Текст книги "Булгаков на Патриарших"

Писательский метод Булгакова с весьма точными историко-топографическими реалиями проявил себя в достаточной степени и в дальнейшем творчестве драматурга. В пьесе «Бег» эти места названы почти точно уже во вступительных ремарках к практически каждому «сну», в комедии «Адам и Ева» действие происходит в Ленинграде и в его пригородах, и дотошные читатели вполне могут при желании разыскать эти места. Последняя пьеса «Батум», о революционном движении в Закавказье, также географически и исторически определенна и точна. Может быть, поэтому пьесы остаются самостоятельными литературными произведениями с яркими речевымим характеристиками персонажей, с неожиданными поворотами событий и с ароматом времени, запечатленном в ремарках, определяющих реальную жизнь.

Глава четвертая
Тайны «Тайного друга» и «Театрального романа»

Роман с театром у Булгакова начался не во Владикавказе или в Москве, где он в полной и убедительной мере проявил себя как талантливый драматург, инсценировщик, либреттист. А значительно раньше, еще в детстве. Главная заслуга здесь принадлежит, конечно, матери писателя. Видимо, от рождения было в дочери орловского священника что-то, что она смогла передать своему первенцу Михаилу. В других детях Варвары Михайловны литературные и драматургические таланты практически не проявлялись.

Началось все с домашних спектаклей, живых картин, показов, театрализованных шарад и буриме, очень популярных в интеллигентных семьях тогдашней России. Большое значение имела и активная в Киеве в начале века театрально-музыкальная атмосфера. На этой благодатной почве и сформировались интересы и талант Булгакова. Первыми его театральными подмостками были домашние спектакли на даче в Буче под Киевом – загородном доме булгаковской семьи. Объединялись и с другими дачниками-театралами, давали летом спектакли с настоящими и сохранившимися до наших дней программками. Булгаков впоследствии не забыл бучинские дачные спектакли: в пьесе «Багровый остров» драматург Дымогацкий, наделенный некоторыми автобиографическими чертами, сообщает, что он когда-то играл на даче, и это явилось решающим доводом для включения его на исполнителя роли.

Как признавался сам писатель, прозаические произведения и драматургия для него – это как правая и левая рука пианиста. И действительно, творческое наследие Булгакова напоминает такую «партитуру», где драматургия по форме аналогична его прозе, а прозаические произведения близки к формам драматургическим, и именно они в первую очередь поэтому легко и охотно инсценируются. А начал это делать сам автор. Роман «Белая гвардия» дал пьесу «Дни Турбиных». Сам процесс написания романа, создания и постановки пьесы отразился в его неоконченной автобиографической прозе – повести «Тайному другу» и «Театральном романе».

Даже такая неприхотливая и вынужденная для Булгакова форма творчества, как фельетоны на злобу дня в газетах «Гудок» и «Накануне», не оказалась лишней в его биографии. И они, как и другая его проза, бывали предельно театрализованы, а иногда имели и по форме вид небольшой одноактной пьески, сценки, этюда. Духом театральности проникнута повесть «Тайному другу», написанная в сентябре 1929 года и посвященная тогда действительно тайному другу писателя – Е. С. Шиловской.

Фактически это беллетризированная автобиография Булгакова, и конечно, с преувеличениями, отступлениями и театральными эффектами. Рассказ о том, как излагающий события пишет сначала повесть, затем роман, его издательские трудности, работа в газете… Повесть «Тайному Другу» обрывается на полуфразе, и можно лишь только предположить, как будет воспринят в литературных кругах роман сочинителя[89]89
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 713–740.


[Закрыть].

Та же канва и в «Театральном романе» («Записках покойника»), но она имеет существенное продолжение: обсуждение романа, написание по его канве пьесы (сцена знаменитой «коробочки»), трагикомедия ее репетиций в Независимом театре. Но «Театральный роман» тоже не закончен, считается, что написано немногим более половины из задуманного[90]90
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 183–332.


[Закрыть]. А что должно было быть дальше, мы можем узнать только из воспоминаний Е. С. Булгаковой в изложении В. Я. Лакшина.

«Роман должен был двигаться дальше примерно по такой канве: драматург Максудов, видя, что его отношения с одним из директоров Независимого театра – Иваном Васильевичем – зашли в тупик, как манны небесной ожидает возвращения из поездки в Индию второго директора – Аристарха Платоновича. Тот вскоре приезжает, и Максудов знакомится с ним в театре на его лекции о заграничной поездке. (Эту лекцию Булгаков уже держал в голове и изображал оратора и слушателей в лицах необычайно смешно…)

К огорчению, драматург убеждается, что приезд Аристарха Платоновича ничего не изменит в судьбе его пьесы – а он столько надежд возлагал на его заступничество. В последней незаконченной главе Максудов знакомится с молодой женщиной из производственного цеха, художницей Авророй Госье. У нее низкий грудной голос, она нравится ему. Бомбардов уговаривает его жениться (эта незаконченная 16-я глава так и называется – „Удачная женитьба“. – Б. М.). Но вскоре она умирает от чахотки. Между тем спектакль по пьесе Максудова, претерпевший на репетициях множество превращений и перемен, близится к премьере… Булгаков хотел изобразить взвинченную, нервозную обстановку первого представления, стычки в зале и за кулисами врагов и почитателей дебютанта. И вот премьера позади. Пренебрежительные, оскорбительные отзывы театральной прессы глубоко ранят Максудова. На него накатывает острый приступ меланхолии, нежелания жить. Он едет в город своей юности (тут Булгаков руки потирал в предвкушении удовольствия – так хотелось ему еще раз написать о Киеве). Простившись с городом, герой бросается головой вниз с Цепного моста, оставляя письмо, которым начат роман…»[91]91
  Лакшин В. Булгакиада. М.: Правда, 1987 (Библиотека «Огонек», № 35). С. 21–22.


