Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

НЕЧИТАЙЛО-АНДРЕЕНКО М. Ф., художник, 29.12.1894 – 12.11.1982

Михаил Федорович Нечитайло-Андреенко был родом из Херсона, учился живописи в Петербурге, до революции участвовал в столичных художественных выставках, эмигрировал в Румынию, позднее переехал в Прагу, где, как и в Бухаресте, оформлял театральные спектакли, еще позднее уехал в Париж (где ж еще жить художнику?). В своей живописи он развивал идеи кубизма и конструктивизма, позднее работал в традициях парижской школы и, как отмечают знатоки, испытывал влияние Константина Терешковича. В Париже и Берлине он неоднократно выставлялся в галереях и салонах (в салоне Независимых и даже в салоне Сверхнезависимых).

НИКОЛАЕВ ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ, полковник, 26.10.1869 – 27.04.1946

В своих воспоминаниях «По страницам синодика», написанных в Ярославле лет 20 тому назад, священник о. Борис Старк, на протяжении многих лет отпевавший покойников на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, рассказывает о преображении пансионера старческого дома В. В. Николаева – преображении, которому о. Борис, впрочем, дает вполне реалистическое (хотя вряд ли реальное) объяснение. Жил, рассказывает о. Борис, в старческом доме Сент-Женевьев некий мрачный и вечно небритый Старец со старой и немощной супругой, носившей другую фамилию. Когда пансионер Николаев умер и о. Борис явился для служения обычной панихиды, он увидел покойника и обмер: «Вошел и обмер! Передо мной лежал Император Николай II. Церковный покров оставлял открытыми только лицо и руки. Сходство было поразительное. Тогда я расспросил наших «старожилов» об умершем и оказалось, что это действительно последний оставшийся в живых внук императора Николая I. Сын Вел. Кн. Николая Николаевича старшего от его связи с танцовщицей, кажется, Числовой, с которой он жил открыто, оставив свою законную супругу Вел. Кн. Александру Петровну. Наш старец, таким образом, был сводным братом Великих Князей Николая Николаевича (Верховного Главнокомандующего) и Петра Николаевича… Чисто выбритое лицо, которое я привык видеть заросшим, характерные «николаевские» бачки. Сходство было огромное».

Прочитав у о. Старка о преображении пансионера Виктора Николаева, я обратился к исследованию почтенного Жака Феррана о внебрачных детях русских великих князей (здесь есть и Александровы, и Князевы, и Лукаши, и Волынские, и Исаковы, и Кобервейны, и Юнины), снабженному отличным предисловием князя Николая Романова и опирающемуся на труды С. Иконникова и Д. Шаховского. К своему изумлению, никакого Виктора Николаева я там среди многочисленных потомков великого князя Николая Николаевича старшего не нашел. Значило ли это, что «старожилы» подвели о. Бориса Старка? Или он сам перепутал в далеком от Парижа Ярославле и далеком от 40-х годов 1979 году двух Николаевых – Виктора Викторовича, умершего в 1946году, и Владимира Николаевича, который умер в 1942-м и тоже похоронен в Сент-Женевьев? А может, о. Борис внес нечто новое в науку о «морганатических» детях великих князей? Ведь и сам автор предисловия к труду Жака Феррана князь Николай Романов признает, что об этих детях нам известно мало, а о роде Николаевых сам он знает только понаслышке. И все же полагаться на молву и слабеющую память «старожилов» опасно: на скамеечках Ниццы в солнечный зимний день каких только не услышишь «морганатических» баек! Есть, впрочем, серьезные исследования в этой сфере и есть эрудиты, с мнением которых приходится считаться. Таков и Жак Ферран. В кратком предисловии к своему труду о «морганатических» линиях в эмиграции он приводит несколько примеров реального или «предполагаемого» потомства русских императоров в XIX веке, начиная с Павла I. От трех внебрачных связей этого императора (с кн. А. П. Лопухиной, Е. Нелидовой и С. И. Ушаковой) известен сын императора от Ушаковой, вдовы Чарторыйского, вышедшей вторым браком за П. К. Разумовского – Семен Великой, плававший с 12 лет на военных кораблях и умерший на борту где-то у берегов Индии в 1794 году. Некоторые отождествляли этого сына со старцем Федором Кузьмичом (другие уверяли, что старец этот – Александр I). У императора Александра I было много любовных приключений, а стало быть, и много детей. Еще будучи князем-наследником, Александр Павлович стал отцом Николая Лукаша, рожденного Софьей Всеволожской (позднее вышедшей замуж за кн. Мещерского). От долгой связи с Нарышкиной рождено было несколько детей, которые жили недолго. В пору великих боев и побед (в 1814 году император подарил миру француженку М. А. Парижскую, которую растили графиня Ливен и вдовствующая императрицам, и маленькую немку от супруги графа М. М. Сперанского. Братья императора Александра I зачали линию Александровых и Юниных. Что касается императора Николая I, то молва приписывает ему родство с Федором Треповым (при участии одной из княжен Васильчиковых), а также (не подтвержденное) отцовство в случае с кн. Трубецкой (урожденной Мусиной-Пушкиной). С большей определенностью называют императора Николая I как отца Н. В. Исакова (сына Марии Исаковой) и Жозефины (Юзи) Кобервейн, будущей супруги художника Фричеро. Александру II хватило бы и внебрачных детей от нежно любимой Екатерины Долгорукой (кн. Юрьевской), тогда как братьями его были начаты линия Князевых и Николаевых…

