Электронная библиотека » Борис Земцов » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 23 мая 2023, 07:40


Автор книги: Борис Земцов


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +
* * *

Ура! Сегодня звонил в Москву. Дозвонился. Все живы-здоровы. Отлегло от сердца. Слава цивилизации! Слышимость такая, будто от дома нахожусь в сотне метров.

Этого дня мы ждали больше месяца. Раньше ребята звонили в Россию, на Украину, в Белоруссию и прочие регионы из Вышеграда. Сейчас такой возможности нет. То ли сербы отказали. То ли связь не в порядке. Поэтому пришлось ехать километров за шестьдесят от базы-казармы в небольшой городишко Р. На это ушел полностью день, отведенный для отдыха (пока поймали попутку, пока нашли в городке здание узла связи, пока выяснили коды нужных городов и т. д. и т. п.). Д о глубины души растрогали женщины – работницы узла связи. Узнав, что мы русские добровольцы, они немедленно побросали все дела, кинулись искать коды российских и украинских городов, приготовили кофе. Из путаного разговора на диковинном русско-сербско-английско-немецко-украинском диалекте выяснилось, что городок в статусе прифронтового находится уже не один год. И не осталось здесь ни одной сербской семьи, где бы женщины не носили траурных платков, где бы не оплакивали павших в бою, замученных в концлагере, просто сгинувших в никуда в кровавой смуте.

* * *

Буквально в нескольких десятках шагов от нашей позиции на горе Заглавок, где мы чаще всего в последнее время несем караульную службу, есть места, откуда в ясный день виден Вышеград.

Россыпь черепичных крыш, белые кубики каких-то зданий, ползущие букашки редких автомашин. Всё это на дне гигантской чаши, стенки которой образуют поросшие елями склоны гор. Красиво!

Красиво-то – красиво…

Только нам не до ландшафтно-панорамных красот.

Наша высота – главенствующая на подступах к Вышеграду.

Наша смена – единственное подразделение, обороняющее эти подступы.

Выходит, мы – главные и единственные защитники целого города. Это очень ответственно: обеспечить покой, свободу, жизнь целого города. Между прочим, в каждый караул заступает от восьми до двенадцати русских добровольцев. Совсем не густо для защиты целого города.

Да ещё такого красивого!

* * *

Человек, прошедший через кровь – человек совершенно иной формации. Он не лучше, не хуже других, крови не видевших, крови не проливавших. Но он – совсем другой. Из другого измерения.

В последнее время среди русских становится всё больше прошедших через кровь. Приднестровье, Абхазия, Сербия – главные адреса «фабрик взросления», «фабрик прозрения». Людей, побывавших там, – уже многие тысячи. Для нации это отрадный факт. Людям, прошедшим «горячие точки», уготована великая миссия. В их руках судьба нации и Отечества. Эти руки должны быть очень крепкими.

Правда, возможно, и скорее всего так и будет, что высшая власть в лице антирусски ориентированных политиков сделает всё возможное, чтобы людей, прошедших через фронты национального мужания, изолировать и скомпрометировать. Спецслужбы, правоохранительные органы, чиновники на местах получат указивку – «глаз да глаз» за добровольцами и… начнется: кого за мельчайший проступок на «зону», кого спровоцировать, чтобы потом был повод – вот, он наёмник в прошлом, а ныне преступник, не доверяйте ему, бойтесь его, гоните его…

* * *

Участвовал в коротком, буквально часа на два, рейде в окрестностях положая. Едва ли не в сотне метров от нашей позиции наткнулся на аккуратно сложенные ветки и доски, на свежий, не успевший раскиснуть в подтаявшем снегу, окурок, недавно опорожненную жестянку от куриного паштета. Сопровождавший нас серб уверен, что это – лежка мусульман. Значит, здесь был разведчик или снайпер. Был совсем недавно. Об этом напоминает и консервная банка, остатки содержимого с которой ещё не успели склевать птицы. Возможно, именно мы и вспугнули того, кто только что был здесь. Скорее всего, мы вспугнули всё-таки снайпера, прибывшего сюда за своим кровавым оброком.