[Закрыть]

Таким образом, пусть и в незавершенном виде, в обоих неоконченных произведениях Булгаковым была сделана уверенная и талантливая попытка в художественной форме изобразить происходившие с ним события начала – середины 1920-х годов. В том числе, и свою работу журналистом газеты «Гудок» в повести «Тайному другу»[92]92
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 724–728.


[Закрыть].

В комментариях к этой повести и к «Театральному роману» о прототипах героев рассказано достаточно подробно[93]93
  Памир, 1987, № 4. С. 135–137; Новый мир, 1987, № 8. С. 164–165, 180–201; Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1988. С. 578–579; Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 764; Т. 2. С. 726–731.


[Закрыть]. Здесь же попробуем расшифровать их малоисследованные страницы. Роман, который пишет (и напишет, и издаст) автор-рассказчик, – булгаковская «Белая гвардия», печатавшаяся в журнале «Россия» редактором Исаем Григорьевичем Лежневым, действительно высланным за границу, но потом возвращенным и назначенным на крупный идеологический пост. У Булгакова он сначала редактор журнала «Страна» Рудольф Рафаилович (или Максимович), потом, в «Театральном романе», – Илья Иванович Рудольфи, редактор «Родины». В несимпатичной фигуре Макара Борисовича Рвацкого скрывается буквально злой гений Булгакова Захар Леонтьевич Каганский, также эмигрировавший и доставивший много неприятностей писателю пиратскими, в нарушение авторского права публикациями его произведений и их переводов за рубежом.

Условия жизни рассказчика (в комнате с продранным диваном и абажуром из газеты на седьмом этаже дома в Хомутовском тупике, у Красных ворот в Москве) и малопривлекательные бытовые детали – это проекция страданий Булгакова в «нехорошей квартире» № 50 на Большой Садовой – тогдашнем его жилье.

«Хорошие фельетоны» в «Сочельнике» – так, и вполне справедливо, охарактеризовано сотрудничество Булгакова в берлинской газете «Накануне», где им было опубликовано более 20 очерков и сатирических рассказов. Помещалась московская редакция «Накануне» на первом этаже дома Нирнзее. Мемуары «листа на четыре приблизительно печатных» – булгаковская повесть «Записки на манжетах», частично опубликованная в «Литературном приложении» к «Накануне» в июне 1922 года.

«Приехавший из Берлина… человек с желтым портфелем из кожи какого-то тропического гада» (в нем узнают одного из руководителей газеты «Накануне» П. А. Садыкера) хоть и заплатил за издание повести, но она так и не вышла, что отметил Булгаков в автобиографии 1924 года.

Второй опубликованный отрывок связывается с неким альманахом. Название его легко расшифровать, если знать, что этот отрывок появился во втором томе (1923) московского литературно-художественного альманаха «Возрождение». Там редактор Петр Ярославцев представлен собственным рассказом «Эксплоататор»[94]94
  Так в авторской орфографии звучало в альманахе это название.


[Закрыть] (у Булгакова – «Злодей»), а также кроме «Записок на манжетах» напечатан рассказ Джека Лондона «Смирительная рубашка», рассказы Б. Пильняка, Ю. Слезкина, Е. Зозули, Л. Леонова, стихи М. Цветаевой, О. Мандельштама…

С газетой «Накануне» у Булгакова связан целый пласт жизни и знакомств. Здесь он получил европейскую известность, как один из ведущих московских журналистов и фельетонистов. Редактировавший «Литературное приложение» газеты Алексей Толстой даже огорчался, что Булгакова шлют ему в Берлин мало и редко. «Шлите побольше Булгакова!» – писал он в Москву[95]95
  Миндлин Э. Молодой Булгаков // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 145–148.


[Закрыть]. Упомянем еще об одном знакомом писателя из берлинской газеты – Юрии Николаевиче Потехине (1890–1938), писавшем под «зеркальными» псевдонимами Скиф и Ф. Икс. Участник пражского сборника «Смена вех» и одноименного парижского журнала, он в 1922–1923 годах был и в редколлегии «Накануне»[96]96
  Осипов В. Кто такой Ф. Икс // Литературная Россия. 1989, 25 августа. С. 23.


[Закрыть]. По возвращении в Москву Потехин жил на углу Большого Златоустинского переулка и Маросейки, 7, квартира 14). Его незавидное поначалу жилье отразилось у Булгакова в «Москве 20-х годов», где Юрий Николаевич страдает в этом шестиэтажном доме, правда, в вымышленном Златоуспенском переулке.

Вторая, «московская» часть «Записок на манжетах» связана с уже известным нам журналом «Россия» и его редактором И. Г. Лежневым, или Рудольфом. Об этом рассказано в «Тайном друге» с удовольствием.

