Текст книги "Книга тайн"

Глава IV
Очевидное – невероятное

Тайное открывается ночью

 
Но меркнет день – настала ночь;
Пришла – и, с мира рокового
Ткань благодатного покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами…
 

Федор Тютчев

1

Все-таки ночь – особое время человеческой жизни. Не надо даже привлекать статистику, чтобы убедиться: именно тогда чаще всего случается необычное. Ночью человек как бы прозревает, ему являются вещие видения, он нередко находит ответы на вопросы, которые терзали его многие годы. Поэтов озаряют бессмертные строфы, композиторов – гениальная музыка, ученых – величайшие открытия. Примеров тому множество, что позволяет говорить о ночи как о некоем временном канале, который можно назвать каналом чрезвычайных сообщений. Как к нему подключаются и почему для этого выбрана ночь – одна из загадок нашего бытия.

Я не берусь как-то объяснять ее – просто расскажу о трех случаях из своей жизни, которые подтверждают сказанное. А выводы пусть сделает сам читатель.

Литве, в 30 км от Каунаса, есть городок Ионава, уютный, красивый городок, в окрестностях которого в 1961 г. началось строительство огромного азотнотукового комбината. Я работал там на монтаже с двумя своими товарищами.

Мне пришлось много поколесить по стране и жить в разных общежитиях – как правило, неблагоустроенных, предназначенных лишь для временного обитания. В Ионаве же оно было хоть куда – с ваннами и туалетами, с газовыми кухнями на каждом этаже. Нам на троих отвели 20-метровую комнату, и мы зажили припеваючи. На стройку рабочих возили автобусами, дорога занимала не больше 20 мин, а поскольку трудовой день кончался в пять вечера, то уже самое большое через полчаса мы были дома. Мылись, ужинали, а потом занимались чем хотели – кто шел в местный ресторанчик, кто в кино, а кто – хороводить тамошних красавиц.

В тот день, о котором пойдёт речь, у нас не заладилось на работе, пришлось здорово попотеть, чтобы выполнить намеченное по графику, и мы изрядно устали. А потому, приехав в общежитие, после ужина решили немного вздремнуть. Но, видно с усталости, проспали до десяти часов. Вечер, таким образом, был потерян, и нам не оставалось ничего другого как, побродив по городу, вернуться восвояси и лечь досыпать.

Однако, как скоро выяснилось, внеурочно повалявшись, мы тем самым «перебили» сон, и теперь его не было, что называется, ни в одном глазу. Скрипя кроватными сетками, мы ворочались с боку на бок, замирали в надежде, что сон вот-вот нахлынет – увы, проходил час за часом, а ничего не менялось. Каждый чувствовал, что двое других бодрствуют, но из опасения, что вся ночь может пойти насмарку, никто не пытался начать разговор или хотя бы спросить о чем-либо. В полном молчании мы героически сражались с навалившейся бессоницей.

Справа, в простенке, оглушительно – словно они висели не в комнате, а над всем миром и отмеряли его время – тикали наши ходики, и, слушая это всезаглушающее тиканье, можно было сразу понять, что идет самый глухой час ночи (потом выяснилось, что было половина третьего).

И здесь надобно сказать еще кое о каких деталях.

Единственное, но зато широкое окно комнаты выходило на заросший кустами и деревьями берег реки Нерис, и с моей кровати была видна огромная зеленая Луна, висевшая над ними. Ее призрачный свет заливал окрестности и нашу комнату, придавая всему необычный, я бы сказал, нереальный вид.

Да не подумает читатель, что автор, дабы украсить авансцену, использует дешёвый словесный реквизит, как-то: «огромная зеленая Луна», «призрачный свет», «нереальный вид». Ничуть! Все именно так и было, и было, как полагаю, неслучайно.

