Текст книги "За Русское Дело на сербских фронтах"

* * *

Продолжается осмысление результата недавнего нашего боя, боя за высоту Заглавок. Получается, результат этот – непустячный, серьёзный, почти пафосный. Как ни крути, выходит, что Вышеград мы …спасли. Если бы отступили – мусульмане вошли бы в город, а это значит – кровь, резня, новые трупы, плывущие по Дрине.

Верно, с позиции мы потом ушли. Только произошло это спустя шесть часов. По приказу сербского командования. Когда сербские ополченцы укрепились на других, более близких к городу, позициях. Всё это не опровергает только что сделанный вывод. Повторяю: город мы спасли. Правда, об этом нам пока никто не сказал. Сербы в участниках обороны высоты Заглавок героев не увидели. Понятно, на рукоплескания, ордена, сидение в президиумах мы и не рассчитывали (не за этим сюда ехали), только всё равно несправедливо: горстка русских добровольцев спасла целый, пусть небольшой, город, а от сербов об этом – ни слова, ни полслова. Обидно!

Что делать? Один выход – смириться! Любой другой выход (например, идти к сербам, бить себя кулаком в грудь, говорить, что я герой) неприемлем.

И про другое помнить надо. Забытые герои, невручённые награды, украденные подвиги – составляющие любой войны. С какой стати быть этой войне исключением?

* * *

Обращает внимание диковинная прическа многих молодых сербских бойцов: на затылке то ли выбрит, то ли выстрижен православный крест и четыре буквы «с», каждая из которых помещена в квадрат пространства, образуемого сторонами креста. Сербы объясняют: это древний, особенно актуальный ныне, национальный девиз, что-то вроде «Сербия сама себя спасает».

Конечно, по поводу «главной идеи» лозунга можно поспорить (особенно с учетом личного добровольческого опыта), но, в целом, лозунг правильный и прическа, «несущая» его, оригинальна и привлекательна.

В вышеградских парикмахерских подобным образом могут украсить голову любого желающего. Разумеется, если этот желающий имеет прямое отношение к фронту и войне. Скопировали эту моду и некоторые из русских добровольцев. Испытываю желание последовать их примеру. Конечно, это мальчишество, но почему бы и нет?

* * *

Володька-Бес и Сашка К. по-прежнему в госпитале. Первый никак не оправится после контузии, полученной 12 апреля (головные боли, сильное головокружение). В торой лечится после полученного в тот же день ранения в голову (почти полная потеря зрения, едва видит стоящую перед ним пепельницу). Володька Р. (разрыв барабанных перепонок и легкое сотрясение мозга) близок к выписке. Скоро вернется в отряд и пулеметчик Пашка, единственный уцелевший из смены, что держала оборону в крайне правом бункере на высоте Заглавок 12 апреля²⁴.

* * *

Решено. Через два дня уезжаем! К собирающимся домой прибавилось ещё несколько человек. Мотивы их отъезда уже знакомы: «Повоевали, посмотрели, хватит». Дорога будет нелегкая. От Вышеграда рейсовым автобусом до Ужицы. От Ужицы поездом до Белграда. От Белграда до Москвы. До Белграда дорога бесплатна (на нас распространяются какие-то льготы). О тБелграда до Москвы надо будет приобретать билет. За свои деньги. И ещё, оказывается, выбраться из зоны боевых действий не так-то просто. Необходима специальная бумага. Сербы называют её «дозвола».

Прежде чем получить дозволу, нам необходимо сдать оружие и обмундирование. Каптёр требует поштучного возвращения всего ранее полученного – от автоматов до башмаков и курток. Оружие мы сдали безропотно. С вещами сложнее. За время ночевок у костра, скитаний по горным склонам и т. д. и т. п. многие вещи пришли в негодность (что-то прогорело, что-то порвано о сучья и камни) и были попросту утеряны. Есть желание оставить что-то из вещей на память, в качестве сувениров. От нас же требуют возвращения полного комплекта всего выданного. Процедура объяснения с каптёром Славко унизительна, но результативна. В итоге желанная дозвола (пропуск с перечнем наших фамилий, с подписью начальника и круглой печатью) у нас на руках. Прощай, Вышеград, прощай, Босния. Счастливо оставаться нашим. Дай Бог всем им вернуться по домам. Живыми, целыми, невредимыми!