Описание в повести «Тайному Другу» работы рассказчика в «одной большой газете» занимает едва ли не самое значительное место, и, напротив, в «Театральном романе» о работе Максудова в газете «Пароходство» (или «Вестник пароходства») рассказывается скупо и глухо. В общем, это отражает биографическую реальность, если представить это «Пароходство» как газету речников «На вахте», а «большую газету» – как «Гудок», где Булгаков проработал с 1922 по 1926 год.

Редакция последнего издания тогда, как и теперь, находилась в Большом Чернышевском переулке (бывшая улица Станкевича), в доме 7. Но в начале 20-х годов она меняла свой адрес: была и на улице Коммуны (теперь Новая Басманная улица), 13, и в знаменитом Дворце труда (бывш. Екатерининский Воспитательный дом) на Москворецкой набережной (улица Солянка, 12), прославленном позже И. Ильфом и Е. Петровым в «Двенадцати стульях».

Обратимся к прототипам «газетных» сцен повести. Помогающий устроиться в газету «симпатичный журналист Абрам» – это Арон Исаевич Эрлих, работавший с Булгаковым еще в Лито Главполитпросвета и рекомендовавший его на работу в газету железнодорожников «Гудок». А. И. Эрлих оставил интересный рассказ о работе Булгакова в «Гудке»[97]97
  Эрлих А. Они работали в газете // Знамя, 1958, № 8. С. 167–168.


[Закрыть], об этом же периоде жизни писателя – мемуары В. Катаева, И. Овчинникова, А. Явича{5}5
  Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 123–127,131—144,157–163; Литературная Россия, 1986, 16 мая. С. 18–19. Адресуя читателя к строкам мемуаристов о работе писателя в «Гудке», хочется дополнить их неопубликованной частью воспоминаний И. С. Овчинникова:
  «…Михаил Афанасьевич рассказывает:
  – А на днях какие-то лоботрясы разыграли меня по телефону. Беру трубку – слышу мужской голос: „Товарищ Булгаков?“ „Булгаков, – говорю, – что угодно?“ – „Спешим вас обрадовать и поздравить. На вашей улице начинается большой праздник. Знаем из самых надежных источников. Товарищ Сталин пишет большую статью о советском либерализме. Статья директивная. Ею открывается полоса советского либерализма!“ – „Как это, – говорю, – понимать и как это все может коснуться моей-то персоны?“ – „Ну как понимать? Издадут полное собрание ваших сочинений! Разрешат вам выпускать большую либеральную газету! Нравится?“ Я было уж и уши развесил. „Конечно, – отвечаю, – нравится. А кто, – спрашиваю, – со мной разговаривает?“ И тут из трубки как грохнет вдруг хохот – сразу в четыре глотки: „Михаил Афанасьевич, сегодня же первое апреля! Забыли?“ И опять хохот: „Го-го-го! Ха-ха-ха!“ Бросил я трубку, обозвал хулиганов негодяями, а сам и до сих пор все не могу никак успокоиться. Так все и стучит в ушах: „Советский либерализм… Советский либерализм“. А перед глазами большая беспартийная газета вроде „Русских ведомостей“. В уме уж и штаты начал подбирать… вам, конечно, церковный отдел. Вон вы какие статьи закатываете!..
  В связи с православной пасхой „Гудок“ как раз только что напечатал несколько моих антирелигиозных опусов: „Христос и колядка“, „Кулич и пасха“, „Религия против женщины“ и другие…
  Но когда я передал весь этот разговор Эрлиху, тот отозвался о нем весьма скептически:
  – Чистейшая игра фантазии!.. Михаил Афанасьевич однажды очень подробно и красочно пересказал мне диалог, состоявшийся будто у него со Сталиным. А потом сознался, что это все липа. Спросите и вы его, что было и как было в действительности. Он скажет правду.
  – То, что меня с первым апреля разыграли по телефону, это верно. А вот тема разговоров была совсем, совсем другая, – уклончиво ответил Михаил Афанасьевич…
  Заходя в этот период в „Гудок“, Михаил Афанасьевич жаловался:
  – Чуть не каждый день хожу на допросы. Интересуются, откуда я так хорошо знаю быт офицерства, с кого писал Турбиных, на какие средства существую. А что я могу сказать? Никаких тайных, преступных связей у меня нет. То, что пишу, можно прочитать…
  В другой раз свой невеселый доклад он закончил шуткой:
  – Понимаете, становлюсь психом. Начинаются зрительные галлюцинации. Недавно сижу дома за столом, пишу. Чуть в сторонке стоячее зеркальце. Глянул в него и обомлел: в зеркальце ясно виднеются три родные буковки – ГПУ Ущипнул себя правой рукой за левое ухо – больно. Значит, не сплю! В конце концов нашел-таки, откуда такое наваждение. Перед зеркалом лежит коробка папирос „ЛЮКС“, то есть LUX/ГПУ В зеркале – дьяволиада!..
  Михаил Афанасьевич принес даже от машинисток зеркальце, достал из кармана коробку папирос и демонстрировал всем свою галлюцинацию в натуре, прикрыв пальцем хвостик последней буквы.
  Редакция долго смеялась: иллюзия получилась полная!..
  Собственная дьяволиада – толкование новое. Михаил Афанасьевич не только талантливо изображал лики дьяволиады в своих рассказах и повестях, но и с неизменным талантом он творил куски дьяволиады в жизни.
  Заходит как-то в нашу комнату. Торопится сам, торопит нас.
  – Обработал заметку! О школах! Срочно требуется эпиграф. Конечно, юмористический. Пожалуйста!
  – Вот, – говорю, – деловой совет Салтыкова-Щедрина: вводите просвещение по возможности без кровопролития. Раз заметка о школе – чем не эпиграф!
  Конечно, шутка. Конечно, не для печати. Фраза сугубо одиозная. Сказал и забыл. А вечером в ночной редакции переполох. Заметка, оснащенная игривым салтыковским эпиграфом, торчит в полосе. Зазевайся дежурный редактор, и завтра дьяволиада демонстрировала бы еще одну гримасу, на этот раз перед читателями „Гудка“.
  Немало шумели в редакции, когда в отпечатанном и разосланном номере вдруг был обнаружен свеженький псевдоним Булгакова – „Гепеухов“.
  На смену Гепеухову вскоре появился другой псевдоним, правда, не такой броский, но взятый тоже из арсеналов дьяволиады, – „Эмма Б.“.
  Напомню анекдот, в контексте с которым воспринимался тогда этот псевдоним.
  Ухажер жалуется приятельнице:
  – Когда ваш телефон, Мария Ивановна, был на букву „Ж“, дозвониться было совсем легко, когда он стал на „Г“, дозвониться стало уже труднее, а сейчас, когда он на „Б“, дозвониться просто невозможно.
  Вот это „Б“ и включил Михаил Афанасьевич в свой новый псевдоним.
  – Кто понимает, псевдоним самокритичный, – говорил он, загадочно улыбаясь. – Стараешься ни на какие сделки с совестью не идти. А нет-нет да и сорвешься. Так что „Б“ это не мешает. Постоянное, так сказать, напоминание. Постоянно бдительность…» (Овчинников И. С Булгаковым в редакции «Гудка»
  Машинопись. Архив автора, фонд М. Булгакова). Эпизод с допросами в ГПУ отвечает действительности. Более того, дневники писателя за 1921–1926 годы и повесть «Собачье сердце» были у него изъяты во время одного из обысков и возвращены лишь через несколько лет. Уже после смерти писателя пострадавшим по «булгаковскому делу» на Лубянке оказался друг Булгакова драматург С. А. Ермолинский (см.: Современная драматургия, 1988, № 6. С. 235–238).
  Отметим, пользуясь случаем, те газетные публикации Булгакова, которые вспомнил И. С. Овчинников. Фельетон «Просвещение с кровопролитием» напечатан 29 марта 1924 года за подписью «М. ОЛ-РАЙТ», псевдониму «Гепеухов», точнее – «Г. П. Ухов» («Гудок» за I и га ноября 1923 года, фельетоны «Тайна Мадридского двора» и «Как разбился Бузыгин») предшествовал «нормальный» псевдоним «Герасим Петрович Ухов» («Гудок» за 17 октября 1923 года – фельетон «Беспокойная поездка»). Псевдоним «Эмма Б.» чаще всего был использован осенью 1925 года в фельетонах «Мертвые ходят» (25 сентября), «Динамит!!!» (30 сентября), «Горемыка Всеволод» (I октября), «Ликующий вокзал» (14 октября) и др.