К тому же мы подошли к такому месту повествования, когда как раз нужна статистика, – ведь если внимательно ознакомиться с описанием атмосферы непосредственно перед каким-нибудь исключительным природным явлением (скажем, землетрясением), то окажется, что его непременно предваряют некие «таинственные» признаки. Это могут быть необычная тишина и неподвижность воздуха, очень ощутимое чувство беспокойства или тревоги и даже… огромная зеленая Луна, поскольку катаклизмы чаще всего наблюдаются именно в полнолуние. Поэтому я не могу отбросить мысль, что состояние природы в ту ночь каким-то образом соотносилось с тем, что вскоре и произошло. Но обо всем по порядку.

Итак, мы по-прежнему лежали без сна, и напряжение обстановки достигло того предела, когда явственно ощущалось: если как-то не разрядить ее, то непременно что-то случится. Так оно, собственно, и вышло.

Только заскрипела кроватная сетка под моим другом, лежал у окна, и только он, сев, успел сказать: «Не могу больше! Надо что-то делать!», – как в комнате загорелся свет. Вспыхнула наша единственная лампочка, висящая над столом, хотя слово «вспыхнула» употреблено здесь не точно, – нет, она не вспыхнула, а медленно разгорелась, будто ее кто-то раздувал. От призрачного слабого мерцания до мощного зеленого (!) пламени. И так же медленно зеленая корона стала опадать, тухнуть и наконец померкла. Я почувствовал, как у меня зашевелились волосы на голове (сказано опять же не для красного словца, все так и было). Минуту в комнате царило молчание, потом мы разом встали, включили свет и посмотрели друг на друга. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Мы знали лишь одно: то было посещение.

Для успокоения совести осмотрели лампочку, проводку, выключатель. Все оказалось исправным, но свет тем не менее загорался. Сам по себе, и это был факт, вещь, как мы знаем, упрямая.

Мои друзья, на глазах у которых случилось описанное, ныне живут в Москве. Это Владимир Дробышев и Анатолий Шавкута, люди довольно известные в столичных литературных кругах. Они могут подтвердить, что в моем рассказе нет ни слова выдумки.

2

К середине 60-х, после непрерывных 15-летних странствий по стране, я решил сменить свои многочисленные профессии и заняться исключительно литературной работой, к которой давно тянулся.

И вот в мае 1966 г. меня отправили в командировку от журнала «Вокруг света» – в город Выборг, где советские и финские строители совместно возводили мост. Как говорили тогда – мост дружбы. Но всем известно, что дорога на Выборг проходит через нынешний Санкт-Петербург, а там и до сих пор живут мои хорошие друзья, не навестить которых я не мог. Результат в таких случаях известен: я загостился в Ленинграде и лишь спустя неделю, 13 мая, приехал автобусом в Выборг.

Времени у меня оставалось в обрез, поэтому я, быстро устроившись в гостинице, поспешил на объект. Слава Богу, требовался лишь фотоочерк, но все равно пришлось провести на стройке целый день, облазить все ее участки.

В гостиницу я вернулся около 10 ч вечера, усталый донельзя. Думал только об одном: приду, чего-нибудь поем и тут же завалюсь спать. А утром с первым же автобусом уеду в Ленинград. Командировка заканчивалась, надо было возвращаться в Москву и отчитываться за поездку.

И вот я в постели. Чистые простыни приятно холодят тело. Закрываю глаза в полной уверенности, что моментально провалюсь в сон. Иначе и быть не может, веки просто слипаются от усталости.

Но проходит минута, другая, а я не могу уснуть. Поворачиваюсь на другой бок, потом на спину, прячу голову под подушку. Напрасно, спать не хочется. Делать нечего, встаю и выхожу в коридор покурить. Затем опять ложусь, и опять начинаются мучения. Хочу уснуть, всеми мыслями стремлюсь к этому, а получается все наоборот. Постоянно верчусь с боку на бок, все простыни сбиты, а подушка скомкана. Снова иду курить. Смотрю на часы над столиком дежурной. Второй час ночи. А я лег в начале одиннадцатого.