По очереди занимали вражеский лежак и рассматривали через прицел снайперки наши собственные позиции. Оптика позволяла видеть в деталях не только наше расположение, но и, кажется, даже выражение лиц тех, кто там остался. Если бы лежавший здесь снайпер имел желание или получил приказ открыть огонь, зарубок на его прикладе непременно бы прибавилось. Мишенью для него мог бы послужить любой из нас.

Вот оно очередное напоминание о том, что здесь наши маршруты и маршруты старухи в саване и с косой переплетены и составляют единый дьявольский орнамент.

Подобный вывод оптимизма на ближайшее будущее не прибавляет. Впрочем, разве время смаковать подобные эмоции? Самый рациональный вывод из увиденного: чаще организовывать подобные выходы в территорию, прилегающую к нашему положаю. Ради нашей же безопасности.

* * *

Самые разные мысли лезут в голову во время караула, во время хождений по горам, во время привалов и перекуров. От воспоминаний на мелочно-бытовые темы до масштабных философско-политических обобщений.

Часто пытаюсь определить для себя и своих боевых товарищей место в нынешнем социально-геополитическом раскладе. Звучит нескромно, попахивает ничем не прикрытой гордыней, но… Мы – патриоты, мы – пассионарии. Используя термин из советского лексикона, мы – люди с активной жизненной позицией.

Кажется, это – факт неоспоримый, не вызывающий сомнения не только у наших друзей, но и у наших врагов.

Вот только почему реализовывать свой недюжинный потенциал мы рванули «за три моря»? Неужели нельзя дать волю своим чувствам и своей энергии в России, в пределах своего Отечества? Тем более, что обстановка на Родине такова, что, кажется, именно там должны быть востребованы наша энергия, наша отвага, наша жертвенность. Неужели бескрайние просторы России оказались нам тесны для реализации нашего потенциала? Или не так уж и нужны мы своему Отечеству, если оказались здесь, «за тридевять земель»? Понятно, сербы – братья. Ясно, их беды – наши беды. Только что может быть важнее проблем Родины? Разве все места в окопах (в переносном и самом прямом смысле этого слова) на её территории заняты? Или наше присутствие здесь кому-то откровенно нежелательно? Или судьба у России такая трудная, что даже её сыновья не могут сейчас ей помочь?

Вопросы… Вопросы… Думаю, ни нынешние политологи и социологи, ни будущие их коллеги так и не смогут дать на них исчерпывающих ответов.

* * *

Вот уже сутки назойливо крутится в мозгу строчка В. Высоцкого: «Мне этот бой не забыть нипочем, / Смертью пропитан воздух…»

Даже те, кто воюет на этой земле уже четыре-пять месяцев, в подобный переплет не попадали. Бой шел шесть часов. Мусульмане наступали с трех сторон. При поддержке минометов и пушек. У нас трое убитых. Трое раненых. Та жизнь, которой мы жили до этого, с учетом всех перестрелок, рейдов, разведок и т. п. – шутливое недоразумение по сравнению с тем, что обрушилось на нас за эти шесть часов. Каждый, переживший их, имеет полное право ежегодно отмечать день 12 апреля как день своего второго рождения.

* * *

Набирает обороты резонанс малосимпатичной истории с определением состава караула в злополучную ночь на 12 апреля на высоту Заглавок. Верно, в ту ночь на позиции, согласно вроде бы как оговоренному ранее графику, должна была быть не только наша «мужицкая» смена, но и смена чисто «казачья» («станица», как по-прежнему горделиво величают они сами себя). Верно, казаки сорвались с позиции в казарму «качать права» сербским командирам по поводу пусть пустячных, вовремя не выданных денег. Верно, мы, оставшиеся на положае, против отъезда казаков не возражали. Впрочем, разве могли что-то изменить наши возражения? Вопрос такой же риторический, как и вопрос о том, кто же мог знать, что случится чуть позднее на том самом положае? Вот и появилась в отряде благодатная почва для слухов: не уехали бы тогда казаки «воевать за свои гроши» – бой не был бы таким кровопролитным, меньше было бы жертв и т. д.