[Закрыть].

Помощники редактора Июль и Навзикат (это имя ассоциируется с мифологическими и библейскими персонажами) узнаются в руководящих работниках редакции «Гудка» Августе Потоцком и Григории Гутнере. О последнем мало что известно, разве что он еще был и заведующим редакцией журнала «Железнодорожник», где тоже печатался Булгаков (рассказ «Воспоминание…»). Зато А. Потоцкому посвящены любопытные строки в очерке Михаила Штиха «В старом „Гудке“»{6}6
  Воспоминания об Ильфе и Петрове. М.: Советский писатель, 1963. С. 102–103. «Это был человек необычайной судьбы. Граф по происхождению, он встретил революцию как старый большевик и политкаторжанин. Странно было представить себе Августа (так все мы называли его) отпрыском аристократической фамилии. Атлетически сложенный, лысый, бритый, он фигурой и лицом был похож на старого матроса. Это сходство дополнялось неизменной рубахой с открытым воротом и штанами флотского образца, которые уже давно взывали о капитальном ремонте. А на ногах у Августа круглый год красовались огромные расшлепанные сандалии… Трудно было представить себе „Гудок“ без Августа. Официально он считался заведующим редакцией, но казалось, у него было еще десять неофициальных должностей и десять неутомимых рук, которые ни минуты не оставались без дела. Только для одного не хватало времени для этих рук: для того, чтобы хоть немножко позаботиться о своем хозяине, который жил как истый бессребреник и спартанец. За все это, а еще за грубоватую, но необидную прямоту и редкостную душевность коллектив очень любил Августа».


[Закрыть].