Описывать следующие два часа не стану. Скажу только, что еще несколько раз выходил курить, чем немало заинтриговал дежурную.

Около трех ночи я предпринял очередную попытку – вернувшись из коридора, лег и почувствовал, как мной, наконец, овладело состояние полусна-полуяви. Но весьма странное: вроде сплю, а вроде и нет. А главное – вдруг, ни с того, ни с сего, возникли мысли о матери. Выяснилось, что я забыл, с какого она года – то ли с 1906, то ли 1907-го.

Конечно, уже старая, думал я, но на здоровье пока не жалуется. Ждет меня из командировки, потому что обещал ей заехать на обратном пути. Надо в Ленинграде купить подходящий подарок.

Такие вот мысли крутились в голове, а затем наступило нечто совсем непонятное.

Находясь все в том же состоянии прострации, я внезапно услышал музыку. Траурную. А вслед за тем увидел похоронную процессию. Впереди нее несли гроб, и в нём я, к своему ужасу, увидел мать! Это меня настолько поразило, что я стряхнул с себя оцепенение и вскочил с кровати. Сунув в зубы сигарету, снова пошёл курить в коридор. Этот перекур был последним: в номер, я лег и уснул, как младенец. И все «заспал», не вспомнил утром ни о чем.

К обеду я уже был в Ленинграде и звонил в дверь к моим знакомым, у которых перед этим гостил целую неделю. И тут меня ждало первое удивление. Хозяйка квартиры, Елена Александровна (кстати, мать моего друга Димы Брускина, переводчика Ст. Лема), впустив меня, вдруг обняла и поцеловала. Обычно она этого не делала, просто говорила: «А-а, это ты. Ну проходи». А тут такие нежности.

– Что это с вами? – удивился я.

– Тебя Света встретила? – вопросом на вопрос ответила она. – Она поехала к тебе в Выборг.

Господи, с какой стати Диминой сестре ехать встречаться со мной в Выборг? Зачем?!

Об этом я и спросил у Елены Александровны.

– Мама попала под машину, – сказала она.

Я опять ничего не понимал.

– Какая мама?

– Какая, какая… Твоя!

И только тут я вспомнил полночное видение и все понял.

– Вчера нам принесли телеграмму из «Вокруг света». Откуда они узнали, что ты остановился у нас, – понятия не имею, – продолжала Елена Александровна.

– Я тоже, – недоумевал я. – Впрочем, какие пустяки. Что в телеграмме? Как она себя чувствует?

Несмотря на зловещие предзнаменования, я не допускал и мысли, что с матерью произошло нечто ужасное. Был уверен, что она в больнице и что как только увидит меня, дело пойдёт на поправку.

– Положение мамы тяжёлое, – ответила Елена Александровна, и голос ее звучал, как всегда, мягко и ровно, хотя, щадя меня, она скрыла правду, ибо знала, что матери уже нет в живых.

Вечером я сел в поезд и в пять утра 15 мая был в Калинине. Оттуда до моего дома было 30 км, и я доехал на такси за полчаса. Едва расплатился с шофером, как из подъезда вышел сосед, дядя Миша.

– Привет! – поздоровался я. – Как дела у матери?

Сосед посмотрел на меня с некоторым испугом.

– Какие могут быть дела, – промолвил он. – Умерла…

Я почувствовал, что ноги не держат меня…

А теперь расклад по времени.

Мать попала под машину около двух часов дня 13 мая. Травма была ужасная, и она умерла по дороге в больницу. «Сообщение» о смерти (а как еще назвать мое ночное видение?) я получил с опозданием более чем на 12 ч. Выходит, оно пришло уже от мертвой?..

3

Всякий, кому хоть раз снились кошмары, знает, что это такое. Испытываешь разные чувства, вплоть до смертельного ужаса, а просыпаясь, чувствуешь лишь одно – громадное облегчение. Слава Богу, это был только сон!

