеатр, ресторан. Был и летний, увитый зеленью театр, который и имел в виду автор повести. Театр этот не дожил до наших дней и в 1960-х годах сгорел. В 1959 году на месте старого «зимнего» театра было построено новое здание (проект Н. С. Жирова) – нынешний Театр имени Моссовета, а бывший сад «Аквариум» служит ему летом зеленым фойе и местом отдыха москвичей и гостей столицы.

Здание бывшего театра Ф. Корша в теперешнем Петровском переулке (бывшей улице Москвина), выстроенное в 1885 году по проекту М. Чичагова, занимает одна из трупп разделившегося Художественного театра. Зооинститут, где работал Персиков, ничуть в действительности не пострадал со времени его постройки в начале века. Его адрес: улица Большая Никитская (бывшая – Герцена), 6 (архитектор К. М. Быковский, 1902).

В одном из последних эпизодов повести вверх по Тверской улице шла «…многотысячная, стрекочущая копытами по торцам змея Конной армии… По рядам разливалось глухое и щиплющее сердце пение:

 
…Ни туз, ни дама, ни валет,
Побьем мы гадов без сомненья,
Четыре с боку – ваших нет…
 

…впереди шеренг на лошади… едет ставший легендарным десять лет назад, постаревший и поседевший командир конной громады»[61]61
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 447–448.


[Закрыть].

В этом «командире конной громады» узнается действительно С. М. Буденный (1883–1973), командир Первой Конной армии. А конники поют популярную песню тех лет, на мотив «Интернационала», где первая строчка куплета была опущена Булгаковым: «Никто не даст нам избавленья…»

Отметим еще несколько упоминавшихся названий. Газетный переулок – ранее улица Огарева, где, начиная от угла, вверх по Тверской действительно, как и предсказывал Булгаков, высятся многоэтажные дома. Храм Христа Спасителя – пятиглавый собор, увенчанный «золотым шлемом» – колоссальным позолоченным куполом. Построен в 1838–1883 годах в память победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года по проекту архитектора К. А. Тона. В 1931 году взорван. На его месте был плавательный бассейн «Москва». Но, восстановленный, Храм Христа Спасителя представляет мощный ансамбль, включающий даже мост, перекинутый к «Дому на набережной», создавая у нынешнего поколения впечатление о том, что прошлое «быльем поросло»… Мюр и Мерилиз – торговая фирма, которой до революции принадлежал построенный в 1908 году (архитектор Р. И. Клейн) на углу Петровки, напротив Большого театра, крупнейший универсальный магазин (теперь старое здание ЦУМа). Зал ЦЕКУБУ на Пречистенке – Центральная комиссия по улучшению быта ученых занимала с 1922 года особняк под № 16 (современный Дом ученых).

Не только Москва показана в булгаковской повести. Мы уже обращали внимание читателя на смоленские адреса. Но вот действие происходит в «уездном заштатном городке бывшем Троицке, а ныне Стекловске Костромской губернии». Где это? Увы, никакого Троицка в Костромской губернии не было[62]62
  Но, видимо, не вымышлена «Карлорадековская улица» – по имени К. Б. Радека (1885–1939): известного журналиста, члена ЦК ВКП(б), впоследствии репрессированного. Сама же Костромская губерния в повесть попала неожиданно, с другой стороны. На границе Костромской губернии было село Аниково (теперь в Вологодской области). И не исключено, что в «Роковых яйцах» отразилась работа Аниковской генетической станции Наркомзема РСФСР, директором которой был известный биолог-естествоиспытатель Н. К. Кольцов, руководитель Института экспериментальной биологии. Так, начиная с 1921 года на станции исследовались породы кур с целью получения высокой яйценоскости и выносливости: результатам работы была посвящена книга «Генетика домашней курицы» под редакцией Н. Кольцова (1926). Возможно, злоключения кур попадьи Дроздовой и сцены «куриного мора в республике» были реакцией Булгакова на работы Н. Кольцова, как и замечание о «бывшей курице» в пьесе «Зойкина квартира». (Цит. по: Вопросы литературы, 1989, № 4. С. 173.)