Исследователи «театрального» периода жизни и творчества Булгакова пришли к единому мнению, что повесть «Тайному другу» – это фрагменты ранней редакции «Театрального романа». Уточним: редакции первой. Вторая, под названием «Театр», была сожжена автором весной 1930 года. По жанру это как бы повесть в форме незаконченного письма или незаконченное письмо, обращенное в повесть. Кому и какому тайному другу, мы уже знаем: к Е. С. Шиловской, возлюбленной Булгакова в то «тайное» время, когда она еще была замужем за видным военным Е. А. Шиловским. Позже будущая жена писателя так рассказывала об истории создания этой рукописи в тонкой клеенчатой тетради: «Летом 1929 года я уехала лечиться в Ессентуки. Михаил Афанасьевич писал мне туда прекрасные письма, посылая лепестки красных роз; но я должна была тогда уничтожить эти письма перед возвращением – я была замужем, я не могла их хранить. В одном из писем было сказано: „Я приготовил Вам подарок, достойный Вас…“ Когда я вернулась в Москву, он протянул мне эту тетрадку…»[98]98
  Новый мир, 1987, № 8. С. 164.


[Закрыть]

Остальные события повести более менее понятны, и там угадываются персонажи типа Порсова, Рюмкина, Плаксина, Римского, Агреева, поэта Вовы Боргужка (читателя журнала «Страна», то есть «России»), молодого человека в редакции Рудольфа… Это собирательные образы из ненавистного Булгакову московского окололитературного мира, пародию на который он блестяще реализовал и в «Роковых яйцах», и в «Записках покойника», и в «Мастере и Маргарите».

Часть из них узнаваема и в героях тех страниц «Театрального романа» (сюжетно отсутствующих в повести «Тайному другу»), где Максудов, поставив в апреле под своим произведением слово «Конец», созвал гостей для публичного чтения своей рукописи. «Среди них было двое журналистов из „Пароходства“, рабочие, как и я, люди, их жены и двое литераторов. Один из них – молодой, поражавший меня тем, что с недосягаемой ловкостью писал рассказы, и другой – пожилой, видавший виды человек, оказавшийся при более близком знакомстве ужасной сволочью. В один вечер я прочитал примерно четверть своего романа»[99]99
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 189.


[Закрыть].

Позже состоялось еще два чтения, где число слушателей разрослось. Среди них был «…литератор – с лицом злым и мефистофельским, косой на левый глаз, небритый. Сказал, что роман плохой, но изъявил желание слушать четвертую, и последнюю, часть. Была еще какая-то разведенная жена и один с гитарой в футляре. Я почерпнул (сообщает Максудов. – Б. М.) много полезного для себя на данном вечере. Скромные мои товарищи из „Пароходства“ попривыкли к разросшемуся обществу и высказали и свои мнения. Один сказал, что семнадцатая глава растянута, другой, что характер Васеньки (явно имеется в виду Николка. – Б. М.) очерчен недостаточно выпукло… Четвертое и последнее чтение состоялось не у меня, а у молодого литератора, искусно сочинявшего рассказы. Здесь было уже человек двадцать, и познакомился я с бабушкой литератора, очень приятной старухой, которую портило только одно – выражение испуга, почему-то не покидавшего ее весь вечер. Кроме того, видел няньку, спавшую на сундуке»[100]100
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 190–191.


[Закрыть].

Прототипов перечисленных героев «Театрального романа» нужно искать в тех литературных кружках и обществах, где бывал Булгаков в начале 20-х годов. По мнению М. Чудаковой[101]101
  Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 282–291.


[Закрыть], эти чтения «Белой гвардии» (позже московских фантастических повестей) на рубеже 1923 и 1924 годов происходили в кружке «Зеленая лампа», заседавшем в квартире Лидии Васильевны Кирьяковой на Большой Дмитровке (бывшая Пушкинская улица). Об этом сообщил в газете «Накануне» за 9 марта 1924 года Юрий Слезкин, отметив, что чтения проходили в течение четырех вечеров. В апреле 1924 года Булгаков выступает на «Никитинских субботниках», читает свои произведения на квартире писателей С. С. Заяицкого (Малый Знаменский переулок, 7, квартира 30), П. П. Зайцева (Староконюшенный переулок, 5), у Н. Н. Лямина и Н. А. Ушаковой (Савельевский – ныне Пожарский – переулок, 12, квартира 66) и в других местах. Одно из заседаний кружка издательства «Узел» проходило у Л. М. Леонова, жившего тогда у родителей своей жены, Татьяны Михайловны Сабашниковой, на Девичьем поле. По предположению М. Чудаковой, действие последнего чтения Максудова относится именно к этому адресу, а несколько раз отмеченный в романе «молодой литератор», с недосягаемой ловкостью писавший рассказы, не кто иной, как Леонид Леонов. Позволим себе не согласиться с этим, тем более, что имя Л. М. Леонова соотносится в «Театральном романе» с именем прозаика Лесосекова, написавшего два романа, один из которых назывался «Лебеди». А к описываемому Максудовым – Булгаковым времени у Леонова было уже в творческом активе как раз два романа – «Барсуки» и «Записки Ковякина». Последний он и читал на Девичьем поле в присутствии Булгакова[102]102
  Отметим, что, давая Л. М. Леонову имя Лесосекова, Булгаков как бы предсказывал здесь будущие замыслы этого писателя, который в 1953 году написал свой самый знаменитый роман «Русский лес». Такое же, возможно, угадывание (предвидение Мастера) произошло и в случае с другим персонажем романа, беллетристом Флавианом Фиалковым, о котором сказано, что он автор двух сборников рассказов, прекрасно одевается и «шибко идет в гору». Здесь изображен, по всей вероятности, В. П. Катаев, автор к тому времени именно двух сборников рассказов («Бездельник Эдуард» и «Бородатый малютка») и действительно приобретавший все большую популярность. Может, Булгаков хотел ему ответить, так же как и Слезкину: в рассказе Катаева «Зимой» (1923) была довольно узнаваемая и злая на него пародия. Но потом дружеские чувства пересилили и осталась только «цветочная» фамилия, предвосхищающая известные произведения Катаева – сказку «Цветик-семицветик» и рассказ «Фиалка».