Конфликт пока тлеет, но кто знает, чем всё обернется, когда «возвращение к теме» совпадет с очередной пьянкой? Самое время вспомнить, что каждый из нас «при стволе» с заряженными магазинами круглые сутки. Оружейных комнат с железными дверями и замками в этих условиях быть просто не может.

* * *

Восстановить в строгой последовательности все подробности этого дня невозможно. Мысли перескакивают с детали на деталь, но все детали представляются несущественными. Внутри пусто. Ни страха. Ни горечи. Ничего. Только жуткая гулкая пустота. Наверное, это и есть то, что называют отрывистым словом «шок».

Таково ощущение внутреннее, а снаружи… Болят мышцы груди. Это после того, как волок на пару с казаком Сашкой П. положенного на одеяло убитого Костю Б. Правду говорят, будто покойники становятся тяжелее. Его убило ровно на двадцатой минуте боя. Осколком. В голову. Не спасла чудом раздобытая Костей каска. Не спасли иконки, что бережно хранил он в нагрудном кармане. Осколок залетел под каску, снес верхнюю часть лба. Каска полна мозга и темной загустевшей крови. Этой же кровью перепачкан и новенький китель Кости. Всё это случилось с парнем в неполный двадцать один год. В Югославии он не пробыл и недели.

Двумя днями раньше мы ездили вместе в маленький городок Р. Звонить в Россию. Костя звонил матери и своей девушке. С матерью говорил не больше двадцати секунд – отрывисто сообщил стандартное «жив-здоров», потом, переменившись лицом, буркнул: «Всё, до свидания» – и положил трубку. Нам пожаловался: «Вот, опять причитать начала». Кто знал, что мать и сын разговаривали тогда в последний раз?

В разговоре на обратной дороге выяснилось, что, уезжая в Югославию, Костя не сказал домашним об истинных целях поездки. Наврал, будто едет что-то строить, восстанавливать дома́,короче, «гуманитарный стройотряд» и т. д. Берег сердце и нервы родителей, которые уже были к тому времени в разводе14.

* * *

Двое других, погибших вчера – Володька-Перископ и Димка-Мент. Тот самый Перископ, под началом которого бороздили мы не так давно склоны боснийских гор. Прости, Володька, за все недобрые слова в твой адрес. Прости за все хлопоты и волнения, что причинили мы, твои подчиненные, тебе – командиру – за время этого рейда. Кто же знал, что всё так случится!

В Питере у Перископа осталось двое детей. Каким запомнили они своего отца? Знали, куда и чего ради отправляется он? Судьба… Когда-то Володька удивлял всех чудным пятнистым американским бронежилетом. Легким, прочным, элегантным. Каким образом попал он к Перископу, нам было неведомо. Скорее всего, Володька выменял его у кого-то из сербов-каптёров.

Предмет нашей зависти не спас Перископа. Первая и единственная пуля стала для Володьки последней, смертельной. Она угодила в шею. В аккурат на сантиметр выше кромки воротничка-стойки бронежилета.

Другой погибший – Димка-Мент – тоже из Питера. Совсем ещё пацан. О нём известно немного. Выпускник какого-то эмвэдэвского училища. В органах проработал совсем немного. То ли попал под злосчастное сокращение штатов. То ли оказался неугоден постперестроечным начальникам-жуликам. Семьей, кажется, обзавестись не успел.

Димка и Володька прибыли в Югославию недели на две раньше, чем мы. «От службы не отлынивали, на службу не напрашивались». Помню, как Перископ искренне и горячо молился перед тем, как повести нас на операцию. Помню, как безропотно, с полуулыбкой таскал Димка по горным склонам свой пулемет.