Но вот с Виктором Николаевым нас постигла неудача. Однако в любом случае в утешение нам остается безутешная могила генерал-майора Владимира Николаевича Николаева, который действительно был сыном великого князя Николая Николаевича старшего и балерины Мариинского театра Екатерины Числовой.

НИКОЛАЕВ ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ, генерал-майор, 16.06.1873 – 22.01.1942
НИКОЛАЕВА (ЗАБОТКИНА) МАРИЯ ДМИТРИЕВНА, 1878 – 1951

Отцом Владимира Николаевича Николаева был сын императора Николая I, великий князь Николай Николаевич старший (умерший в Алупке в 1891 году), а матерью – балерина Екатерина Гавриловна Числова, умершая 43 лет от роду и похороненная близ Петербурга (в 1889 году). Владимир Николаевич родился в Петергофе, в 16 лет вступил добровольно в гренадерский кавалергардский полк, дослужился до звания полковника, сопровождал последнего русского императора во время его визита во Францию (в 1913 году) и был награжден орденом Почетного легиона, позднее участвовал в Первой мировой войне, и получил чин генерал-майора. Женат он был четыре раза. С первой женой разошелся в 1907 году, вторая – певица Элеонора Леонсиони – умерла в 1913 году, третья – Ольга Дмитриевна Заботкина (она была ранее замужем трижды, в том числе и за одним из Николаевых), дочь генерал-лейтенанта Д. С. Заботкина, умерла от голода в Ленинграде в 1925 году, после чего Владимир Николаевич женился на ее сестре Марии Дмитриевне. Многочисленное потомство Владимира Николаевича расселилось по средиземноморскому берегу Франции (Тулон, Бандоль, Олюль), внуки его женились на француженках (а одна из племянниц даже вышла за марокканца и живет в Марокко) и вряд ли помнят о примеси императорской крови в своих жилах.

НОВАКОВСКАЯ НИНА АЛЕКСАНДРОВНА, 30.04.1889 – 20.01.1966

Под этим надгробьем покоится первая русская женщина-архитектор, выпускница Смольного института и архитектурного отделения Императорской академии художеств. Училась она у Л. Н. Бенуа, участвовала в строительстве морской библиотеки в Кронштадте, в перестройке усадьбы князя Долгорукова в Тульской губернии (по ее проекту). В эмиграцию она уехала в 1919 году, занималась в Париже благотворительностью и общественной работой, была председателем Комитета Смольного института, членом Общеинститутского отделения.

НОВГОРОД-СЕВЕРСКИЙ ИВАН ИВАНОВИЧ, «поэт ледяной пустыни», 13.11.1893 – 10.07.1969

Собственные польские имя и фамилия (Ян Пляшкевич – возможно, он был из ссыльных поляков, которых так много было в Сибири) так не нравились Ивану Ивановичу, что он ими никогда не пользовался: пользовался лишь придуманным им псевдонимом. Родился он в Восточной Сибири, учился в техническом училище в Омске, в военной школе в Иркутске, служил офицером на Первой мировой войне, служил в Добровольческой армии на Гражданской, был произведен генералом Врангелем в полковники. В молодости Иван Иванович исходил пешком и изъездил Сибирь, потом добрался через Болгарию во Францию, учился в Богословском институте, женился на племяннице писателя Ивана Шмелева, писал стихи – о Сибири, о тундре, о снегах, о льдах, о камнях и птицах. Этот факт отмечали как все рецензенты, писавшие о его книгах, так и автор некролога, напечатанного в «Русской мысли», Юрий Терапиано: «Он отличался неувядаемой свежестью души, с большой любовью говорил о цветах, о травах, о птицах и о зверях».