[Закрыть].

Заслуживает внимания мнение литературоведа В. Г. Перельмутера, что за образом талантливого «молодого литератора» стоит беллетрист Сигизмунд Кржижановский, действительно прославившийся сочинительством небольших рассказов. По свидетельству писателя С А. Макашина, Булгаков бывал у него на Арбате (дом 44, квартира 5) на литературных вечерах, причем такие бытовые детали из максудовского рассказа, как испуганная бабушка и нянька на сундуке, вполне вписывались в эту густонаселенную арбатскую квартиру.

Коллеги Максудова из «Пароходства» (или «Вестника пароходства») – вероятные сотрудники тогдашнего «Гудка»: тот же А. Эрлих (оставивший рассказ о чтении повести «Роковые яйца») или М. Львов (Штих), С. Гехт, А. Явич. Остальные участники литературной вечеринки – собирательные или вымышленные образы за исключением «пожилого литератора, оказавшегося ужасной сволочью», Ликоспастова. В рассказе последнего «Жилец по ордеру» Максудов с ужасом узнает самого себя («брюки те же самые, втянутая в плечи голова и волчьи глаза»), но описанного несправедливо. «Я вовсе не хитрый, не жадный, не лукавый, не лживый, не карьерист и чепухи такой, как в этом рассказе, никогда не произносил!» – восклицает герой «Театрального романа». И также мог бы воскликнуть Булгаков (а может, и восклицал) при прочтении романа своего владикавказского друга Юрия Слезкина «Столовая гора», где в Алексее Васильевиче мог вполне узнать и себя, и свои злоключения в «городе у подножия гор». И обидеться до такой степени, что прервать с автором «Столовой горы» отношения и позже отомстить ему по-своему в «Записках покойника».

Но это было позже, а в описываемое время дружба московских «накануневцев» во главе с Булгаковым и Слезкиным была в самом расцвете. И когда редактировавший «Литературное приложение» к «Накануне» А. Н. Толстой возвратился из Берлина в Москву, ему была устроена торжественная встреча. Произошло это 30 мая 1923 года на квартире московского адвоката В. Е. Коморского (Малый Козихинский переулок, 12, квартира 12) и вошло в «Театральный роман», как красочно описанная вечеринка, «организованная группой писателей по поводу важнейшего события – благополучного прибытия из-за границы (Парижа. – Б. М.) знаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского», в котором узнавался крупный и вальяжный Алексей Николаевич Толстой. Но это не все: «Торжество умножалось и тем, что одновременно чествовать предполагалось и другого знаменитого литератора – Егора Агапенова, вернувшегося из своей поездки в Китай»[103]103
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 206.


[Закрыть]. Хозяином квартиры был критик Конкин (так Булгаков изобразил Коморского), и Максудов пошел туда «в великом возбуждении»:

«Я оглянулся – новый мир впускал меня к себе, и этот мир мне нравился. Квартира была громадная, стол был накрыт на двадцать пять примерно кувертов; хрусталь играл огнями; даже в черной икре сверкали искры; зеленые свежие огурцы порождали глуповато-веселые мысли о каких-то пикниках, почему-то о славе и прочем. Тут же меня познакомили с известнейшим автором Лесосековым и с Тунским – новеллистом… Ликоспастов был тише воды, ниже травы, и тут же как-то я ощутил, что, пожалуй, он будет рангом пониже прочих, что с начинающим даже русокудрым Лесосековым его уже сравнить нельзя, не говоря уже, конечно, об Агапенове или Измаиле Александровиче… Конкин вовлек в столовую высокого и плотного красавца со светлой вьющейся и холеной бородой, в расчесанных кудрях… Добротнейшей материи и сшитый первоклассным парижским портным коричневый костюм облекал стройную, но несколько полноватую фигуру Измаила Александровича. Белье крахмальное, лакированные туфли, аметистовые запонки. Чист, бел, свеж, ясен, весел, прост был Измаил Александрович. Зубы его сверкнули, и он крикнул, окинув взором пиршественный стол: „Га! Черти!“»[104]104
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 207–208.


[Закрыть]

В действительности у Коморских было все скромнее. И квартира, хотя по тем временам уникальная – отдельная, трехкомнатная. И сам вечер. Но мелкие детали перенесены из квартиры Коморского. Перенесены также и участники той встречи, где Булгаков – Максудов знакомится с новой группой литераторов. Бондаревский – Толстой, написанный сатирическими красками, напоминает гоголевского Ноздрева, тем более что под стать ему и современный зять Мижуев – постоянно помыкаемый Бондаревским его приятель Баклажанов, – «маленького роста гражданин в целлулоидном воротнике». «Парижские кусочки» Бондаревского (а позже «Монмартские ножи») могут вполне соотноситься с эмигрантской прозой А. Н. Толстого («Похождения Невзорова, или Ибикус», «Черная пятница», «Союз пяти», «Мираж»), написанной в начале 1920-х годов.