Мне, как и всякому нормальному человеку, кошмары тоже снятся. Но то, что я во сне увидел в году, наверное, 1982-м, не забылось и до сих пор.

А приснилось мне, что меня ужалила змея. И не куда-нибудь, не в ногу, не в руку, как могло бы случиться в действительности, а в щеку! Не помню сейчас, в какую, да это и не важно; важно другое – то омерзение, которое я ощущал, когда холодное змеиное тело прикасалось к моему лицу, те ужас и боль, какие я испытал, когда змея укусила меня. От боли я и проснулся. И ощутил прилив необычного счастья от сознания того, что происшедшее есть лишь порождение сна. Полежав некоторое время, я снова уснул, а утром не помнил ничего. С тем и уехал на работу. И вот сижу, делаю дело, и вдруг – звонок. Беру трубку. Звонит моя хорошая знакомая Светлана Москаленко, а в голосе – торопливость и тревога. Спрашивает, как я себя чувствую, не случилось ли чего. Спасибо за внимание, отвечаю, все в порядке. «Ну и слава Богу, – облегченно вздыхает она. – А то мне сегодня приснился жуткий сон. Будто тебя укусила змея».

Меня словно обожгло молнией, и я тотчас вспомнил свой ночной кошмар. Справившись с волнением, рассказал обо всем ей. А она поведала подробности своего сна. В нём было лишь одно отличие: «ее змея» кусала меня в ногу.

После работы я встретился со Светланой, и мы долго обсуждали, что же это было за знамение. Ни к чему определенному не пришли, но она, зная, что я по-ухарски отношусь к своему здоровью, посоветовала мне поостеречься.

Со здоровьем в ближайшее время никаких осложнений не произошло, но «укус» я все-таки получил. Поистине змеиный – мне «поставил подножку» в очень серьезном деле человек, которого я считал своим другом на протяжении 20 лет. Кстати, при встречах он любит лобызаться по русскому обычаю.

Последний штрих к портрету моей знакомой: годом раньше она, сама того не зная, безошибочно отыскала в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» мои любимые строчки…

Судеб таинственная связь

В июне 1957 года в военно-морскую базу Байково, расположенную на курильском острове Шумшу, зашли за пресной водой три рыболовных сейнера. К этому времени я служил здесь уже третий год из семи и хорошо знал все местные обычаи и порядки. А потому, едва сейнеры ошвартовались, достал из кладовки ящик с махоркой (нам ее выдавали по норме, но мы курили папиросы, а махорку держал и про запас), набил ею рюкзак и поспешил на пирс. Зачем? Да затем, что так называемый бартер, которым ныне прожужжали все уши, давно процветал у нас.

Схема этого бартера была такова: берешь махорку, спирт или еще что-то, пригодное для обмена (конъюнктуру мы знали как таблицу умножения), и предлагаешь рыбакам или краболовам, которые постоянно заходили по разным надобностям в нашу базу. Те и другие, мотающиеся в море месяцами и частенько сидящие, что называется, на голодном пайке, с руками отрывали и махорку, и тем более спирт. Взамен же – бери не хочу – разнообразные морепродукты: селедка всевозможных сортов, крабы, осьминоги, просто свежая рыба. Нам, сидевшим в основном на сухом и консервированном, эти вещи были как манна небесная.

Отягощенный рюкзаком, я подошёл к пирсу и возле него носом к носу столкнулся с молодым парнем (да и мне тогда шел всего двадцать пятый), внешний вид которого не оставил меня равнодушным. Помните сцену из «Тараса Бульбы», когда Тарас с сыновьями приезжает в Сечь и натыкается на спящего посередине дороги казака? «Эх, как важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура!» – сказал Бульба.

Примерно такие же чувства испытал и я, потому что встречный был колоритен, как персонаж приключенческого романа: в громадных рыбацких сапогах, в телогрейке, надетой на голое тело, с рыжим чубом, он напоминал пирата, а не рыбака. Ко всему прочему парень держал в руках оцинкованный банный таз, и эта принадлежность его экипировки возбудила во мне сильнейшее любопытство. Куда он – с тазом-то?

Выдвинуть какое-либо предположение на этот счет я не успел. Мы поравнялись, и парень озабоченно спросил:

– Слышь, друг, где тут у вас магазин?

Я объяснил где и, не удержавшись, поинтересовался:

– А чего это ты в магазин с тазом-то?

– Да за спиртом! Под руку ничего не попало, вот и схватил таз.

– А-а… – протянул я изумленно, ибо впервые в жизни видел человека, идущего за горячительным с тазом. (Спирт в магазине продавали в розлив, из бочки).

– Ты с сейнеров? – спросил я.

– Ну?

– А я к вам, хочу вот шило на мыло обменять – махорку на селедку.

– Махорку? – оживился парень. – Махорка нам нужна. Ты вот что: подождать можешь? Я только до магазина и обратно. Вернусь, мы тебе этой селедки хоть тонну отвалим!

– Добро, – сказал я, – Иди, а я пока посижу вон на том кнехте.

Минут через двадцать парень вернулся, неся перед собой на вытянутых руках наполненный таз. Сколько спирта туда влезло – не знаю, а стоил он сто девять рублей с копейками за литр (я в то время получал около пяти тысяч в месяц, а рыбаки – десятки тысяч за замет).

А еще через несколько минут мы произвели обмен, устроивший обе договаривающиеся стороны, и присели на пирсе покурить.

Парня звали Юрием, а фамилия у него была странная – Юша. Оказалось, что он – бывший подводник и уже второй год работает боцманом на сейнере. Базируются они в Корсакове на Сахалине, а рыбу ловят в основном в Охотском море, потому как там ее – непочатый край.

Мы знали, что встреча наша – случайна и мимолетна. Сейчас сейнеры кончат брать воду и опять уйдут в море. Может быть, навечно. Может, роковой девятый вал подстережёт их возле бурного мыса Лопатка или в коварном Татарском проливе и накроет своим многотонным драконьим гребнем. А я останусь в своей базе и буду вскакивать по ночам по тревоге – то по боевой, то по предупреждению цунами; буду пулей вылетать на улицу, когда остров вдруг затрясёт подземная огненная сила (пятьсот с лишним толчков в год, правда, в основном слабых), и ждать месяцами самолета с материка, который доставит письма и газеты.

– Ну, бывай, – сказал Юрий, когда раздалась команда сниматься со швартовых.

– Бывай, – ответил я.

Мы пожали друг другу руки и пошли каждый в свою сторону – он в душное чрево родного сейнера, а я в свой дивизион.

Демобилизовавшись в 1958-м, я наследующий год решил поступать в МГУ.

И вот август 59-го, толпы абитуриентов на Стромынке, 32, где находилось общежитие гуманитарных факультетов, и на Моховой, где сдавались вступительные экзамены. Жара немилосердная, зубрежка с утра до ночи, набеги на буфет и на близлежащий магазин за кефиром и семикопеечными булочками. В один из таких набегов и произошла неожиданная встреча. Я увидел Юрия, едва вошёл в буфет. Он стоял в очереди – в кремовой рубашке с короткими рукавами (их тогда называли «бобочками»), во флотских клешах, подпоясанных ремнем от офицерского кортика. Татуировка на предплечье левой руки – парусник.

Все это я обозрел в одну секунду. И не поверил своим глазам: Юша?! Как он попал сюда? Зачем? Именно этот глупый вопрос я и задал ему, даже не поздоровавшись.

– А ты зачем? – не меньше меня изумился Юрий.

– Поступаю.

– И я поступаю.

– На какой?

– На журналистику. А ты?

– На истфак.

Вот теперь все выяснилось, и мы, обрадованные встречей, отстояли очередь в буфете и отоварились. А потом пошли ко мне в комнату и вдоволь наговорились.

После нашей встречи на Курилах Юрий еще больше года ловил рыбу, а потом уволился и поехал в Москву. И теперь жил на том же этаже, что и я, только в другом коридоре. Стромынка, кто знает, это бывшие петровские казармы, и коридоры в них длиннющие и к тому же с поворотами – кривоколенные, как говорили студенты.

Экзамены мы сдали и стали заниматься каждый на своем факультете. За учебными заботами пролетел почти весь сентябрь и наступило 27-Е число, день моего рождения. Как встречать, где, с кем? Сижу я на своей койке за шкафом, строю разные планы и вижу: открывается дверь и входит Юрий.

– Чего сидишь? – спрашивает.

– Да вот думу думаю. Сегодня день рождения, а где и как встречать – не знаю.

– День рождения? – удивился Юрий, – У тебя?

– У меня, у кого же еще!

– Ну ты даёшь, Боб! Ведь у меня сегодня тоже день рождения! Специально пришёл к тебе, чтобы пригласить на рюмашку.

Вот так и выяснилось, что мы с Юрой оказались рождены в один год, месяц и день – 27 сентября 1932 года.

– Предлагаю такой план, – сказал Юрий. – У меня есть знакомая деваха в Останкине, сейчас звоню ей, она приглашает подругу, и мы едем к ним. Согласен?

– Конечно!

– Тогда пойдём купим что-нибудь выпить.

В Останкино тогда нужно было ехать на 5-м трамвае. За час мы добрались туда и славно провели вечер.

Через год я ушёл на заочное отделение, потом уехал на целину. Стипендии мне, привычному на Дальнем Востоке к большим деньгам, хватало всего на неделю, мать при своей нищенской зарплате в двести с лишним целковых помогать мне не могла, и я был вынужден отправиться на заработки. После целины были другие места, но связь с университетом я не терял и при каждом удобном случае заезжал туда – сначала на Стромынку, а потом на Ленгоры, куда с третьего курса перевели общежитие гуманитарных факультетов. И конечно, каждый раз встречался с Юрием.

В последний раз такая встреча произошла весной 1964 года, когда Юрий готовился к защите диплома. При разговоре он сказал, что у него есть возможность распределиться в Одессу, и я порадовался за него – Одесса есть Одесса.

На том мы и расстались и на три года потеряли друг друга из вида. За это время я побывал в разных местах Советского Союза и, уверенный, что Юрий – в Одессе, не терял надежды – вот как-нибудь соберусь и нагряну к нему.

Но судьба рассудила по-своему. Осенью 1967 года (я уже профессионально занимался журналистикой) издательство «Молодая гвардия» направило меня в Архангельск. Там в то время ждали возвращения помора Дмитрия Андреевича Буторина, который на карбасе «Щелья» прошёл так называемым Мангазейским морским ходом от Архангельска до Обской губы – до того места, где раньше стоял город Мангазея, пушная столица Русского государства начала XVII века. Мне надо было написать о Буторине очерк (впоследствии я посвятил ему целую книгу) и вместе с ним перегнать «Щелью» с острова Диксон в Архангельск.

Словом, я жил в Архангельске, ждал прибытия героя и изредка наведывался в областную газету «Правда Севера», где добывал нужную мне информацию. И как-то раз в коридоре услышал знакомую фамилию – Юша. Если б это был Петров или Сидоров, а то Юша, фамилия, согласитесь, редкая. Я поинтересовался, кто такой этот Юша? Оказалось, сотрудник газеты. А как звать? Юрий Александрович? Ну что тут сказать? В масть, да и только! И все же я не мог поверить, что покамест не увиденный мной Ю. А. Юша и есть мой давний знакомый и друг. Оставалось одно – дождаться, когда он прибудет из отпуска.