* * *

На меня возложена обязанность отвезти в Москву и передать родным сумку с вещами Кости Богословского. Поручение не из легких (мягко сказать), но отказаться язык не повернулся. В Москве живут мать, брат, отчим Кости. Что я скажу им? Какие слова выбрать в богатом родном языке, чтобы объяснить, почему их сын и брат остался навсегда на югославской земле? Не могу представить себе – как произойдет моя встреча с этими людьми. Лучше сходить лишний раз в разведку.

* * *

Сложилось четкое представление о «социально-национальном» составе русских добровольцев в Югославии. В основном это люди, получившие среднее или средне-техническое образование, выходцы из семей среднего и ниже среднего достатка, жители крупных городов. «Обремененных» законченным высшим образованием среди добровольцев – процентов десять, гуманитариев – считанные единицы. Откровенно судимые – отсутствуют, но приблатненных, имевших напряженные отношения с правоохранительными органами, – едва ли не треть.

Казалось, что нынешняя ситуация в Югославии должна привлечь сюда массу бывших российских военных (отставников, сокращенных, уволенных и пр.). Состав нашего отряда напрочь опровергает это предположение.

Существенная деталь – едва ли не половина состава нашего отряда – люди с не сложившейся личной жизнью (безответная любовь, распавшаяся семья, загулявшая жена, отвергнутое брачное предложение и т. д. и т. п.).

Не будет преувеличением утверждать: нынешние русские добровольцы в Югославии – явление чисто русское. Два украинца в отряде – то исключение, что подчеркивает правило. Лиц кавказской, не говоря уже о еврейской национальности, в составе отряда нет. Никто не слышал, чтобы представители этой национальной «категории» присутствовали в составе других русских добровольческих отрядов на югославской земле. Это более чем естественно. Кавказцы сыты по горло собственными войнами (плюс фруктово-базарные хлопоты). Ч то же касается евреев… Ещё великий В. Розанов отмечал нелепость и тщетность попыток представить еврея, занимающегося охотой или конной ездой²⁵. А тут воевать добровольцем за тридевять земель почти за спасибо? Просто смешно.

* * *

Третий день в вышеградском дурдоме-интернате – пьянка. Бессмысленная, тупая, безысходная. Закуска – рыба, наглушенная гранатами в Дрине. Теперь понятно, почему так тянуло сербское командование с выдачей причитающегося нам жалования. Имеющиеся на руках деньги то и дело выводят отряд из состояния боеготовности.

* * *

Всего пару дней назад на страницах этого дневника я пытался размышлять о социальном составе нынешних русских добровольцев в Югославии. Отмечал уровень образования, касался семейного положения, взаимоотношений с законом и т. д. Вспоминал, анализировал, выстраивал. «Играл» в социологию. В итоге уподобился «яйцеголовым интелям» – ученым, утратившим реальную связь с жизнью, не видящим за деревьями леса! Наивный! Разве наличие институтского диплома или былая судимость – главное в оценке такого яркого, сочного, уникального социального феномена, как русское добровольческое движение? Давно пора называть вещи своими именами и позволить себе дерзкий, но единственно верный вывод: все, кто решился сегодня махнуть сюда, за тридевять земель, рискуя собой, помогать братьям-славянам – это представители лучшей части сегодняшнего российского общества, по сути – его элита.

Конечно, много кому такой вывод покажется, мягко сказать, нескромным. Только за ним – логика, факты, правда.