Другая пара вечера: Егор Нилыч Агапенов, «писатель с широким лицом и крупнейшими очками», будущий автор «Тетюшанской гомозы» и его деверь Василий Петрович, бородатый кооператор из Тетюшей. С Агапеновым пришли еще члены его «свиты»: китаец с дамой. За этим персонажем узнается Борис Андреевич Пильняк (Вогау), бывший в середине 1920-х годов в Японии и Китае, после чего им написаны очерки «Корни японского солнца» и «Китайская повесть». Можно только догадаться, как скромный приволжский городок в Татарии – Тетюши оказался в «Театральном романе», как и тамошняя «гомоза» (видимо, от местного глагола «гомозиться», что значит возиться на одном месте, копошиться). Может, это какое-то отражение бытовой прозы Б. Пильняка: «Поокского рассказа» или романа «Волга впадает в Каспийское море»?

Известный нам текст «Записок покойника» («Театральный роман») по сюжету можно разделить на две условные, но очень четкие части: мир Максудова в литературной среде ликоспастовых-бондаревских, который оказался для него после памятной вечеринки и ознакомления с теми произведениями, что написали его новые знакомые – писатели, миром неприемлемым. И новый мир – театра, кулис, актеров, режиссеров, который он признает, заявляя: «Этот мир – мой!»

Неудача (по собственному признанию) романа приводит Максудова к написанию пьесы: «…мне начинало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, а в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра… С течением времени камера в книжке зазвучала. Я отчетливо слышал звуки рояля… Всю жизнь можно было бы играть в эту игру, глядеть в страницу… А как бы фиксировать эти фигурки? Так, чтобы они не ушли уже более никуда? И ночью однажды я решил эту волшебную камеру описать. Как же ее описать? А очень просто. Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует. Вот: картинка загорается, картинка расцвечивается. Она мне нравится? Чрезвычайно. Стало быть, я и пишу: картинка первая. Я вижу вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют „Фауста“. Вдруг „Фауст“ смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вот он выходит из дверей с гитарой в руке. Слышу – напевает. Пишу – напевает. Да это, оказывается, прелестная игра! Не надо ходить ни на вечеринки, ни в театр ходить не нужно. Три ночи я провозился, играя с первой картинкой, и к концу этой ночи я понял, что сочиняю пьесу»[105]105
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 218–219.


[Закрыть].

Дальше по сюжету «Театрального романа» случается то, с чего начинается действие книги. Рассказчик получает письмо Ксаверия Борисовича Ильчина, режиссера учебной сцены Независимого Театра, и идет туда по одной из центральных улиц столицы: «Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось» – так сообщает автор.

Подробности создания «Театрального романа», взаимоотношения Булгакова с Художественным театром, его руководителем и актерами уже достаточно много освещались[106]106
  Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М.: Советский писатель, 1983. С. 139–169; Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.: Искусство, 1986. С. 327–375; Лакшин В. Булгакиада. М.: Правда, 1987 (Библиотека «Огонек», № 35). С. 9—26.


[Закрыть]. Меньше было уделено внимания прототипам персонажей книги. Хотя, казалось, было бы наивным отождествлять героев романа и их поступки с реальной биографией Булгакова и событиями истории Художественного театра, взаимоотношения писателя и драматурга – с конкретными людьми, но все же магия булгаковского творчества, точные психологические зарисовки, художественные портретные попадания родили явление, отмеченное А. Смелянским:

«Почти у каждого старого мхатовца хранятся несколько заветных листочков с указанием героев „Театрального романа“ и их прототипов. Помню, как Павел Александрович Марков (заведующий литературной частью МХАТа. – Б. М.), отвечая на традиционный вопрос „кто есть кто“, достал с полки переплетенную рукопись булгаковской книги и показал мне первую страницу. Это была своего рода театральная программка с указанием действующих лиц и исполнителей:

Максудов – Булгаков… и так всех по порядку, вплоть до мхатовских докторов, курьеров, помощников режиссеров и сторожей»[107]107
  Смелянский А. Указ. соч. С. 347.


[Закрыть].

Ограниченность «домашнего узнавания» своих героев, трудности будущих читателей, не посвященных в мхатовскую «кухню», признавал и сам автор. Поэтому в предисловии к книге он лукаво предупреждает, что «записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной… что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было»[108]108
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 184.


[Закрыть].

Оставил Булгаков и другое специальное «предисловие для слушателей», которым предварялись чтения автором своего произведения наиболее близким мхатовцам: «По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр. Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан. В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического. Во-вторых, это не роман. И, наконец, и сочинено это не мною»[109]109
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 729.


[Закрыть].

Но несмотря на эти усиливающие интерес, интригующие и разжигающие читателей и слушателей приемы, это и был роман, и роман сатирический. Но не роман – пересмешник, не театральный капустник. За знакомыми подробностями и узнаваемыми портретами таинственно просвечивал второй план, а может быть, и третий, четвертый, как сквозь полупрозрачные кисейные театральные занавеси чувствовались обобщения и кружащая голову глубина, и слушатели, люди театра, не могли не улавливать этого хотя бы смутно.