Высоко отозвался о стихах И. И. Новгород-Северского литературовед проф. М. Гофман, так написавший в предисловии к сборнику Новгород-Северского «Аве Мария»: «Ив. Новгород-Северский – поэт совершенно особенный, не похожий ни на кого другого, ни на предыдущих поэтов, ни на своих современников, но настоящий Божьей Милостью Поэт».

НОЖИН АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ, 1916 – 1940, Ardennes. Mort pour la France

Русский солдат Александр Ножин пал смертью храбрых («погиб за Францию») 9 июня 1940 года на реке Эн, что в Арденнах, и похоронен, как и его товарищи, русские и французы, на сельском кладбище в Живри. История этой гибели изложена в памятке, выпущенной Содружеством ветеранов:

«Когда показались наступающие немцы, открывшие артиллерийский огонь… французы стали отходить. Тогда один из офицеров – лейтенант – собрал небольшую группу солдат (по словам местных жителей, не более 20 человек), занял вновь позицию и стал отбивать ружейным и пулеметным огнем наступающего противника. Вскоре, однако, эта ничтожная по количеству группа солдат-героев была окружена и смята немцами. На поле боя осталось восемь человек убитых: среди них находился и Ножин».

Если бы все воевали, как неизвестный лейтенант и как солдат Ножин, может, «смешная война» Франции и вся Вторая мировая приняли бы другой поворот, как знать… Бедный герой Александр Ножин родился в годы Первой мировой войны, и всей его жизни между двумя войнами было 24 года…

НУВЕЛЬ (NOUVEL) ВАЛЬТЕР ФЕДОРОВИЧ, 26.01.1871 – 13.04.1949

Вальтер Федорович Нувель был до революции композитор-любитель, эстет и чиновник особых поручений канцелярии Министерства императорского двора. Он посещал в Петербурге самые разнообразные сборища богемы, и однажды на одной из знаменитых «сред» у Вячеслава Иванова подвергся вместе с прочими гостями полицейскому обыску, о чем повествует в своих «Встречах» поэт Владимир Пяст: «Очень неловко себя чувствовал чиновник министерства двора В. Ф. Нувель, член-организатор вечеров «Современной музыки», друг «Мира искусства». Он понимал, что настроение большинства присутствующих по отношению к нему недружелюбное. Кто-то ему отпустил даже какую-то колкость. В то же время ему было, очевидно, не очень-то приятно подвергаться обыску. Человек маленького роста, с довольно большими усами, эстет с ног до головы, одетый с особым изяществом, куривший особенные папиросы, Нувель был – слишком очевидно для всех – вне всякой политики…»

Неудивительно, что такой человек оказался вскоре в окружении Сергея Дягилева, вошел в «мозговой трест» его антрепризы, а позднее написал книгу о Дягилеве. Звали его в окружении Дягилева «Валечка Нувель».

НУРЕЕВ РУДОЛЬФ, 1938 – 1992

Под этим невероятным, ни на что здесь не похожим надгробьем, под каменной мозаикой восточного ковра покоится один из великих танцовщиков и балетных постановщиков века – Рудольф Нуреев. «Бедный татарский мальчик» из семьи отставного замполита, родившийся в поезде близ берегов Байкала, увидел в пору голодного детства в Уфе свой первый балет (голодный год моего детства и первый увиденный мною балет тоже пришлись на холмистую Уфу, но это не привело меня на сцену, так что не будем преувеличивать роль детских впечатлений) и возмечтал стать танцовщиком. Он стал им благодаря таланту, упорству, честолюбию, дерзости. Танцевать учила его в Уфе ссыльная дягилевская балерина, потом были Уфимский театр оперы и балета и новая большая победа – он поступил в славное балетное училище в Ленинграде. А потом – сцена Кировского балета, мечты о дальних странствиях (вспоминают его заносчивую фразу: «Я буду танцевать в «Гранд-Опера», а вы будете все тут коптеть») и, наконец, его первые гастроли в Париже. Здесь он (едва ли не единственный из танцовщиков, кто удосужился выучить «иностранный» язык – английский, конечно) сходится с французскими коллегами, высокопоставленными балетоманами и юной поклонницей из богатой чилийской семьи (Кларой Сент), днем и ночью бродит в их компании по Парижу, покупает театральные парики. Те, кому положено блюсти «поведение советского человека за границей», решают, вместо продолжения его выступлений в Лондоне срочно отправить Нуреева назад в Москву. Ему сообщают об этом перед самым отлетом, уже в аэропорту Ле Бурже, откуда труппа улетает в Лондон. По просьбе Нуреева французские друзья, пришедшие на проводы, вызывают в аэропорт Клару, она предупреждает местную полицию, что ее русский друг хочет просить политического убежища во Франции. Полицейские входят в кафе и устраиваются у стойки. Нуреев сидит в зале под охраной двух дюжих стражей. Прыжок в аэродромном кафе становится одним из решающих па в жизни всемирно известного танцовщика. Этим прыжком к свободе Нуреев преодолевает расстояние до стойки. Прежде чем его стражи опомнились, Нуреев успел воззвать к французскому закону, требуя свободы…

Судьба его сложилась на Западе счастливо. По выражению одного из биографов (а о нем написано больше дюжины книг и сотни статей), Нуреев, подобно Анне Павловой, не гастролировал разве что в Антарктике. Успех его на величайших сценах мира был триумфальным, у него были великие партнерши (вроде Марго Фонтейн), уже через два года после бегства он поставил в лондонском Королевском балете сцену из «Баядерки» и стал постановщиком. Он был чуть не десять лет балетмейстером парижского Пале Гарнье (того самого, что русские называли Гранд-Опера). Он богател, покупал виллы, поместья, дома, квартиры, острова, картины… У него были три большие любви (к мужчинам, как водится у выпускников балетных школ) и множество увлечений. Он небрежно отмахнулся от смертельной угрозы СПИДа – и пал его жертвой…

В 1992 году, изможденный болезнью, он ставил в Париже балет «Баядерка». Тот самый, в котором он, еще танцовщиком Кировского театра, в последний вечер перед побегом танцевал в Париже – в июне 1961 года. Теперь Нуреев принимал поздравления (и орден) лежа. Его устрашающая фотография, помнится, появилась тогда во всех французских газетах. Он был олицетворением СПИДа…

Поклонники балета и собратья по сексуальному предпочтению до сих пор устраивают панихиды на его могиле. Нуреев завещал учредить на его деньги стипендии для танцовщиков, отдать часть его наследства на медицинские исследования. Денег, конечно, хватило ненадолго…

ОБОЛЕНСКАЯ АНАИДА МАРКОВНА, 1903 – 1976
ОБОЛЕНСКИЙ АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ, 1900 – 1975