Похоже, в последнее время Володька и Димка не поделили что-то с Мишкой Б. и прочими нашими, близкими к рангу полевых командиров. В итоге свою вахту на положае они несли не вместе с нами, а значительно правее, по соседству с оборудованным сербами пулеметным гнездом. Местом ночлега и базирования им служил деревянный, руб ленный из мощных бревен бункер. Несколько дней тому назад, возвращаясь из разведки, мы заходили туда. Посидели на добротных нарах, похлопали по могучим стенам. Бункер по сравнению с нашими утлыми хижинами представлялся уютной и надежной крепостью. Кто-то даже позавидовал вслух:

– Хорошо устроились. Нам бы так…

Кто знал, что этот вызывающий нашу зависть бункер станет для Димы и Володи последним пристанищем. Ночью мусульмане подобрались метров на тридцать к его стенам. Около семи утра они открыли огонь. Пуля застигла Перископа прямо в бункере. Димка успел выскочить, но укрыться за стволами деревьев не смог. Слишком тонки были стволы, и слишком близко оказались мусульмане. Фактически Димку расстреляли в упор. Серб, видевший это, рассказал, что сначала Димка, обнимая ствол дерева, опустился на колени, потом уронил голову на руки. Мусульмане продолжали вгонять в него пули даже тогда, когда было ясно, что он мертв. То ли со страха. То ли в хищном азарте боя.

Был в том бункере и ещё один наш – Пашка Т. Спокойный, плотного сложения питерский парень. Из боя он вышел живым, но легко раненным. В спину. Пуля угодила в спину не потому, что он уходил из боя, и не потому, что мусульмане умудрились зайти в тыл. Когда начался бой, Пашка успел выскочить из бункера. Разумеется, не с пустыми руками, а с пулеметом и несколькими патронными коробками. Отстреливался сначала лежа, потом поднявшись в полный рост. Ручной пулемет использовал как автомат. Поливал слева направо и справа налево. При стрельбе корпус разворачивал едва ли не на 180 градусов. В момент одного из подобных поворотов мусульманская пуля и ужалила Пашку в спину. Рана не опасная. Задеты только мягкие ткани.

В бою Пашка не только сдерживал натиск наступающего врага. Попутно он, мягко сказать, преподал урок мужества и самообладания нескольким оказавшимся рядом сербам. Последние, ночевавшие в том же бункере, в начале боя изрядно струхнули. Потом они освоились, но не настолько, чтобы принять участие в обороне. При первой же возможности они попытались попросту сбежать. Их намерения не остались для Пашки незамеченными. В сложившейся ситуации ему ничего не оставалось делать, кроме как направить на них ствол пулемета и потребовать совсем немного:

а) оставаться на месте;

б) включаться в бой.

Несмотря на невладение Пашкой братскими славянскими языками, сербы прекрасно поняли, что от них требуется. С позиции они уходили вместе с Пашкой. Только после того, как был получен приказ об оставлении высоты.

Уже вечером стали известны некоторые нелицеприятные подробности развития событий на том фланге, где погибли Дима и Володя. Оказывается, бункер, который они занимали, был вовсе не самым крайним форпостом на линии сербско-мусульманского фронта. Метрах в пятидесяти от этого бункера, в сторону расположения боснийцев, находился ещё один мини-положай (палатка и сложенные из камней брустверы), на котором традиционно нес службу караул, состоявший из сербов. В ночь накануне мусульманского наступления пять сербов, перед этим заступившие туда, …ушли. Ушли ночевать в более комфортные (теплые и защищенные от ветра) блиндажи вглубь сербских позиций. Бросили пост, оставили доверенный им участок передовой. Оставались бы они на месте – значит первыми встретили атакующих огнем, по крайней мере, подняли шум. В любом случае помогли, а скорее всего, спасли бы Диму и Володю.