Не буду затягивать рассказ – Юша оказался подлинный. Как выяснилось, вариант с Одессой провалился и Юрий уже третий год ходил по деревянным тротуарам Архангельска и наслаждался видом полярного сияния. За это время он успел жениться, родить сына и получить однокомнатную квартиру. В ней мы и отпраздновали нашу очередную нежданную встречу. Просидели до ночи, потом я остался у Юрия и Тамары ночевать, а утром разыгралась «сцена у фонтана»: Юрий заявил жене, что ни дня больше не останется в Архангельске, что лесосплав и полярные сияния ему обрыдли, и он уезжает в Москву.

– А как же мы с Мариком? – спросила жена.

– Ждите вызова. Устроюсь – приедете.

– Одумайся: у тебя же ни прописки, ни работы! Кому ты нужен в Москве?

Но Юрию уже, как говорится, шлея попала под хвост.

– Ждите! – сказал он, как отрезал.

Конечно, это была авантюра, но нам было по тридцать пять лет, и мы уже кое-что повидали в жизни. И никакие трудности нас не пугали. Поэтому я поддержал Юрия в его решении, и через несколько дней мы одним самолетом отбыли в Москву. (Там-то я и встретился с Буториным. Мы вместе вылетели на Диксон и за месяц перегнали «Щелью» в Архангельск).

В заключение скажу: в столице Юрию пришлось хлебнуть лиха. Нет прописки – нет работы. Нет работы – нет денег. А жить надо. Юрий работал в Твери (тогда город назывался Калинином), ездил туда каждый день, три часа в один конец, три – в другой; потом перебрался в Красногорск под Москвой, в многотиражку. Зарабатывал право на московскую прописку. Жену с сыном он перевёз в столицу, и они снимали комнату в деревенском доме в Иванькове, что на берегу канала Москва – Волга. Я приезжал к ним каждую неделю, и мы строили планы на будущее. А потом открылась вакансия в «Технике – молодежи», и я привел туда Юрия. Там тоже были свои сложности, но все, слава Богу, обошлось, и Василий Дмитриевич Захарченко, тогдашний главный редактор журнала, сказал мне при встрече:

– Спасибо, Борька! Хорошего парня привел!

Юрий Юша проработал в «ТМ» девять лет, а потом в нём взыграл старый морской дух, и он снова ушёл в моря – на судах Сахалинской научной экспедиции. Плавал на «Каллисто», посетил многие южные архипелаги, был на могиле Стивенсона…

Увы, этого здоровяка подстерегало несчастье – из-за гангрены ему ампутировали обе ноги ниже колен. Юрий уехал под Пятигорск, где от деда, прожившего 103 года, ему остался домик. Передвигается на костылях, возделывает сад, не унывает, и я надеюсь в скором времени выпить виноградного вина, которое Юрий нацедит из собственного чура.

Постскриптум.

О фамилии Юша. Мне удалось докопаться до ее корней. Юрий родился в Сибири, на Енисее, а в тех краях, в междуречье Енисея и Иртыша, испокон жили охотничьи роды, каждый из которых охотился на всех животных, кроме одного, которое почиталось как тотем рода. Так вот, «юша» – это олень. И род Юрия назывался юша-тухум, род оленя. Нужно ли добавлять, что когда я работал на Крайнем Севере погонщиком собак, то имел самое прямое отношение к оленьим стадам?

О других загадочных совпадениях.

О том, что мы с Юрием родились в один год, месяц и день, я уже говорил. Но цепочка тянется дальше. В один день и месяц– 19 февраля – родились наши жены, в один день и месяц – 20 сентября – появились на свет наши сыновья.

Так кто же мы с Юшой – чужие люди, случайно повстречавшиеся в бесконечном потоке времени, или родные души, чьи судьбы подвластны непостижимой магии цифр и звезд?