Андрей Владимирович Оболенский был сыном знаменитого кадетского деятеля Владимира Андреевича Оболенского, депутата Думы от Крыма (где было имение его тестя Вимберга), позднее – человека близкого к крымскому правительству кадетов, а еще позднее, в эмиграции, – автора интересных мемуаров. Не собираясь (как и все патриоты-эмигранты) долго засиживаться в эмиграции, Владимир Андреевич дал своим многочисленным детям в Праге русское образование, которое не слишком-то помогало им в их французской жизни. И то сказать, денег на другое образование не было, эта ветвь Оболенских уже и в России была небогата. Отец Владимира Андреевича, князь Андрей Васильевич, был прекрасный, добрый, верующий, деятельный человек, сторонник прогресса и освобождения крестьян, либерал, умница, но… играл в карты (и проигрывал). Его супруга (дочь А. Н. Дьякова и баронессы Дальгейм де Лимузен) была прелестная женщина, поборницаженского образования, создательница женской гимназии в Петербурге. В нее был серьезно влюблен Лев Толстой… Все это, впрочем, мало чем могло помочь покоящемуся здесь их внуку Андрею Владимировичу Оболенскому в городе Париже, который, как и Москва, слезам не верит. Андрей был высокий, молчаливый, настоящий молчун, и он очень нравился энергичным, разговорчивым женщинам. Марина Цветаева без устали таскала его за собой по окраинам Праги и все рассказывала, рассказывала… Он был молчаливым, но не был равнодушным – его легко было увлечь новыми идеями. В Сербии он активно участвовал в делах студенческого христианского движения, но был при этом менее заметным, чем его яркая сестра Александра (Ася), ученица Булгакова, впоследствии – мать Бландина. Кстати, в те сербские времена он и познакомился с русским ученым по фамилии Меньшиков, который преподавал в Сорбонне, кажется, минералогию. Этот человек заказывал Андрею вытачивать каменные пластинки для занятий, и в конце концов Андрей стал обеспечивать этими пластинками чуть не все лаборатории Франции, так что он все меньше и меньше малярничал для заработка… А вообще-то, жизнь была нелегкой, так что подобные ему «эмигрантские дети» не были в восторге от наследия, оставленного им отцами-демократами, отцами-либералами. Они искали свои пути обратно в Россию, свои пути преобразования мира, и неудивительно, что реакцией на либеральное прекраснодушие отцов была их тяга к силе, к коричневому и красному фашизму, к Красной Армии, «перерожденному комсомолу». Андрей с братом тоже увлекались идеями «младороссов», слушали одуряющие речи Казем-Бека. Господь их сохранил от «сотрудничества», потому что до «перерожденного комсомола» ведь было далеко, а ГПУ – вот оно, всегда рядом… И он, и энергичная его, обаятельная, но отнюдь не простая жена Анаида пытались выбраться из этого тупика, из этой скудости. Анаида была из московской купеческой семьи. В Париж приехала из Москвы с братом-пианистом и с матерью, сестра осталась в Германии, семью разметало по свету. Одно время Анаида с Натальей Оболенской даже учились на курсах авиационных механиков, позднее Анаида возлагала надежды на то, что немцы все-таки прогонят большевиков и можно будет вернуться. После советской победы и Андрей, и Анаида взяли советские паспорта и даже написали кузине Андрея в Ленинград, что хотят приехать. Кузина страшно перепугалась и отнесла письмо «куда надо». Там сказали: пусть едут – такая была политика «где надо». Кузина передала им в письме этот совет, но предупредила, что вряд ли им удастся найти общий язык, столько воды утекло. Андрей и Анаида никуда не двинулись, но, попадая в круг семьи, дразнили всех рассказами о безумных успехах стахановского движения, пятилетки, семилетки… А умела ведь она бывать и доброй, и остроумной, прелестная эта Анаида Марковна (армянка, как и жена младшего Андреева брата – Льва), и детей любила (племянник ее Алеша, ныне профессор в Ницце, этого не забыл)… Ну а потом прошла еще одна французская бесплановая семилетка, еще и еще одна, минуло и французское «славное тридцатилетие» – Андрей умер 75 лет от роду, а жена его еще через год…

Надо сказать, что и на Сент-Женевьев-де-Буа, и на кладбище Кокад в Ницце, и в городке Борм-ле-Мимоза покоятся представители разных ветвей рода Оболенских. Николай Николаевич Оболенский, живший в Ницце, состоял в родстве с матерью знаменитого советского писателя Константина (Кирилла) Симонова. Маститый писатель, обаятельный Симонов бывал в гостях у французского родственника, который позднее жаловался своим друзьям из Ниццы на странности неровного характера своего московского гостя. Вряд ли обитателю послевоенной Ниццы понятна была вся сложность и двусмысленность миссии, которая возложена была на плечи его знаменитого «выездного» родственника…

ОБОЛЕНСКАЯ (урожд. МАКАРОВА) ВЕРА (VICKY), lieutenant F. F. G., 24.06.1911 – 4.08.1944, fusille par les nazi a Berlin

33-летняя красавица княгиня Вера (Вики) Оболенская была во время немецкой оккупации одним из организаторов резистантской сети информации. Она была арестована 17 декабря 1943 года и во время непрестанных двухнедельных допросов держалась (по свидетельству немцев) с удивительным мужеством. Гестаповцы склоняли ее к сотрудничеству, напоминая, что они ведут войну лишь против коммунистов и евреев (лозунг на русском консульстве в Белграде в пору оккупации гласил: «Победа Германии – свобода для России»). На все уговоры княгиня Оболенская отвечала:

– Я русская и всю свою жизнь прожила во Франции. Я не предам ни свое отечество, ни страну, давшую мне приют… Я верующая христианка, и потому я не могу быть антисемиткой… Вам этого не понять.

Она, единственная из всех арестованных, отказалась просить нацистов о помиловании и была казнена.