Вспомним, какая ситуация сложилась к началу девяностых годов двадцатого века вокруг Югославии. Мировой порядок поставил задачу – уничтожить державу южных славян. Уничтожить, спекулируя на обострившихся к тому времени национальных и религиозных противоречиях. Заодно испытать на земле Югославии сценарий уничтожения, уготованный для России. Кстати, некоторые национально мыслящие политологи считают эту причину войны в Югославии не второстепенной, а главной и единственной.

В этой ситуации официальная Россия в лице её либерально-демократического руководства, то ли струсив, то ли строго следуя «указивке» Мирового правительства, сербов бросила, сербов предала. При этом полностью дискредитировала и обрушила утвердившийся кровью многих поколений соотечественников авторитет России на Балканах, сдала русские национальные интересы в этом вечно взрывоопасном, вечно тлеющем мировыми конфликтами, вечно стратегически важном участке планеты.

В итоге сложился (тут ни убавить, ни прибавить) такой расклад: по одну сторону – продажные политики, лукавые дипломаты, картавоязычные официальные журналисты, по другую – русские добровольцы.

Пусть у первых за плечами МГУ и МГИМО, пусть они владеют чужими языками и обучены изящным манерам, пусть успели хапнуть в ходе приватизации и прочих процессов утверждения рыночных отношений деньжат, пусть успели обзавестись недвижимостью. Эти люди – дрянь, по которым плачет национальный трибунал, что рано или поздно непременно развернет свою работу в нашей стране.

На их фоне русские добровольцы, в основной своей массе не сильно образованные, не владеющие «ненашенскими» языками, порою даже не умеющие обращаться с ножом и вилкой, тем не менее – элита, национальная элита, люди, решившиеся на свой страх и риск отстаивать национальные интересы России, когда те, кому положено это делать в силу официальных профессиональных обязанностей, заняты воровством или парализованы трусостью. Именно добровольцы оказались единственными в стране, кто в трудную годину сделали шаг вперед. И шагнули, кто в подвиг, кто в бессмертие, кто просто за каменные брустверы в боснийских горах, чтобы доказать: «Я – могу!»

Этот вывод я доверил пока только дневнику. Уверен – те, кто сегодня официально «представляет» национальную элиту, нам нашего «югославского» выбора не простят и сделают всё, чтобы оболгать, «задвинуть» нас куда подальше на «задворки» общества, а то и просто уничтожить. Естественно, баранам, уготованным к закланию, никто из нас уподобиться не собирается.

* * *

Собирая вещи в обратную дорогу, бегло перелистал блокноты дневниковых записей, что лягут в основу будущей книги. Кажется, собрано немало информации, есть «вкусные» подробности, присутствуют эксклюзивные детали и т. д. Здесь, похоже, всё нормально. А вот красочных эпизодов героизма, захватывающих сюжетов про мужество и отвагу как-то маловато. Всё больше быт, собственные размышления и отнюдь не яркая повседневность. Не хватает примеров для воспитания подрастающего поколения. Выходит, чего-то недоглядел, не смог подняться над «серыми буднями».

Может быть, в этой ситуации недостающие для общей гармонии абзацы и главы проще выдумать, приврать? Ради «красного словца», ради высоких целей? С этим сложнее. Подобному просто не обучен и вряд ли когда обучусь.

Ещё более смущают некоторые оценки. Хотя и они взяты «не с потолка», а сделаны на основании фактов, увиденного, пережитого. Другое дело – трудно «вписать» многое из этих оценок в уже сложившуюся и кажущуюся монолитной систему патриотических ценностей и приоритетов.

Как быть, к примеру, с иллюстрациями философии и стиля жизни казачьей части нашего отряда? Куда деть примеры откровенного хамства, пустой похвальбы и дикого воинствующего невежества тех, кто составил «станицу»? Вымарать всё это, руководствуясь высшими политическими целями? Но тогда грядущая книга получится неполной и неправдивой. Первыми, кто отметит это, будут мои недавние «окопные братья», те, с кем соседствовал недавно в караулах, с кем шел «след в след» в рейдах, с кем оборонял высоту Заглавок. Тем более не одобрили бы такую «редактуру» те, кто погиб за русское дело на сербских фронтах.