[Закрыть]. Наиболее «подходящий» Троицк был, видимо, взят из Пензенской губернии, а стал Стекловском, возможно, в честь главного редактора «Красной Нивы» и «Известий» в те годы М. Ю. Стеклова (1873–1941), тем более что впечатляющая сцена в повести происходит в ночной типографии этой газеты: «Не спал лишь громадный серый корпус на Тверской улице во дворе, где страшно гудели, потрясая все здание, ротационные машины „Известий“…

Все здание тряслось и гудело от ротационных колес, и создавалось такое впечатление, что серый неприглядный корпус полыхает электрическим пожаром. Занявшийся день не остановил его. Напротив, только усилил, хоть и электричество погасло. Мотоциклетки одна за другой вкатывались в асфальтовый двор, вперемежку с автомобилями. Вся Москва встала, и белые листы газеты одели ее, как птицы. Листы сыпались и шуршали у всех в руках, и у газетчиков к одиннадцати часам дня не хватило номеров, несмотря на то, что „Известия“ выходили в этом месяце с тиражом в полтора миллиона экземпляров»[63]63
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 422–444. Автор дает волю фантазии и описывает хорошо знакомую ему по «Гудку» атмосферу газетной типографской горячки. Безусловно реальны персонажи и из самой газеты «Известия», и из редакции и типографии железнодорожной газеты: выпускающий Иван Вонифатьевич, метранпаж, «механический толстяк» репортер Степанов – чугунная нога, Альфред Бронский (Алонзо). Здание «Известий» с типографией унаследовало старый корпус газеты «Русское слово», построенный в 1904–1907 годах архитектором А. Эрихсоном. Современный вид получило в конце 1927 года (архитектор Г. Б. Бархин).


[Закрыть].

«Роковые яйца» явились одним из первых произведений советской фантастики, оказавших несомненное влияние на современников – А. Белого с его романом «Московский чудак» (1926)[64]64
  В «Московском чудаке» один из главных героев – профессор Коробкин, бескорыстный подвижник науки, – делает открытие, на основании которого могут быть созданы мощные лучи, применимые в военных целях. Очень вероятно, что в образе Коробкина и его открытии отразился и булгаковский Персиков с его «лучом жизни».


[Закрыть], а также А. Н. Толстого («Гиперболоид инженера Гарина», 1927), где тоже применяются некие лучи в военных целях. Позже это А. Беляев и Г. Адамов – писатели-фантасты предвоенных лет, Николай Шпанов и братья Стругацкие – наши современники.

Такое же влияние могла бы, видимо, оказать и третья фантастическая повесть «Собачье сердце», написанная в 1925 году, если бы была опубликована в то время.

Начинается она весьма необычно: «У-у-у-у-у-у-гу-гу-гу-уу! О, гляньте, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне поет мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал! Негодяй в грязном колпаке – повар столовой нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства – плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий! Господи боже мой, как больно! До костей проело кипяточком. И теперь я вою, вою, вою, да разве воем поможешь?

Чем я ему помешал? Чем? Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь. Вы гляньте когда-нибудь на его рожу. Ведь он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди!»{3}3
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев.: Днипро, 1989. С. 454. Повесть написана в январе – марте 1925 года для публикации в альманахе «Недра», но не была разрешена к печати. Первоначальное ее название – «Собачье счастье. Чудовищная история», впоследствии переименованное. Санкт-Петербургский исследователь М. Золотоносов так объясняет причину возникновения окончательного названия. «15 декабря 1922 года в „Накануне“ (где, как мы знаем, сотрудничал и которую постоянно читал Булгаков. – Б. М.) была напечатана статья И. Василевского (Не – Буквы) „На пожарище“, где шла речь о судьбе дворянской культуры в России. Там автор писал: „Я помню, как меня поразил маленький штришок, касающийся биографии сиятельного князя Меншикова. В свое время не только мальчишкой, но уже и на возрасте он, как известно, бегал по улицам с лотком, продавал пироги с луком, перцем и собачьим сердцем. Вознесенный Петром Великим на верхние ступени… как скоро забыл он свое демократическое происхождение“».
  «Выражение „собачье сердце“, – отмечает далее М. Золотоносов, – в этом контексте есть знак превращения в „новую аристократию“ человека с низким („собачьим“. – Б. М.) происхождением, а приведенная И. Василевским фраза („пироги с луком, перцем и собачьим сердцем“) своим источником имеет не биографию Меншикова, а балаганный фольклор, зафиксированный в книге, вышедшей в том же году: Лейферт А. В. Балаганы. Пг., 1922. С. 68. Там балаганный „дед“, издевался над господами, выступал от имени плебея повара и говорил, показывая толпе зевак исписанный каракулями лист:
Это у бар зовется „меню“,Так я это прозвище не переменю.Первое: суп-сантеНа холодной воде,Крупинка за крупинкойГоняются с дубинкой.На второе: пирог —Начинка из лягушачьих ног,С луком, с перцемДа с собачьим сердцем.  Неизвестно, правда, читал ли Булгаков эту книгу или знал текст как балаганную прибаутку, но вряд ли случайно Клим Чугункин играл в трактире на балалайке, а Шариков больше всего любил цирк» (Вопросы литературы, 1988, № 4. С. 174–275). Добавим, как, возможно, и не случайно повесть начинается рассказом пса о поваре-«пролетарии» Власе и гастрономических (для собак) извращениях.


[Закрыть]

Это воет и жалуется на свою действительно собачью жизнь пес, которого вскоре назовут Шариком, и потом он превратится в Полиграфа Шарикова. Как и в «Роковых яйцах», главная движущая сила здесь тоже «булгаковский профессор», живущий на любимой автором Пречистенке. Но, в отличие от первых двух повестей, действие третьей происходит на довольно ограниченном пространстве, в квартире профессора Филиппа Филипповича Преображенского. Сравнительно мало и действующих лиц – ассистент профессора доктор Борменталь, подопытное существо Шариков, прислуга профессора Зина и Дарья, домком во главе со Швондером и еще несколько вспомогательных персонажей.

О чем же эта повесть? Попробуем вкратце изложить ее сюжет. «Светило мировой науки» профессор Преображенский, работающий над проблемой продления жизни людей, и, судя по предварительным результатам, довольно успешно, находит зимним метельным вечером на Пречистенке больного пса. Профессор приводит его в свою квартиру в Обуховом (ныне – Чистом) переулке, лечит и выхаживает его. Выздоровевший смышленый пес Шарик (так назвал его ученый, и от его имени ведется рассказ в первых главах повести) становится объектом сложной и уникальной («впервые в Европе!») операции по пересадке мозговых придатков гипофиза и яичников человека в собачий организм. Ответственная и на грани гибели собаки операция (автор, как врач, описал ее со многими специфическими деталями) кончается успешно, и органы человека-«донора», убитого в драке трактирного балалаечника, пьяницы и хулигана Клима Чугункина, вживляются в тело пса Шарика. И оперированный пес постепенно чудесным образом превращается в человека. Но в какого?! Из симпатичного, доброго, хоть и с характером, чуть ли не грамотного, прямо-таки интеллигентного пса получилось – по неучтенным профессором законам природы – человекоподобное существо с отвратительными повадками, привычками и наклонностями прежнего убитого человека. Тем не менее оно успешно овладевает человеческими навыками, учится грамоте, осваивается в современной ему людской обстановке того времени, впоследствии поступает на работу. Помня о своем собачьем прошлом, он называет себя Полиграфом Полиграфовичем Шариковым.

Как подопытное существо, Шариков живет в квартире профессора Преображенского вместе с окружающими ученого ассистентом доктором Борменталем, горничной Зиной, кухаркой Дарьей. Причем все дурные качества его человеческого предшественника проявляются в нем в полной мере: прекрасное собачье сердце превращается в дурное человечье. Шариков грубит, хамит, ведет себя оскорбительно-вызывающе, пьянствует, ворует, хулиганит, пытается изнасиловать девушку и, в конце концов пишет на своего создателя клеветнический донос. Действует он вкупе с ненавидящим профессора домкомом во главе с его председателем, неким Швондером. Работает Шариков в тресте, уничтожающем кошек. Действие повести достигает кульминации, когда ученый и его ассистент принимают единственно правильное решение: вновь обратить Полиграфа Шарикова в собаку. Они производят обратную операцию, и вот перед изумленной милицией и Швондером, пришедшими в квартиру профессора с обыском и арестом, предстает еще говорящая полусобака, потерявшая все человеческие черты. Финал эпически спокоен: как и до эксперимента ученого, Шарик, хоть и с исполосованной головой, лежит на полу в кабинете и влюбленно смотрит на свое божество – профессора Преображенского.

Таково краткое содержание довольно большой по объему повести. И, как практически все у Булгакова, ее сюжет, тема опираются на реально происходившие факты, а персонажи и место действия имеют четкую биографическую и литературно-топографическую основу.

В начале 1920-х годов идея омоложения человека путем пересадки различных органов от обезьяны и других животных широко обсуждалась и в нашей стране, и в Европе. Лекции и диспуты, многочисленные статьи в массовой и ведомственной печати, книги; демонстрировался даже научно-популярный фильм под названием: «Омоложение. Победа человека над природой. По опытам австрийского физиолога, профессора Э. Штейнаха, продемонстрированным на животных и людях»[65]65
  Реклама призывала: «Кино-театр „Колосс“. Только одну неделю у нас монопольно демонстрируются мировые фильмы! Омоложение по научно разработанным данным и опытам профессора Э. Штейнаха в 6-ти частях» (Жизнь искусства. 1923, № 47. С. 34).


[Закрыть]. Про это все безусловно знал автор повести, и полотнище с надписью: «Возможно ли омоложение?» вряд ли было его большим преувеличением{4}4
  Впоследствии к первой отечественной публикации повести М. Чудакова (Знамя, 1987, № 6. С. 136) указывает ряд других, современных Булгакову источников этой темы: сборник статей «Омоложение» под редакцией профессора Н. К. Кольцова (1924), статьи А. М. Василевского, профессора Щипачева, И. Полтавского. В Институте экспериментальной биологии, директором которого являлся Н. Кольцов, проводились работы по пересадке половых желез у животных и людей, операции омоложения старой собаки и людей (Вопросы литературы, 1989, № 4. С. 171). К этому можно добавить, видимо, одну из первых публикаций подобного рода, которую мог прочитать писатель в знакомой ему «Рабочей газете» (за 4 октября 1922 года, с. 2). В статье А. Дворецкого «Борьба со старостью и омоложение организма» рассказывалось об операциях Э. Штейнаха на людях: «В течение ряда лет 70-летний старик страдал головокружением, одышкой, сердечными припадками, общей легкой утомляемостью, восемь лет половое влечение совершенно отсутствовало. Проходит несколько месяцев после операции (она состоит в перевязке и перерезке семяпровода в брюшной полости при самом выходе из семенника), и в старческом состоянии наступает резкое улучшение. Старик снова посвежел и стал подвижен, одышка почти прекратилась, он мог ходить пешком часами, обмороки исчезли. Появился сильнейший аппетит, настроение стало жизнерадостным, возобновились нормальные половые сношения. Старик находился в состоянии длительного омоложения». Все это, возможно, нашло отражение при описании в повести приема профессором любвеобильного старичка с зелеными волосами.
  Эта же газета через год продолжала тему, где уже фигурирует прямой прототип Ф. Ф. Преображенского и его ассистента доктора Борменталя. Рассказывая о последователях Штейнаха и Воронова в России, автор статьи «Омоложение» пишет: «Ревностными работниками по омоложению являются у нас профессор Воскресенский и доктор Успенский. Они производят свои работы и над людьми: ими за полтора года омоложено 10 рабочих, 5 врачей, 2 священника, более 15 человек советских служащих». (Рабочая газета, 1923, 29 декабря. С. 6). Была и соответствующая реклама, и не только в Москве: «Омоложение лица и фигуры. Уничтожение морщин, ожирения и т. п. Новый метод, прием с 12 до 5 вечера». (Программы Петроградских театров / Приложение к «Жизни искусства», 1924, № 5. С. 7).


[Закрыть].

Биографическим прототипом Филиппа Филипповича большинство исследователей считают дядю писателя по матери Николая Михайловича Покровского (1878–1942). Он и его брат, Михаил Михайлович, были врачами. Их адреса значатся в дореволюционных и начала 20-х годов московских адресно-справочных книгах: «Покровский Н. М. – женские болезни – Обухов переулок, 1, квартира 12» и «Покровский М. М. – венерические болезни – Пречистенка, 24, квартира 12». А по существу их адрес был один, – в угловом доме постройки 1904 года домовладельца-архитектора С. М. Калугина (в повести – Калабухина) в бельэтаже второго подъезда.

Замена фамилии Покровского на Преображенского весьма прозрачна, и, кроме того, в соседнем, Мертвом переулке (он упомянут в повести), жил уже подлинный В. И. Преображенский и тоже врач-венеролог (дом 7, квартира 1).

Следует отметить, что дядю Булгаков уже выводил в своих произведениях. В «Москве 20-х годов» читаем, как боролись с уплотнением знакомые рассказчика: «Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по всем швам пролетарское происхождение, а другая поступила в студию. Умен ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное время? Не умен-с, а гениален. Шесть комнат остались у Николая Ивановича. Приходили и с портфелями и без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком набита племянницами. В каждой комнате стояла кровать, а в гостиной – две»[66]66
  Москва, 1981, № 9. С. 184–185.


[Закрыть].

Николай Иванович – это реальный Николай Михайлович, живший вдвоем с братом, а также экономкой-горничной и кухаркой в шести комнатах 12-й квартиры (в повести она заменена пятью). Племянницы его – это дочери сестры Александры и брата Митрофана – приехали в 1920 году. Одна из больших комнат квартиры при этом была перегорожена, и стало семь комнат, расположение которых нашло точное отражение в описании квартиры Филиппа Филипповича. Все сохранилось практически в неприкосновенности до наших дней, и сегодня в этой квартире можно найти кабинет и спальню профессора, столовую, смотровую, комнату Дарьи и Зины. Даже мелкие детали интерьера, связанного со скандальным эпизодом Шарикова в ванной (погоня за котом, порча замка и крана), остались целы.

Племянницы Александра Андреевна и Оксана Митрофановна дожили до наших дней. Последняя и в конце 70-х годов жила в этой квартире нынешнего Чистого переулка. Невестка Александры Андреевны – Мария Степановна Ткаченко-Бархатова жила там до недавнего времени. Из их рассказа и по фотографиям тех лет воссоздается облик самого Николая Михайловича. Представительный, внушительный и уверенный вид, громкий голос, пушистые усы и остроконечная бородка, – словом, очень похож на него герой повести, которого автор сравнивает с французскими королями и рыцарями.

И все-таки профессор Преображенский, как и все у Булгакова, не буквальная копия своего реального прототипа. Фигура эта собирательная. Никогда, конечно, ни Николай Михайлович, ни его брат не проводили таких фантастических операций и не занимались практикой по омоложению, хотя этот вопрос, видимо, не раз обсуждался в их гостеприимном доме, и возможно, в присутствии Булгакова. В образ «колдуна с Пречистенки» могли войти черты и других врачей, соседей и, разумеется, самих братьев Покровских.

Профессору Преображенскому было во лет, в то же время (1925) Н. М. Покровскому было 47 лет и выглядел он, естественно, моложе.

А описание сделанной Шарику операции, конечно, вобрало в себя опыт дяди и племянника и поражает несведущего в хирургии читателя[67]67
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 491–493.


[Закрыть].

Квартира 12 дома 1 по Чистому переулку пережила критический момент. Ведь дом предполагалось занять учреждением, и жильцы переселялись из него в новые квартиры. Тогда дом хотели подвергнуть капитальной реконструкции со снятием старых перекрытий и перепланировкой. А это значит, что квартира профессора Преображенского перестала бы существовать. Но время прошумело, дом остался и сейчас же там, как нам кажется, еще одно место для музея литературных героев этой повести. Так что спешите, поклонники булгаковского таланта, пройтись по Пречистенке вместе с теми энтузиастами-экскурсоводами, которые знают прошлое, овеянное жизнью Михаила Булгакова.

Не только квартиру своего дяди описал Булгаков топографически точно. Сама Пречистенка на страницах книги показана очень колоритно. И если сегодня проследить путь Шарика от метельной подворотни на Пречистенке до двери в бельэтажной квартире, куда привел его «собачий благодетель», можно найти практически все приметы повести.

С жалобного обиженного воя больной собаки, как мы уже знаем, начинается первая глава.

Повар «столовой нормального питания» обварил ему бок кипятком, и в морозной метели никто не может помочь: ни другая собака (он – «холостой бродячий пес»), ни «машинисточка девятого разряда», спешившая в кружевном бельишке и в «любовниковских чулках» со службы из казенного здания. Однако счастливая случайность спасет пса от верной гибели: из кооперативного магазина напротив через улицу выходит человек, и в руках у него сверток с купленной «краковской» колбасой. Собака учуивает ее через метель, выползает на запах, получает от «господина в шубе» (профессор Преображенский) кусок «краковской» и следует за ним по Пречистенке в Обухов переулок.

Откуда и каким путем? Направление движения явно от центра, от Пречистенских ворот: по пути их следования находится и Мертвый переулок, где пес поцеловал профессора в ботик и напугал какую-то даму, и здание пожарной части (оно существует до сих пор: Пречистенка, 22, угол с Чистым переулком, напротив дома 1), где пожарники играли на валторне[68]68
  Издавна на Пречистенке в доме 22 помещалось пожарное депо. Возведенный еще в конце XVIII века зодчим М. Казаковым для родственников полководца генерала А. П. Ермолова, дом был в 1830-х годах куплен казной и перестроен в Пречистенскую пожарную часть. Ныне здесь в значительно расширенном здании на правой стороне Чистого переулка городское Управление пожарной охраны.


[Закрыть].

Эти реальные ориентиры позволяют с достаточной точностью определить место завязки повести. Здание с воротами, под которыми лежал больной Шарик, легко узнаем в уже упомянутом нами бывшем доме ЦЕКУБУ (Центральный комитет улучшения быта ученых – ныне Дом ученых – Пречистенка, 16). Старинный экзотической архитектуры особняк фабрикантов Коншиных (построен в екатерининское время, но современный вид приобрел в 1910 году, архитектор А. О. Гунст) до сих пор сохранил фигурные ворота с сидящими на них львами[69]69
  Эти львы, думается, лишнее свидетельство тому, что именно здесь лежал бедный Шарик. В следующих главах повести так сказано об уже поправившемся псе: «Шарик лежал на плите (на кухне. – Б. М.), как лев на воротах».


[Закрыть], и путь Шарика прослеживается с точностью до метра. Магазин, где купил краковскую профессор, как и в повести, находился до недавнего времени напротив ворот Дома ученых, под названием «Продукты». Теперь его уже нет на Пречистенке, 9 (угол со Всеволожским переулком).

Вернемся на страницы повести: ученый и его новый друг пес Шарик подошли к подъезду в Обуховском переулке, где их (к немалому удивлению пса) уважительно встречает швейцар Федор, который еще не раз появится в профессорской квартире. А в вестибюле парадного сохранилось до сих пор много деталей интерьера, некоторые из которых воссоздают описанную Булгаковым обстановку. На первом этаже лестницы слева можно увидеть узкие ступеньки в подвал, в швейцарскую, рядом с ней легко представить себе калошную стойку, ту самую, из которой исчезли калоши после революции. При входе на верхний этаж нам нужно будет также сделать два поворота по лестнице, на нас повеет (при зимнем путешествии) теплом от радиатора батарей (пусть и новой, современной конструкции). Но вазонов с цветами, как и Преображенский, мы не увидим: остались лишь придверные выступы-основания.

Дверь в квартиру 12, как и в повести, стеклянная, с сохранившимися хрустально-гранеными фасетками толстого зеркального стекла. Кажется, позвонишь, дверь «вспыхнет неожиданным и радостным светом», откроется, и перед нами появится горничная Зина…

В самой семикомнатной квартире, как уже отмечалось, сохранилось все так же, как было и в бытность братьев Покровских, и в бытность профессора Преображенского. При известной степени воображения можно «увидеть» слева громадное зеркало, в котором в свете «опалового тюльпана» – люстры изумленно отразился вошедший Шарик, а справа вешалку; с которой пьяные собутыльники будущего Полиграфа Шарикова украли малахитовую пепельницу, палку-трость и бобровую шапку профессора. Сразу за вешалкой – дверь комнату Зины, впереди – в приемную, где пациентов Филиппа Филипповича встречал его ассистент, доктор Иван Арнольдович Борменталь[70]70
  Ни людская память, ни архивы не сохранили имени человека, который мог бы быть прообразом И. А. Борменталя. С похожей фамилией был в действительности специалист по женским болезням и акушерству доктор А. Г. Боргест, живший в Трехпрудном переулке, а также врач А. Блюменталь, который, по данным М. Чудаковой, был в 20-е годы ассистентом Н. М. Покровского.


[Закрыть], «тяпнутый» за ногу Шариком во время первого знакомства…

Пройдя приемную, окажемся в кабинете профессора. Конечно, сейчас это уже покинутая жильцами комната. В квартире сохранились лишь медицинские столики, когда-то используемые для инструментов братьями Покровскими. Из кабинета (дверь налево) попадаем в узкий коридорчик, из которого четыре двери (двери старинные, филенчатые, сложной ручной столярной работы, с медными ручками) ведут в спальню, столовую, смотровую и операционную.

Здесь проходили многие события в профессорской квартире. Застольные и кабинетные беседы ученого, его ассистента и выращенного им человека с собачьим сердцем. Знаменитые операции. Усмирение пьяного Полиграфа и борьба со сделанным им маленьким наводнением. Стены эти, может, и помнят визиты Швондера и других «жилтоварищей», изумление милиции и обморок следователя при виде полу-Шарикова – полу-Шарика…

Но самым любимым местом пса и выращенного из него хулигана Полиграфа была, конечно же, кухня, царство кухарки Дарьи Петровны[71]71
  Прототипом Дарьи Петровны и Зины, помогавшим, как упомянуто в повести, иногда ученым мужам в работе, могла быть жившая в квартире Н. М. Покровского акушерка и экономка Мария Силовна, ставшая в 1930-х годах его женой.


[Закрыть]. И это понятно. Великолепное описание «колдовства» кухарки при приготовлении пищи заставляет констатировать, что автор хорошо знал и этот, казалось бы, далекий от него предмет. На кухне, конечно, не осталось ни следа от старой печи и полатей, где любил прохлаждаться Шариков, но дверь черного хода по-прежнему служит исправно и заставляет вспомнить и такой эпизод повести, когда местные обыватели и корреспонденты, прослышав про таинственные опыты профессора с омоложением, лезли к нему в квартиру и этим способом.

«Калабуховский дом», созданный фантазией Булгакова хоть и на реальной основе, заселен и другими персонажами, так или иначе соприкасающимися с Преображенским. В третью квартиру бывшего «буржуя» Шаблина вселили четырех «жилтоварищей»: Швондера, Вяземскую, Пеструхина и Жаровкина. Где-то рядом «живут и жили» бывший сахарозаводчик Полозов и некая мадам Полосухер, чью кошку убил Шариков.

В воспоминаниях-снах Шарика присутствует «необъятный, залитый солнцем московский двор, вольные псы-побродяги», и позднее, когда по уличным вывескам «учился» грамоте, были такие места. В одном из подобных мест, которых в 20-е годы было достаточно и в районе Преображенской заставы[72]72
  Хочется предположить, что и фамилия ученого определена автором отчасти в связи с этим топографическим названием: Преображенский преобразует живые существа для научного эксперимента. Впрочем, были и реальные врачи с такой фамилией. Кроме уже упоминавшегося венеролога В. И. Преображенского из Мертвого переулка давал объявления о своей работе другой: «Д-р Преображенский. Специально мочеполовые. Тверская. Леонтьевский пер., д. 22. Прием от 5 до 8». Видимо, назначение времени было характерно для частных врачей. И это отразилось в повести: объявление, которое для Шарикова написал Борменталь, гласило: «Игра на музыкальных инструментах от 5 часов дня до 7 часов утра воспрещается»; 5 часов – начало приема. (Цит. по: Вопросы литературы, 1989, № 4. С. 171).


[Закрыть] (на пути к рынку, в начале Большой Черкизовской улицы), был убит Клим. В повести эта пивная называлась «Стоп-сигнал», и это название не вымышленное.

Строки повести, описывающие первые шаги молодого Шарика по городу в поисках пропитания, переносят нас в Москву начала 20-х годов, сохранившую в нэпманских магазинах многое из дореволюционной торговли. В частности, трест «Главрыба» («Абырвалг») находился на Рождественском бульваре, 12; ресторан «Бар» в Неглинном проезде, 2; вместо электротехнических магазинов братьев Голубизнер на Мясницкой сегодня магазины «Электротовары».

Бывал Шарик и в Сокольниках, и в других местах Москвы, которые были достаточно исхожены автором повести.

Нет, не мог ужиться такой гнусный субъект, как Шариков, имя которого теперь стало нарицательным, в одной квартире с профессором Преображенским, не был он и по-настоящему человеком. «…Он говорил? Это еще не значит быть человеком», – уверенно заявляет ученый, «предъявляя» властям возвращающегося снова в собачий облик Шарикова.

Поэтому с удовольствием воспринимает читатель прежнюю дооперационную идиллическую сцену: Шарик лежит на ковре в кабинете профессора. Горячий поклонник, как и сам автор, Большого театра и особенно его оперы «Аида», Филипп Филиппович Преображенский напевает вполголоса знаменитую арию верховного жреца Рамфиса: «К берегам священным Нила…»

Этими словами кончается булгаковская фантастико-сатирическая повесть, а нас ждет следующая глава…