По сути, на мини-положае имело место мини-предательство. Хотя приставка «мини» здесь неуместна. В этом понятии нет масштабов. Ни мини – ни макси. Предательство – оно и есть предательство. Однако никто из нас не слышал о каком-либо разбирательстве, тем более, хотя бы об отдаленной перспективе военного трибунала. Странная позиция сербского командования. Неужели за всем этим – система жёсткого деления на «своих» и «чужих», «чистых» и «нечистых», «достойных к сбережению» и «обреченных на роль пушечного мяса»? В головах многих добровольцев уже созрели ответы на эти вопросы. Хотелось, чтобы мы ошибались.

* * *

Дико, жутко, стыдно, но Димка и Володька Перископ остались непогребенными там, где их застала смерть, на самом краю правого фланга линии нашей обороны. Виноватых нет. Бункер, где находились ребята, стоял на отшибе, в значительном отрыве от наших палаток-блиндажей. Сюда мусульмане подобрались вплотную. Бой напоминал дуэль. Только силы по сторонам барьера были неравны. С одной стороны питерский парень Пашка Т. в полный рост с пулеметом наперевес. (Плюс пара струхнувших и не скоро опомнившихся сербов с автоматами.) С другой – едва ли не сотня наступавших с трех сторон мусульман. Когда по приказу Пашка и сербы отошли, наступавшие моментально заняли бункер. Володька и Димка остались там, где их застала смерть.

Попытки обратиться к военному начальству с предложением организовать рейд в район правого фланга нашей былой линии обороны результатов не дали. Сначала сербы просто отказались. Потом сослались на невозможность подобной вылазки ввиду грядущих сложных и ответственных стратегических операций. Немногим позднее военное начальство согласилось «дать добро» на операцию, но на очень странных условиях. Во-первых, сербские проводники пройдут с нами только половину пути (далее мы будем двигаться совершенно самостоятельно). В о-вторых, мы обязаны будем вынести с поля недавнего боя не только тела обоих товарищей, но и тела всех погибших там сербов. В-третьих, ко всему вышеперечисленному на нас возлагалась обязанность произвести разведку в местности, прилежащей к злополучному бункеру.

Поколебавшись, мы, было, уже приняли эти жесткие условия, но от сербских командиров поступило сообщение: «Ввиду сложившейся непростой стратегической ситуации помочь проводниками и транспортом не представляется возможным».

Идти вслепую, без прикрытия, без проводников, без огневой поддержки к месту недавнего боя, где наверняка оставлена засада – безумие. Логика – логикой. Трезвость – трезвостью. Всему есть причины и объяснения. Только в голове всё равно не укладывается: тела наших погибших здесь, на боснийской земле, ребят остались непогребенными, оказались в руках врагов.

* * *

Часа через два после нашего возвращения в казарму пришел сербский офицер. Виновато развел руками, молча приобнял каждого из тех, кто был на Заглавке. Потом достал из-за пазухи бутылку ракии, что-то сказал по-сербски. Никто не переводил, но каждый из нас понял, что это предложение помянуть погибших.

Удивительно, но обычно царапающая обоняние с откровенно сивушным привкусом, виноградная водка, на этот раз ни вкуса, ни запаха не имела. Конечно, напрашивается замыленный штамп, конечно, хочется сказать, что ракия пилась, как вода, только на этот раз это сравнение было неуместно. Водка оставалась водкой, другое дело – никто из нас ничего похожего на опьянение не испытал. Курящие закурили, некурящие вдохнули зависшие в воздухе горькие табачные кольца. Вроде как закусили. Голова оставалась ясной. Внутри было по-прежнему пусто. Общего разговора не складывалось. Каждый думал о своём. Уверен, что во всех этих «личных» мыслях был один единый сюжет. Какой, догадаться несложно.

Чуть позднее тема минувшего боя всё-таки возникла.