В романе, написанном в 1936–1937 годах, раскрывался мир творчества – творчества вообще и творчества драматургического с его соблазном, яростью и болью. В основе сюжета лежала история «Белой гвардии», прозрачно помеченной псевдонимом «Черный снег», и пьесы «Дни Турбиных», то есть событий 1923–1926 годов. Но горечь и боль шли от более свежих событий, связанных с судьбой постановки в Художественном театре пьесы «Мольер» («Кабала святош»), которая многократно переделывалась и, после пятилетней борьбы и мук наконец выпущенная в начале 1936 года, была снята с репертуара. Театр не смог защитить эту пьесу Булгакова теперь, как он это сделал годами раньше при постановке «Дней Турбиных». И глубоко обиженный и оскорбленный драматург был вынужден уйти из прославленного коллектива, ответив на несправедливость своим «Театральным романом».

Так эти разновременные в реальности впечатления и ситуации смешивались и совмещались. Складывался портрет Театра – обольстительный, фантасмагорический, обобщенный. Сатирический гимн театру. И на образ таинственного владыки мира театра – властного старика с живыми глазами, гениального актера Ивана Васильевича – ложился отблеск могущества, противопоставленного творчеству. Это был последний и самый высокий взлет автобиографической прозы Михаила Булгакова – прозы гротескной и доверительной, фантастической, саркастической, лирической, нежной[110]110
  Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 2. Киев: Днипро, 1989. С. 728–729.


[Закрыть].

Это понимала и Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя, готовя в 1965 году роман к печати. Это понимали и старые «мхатчики», «основоположники и середняки», поддержавшие публикацию в «Новом мире». В своей работе Е. С. Булгакова опиралась на составленный ею с помощью старшего сына Жени Шиловского и Т. Ю. Дмитриевой «Список действующих лиц романа и их прототипов»[111]111
  Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 562. К. 61. Ед. хр. 21; Там же. Фонд 745. К. 1. Ед. хр. 24.


[Закрыть], которым воспользуемся мы при дальнейшей «расшифровке» героев «Театрального романа» и топографических адресов их обитания.

Итак, Независимый Театр, в Учебную сцену которого идет Максудов, – это Московский Художественный театр. Учебная сцена – здание бывшей Второй его студии на Тверской улице, 22 (дом не сохранился, снесен при реконструкции Тверской улицы; на его месте в 1940 году сооружено здание по проекту А. Г. Мордвинова, дом 8, где с 1958 года открыт книжный магазин «Москва»).

В режиссере Учебной сцены Ксаверии Борисовиче Ильчине легко узнается режиссер МХАТа Борис Ильич Вершилов, а его записка Максудову повторяет вершиловскую записку Булгакову, написанную 3 апреля 1925 года и сохраненную в архиве. На бланке Второй студии карандашом изложена интригующая просьба: «Глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич! Крайне хотел бы с Вами познакомиться и поговорить о ряде дел, интересующих меня и, может быть, могущих быть любопытными и Вам. Если Вы свободны, был бы рад встретиться с Вами завтра вечером (4. IV) в помещении Студии; если заняты, не откажите позвонить по телефону в Студию (3–69–42) или в театр „Габима“ (2–41–35), где я буду, вероятно, завтра, в субботу, часа в 3–4. С приветом Б. И. Вершилов»[112]112
  Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 562. К. 61. Ед. хр. 21; Там же. Фонд 745. К. 1. Ед. хр. 24.


[Закрыть].

Ильчин сообщает Максудову первые сведения о Независимом Театре, а позже Петр Петрович Бомбардов, в ком отражен собирательный образ молодого актера – мхатовца, своего рода Вергилия – проводника по театральному раю-аду, знакомит автора «Черного снега» с основными действующими лицами романа. Среди них – стоящие на вершине пирамиды театральной иерархии директора Независимого театра: седой красавец с лорнетом – Иван Васильевич и изображенный на портрете весьма представительным мужчиной в сюртуке и с бакенбардами по моде семидесятых годов – Аристарх Платонович. В них узнаются Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко.

История Художественного театра достаточно известна и не требует специального изложения. Но здесь, для того чтобы лучше понять, с каких реальных людей писал Булгаков, попытаемся вкратце вспомнить основные ее этапы. 22 июня 1897 года встретились К. С. Станиславский (Алексеев) и В. И. Немирович-Данченко. Их знаменитая беседа в «Славянском базаре» на Никольской улице положила начало основанию театра. Было решено создать театр, который должен служить душевным запросам современного зрителя. 14 июня 1898 года впервые собирается труппа Московского Художественного театра. В нее вошли актеры-любители из Алексеевского театрального кружка К. С. Станиславского – М. Ф. Андреева, М. П. Лилина, А. Р. Артем, В. В. Лужский, ученики В. И. Немировича-Данченко – О. Л. Книппер, И. М. Москвин, В. Э. Мейерхольд и другие (позднее к ним присоединились В. И. Качалов, Л. Н. Леонидов). 14 октября спектаклем «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого открылся первый сезон театра. А 17 декабря состоялась премьера пьесы А. П. Чехова «Чайка». В. И. Немирович-Данченко писал: «Критики Художественного театра настаивают, что его история только хронологически начинается с первого представления „Царя Федора“, а что по существу началом надо считать „Чайку“, что только с Чехова определяется новый театр, его революционное значение». В память об этом событии изображение летящей чайки (по рисунку Ф. О. Шехтеля) стало эмблемой театра.