Текст книги "За Русское Дело на сербских фронтах"

Недобрая сербская весна – 1999

Ровно через шесть лет сербская тема снова обозначилась в моей жизни. Да так настырно, что резко отодвинула далеко в сторону все прочие события и обстоятельства.

Тогда, в начале марта 1999 года, я опять оказался в Югославии, но уже в журналистской командировке. Добирался самолётом до Белграда, потом рейсовым автобусом до столицы тогда ещё входившего в состав Югославии Автономного края Косова – Приштины. Здесь, согласно редакционному заданию, предстояло собрать материал для репортажей о здешней жизни и настроениях.

Обстановка в Косово тогда всё более напоминала фронтовую: албанские сепаратисты, до зубов вооружённые на деньги, полученные с наркотрафика и другие откровенно криминальные доходы, при поддержке НАТО, международных мусульманских экстремистов, закусив удила, добивались независимости. Почти каждый день между сепаратистами (бойцами «Освободительной армии Косово») и югославскими полицейскими вспыхивали перестрелки, часто жертвами албанских головорезов становились мирные, ни в чём не повинные сербы.

Сепаратисты, используя шантаж, провокации и откровенный террор, стремились отделиться от и без того куцей после выхода Хорватии, Боснии, Словении и Македонии Югославии. Всякая историческая справедливость, нормы международного права, элементарный здравый смысл при этом попросту попирались. Сербам, коренным жителям Косова, готовилась участь в лучшем случае рабов или изгнанников.

За этим кровавым сценарием чётко прослеживалась уже знакомая по событиям 1992–1995 гг. роль Мирового порядка, которому очень хотелось как можно скорее добить жалкие остатки некогда могучей державы южных славян. Авторы и исполнители «косовского сценария» даже не пытались маскировать откровенную ненависть по отношению к Православию, к славянскому братству, славянской культуре, славянской истории. Было ясно и другое: здесь, на руинах Югославии, заканчивалась доработка и шлифовка другого дьявольского сценария разрушения государства. Сценария, уготованного для России.

Собираясь в командировку, я чётко представлял, что предстояло работать там, где на тот момент мог образоваться эпицентр новой мировой, на этот раз, безусловно, ядерной войны. Понятно и другое: на всё, что происходило тогда на сербской земле, я смотрел глазами патриота-державника, совсем недавно воевавшего здесь, помогавшего братьям-сербам отстаивать право иметь свою Веру, свою Культуру, свою территорию. Убеждения тесно переплетались с журналистским интересом: очень хотелось увидеть и описать то, чего в упор не видели лживое ельцинское телевидение и лукавая демократическая печать.

Гримаса судьбы: сам я на тот момент подрабатывал (а как иначе прокормить двоих детей в подлые девяностые) в «Независимой газете», считавшейся авангардом «информационной империи» Березовского. Благо, профессиональный редакторский азарт (вот бы получить для своего детища эксклюзивный материал из самой горячей точки планеты!) её главного редактора Виталия Третьякова одержал верх над его тогдашними «демократическими заблуждениями». Командировку он подписал. Конечно, колебался, зная о моих далеко не либеральных взглядах. Конечно, сомневался, помня (нашептали редакционные стукачи) о том, что совсем недавно в составе отряда русских добровольцев я воевал на стороне сербов в Боснии. Мой главный редактор окончательно сломался, когда, я, отказавшись от командировочных (мои друзья сербы обещали взять на себя все мои внутренние расходы), попросил оплатить только авиабилет до Белграда и обратно. В качестве дополнительного условия шеф попросил взять с собой фотокорреспондента – Артёма Ж. Мол, пусть наделает для редакции снимков из мест, к которым приковано внимание всего мира. Условие было принято: вдвоём в такой командировке сподручнее и веселее.

Разумеется, все косовские и белградские события весны 1999 года, несмотря на командировочное удостоверение более чем либеральной «Независимой газеты» в кармане, воспринимались мной исключительно через призму русской имперской геополитики. Национальный инстинкт помогал в каждом событии и факте находить, да что там находить, сердцем чувствовать параллель между всем происходящим на сербской земле и возможными грядущими событиями в многострадальном Отечестве. По репортёрской привычке фиксировал всё, что видел и чувствовал, в блокноте. Уж так случилось, что почти ничего из написанного тогда не было опубликовано. Сейчас, спустя почти четверть века, кажется, пришло время поделиться этим с читателем. Не поленюсь ещё раз напомнить, что мои впечатления о «недоброй сербской весне 1999-го» – это мои очень личные впечатления.

* * *

Лечу в Югославию.

Точнее, в то место, что осталось от этой некогда могущественной державы южных славян. Под Югославией теперь надо понимать территорию Сербии и Черногории. Плюс Косово – клочок чисто сербской земли, которая, того гляди перестанет быть сербской. Босния и Герцеговина, Хорватия, Словения, Македония – ныне независимые государства. На карте Европы появились новые разноцветные пятнышки. Государства, конечно, славянские, но к славянскому миру и славянскому братству никакого отношения не имеющие. Большинство из них – совсем даже наоборот: кто-то пляшет под дудку Ватикана (вечного врага Православия, а, значит, и лидера славянства – России), кто-то стал инкубатором мирового масштаба для моджахедов, кто-то просто прогнулся под Мировой порядок, поклоняется мамоне и напрочь забыл о своих корнях и завещанных предками ценностях. Увы, таковы новые политические реалии.

Ровно шесть лет назад я также держал путь в эти края. С иной миссией. В другом качестве. Память то и дело щелкает по этому поводу невидимым тумблером. Чаще всего при самых неожиданных обстоятельствах. Вот, например, дожидаясь в Шереметьево-2 посадки в самолёт до Белграда, мы решили выпить водки. Мы – это я и мой единственный спутник, редакционный фотокорреспондент Артём Ж. Решение для журналистов, отправляющихся в горячую точку, очень естественное и очень правильное. Для снижения нервного напряжения и лучшего взаимного узнавания, так сказать.

Стаканом нам послужила железная кружка. Та самая, из армейского комплекта воина Югославской Народной Армии, что был частью нашей добровольческой экипировки весной 1993-го.

– Интересная посудина, – отметил Артём.

– Угу, – только и оставалось мне согласиться.

Соглашался на полном «автомате», потому что память вернула в прошлое. Вокруг были уже не стёкла «аквариума» московского Шереметьево-2, а утлые стены интерната для душевнобольных, наскоро приспособленного под казарму в окрестностях Вышеграда. Рядом не роилась разноязыкая и разноцветная пассажирская масса, а стояли, сидели, неспешно двигались приехавшие сюда, на сербскую землю русские добровольцы: москвичи, питерцы, туляки, донские и сибирские казаки. Их, очень разных по возрасту, образованию, профессиям жёстко объединяло одно строгое ёмкое понятие – Русский Добровольческий отряд. С этими людьми уже очень скоро предстояло ходить в рейды, в разведку, коротать на «положае» (Передовая по-сербски. – Б.З.) караульные вахты, отбивать на том же положае атаки мусульман. А пока мы занимались экипировкой: нас облачили в обмундирование солдат Югославской Народной Армии, дали по «калашникову» (опять же югославского производства), вручили что-то ещё, что было надо также рассмотреть, примерить, подогнать. Среди всего прочего были получены котелки, универсальные приборы (ложка, вилка и нож сразу) для еды, металлические кружки, одна из которых и используется нами сейчас в качестве походного стакана.

Рассказать об этом Артёму? Пожалуй, не стоит. И не потому, что этот парень что-то не «поймёт» по молодости (кстати, добрую половину нашего отряда составляли те, кто был куда моложе, – ничего, они всё «понимали», и этого понимания хватило, чтобы бросить обыденное и уехать помогать в беде братьям сербам).

Просто сейчас совсем не хочется что-то говорить, рассказывать, втолковывать.

А кружка, действительно, удобная. Как-то очень верно рассчитали югославские интенданты её объём: бутылка водки на двоих «улетела», аккурат, в два приёма. В дороге теперь будет и веселее, и спокойнее.

* * *

В сего-то три часа, и… расстояние между Москвой и Белградом преодолено. В 1993 году на тот же путь потребовалось почти трое суток. Сначала ехали поездом «Москва – София» до городишка с малоприличным названием на румынской территории, потом какие-то грязные электрички, тряские автобусы. То ли путали следы, то ли кто-то лихо экономил на нашей дороге на войну. Сейчас всё куда проще, быстрее, комфортнее. Хотя… И в этой дороге есть ощутимый привкус войны. Этот привкус я почувствовал ещё до того, как оказался в аэропорту Белграда.

Оформляя мою командировку, заведующая отделом кадров редакции Лидия Васильевна Н. пододвинула какой-то незнакомый невзрачный бланк:

– Ещё и здесь распишитесь…

Уловив мой недоумённый взгляд, бодрая старушка развела дряблыми ручками:

– Такой теперь порядок… Кто в горячую точку или в зону боевых действий отправляется, такую бумагу подписать должен… В смысле, что по собственному желанию едет, и никаких претензий, если что… Там и про страховочку сказано… Сумма маленькая, но всё-таки…

В редакции знали, что аппаратную карьеру наша кадровичка начинала в самом могущественном ведомстве великой Красной империи. Значит, когда-то эти руки, тогда ещё пухлые и трепетные, подкладывали бумаги на подпись самому Лаврентию Павловичу.

Сейчас те же руки, несущие на себе безжалостные следы прожитого и пережитого, пододвигали в мою сторону документ, фактически оценивающий мою жизнь в совершенно пустячную сумму. Что-то очень символичное с оттенком зловещей мистики было в этой ситуации. Конечно, не удержался, чтобы не хмыкнуть, брызнул чёрным юмором по поводу ничтожного денежного эквивалента моей жизни:

– Бешеные деньги! Это что? На мою транспортировку при возвращении в неживом виде на Родину?

– Какая ещё транспортировка? Это стандартный обязательный документ… Подпишите…

Похоже, чувство юмора Лидии Васильевны навсегда осталось в тех строгих стенах, где начиналась её аппаратная карьера.

Подсунутую бумажку я подписал. Читать не стал. Наверное, потому что не было времени. Заодно вспомнил, как шесть лет назад нас, только что прибывших на сербскую землю русских добровольцев, наставлял один из наших, провоевавших здесь уже несколько месяцев, соотечественников:

– Воюйте как надо, только не перестарайтесь… Помните, все вы здесь на неофициальном положении… Кто захочет приклеить ярлык наёмника, тот и приклеит – никому не отмазаться… Старайтесь выжить, и чтобы не покалечиться, без ранений и всего прочего… Потому как, повторяю: вы здесь – вне закона… Никто вас официально не приглашал, никто вас официально не отправлял… Если с ранением в Россию кто вернётся – никто возиться, лечить не будет… Тем более, если завалят, труп на Родину некому будет отправлять… Вам страховок не положено!

Выходит, подписанная при оформлении командировки бумажка – свидетельство моего более официального, чем шесть лет назад, статуса. Точнее, статуса, более близкого к официальному.

Конечно, в поездке на Балканы страховка – бумажка по нынешним временам – штука важная, только …с «калашниковым» было как-то спокойнее и надёжнее.

* * *

Как и было обещано моими сербскими друзьями, один из них – Душан Г. встретил нас в аэропорту Белграда, отвёз на своей машине на автовокзал, откуда отходили автобусы до Приштины – столицы автономного края Косово.

Русский язык Душан знал, но к числу разговорчивых, похоже, не относился. Цели и прочие особенности нашей командировки его, кажется, мало волновали. Тем не менее, прежде чем попрощаться, совершенно без повода он поинтересовался:

– Почему Россия не даёт нам комплекс С-300?

К такому лобовому и не совсем «по адресу» вопросу мы не были готовы. Наше недоумение Душана нисколько не смутило.

– Весь мир против Сербии… Только за то, что мы – сербы, что мы – православные… Скоро нас убивать будут… Бомбить будут… Защищаться нечем… Вот был бы у нас С-300…

Верно, велик нынче авторитет прессы, но передачей из одной страны в другую сверхсовременного оружия её представители не занимаются. Объяснять это было некогда: автобус на Приштину уходил через пять минут.

* * *

Несколько часов пути до Косово хватило не только на то, чтобы выспаться. В дороге вспоминал детали своей шестилетней давности сербской «эпопеи». Тогда у нас, русских добровольцев, сверхточных ракетных комплексов никто не просил, но похожие по неудобности вопросы выслушивать приходилось. Например, уже на «положае» в окрестностях сербского города Вышеграда один из местных ополченцев, школьный учитель по гражданской профессии, спрашивал у нас, наивно надеясь получить концептуальный ответ:

– Русские и сербы – братья? А когда Ельцин пришлёт армию сербов защищать? Почему ваш Козырев не любит славян?

В тонкости российской политики русские добровольцы, в основном, не обременённые «верхним» образованием, посвящены не были. Только это не значит, что они не понимали этой политики. Понимали, но по-своему. На уровне подсознания, национального чутья, национального интеллекта. И абсолютно правильно понимали. Потому и в таких разговорах в карман за словом не лезли. Несложно представить, какими эти слова были.

Откровенно ошарашенному подобными откровениями сербу только и оставалось, что сокрушённо кивать головой да повторять:

– И у вас, руссов, правители – неправильные… Нехорошо… Несправедливо… За что Господь такое посылает?

Между прочим, за шесть прошедших лет ничего в российских реалиях не изменилось: и во власти те же самые люди, и в политике прежние установки. Чувствую, непросто будет мне объяснять сербам, почему их небо, по крайней мере, в ближайшее время, не будут защищать российские ракетные комплексы С-300.

* * *

В Приштину приехали затемно. На вокзале нас встречали два преподавателя местного университета. Вместе дошли до отеля, где нам, согласно договорённости, предстояло жить всё время командировки. За кофе в гостиничном баре поговорили на общие культурно-исторические темы, попытались затвердить что-то наподобие плана нашей работы.

Последнее получалось, мягко говоря, «не очень». И это несмотря на то, что накануне из Москвы по телефону я вроде бы как согласовал со своими белградскими друзьями всю «командировочную стратегию». Мне очень хотелось собрать как можно больше эксклюзивной информации о жизни сербов в прифронтовой, по сути, полосе, с головой окунуться в чувства и настроения людей, готовящихся к войне, точнее, уже воюющих. Для этого просил организовать встречи с представителями разных слоёв населения, в первую очередь с ополченцами, духовенством, политическими и государственными деятелями, лучшими представителями патриотической интеллигенции. Известно было, что сейчас в Косово для борьбы с албанским сепаратизмом, а, возможно, и для противостояния иноземному вторжению стянуты значительные силы югославской армии и полиции. Существовала насущная потребность пообщаться с военными, убедиться в крепости их боевого духа, узнать, как осмысливают эти люди нынешний период сербской истории, что ответят на естественные в этой ситуации вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» По телефону белградские друзья говорили «нет проблем», обещали, что «всё будет».

Теперь на все просьбы и предложения мои сербские собеседники в Косово понимающе кивали головами, многозначительно переглядывались и… отмалчивались. В конце концов, рабочая программа нашего пребывания на сербской земле была всё-таки сколочена, но сербские комментарии к ней содержали столько неопределённых слов типа «возможно», «может быть», «если получится», что появилось нехорошее предчувствие: кпд нашей командировки может оказаться более чем скромным.

Последнее никак не соответствовало моим планам, потому и, прежде чем расстаться с сербами в тот вечер, я ещё раз повторил все свои просьбы о необходимости посещения передовой, бесед с военными всех рангов, встреч с ополченцами и т. д. Напомнил, что всё это сейчас очень важно и России, и Сербии. Для пущей важности резанул ребром ладони по горлу. Сербы снова закивали, закурили и… совсем неспешно повторили знакомый набор слов, где преобладали «возможно» и «может быть».

Почти отчаявшись, вытащил последний козырь: напомнил, что шесть лет назад лично с оружием в руках помогал сербам сохранить свою Историю, свою Культуру, свою Веру. Неужели, хотя бы с учётом этого, мы не имеем права на получение информации «из первых рук»? Тем более что эта информация должна непременно помочь Общему Делу Славянского Братства. Реакция собеседников заставила меня поперхнуться кофе. Перебивая друг друга, они заговорили о том, как было бы правильно, если бы Ельцин, а в его лице славянское государство Россия, передал Югославии комплексы С-300. Не забыли с упрёком подчеркнуть, что сделать это надо было бы гораздо раньше, но с поправкой на то же самое Славянское Братство, – проволочку можно простить, главное, чтобы упомянутые комплексы в самое ближайшее время всё-таки оказались бы на сербской земле.

Стоит ли после удивляться, что главной и единственной темой моих сновидений в первую приштинскую ночь стал тот самый комплекс С-300. В глаза это грозное оружие я никогда не видел, потому и снилось оно мне в миниатюре: в виде игрушечных, размером со спичечный коробок, тупорылых ракет на подставках, повторяющих лафет кремлёвской Царь-пушки.

Сюжет сна развивался на фоне чисто сербских декораций: я в форменном зелёном полупальто солдата Югославской Народной Армии (такие выдавали в 1993 году всем русским добровольцам) с тою в центре Белграда на площади у югославского парламента и предлагаю мини-комплексы всем желающим. Примечательно, что весь мой арсенал находится в плетёной авоське, сродни тем, с которыми российские бабушки ходят на рынок за луком и картошкой. Удивительно, что желающих приобрести грозное мини-оружие нашлось совсем немного…

Впрочем, шутки в сторону.

По материалу, собранному накануне командировки в открытых источниках (интернет, специализированные военные издания и т. д.), было ясно: противостоять более чем вероятной атаке НАТО с воздуха теперешней Югославии, по сути, нечем. Что-то к этому моменту в авиации и средствах ПВО безнадежно устарело, что-то за время войны пришло в негодность, что-то стало частью арсеналов новоиспечённых и далеко не дружественных сербам государств.

Было ясно, что возможность получить сейчас российский ракетный комплекс С-300 – это для Югославии шанс выстоять в противостоянии Мировому порядку, шанс сохранить свободу и независимость. Без преувеличения, этот вопрос становится сейчас для наших братьев вопросом номер один, вопросом жизни и смерти. Не до шуток! А тут я со своими нелепыми снами. Просто стыдно за то, что приснилось в первую ночь косовской командировки.

* * *

Университетские преподаватели при встрече подарили недавно изданную в Приштине книгу на сербском языке. С говорящим названием «Злодеяния албанских террористов».

В книге масса, несложно представить каких, фотографий. Пожалуй, можно, и не зная сербского, понять всё, что хотели сказать авторы. Вот бы издать такую книгу в России! Для просвещения соотечественников! Для того чтобы отвлечь от пива и футбола русских мужиков! Вот только кто возьмётся, кто рискнёт? Ведь коммерческий навар такая книга вряд ли принесёт, да и проблемы от спецслужб издателям, возможно, обеспечит. Разве что по приезде подарить эту книгу нашему главному редактору Виталию Третьякову? Если не для национального прозрения, так для общего, так сказать, развития?

* * *

Когда держал в руках книжку с леденящим названием про кровавые злодеяния албанских террористов на сербской земле, вспомнил совсем другую книгу. Скромную. В мягкой обложке блёкло-зеленоватого цвета. Совсем тоненькую. Зато, собственную, которую написал сам. Про наш русский добровольческий отряд, что защищал весной 1993 года подступы к сербскому городу Вышеград. Защищал от атак науськанных Мировым Порядком боснийских мусульман. Теперь тот же Мировой Порядок науськивает уже косовских албанцев. Цель прежняя – стереть с лица земли сербов, предварительно отняв у них право иметь свою Религию, свою Культуру, своё Государство. Только за то, что они – славяне, за то, что они – православные.

Книжка (скорее, брошюрка, с учётом очень скромного объёма) называлась «Боснийская тетрадь» и представляла собой подборку моих военных дневниковых записей. Записи делал в казарме, куда я и мои боевые товарищи приезжали после караулов и рейдов, чтобы прийти в себя и просто отоспаться. Иногда писал даже на привалах у костра. Когда под рукой не оказывалось блокнота, использовал пустые пачки от сигарет, обратную сторону конверта так и неотправленного в Москву письма, поля какой-то сербской газеты.

Мой фронтовой дневник, по сути своей, типичный образец, «окопной» литературы, где война показывается изнутри совсем без пафоса и дутого героизма. Тем не менее эту книгу я считал скромным, но всё-таки своим личным достижением, вкладом в русское патриотическое движение, посильной конкретной помощью тому же самому Славянскому Братству. Вот эту бы книжку подарить моему нынешнему редактору Виталию Третьякову! Боюсь, не поймёт, а то и просто испугается, сочтёт за провокацию, покушением на его либерально-демократическую репутацию. Понятно, что такой «подарок» обойдётся мне, минимум, увольнением с места теперешней работы.

Кстати, за время, отработанное в «Независимой газете» (а это уже больше года), никому из теперешних своих коллег эту книгу я не дарил и даже не показывал. Разве можно в «цитадели либерализма и демократии» пропагандировать патриотическую литературу? Досадно, что и сербам нынче такую книжку не подаришь. Опять скажут: нам не книги нужны, а комплекс С-300. Книжки, мол, сами читайте! Разве я найду, чем им возразить?

* * *

В развитие книжно-писательской темы. А почему бы не написать по возращении из этой командировки …книгу? Отразить в ней всё увиденное и услышанное. Первые, достаточно яркие, порою неожиданные, впечатления уже есть. Не сомневаюсь, к ним прибавятся новые факты и наблюдения. Вдруг, действительно, сложится книга? Конечно, судьба её непредсказуема. Показателен пример с той же самой «Боснийской тетрадью». Книга ещё не была издана, в газете «Русский Вестник» только начали печататься первые главы, а автор, то есть я, уже получил кучу проблем. Сначала к А. А. Сенину, редактору «Русского Вестника», заявилась делегация авторитетных патриотов, с порога заявивших, что подобная литература явно не способствует «расцвету национального возрождения», что обилие «слишком личных откровений» и «подчёркнуто натуралистические сцены» чему-то повредят, что-то нарушат. Алексей Алексеевич терпеливо и внимательно выслушал посетителей (вот где пригодились его дипломатическая выучка и аппаратный опыт), поблагодарил говоривших, пообещал разобраться и непременно «принять меры». Правда, ни разборок, ни мер не последовало. О визите озабоченных патриотов сам А. А. Сенин рассказывал мне очень спокойно, с изрядной долей юмора. Если бы эта делегация была первой и …последней!

Через пару дней к главному редактору газеты «Русский Вестник» пришли казаки. Стучали сапогами, звенели крестами и прочими своими ведомственными наградами, сотрясали воздух всеми известными способами. Словом, заявляли протест против публикации глав моей «Боснийской тетради». Оказывается, казакам пришлись не по душе приведённые в моей книге сцены пьянок и дебошей, учинённых казачьей частью нашего добровольческого отряда. Возражали они и против приведённых фактов неуважительного, откровенно хамского, отношения казаков к «мужикам», т. е. к добровольцам – неказакам. Причём, никто из визитёров не утверждал, что этого не было. Все они в один голос утверждали, что об этом просто не надо писать. Прочих претензий они так и не предъявили (сам А. А. Сенин потом говорил мне об этом), тем не менее продолжение книги … не последовало. Моя «Боснийская тетрадь» в моём родном «Русском Вестнике» была опубликована только наполовину!

При встрече, отводя глаза в сторону, главный редактор виновато пояснил, что нынешняя политическая ситуация в стране неукоснительно требует единства всех патриотических сил в государстве, что казаки – наши стратегические союзники в деле возрождения России, что ссориться с ними нельзя. Немногим позднее он признался: одна из казачьих структур здо́рово помогла газете деньгами, обещала помочь ещё. Последняя перспектива, разумеется, исключала появление на страницах «Русского Вестника» любой негативной, пусть и трижды правдивой, информации о казаках.

Понятно, что и у всякой новой книги на «сербскую» тему будет хватать недоброжелателей. Впрочем, прежде чем говорить об этом, такую книгу ещё надо написать.

* * *

Не писал несколько дней. Некогда было: встречи, интервью, поездки, съёмки. Досадно, что план работы, набросанный мной в Москве, вроде бы утверждённый по телефону сербскими друзьями, и, кажется, с боем, но всё-таки одобренный «принимающей стороной» в первый косовский вечер, рушится, как карточный домик: почти по каждому пункту корректировки, далеко не равнозначные замены, порою просто откровенные отказы. Главная причина помех в нашей работе – специфика предвоенной обстановки в прифронтовой зоне. Потому и нельзя на «положай» к ополченцам, потому и «не можно» в расположение воинских частей, потому и «не положено» встречаться и разговаривать с офицерами полицейских подразделений, которых здесь очень много. Порою вовсе кажется, что в отношении к нам – русским, несмотря на то, что все славяне братья и т. д., какая-то дистанция, холодок недоверия и неприязни.

Совсем по-другому, тепло, доброжелательно, сердечно относились сербы к нам, русским добровольцам в не таком уж и далёком 1993 году. Что изменилось с тех пор? Откуда взялось столько чёрных кошек, что пробежало между нашими народами? Или я всё преувеличиваю и усложняю?

Кстати, отношение к русским добровольцам и отношение к российским журналистам, наверное, вообще нельзя сравнивать. Сербы прекрасно понимают, что «русские, приехавшие воевать за сербов» и «русские, приехавшие писать репортажи о сербах» – не «две большие разницы», а два разных измерения. Одно дело – добровольцы (действительно, русские, действительно, братья), другое дело – журналисты (чаще всего представители «известной», мягко сказать, неславянской национальности). Прекрасно осведомлены они и о нынешних особенностях российской политики, взглядах Ельцина и К°, позиции, характерной для большей части наших официальных, а, значит, проамериканских, русофобских и антиславянских отечественных СМИ. С какой стати, с учётом всего этого, ждать здесь от сербов сердечных лобзаний и готовности предоставить информацию, которая, по сути, относится к разряду военной тайны?

Логикой ума подобную ситуацию я понимаю, готов согласиться, принять, простить братьев-славян. А вот сердце такую действительность принимать наотрез отказывается. Наверное, на всю жизнь запомню батюшку одного из косовских сёл. Узнав, что мы из России, он, мало того, что наотрез отказался от интервью, но и запретил нам общаться с прихожанами.

Причин своего совсем «небратского» поведения объяснить не удосужился, только бормотал что-то несвязное про Ельцина, который «пьёт много водки», про Москву, «где много евреев», про албанцев, «готовых убить всех сербов». Очень хотелось растолковать священнику, что «Москва и Ельцин – это ещё не вся Россия», что евреев в Москве в процентном отношении почти столько же, сколько их соплеменников в Белграде, что большая часть населения этой России всё-таки солидарна с сербами. Хотелось рассказать и про русских добровольцев, в рядах которых совсем недавно воевал, помогая сербам сохранить свою Веру и свою Культуру. Не успел: батюшка решительно потребовал покинуть территорию храма.

Мой спутник Артём, так и не успевший на этот раз расчехлить свою аппаратуру, подобной сценой был попросту обескуражен:

– Он чего, не понимает, что мы с добром сюда прибыли, что мы информационную поддержку сейчас сербам оказываем?

– Не понимает, но это – временно, – на автомате отделался я обтекаемой фразой, про себя искренне удивившись, что на этот раз в разговоре не был упомянут ракетный комплекс С-300.

Кстати, Артём по несколько раз на день демонстрирует вопиющую дремучесть в вопросах балканской истории и абсолютную безучастность к нынешней ситуации в Сербии. Последним даже бравирует, часто повторяя:

– Моё дело – карточек наделать… А что тут с братушками творится – мне фиолетово… Мне своих проблем – выше крыши…

Полемизировать с ним, заниматься славянским и русским национальным ликбезом не собираюсь. Артём – типичный продукт, пожалуй, самой подлой эпохи российской истории, соответственно, достойный кадр для порождённой этой эпохой прессы, якобы демократической, якобы либеральной. Соответственно, нет никакого желания посвящать напарника по командировке в особенности моего личного отношения к сербской теме, в деталях рассказывать ему о том, что я делал на Балканах шесть лет назад. Уверен, что воспринимать правильно подобную информацию он не способен. Пожалуй, мы просто приговорены смотреть на мир разными глазами, обречены по-разному воспринимать всё происходящее в этом мире.

* * *

Мои косовские впечатления подталкивают к некоторым выводам. Их нельзя назвать совершенно новыми. Больше того, кажется, что эти выводы всегда были частью моего мировоззрения, просто они были глубоко внутри, но именно здесь они «дозрели», обрели законченную, готовую для газетного тиражирования форму. Например, я теперь очень чётко понимаю, что каким бы высоким ни был уровень нынешней цивилизации, как бы широко не использовались в нашей жизни компьютеры и сотовые телефоны, люди по-прежнему не избавлены от жёсткой необходимости порою браться за оружие. Причины подобной необходимости известны столько, сколько существует человечество: чтобы спасти дом от разорения, могилы предков от поругания, себя и близких от смерти и рабства. А за всем этим маячит жуткая формула – основа цепных реакций всех конфликтов и войн: или ты – или тебя. И как было во все времена, во всякой войне находятся свои герои, обойдённые наградами, и предатели, укравшие чужие подвиги, мародёры и скромные труженики.

Пожалуй, именно к последней категории можно отнести Зорана Спасича, жителя косовского села Прилужье. Человек он сугубо гражданский, до недавнего прошлого работал слесарем на расположенной неподалёку электростанции. В начале девяностых отвоевал три года в Боснии, дрался с мусульманами за право сербов оставаться сербами. Кто посылал, мобилизовывал? Никто. Воевал добровольцем. Считал, что в Боснии без него не обойдутся. Как только запахло порохом в Косово, снова взялся за автомат. Албанцев врагами не считает. Воюет не с албанцами, а с террористами.