– Непонятная война, ни хрена я этих сербов не понимаю, – задумчиво протянул Серега Ф., бывший прапорщик, командир нашей смены, фактический руководитель обороны высоты Заглавок в недавнем сражении. Недостатка желающих поддержать его в этом выводе не было. В первую очередь вспомнили про оставленных на поругание врагу телах Владимира и Дмитрия. И про смерть Кости, и про нелогичный приказ оставить позицию, когда подошло подкрепление, когда, казалось, самое время было подняться в контратаку и не просто отбросить штурмовавших наши позиции мусульман, но и отбить у них ближайшее село.

Разумеется, все вопросы, возникшие в ходе этого разговора, остались риторическими. Теребить ими сербских начальников не поворачивался язык. Впрочем, каждый, наверное, понимал, что этим вопросам вечно оставаться без ответов.

* * *

Сараевское (мусульманское) телевидение в тот же вечер передало информацию о боевых действиях на высоте, где находились наши позиции. Оказывается, наступавшие мусульмане потеряли там более девяноста человек убитыми и почти столько же ранеными. Нас на высоте было пятнадцать. Троих убило в первые же минуты боя. Троих ранило. Арифметика строга. 90:9. В среднем по десять чьих-то жизней пришлось на каждого из нас. Кто были эти люди? Чем занимались до войны? Успели ли обзавестись семьями? Никому из нас это не интересно. Мы на войне. В ночь после боя мы спали крепко.

* * *

После боя все мы надеялись на положенный «одмор» – отдых. Надежды оказались очень и очень зыбкими. У нас ещё в головах не улеглось, что троих своих мы больше не увидим никогда, а в казарме появился гонец из штаба с распоряжением: ехать на положай, занять позицию. Маленькое, но существенное «но». Эта предназначенная для нас, русских, позиция находится на отшибе, в отрыве от сербских позиций. Её расположение очень напоминает расположение того бункера, где встретили свой смертный час Володька-Перископ и Дима П.

Нетрудно представить, какой была реакция наших парней на распоряжение сербского командования. «Опять нас подставляют», «снова русскими дырки затыкают», – самые парламентские восклицания по этому поводу, прозвучавшие в тот вечер в нашей казарме.

Горько и досадно ощущать себя маленькой пешечкой в чьей-то серьезной игре. Впрочем, это ощущение – «чистые эмоции». Мы приехали сюда не по комсомольским путевкам, не за орденами, не за славой. Будь мы трижды хорошие, нельзя забывать, какими принимают нас сербские полевые командиры. «Славянское братство», «исторические корни», «единая вера» – для них вещи понятные, но в данном случае далекие и неконкретные. Мы – русские добровольцы – инструмент, средство решения боевых задач. К тому же мы, увы, всё-таки чужие, приезжие, мы приехали и мы уедем. Сербы для своих командиров – свои. В одной упряжке они прошли немало и неизвестно, сколько ещё пройдут. Их надо беречь, потому что никто не знает, как будут разворачиваться события дальше. Мы же, повторяю, приехали и уедем. Разумеется, естественно, все непонятные и откровенно горячие ситуации – в первую очередь для нас.

Есть славянское братство, есть общая вера. Но жёсткая правда полевых командиров – сильнее. Наверное, так во всякой войне. Идеалы, благие порывы, чистые помыслы – одно измерение. Окопная правда – измерение другое. Куда более конкретное.

* * *

Нет смысла скрывать настоящие имена погибших. Отечество, нация, славянский мир должны знать имена своих героев. 12 апреля 1993 года рано утром в Боснии, недалеко от Вышеграда, в бою на высоте Заглавок погибли: Константин Богословский, Владимир Сафонов, Дмитрий Попов. Низкий поклон! Вечная память! Да будет им земля пухом!