Значит, буду писать правду, только про то, что было, что видел, что чувствовал. Ничего не лакируя, никому не угождая.

Конечно, наживу врагов и недоброжелателей. Зато книга будет честной!

* * *

На страницах этого дневника я сделал вывод, что нынешние русские добровольцы – это русская национальная элита. Вывод, бесспорно, правильный. От этого вывода я ни в коем случае не отказываюсь. Вот только реальная обстановка, обстоятельства, маячащие круглые сутки перед глазами, таковы, что верить в правильность этого вывода …приходится заставлять себя самого. Я и заставляю. Иногда это получается, иногда …не очень. Тогда в очередной раз задаю сам себе, не вслух, разумеется, вопрос: что объединяет всех добровольцев, какое качество отличает их от всех прочих, пусть более успешных, более образованных людей, оставшихся в мирной жизни? Сам же и отвечаю: готовность к самопожертвованию, готовность рисковать своим здоровьем и своей жизнью ради чего-то очень важного и серьёзного, ради чего они оказались здесь. А вот это уже серьёзно. Это и должно быть главной меркой в оценке этих людей. С учетом этого им очень многое должно прощаться. Потому что рисковать, жертвовать собой, дано далеко не каждому. Соответственно, носители этих качеств и являются той самой национальной элитой. Низкий поклон им за это!

Поклон-то поклон, но пока писал эти строчки, стало известно, как несколько подвыпивших казаков из нашего отряда пришли в храм на вышеградском кладбище. Вызвали настоятеля отца Райко. Просили, а потом и требовали ракии. Водки у священника не было, во что незваные гости почему-то верить не захотели. Кто-то из оказавшихся рядом прихожан-сербов вызвал военную полицию. Разоружения и ареста казакам удалось избежать только чудом.

Какие комментарии и слухи породило это событие, догадаться несложно.

* * *

Вспомнил о недавнем собственном, доверенном дневнику откровении по поводу военных заслуг в целом и наград за недавнюю оборону высоты Заглавок. Только и оставалось, что сокрушенно покачать головой по этому поводу и в очередной раз горько признать – слаб человек, откровенно слаб. Выходит, едва замаячила перспектива получения наградной «висюльки на грудь», как он (а это не какой-то абстрактный доброволец, а конкретно – ты) дрогнул, захлебнулся в гордыне, попросту смалодушничал. Непростительно это. Стыдно за это. Вернуться целым отсюда – уже награда.

Кстати, ещё неизвестно, какие ветры будут дуть на просторах нашего Отечества, когда мы вернемся. Если в высших эшелонах власти оголтелые «либерасты» укрепят свои позиции – уголовные преследования и прочие «проблемы» нам, русским добровольцам, гарантированы. В этом случае любая «висюлька на грудь» – только лишняя улика, лишний «вещдок». Вот такая, совсем нетрадиционная иллюстрация к вечно актуальной истине: «что Господь ни делает…»

* * *

Только что, не без усилия над собой, признался в гордыне и малодушии. Однако масштабы подобной «слабости» я ещё недооценил. Ох, как несовершенен человек, если в голове, независимо от желания, назойливо крутится строчка из «Василия Тёркина»: «Я согласен на медаль…» Очень актуальная строчка. Актуальная для любой войны. Актуальная для любого человека. И это надо преодолевать. И с этим надо бороться.

* * *

Не отпускают мысли по поводу будущей книги.

Верно, не будет в ней традиционного сюжета, классической композиции, галереи положительных и отрицательных в привычном смысле слова героев. Скорее всего, основой её станет мой дневник – расшифрованные и дополненные записи, которые я регулярно делал в блокноте, а то и на случайных клочках бумаги у костра, в казарме, в палатке, на привале, в карауле.

Иногда я пытаюсь составить план, даже «пишу» про себя некоторые главы этой книги. Стараюсь посмотреть на будущий «продукт» глазами издателя и читателя. Кажется, маловато будет там столь модного ныне «экшена», не будет хватать стремительного действия и прочих «штучек», что позволяют держать «на крючке» читающего, что делает книгу привлекательной для сценаристов и киношников.

Неужели в этой ситуации «ради красного словца» стоит додумывать, приукрашивать, точнее, просто врать? А что тогда скажут те, кто был здесь со мной? И вообще, разве будет иметь право на жизнь подобная книга?

И ещё одна уязвимая сторона книги, которая пока существует только в моём воображении: не нашлось там места для… любви. Между тем, по законам жанра, она вроде бы как должна присутствовать в любом повествовании. Более того, тысячелетний опыт человечества доказал, что и на войне любви всегда находится место.

Тысячелетний опыт человечества я оспаривать не собираюсь, но в нашем отряде эта тема присутствует едва заметным и очень специфическим пунктиром. Верно, почти каждый из нас оставил в Отечестве ту, которая ждет. Кто жену, кто невесту, кто просто очень близкую и дорогую. Почему-то на привалах, у костра, в минуты общего искреннего общения эта тема не звучит. Будто отряд состоит сплошь из бобылей-холостяков.

Возможно, мои однополчане просто инстинктивно оберегают сокровенное от чужих глаз, недобрых языков. Чтобы никто это не оцарапал, никто не опошлил, чтобы наверняка сберечь свои чувства до возвращения. Очень целомудренный и, наверное, единственный правильный подход!

Находится ли здесь место для «военно-полевой» любви»? Конечно! Какая же война без этого! Правда, масштабы этого явления очень скромны. Главное препятствие, наверное, языковой барьер. Как бы ни был похож сербский на русский, всё-таки это – другой язык и объяснится на нём, тем более на деликатную тему с полутонами и нюансами, не так-то просто. Тем не менее объясняются. «Собеседницы» моих однополчан – искателей амурных приключений – чаще всего сербки из ополчения, хозслужбы которого базируются рядом с казармой, куда мы приезжаем с передовой на «одмор». Ещё одна малосимпатичная, но, похоже, обязательная для всякой войны, деталь: «сердечный фронт» не бывает без потерь – кто-то уже обращался в санчасть по поводу венерического «недомогания». Не буду углубляться в детали и подробности, только факт остается фактом. Как тут не вспомнить скабрезный афоризм: «Вой на без триппера не бывает».

* * *

Ворочается и покалывает внутри один неудобный вопрос: «А имею ли я право на будущую книгу о Войне, пробыв на этой Войне всего два месяца?»

С одной стороны, этот отрезок времени невелик, чтобы делать серьёзные выводы, чтобы во всём разобраться.

С другой стороны… Такого времени оказалось достаточно, чтобы кто-то из моих боевых товарищей шагнул в бессмертие. Тот же Костя Богословский геройски погиб, не пробыв и недели на югославской земле.

А тут всё-таки целых два месяца. Включая двенадцатое апреля. День, который один, по объёму впечатлений, по силе этих впечатлений, по концентрации смертельного риска, может перевесить многие месяцы, а, возможно, и годы прочих военных будней. Другая грань проблемы – какими глазами увидеть всё это, как «пропустить» через сердце, в каком виде выложить на бумагу? Очень важно здесь постараться. Чтобы и профессиональным ремеслом в полной мере воспользоваться. Чтобы не соврать, душой не покривить. Обязательно постараюсь.

* * *

Гуляли вечером по улицам Вышеграда. Обратили внимание на немалое количество молодых мужчин и парней. Возраст – 20–35 лет. И это в стране, о которой принято говорить, что «всё население поднялось здесь на борьбу за правое дело».

Чуть позднее из разговора с четниками (боевые отряды сербских монархистов) выяснилось, что дезертирство и уклонение от воинской службы – бич здешних вооруженных сил. Это вовсе не значит, что сербы – плохие вояки. (На той стороне – проблемы те же самые, может быть, даже ещё в больших масштабах.) Люди устали от войны. Плюс к этому надо учитывать: слишком многие до войны жили в здешних местах более чем сыто. (Сдавая жилье богатым туристам из ФРГ, Австрии, прислуживая отдыхающим и т. п.) Переход от сытости, изобилия и мира к лишениям и войне слишком резок для этих людей.

За всеми этими беглыми и отрывочными наблюдениями проступает поистине глобальная проблема наших братьев-сербов: цивилизация в чисто обывательском смысле, корыто с вкусными харчами, тихо пододвинутое в своё время изобретательным и коварным Мировым порядком, сделали своё «чёрное дело». В итоге в момент смертельной национальной угрозы сербы не смогли встать «все как один», не смогли обеспечить «единства фронта и тыла», не смогли дать достойный отпор внешним и внутренним врагам.

Конечно, оценивать соседей проще, чем решать те же самые проблемы у себя дома. Случись что-то похожее в России, не уверен, что русские смогут забыть о «колбасных» и «шмоточных» интересах и подняться в едином порыве против тех, кто замахнется на нашу Историю, Веру, Культуру. Впрочем, причём здесь сослагательное наклонение? На Русскую Историю, Русскую Веру, Русскую Культуру уже давно замахнулись! Да что там замахнулись! Наши национальные ценности уже не первый год целенаправленно перевирают, перелицовывают, а то и откровенно втаптывают в грязь! Разве это стало поводом для массовых возмущений, организованного протеста? Увы!

На этом фоне даже мы – те, кто отправился за тридевять земель помогать братьям сербам, выглядим, как бы это правильнее сказать, не самым правильным образом. Потому как, чего было тащиться с великими трудностями в такую даль помогать сербам в борьбе с Мировым порядком, когда тот же Мировой порядок вовсю беспредельничает у тебя дома, в твоём Отечестве?

Кстати, процент тех, кто отправился «помогать сербам», по отношению ко всем гражданам моего Отечества просто ничтожен. Большинство моих соотечественников заняты совсем другими, откровенно прозаическими делами. Как тут не вспомнить основную массу пассажиров поезда «Москва – София» с их почти агрессивным желанием «заработать денег» и почти теряющуюся среди них горстку русских добровольцев, едущих «воевать за сербов». Очень своеобразный, но весьма характерный, социальный срез нашего общества. Есть ли у такого общества будущее? На этот вопрос ответит только время.

* * *

В центре Вышеграда на одном из домов мемориальная доска, извещающая, что здесь жил и работал писатель Иво Андрич. Том его произведений лет десять простоял в моём книжном шкафу. Простоял нечитанным. Вернусь – обязательно прочитаю.

Только, разумеется, после того, как прочитаю всё, что смогу найти про блаженную Матронушку. Возможно, она, действительно, спасла своих земляков (и не только земляков) 12 апреля в бою за высоту Заглавок.

Кто знает, может быть, и впредь эта русская святая будет сопровождать меня по жизни.

И кто знает, что ещё ждет меня в этой жизни, за что я буду ей ещё благодарен?

* * *

В который раз перелистываю блокноты со своими заметками. Сделаю всё, чтобы из этих «обрывков» и «клочков» получилась книга. Правдивая книга о том, что видел, чувствовал, пережил. Книга, по сути, от «первого лица». Очень важно при работе над ней найти правильный тон, верную пропорцию в подаче глобального, масштабного, красивого и обыденного, мелкого, неказистого. Чтобы это обыденное не заслоняло масштабное, а масштабное, в свою очередь, не подавляло «прозу будней». Понятно, масштабное – это героическое, а мелкое – повседневное, бытовое.

Здесь будет сложно. Вечная проблема всех писавших о войне. Близкий пример – литераторы, писавшие о Великой Отечественной. За неверное соотношение между «великим и малым» любой из них запросто мог лишиться карьеры (а, подчас, и свободы в суровые сороковые-пятидесятые), партбилета, попасть в безжалостные жернова идеологических проработок. Для определения верной пропорции «правды Генштаба» и «правды окопной» требовалось особое чутье и строго партийный подход.

Кажется, меня эта проблема в «чистом виде» не коснется – ни масса бдительных цензоров, ни тупых партийных чиновников надо мной висеть не будет. Но куда деться от жестких требований момента? Как увиденное и пережитое совместить с «лучезарной» темой славянского братства, с государственно важной темой возрождения казачества? Да и много чего ещё отсюда, из-за каменных брустверов положая видится совсем не так, как это сформулировано в чеканных передовицах патриотических газет и в умных статьях национально-ориентированных журналов. Дай Бог, чтобы меня как автора не «зашкаливало», чтобы не оступился ни в «чернуху», ни в «патоку».

* * *

Валера К., – одна из самых колоритных личностей в нашем отряде. Колорит определяют не только невесть где раздобытые диковинные высокие ярко-желтые сапоги. Всем запомнилось его нестандартное поведение во время боя на высоте Заглавок. Поливая короткими очередями отведенный участок вражеской территории, он виртуозно материл наступавших. «Чёрные» слова отечественного происхождения при этом органично переплетались с сербской бранью. Когда запас ругани иссяк, Валера набрал в легкие побольше воздуха и проорал в мусульманскую сторону:

– Эй, муслимы, погоди наступать! Русы кафу пьют!

Слова подкрепил делом. На скудном пространстве между палаткой и бруствером развел миниатюрный костер, водрузил на нём турку, куда высыпал горсть молотого кофе. Через несколько минут экзотический аромат плыл над позицией. Удивительно, что тогда и кофе у него не убежал, и участок противоположной территории без «огневого» внимания с его стороны не оставался.

Пустяк, нелепица, а для общего настроения, для поднятия духа в боевой обстановке – всё очень кстати.

Вчера Валера с утра исчез. Вернулся к вечеру мертвецки пьяным… с канистрой ракии в руках. Рухнул на кровать и моментально заснул. Драгоценную ношу продолжал держать мертвой хваткой. Вряд ли кто смог ослабить эту хватку.

Да никто это делать и не собирался. Каждый желающий аккуратно наклонял канистру и наливал сколько надо в кружку, миску, котелок. Пили многие, но не все. Я так же предпочел не экспериментировать с нервной системой. Слишком много за последнее время накопилось. И перегрузок, и впечатлений, и элементарного недосыпа. Как всё это проявится в сцепке с алкоголем – непредсказуемо. Зачем ставить опыты над самим собой?

Кстати, Валера – не просто дипломированный экономист (один из немногих в отряде имеющий высшее образование), но и человек, успевший до отъезда в Югославию закончить аспирантуру при серьёзном московском вузе. Словом, – образован, слишком образован. Что заставило бросить всё и рвануть за тридевять земель, в смертельно опасную «командировку»? Сам он от прямого ответа на этот вопрос уходит, отделывается чем-то туманным, типа «сербам помочь надо», «я здесь нужнее». По отряду ходит слух, будто были у Валеры большие сложности с законом и правоохранителями, будто висели на нём немалые долги и невыплаченные кредиты.

Впрочем, стоит ли сейчас здесь обращать внимание на подобные вещи? Главное: воюет Валера хорошо, рядом с ним на боевой позиции спокойно и надежно. В нынешней обстановке это – главные параметры характеристики человека.

* * *

Немного грустно: моя боснийская «эпопея» заканчивается. Последние дни на войне, последние дни среди боевых товарищей. Увы, на светлые впечатления этих дней лег жирный чёрный мазок. Пока бродил напоследок по улицам Вышеграда, кто-то распотрошил мои приготовленные к обратной дороге вещи. Исчезла почти новая джинсовка (память о далеко непростой командировке в воюющий и непобежденный Ирак), и бутылка «Столичной» в экспортном исполнении (знакомый журналист просил передать коллеге, ныне работающему в Белграде, что я и собирался сделать на обратном пути).

Шума поднимать не стал. Пусть джинсовку донашивают «братья по оружию». Привет белградскому собкору передам «всухую». Главное, остались целы блокноты с записями и две отснятые «мыльницей» на передовой и во время похорон Кости Богословского пленки. Это больше, чем главное!

Но гадкий осадок остается. Ведь украли не просто «свои», а те, с кем вместе воевал, делил смертельный риск. Комментировать здесь нечего. Надо заставить себя никого не подозревать и как можно скорее забыть о случившемся. Тем более что на фоне прочих уже имевших место в отряде краж (воровали, в основном, деньги, то самое скромное жалованье в немецких марках) мои потери – сущий пустяк. Переживем!

* * *

Мы на белградском вокзале. Через пару часов поезд на Москву. Правда, в Москву на нём мы не попадем. Только до станции Чоп. Для нас это уже не принципиально. Билеты до Чопа на руках. Мы едем домой! Какой музыкой звучит для нас эта фраза.

До Белграда добрались не без приключений. На границе Сербской Республики и Югославии автобус остановил патруль военной полиции. Из всех пассажиров маршрута Вышеград – Ужице эти громилы в синей форме особым вниманием оделили только нас, русских. (Замечу, в глазах даже самих сербов служащие в военной полиции авторитетом не пользуются. Скорее наоборот. Считается, что в полицию идут те, кто не хочет воевать.)

Нас вывели из автобуса. Выстроили в шеренгу.

Потом грянул шмон, равного которому в жизни я не видел (сержантские досмотры на курсах молодого бойца в армии и досмотры в милицейских отделениях, куда попадал в подростковом возрасте «по хулиганке», ни в какое сравнение с этим не идут). Нас охлопывали, ощупывали, заставляли крутиться, вертеться, расстегиваться. Самым тщательным образом полицейские распотрошили наши сумки. Все вещи, имевшие хотя бы какое-нибудь отношение к военному быту, изымались. Лично я вез пластмассовую фляжку-котелок (некогда обязательный элемент экипировки каждого воина югославской народной армии) и китель. И то, и другое предназначалось друзьям (один – заядлый грибник-охотник-рыболов, другой – отъявленный коллекционер военной амуниции). От затеи порадовать близких людей подарками-сувенирами пришлось отказаться. И котелок, и китель полицейские изъяли.

Столь пристальное внимание военной полиции к нашему багажу имело под собой серьёзные основания. По устоявшейся традиции русские добровольцы, возвращаясь домой с югославских фронтов, прихватывают с собой кое-что из оружия. Нет оснований осуждать их за это. Ведь оружия на югославской земле ныне более, чем достаточно, а в России ситуация такова, что не сегодня завтра «полыхнет». Отсюда естественно гражданское стремление русского человека встретить «время Ч» во всеоружии.

И на этот раз тщания военных полицейских имели вполне конкретные результаты. Уже в первые минуты шмона на земле образовалась внушительная пирамида из гранат и штык-ножей. Более крупных трофеев сербам на этот раз не досталось.

Унизительную процедуру обыска мы приняли вовсе не безропотно. Каждый из нас был уверен, что лишних и чужих вещей в нашем багаже нет. Всё, что везем – заработано, завоевано, заслужено. Однако, всякий раз, когда отнимаемая вещь рождала спор или перебранку, звучала команда офицера, и сразу несколько автоматных стволов упиралось в грудь и живот «искателя правды».

Сербы-попутчики, наблюдавшие эту сцену из окна нашего автобуса, сочувственно покачивали головами. Мне показалось, они искренне жалели нас.