Костя Богословский тоже похоронен на этом кладбище15. Его могила рядом с могилами других троих русских, ранее здесь погибших. Ещё одна свежая могила – пуста. Опавший холмик. Казачья фуражка. Близкие и родственники увезли прах того, кто здесь был похоронен. Процедура перезахоронения, по словам «югославских ветеранов», хлопотна и валютоемка. Легко ли сегодня простому смертному найти спонсора, который отвалит две-три тысячи долларов на перевоз гроба из Боснии в Россию? А оформление документов, обивание порогов чиновных канцелярий и т. д.? Тем не менее одного из наших, погибших на югославской земле, всё-таки перевезли на Родину. Холм, после того, как гроб был извлечен, опал и почти сравнялся с землей. Крест оставлен. На нем имя, фамилия, две даты через черточку. По соседству мы вырыли могилу для Кости Богословского. Земля – вязкая, глина вперемежку с гравием и путаницей корневищ – неохотно поддавалась нашим лопатам. Будто не хотела принимать в себя ещё одного русского, сложившего голову за тех, кто издавна жил на этой земле. Копали по очереди, часто меняя лопату на топор, чтобы справиться с хитросплетением корней. Едва углубились на пару штыков – наткнулись на остатки старой сербской могилы – желтые кости вперемешку с коричневой трухой гробовых досок. Вызванный из храма отец Райко к находке отнесся спокойно. Объяснил:

– Кладбище древнее. Могилам тесно.

Посоветовал собрать кости в пакет и закопать в изголовье под новым гробом.

За организацию похорон сербам и отцу Райко особенно – сердечное спасибо. Всё, что они могли сделать в этих условиях – они сделали.

На могиле укрепили крест с фамилией и двумя датами через черточку. Спи, Константин! Слава русским героям!16

На похороны пришло много вышеградских сербов. Женщины плакали. Ни у кого не повернется язык назвать эти слезы неискренними. А из наших «расслабился» Вадим М. – сибирский казачок. В церкви при отпевании он трогал уже ничего не чувствующего Костю, тер свои глаза за стеклами очков и, шмыгая носом, повторял одно и то же:

– Как же так, Костя? Как же так…

После поминок, наскоро организованных сербами в одном из примыкающих к церкви помещений, с Вадиком случилась истерика. До интерната, где нам предстояло переночевать, его вели под руки.

Вслух Вадика никто не осуждал, но по взглядам стоявших рядом было ясно, что сегодняшнее расслабление парню простят не скоро. Единственный из нас – очкарик, к тому же не вышедший ростом, Вадик и раньше был объектом шуток и розыгрышей. Теперь ему будет вдвойне труднее.

Впрочем, уверен, что напрямую за слезы на похоронах его никто не упрекнет. Не тот случай17.

* * *

Со стыдом и удивлением обнаружил, что о двух из трех погибших 12 апреля – Володе Сафонове и Диме Попове – не знаю почти ничего. Непростительно с точки зрения журналистского профессионализма, просто по-человечески непростительно. Больше месяца вместе топали по боснийским тропам, порою оказывались рядом на привалах, просто ночевали в одной казарме. Что мешало поговорить, поинтересоваться, как принималось решение о выезде в Югославию, кого из близких оставил каждый из них в родном Питере, наконец, чем и как жили они в мирной своей жизни? Даже в голову не приходило, что всё это время я находился рядом с будущими героями. А теперь… Герои, совершив свой подвиг, погибли. Мой профессиональный и человеческий долг написать, рассказать об этом, а писать и рассказывать почти нечего. Непростительно! Стыдно!

Впрочем, это – эмоции. На месте Володи Сафонова и Димы Попова мог оказаться любой из бойцов нашего отряда. Это же не значит, что за каждым я должен сейчас ходить по пятам с блокнотом и диктофоном, чтобы выспрашивать, выведывать, вынюхивать. Кстати, сложись чуть иначе планы сербских командиров и прочие факторы, вполне мог бы и я оказаться в том бункере в то утро рядом с Володей и Димой. Со всеми, так сказать, возможными вытекающими последствиями.

Даже не обстановка, а внутренний инстинкт, и не подсказывает, а жёстко, не давая никакого шанса на сомнение и возражение, диктует: ты здесь, прежде всего, в качестве добровольца, воина, боевой единицы нашего воюющего подразделения. Это – объективная реальность, это – главная суть нынешнего отрезка моей биографии. Это – одно. Это – очень близко, предельно конкретно. Журналист, писатель, возможный автор возможной книги – это совсем другое, отдаленное, зыбкое, четких контуров даже не имеющее. Вот с этой установкой надо мне и «дослужить» срок моей югославской службы, дошагать оставшийся отрезок моей добровольческой дистанции.

* * *

Так случилось, что в общей сложности (несмотря на все замены и перекуры) треть могилы для Кости Богословского выкопал лично. Копал на автомате, кажется, ни о чём не думая. С натугой нажимал ногой на туповатую лопату. Естественно, ругал про себя каменистую почву и хитросплетение корней неведомых растений.

Позднее пришло что-то похожее на осмысление этого занятия. Как итог осмысления появился мистический образ. Тяжелый и мрачный. Выходило, что для своего боевого товарища я копал его последний окоп.

Окоп недосягаемый и неуязвимый для врага. Окоп непокидаемый для его защитника. Окоп, призванный стать с его защитником единым целым навсегда. Вечный окоп для русского добровольца на сербском фронте, где мы помогали славянским братьям отстаивать свою Веру, свой Язык, своё место в Истории.

Кто знает, возможно, и фронт этот будет таким же вечным.

И ещё один образ, неожиданный, незваный, но общеизвестный и вполне понятный в этой обстановке, всплыл в сознании: Мать-сыра Земля.

Верно, читала в раннем детстве Косте Богословскому мать или бабушка, или ещё кто-то из близких сказки, где повторялось сочетание этих слов. Вряд ли кто задумывался тогда, что этот родившийся тысячи лет назад образ для каждого человека имеет последний окончательный очень конкретный смысл. Для Кости Богословского Мать-сыра Земля предстала в своей последней для него ипостаси в виде красноватой вязкой глины вперемешку с гравием и хитросплетением корней. Мать-сыра Земля для русского добровольца в боснийских горах.

* * *

Вспомнилось, как менялось отношение к «афганцам» в нашей стране, какие стереотипы создавались по этому поводу всемогущими средствами массовой информации. Сначала это – «воины-интернационалисты, помогающие братскому народу строить социализм», герои, «прошедшие испытание огнем Афганистана». Потом они же стали представляться стране слепыми пешками большой политики, жертвами «экспорта революции», попросту моральными уродами. За какие-то год-два – поворот на все сто восемьдесят градусов. Но при этом убитых отправляли за казенный счет на Родину, отличившихся жаловали отпусками и орденами, попавших в плен вызволяли, раненых лечили, вернувшимся домой помогали трудоустроиться, инвалидам давали пенсию. Плюс ко всему: обо всех писали в газетах, многих сажали в президиумы.

Ни один из нас ни на что подобное даже надеяться не может. Для всех нынешних государственных структур – мы вне закона. В официальной картавоязычной прессе русских добровольцев в Югославии уже поставили на одну доску с «дикими гусями», с солдатами-наёмниками. Случится что – надеяться не на кого. Отфутболят все просьбы посольство и консульство, отмолчится МИД. Некому будет хлопотать об отправке «груза двести»18 домой, никто не будет выкупать из плена.

Хуже всего вернуться отсюда домой калекой. Сволочам-чиновникам не объяснить, что такое «славянское братство». Раненый или покалеченный на сербских фронтах – в России обречен: ни пособий, ни лечения. Помню, каким мытарствам и унижениям подвергались те, кто, повоевав в Приднестровье, вернулись в Москву, Питер и т. д. В приеме в военные госпитали им, как правило, отказывали («вы же гражданские лица»). Захлопывались частенько перед ними и двери гражданских больниц и поликлиник («у вас же полевое ранение, для этого нужны особые специалисты»).

Выходит, пра́ва на ранение и увечье мы просто не имеем. Иначе превратимся в жуткую обузу для родных и близких. И, разумеется, никаких орденов, пенсий, президиумов. Благо ещё, если по возвращении не будут таскать по повесткам в «компетентные органы».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации