Текст книги "Клинки императора"

– Гвенна, прошу тебя!

Он снова повернулся к Талалу.

– Я должен это знать, – сказал он, стараясь говорить убедительно. Крыло Юрла уже двигалось в направлении гавани; Эсса яростно жестикулировала, показывая то на карту, то на своих людей, очевидно, растолковывая им план атаки. – Мы теперь в одном крыле. С нами ты можешь поделиться.

Лич покачал головой.

– Я могу только сказать, что на острове у меня будет к нему доступ, но он будет не очень сильным.

– Да, но что это? – продолжал нажимать Валин, говоря с большей силой, чем намеревался.

– Не скажу.

Анник перевела взгляд с лича на Валина и обратно.

– Ты действуешь глупо, – бесстрастно заметила она. – Ты вредишь крылу.

– Я сказал ему все, что ему нужно знать, – возразил Талал спокойно, но твердо. – Мы можем и дальше тратить время на споры, а можем вернуться к плану действий.

Валин посмотрел ему прямо в глаза. Он чувствовал прямой вызов своему зарождающемуся авторитету, но другие крылья в скором времени окажутся в воздухе, и если он провалит свое первое задание в качестве командира крыла, это будет еще хуже.

– Мы поговорим об этом позже, – коротко произнес он и снова вернулся к карте. – Талал, ты пойдешь впереди. Будем надеяться, что того, на что ты будешь способен, окажется достаточно, если нас застанут врасплох. Гвенна следующая, в десяти шагах сзади. Я буду двигаться по лесу с правой стороны от ущелья. Лейт – по левому берегу. Анник, ты будешь в воде, на мелководье, чтобы иметь возможность стрелять. Если мы кого-нибудь спугнем, врежь ему глушилкой.

Снайперша молча кивнула.

– А вот и птичка, – заметила Гвенна, указывая через плечо.

Спустя мгновение Суант-ра уже приземлялась рядом в вихре, поднятом могучими крыльями.

* * *

Задание сразу пошло не так как надо. Река оказалась глубже, чем они предполагали, течение – слишком сильным. Крылу Валина пришлось выбраться из воды в густой кустарник, окаймлявший берега, и хотя у них были мечи, чтобы прорубать себе путь, задержка вышла ужасная. К тому же они подняли такой шум, что любой услышавший успел бы десять раз сбежать или напасть на них, по желанию. Крыло Юрла выбрало нападение.

Это была стандартная засада по схеме «крысоловка»: трое среди деревьев на высоком правом берегу, двое в воде прямо под ними. Лейт бросился в атаку прежде, чем Валин успел отдать команду к сбору, и одна из Герновых глушилок тотчас уложила его на месте. Валин распорядился, чтобы Гвенна создала дымовую завесу для прикрытия отступления, но та, осыпая его ругательствами, указала на то, что ветер дует в их сторону. Чем бы ни был колодец Талала, никакой видимой пользы от него не было, и не успела Анник выпустить первую стрелу, как что-то твердое и невидимое хрястнуло ее сбоку по голове, так что она полетела прямиком в мутную воду. В конце концов Валин решился на бессмысленную, жалкую атаку и ринулся вверх по руслу, но нарвался на светошумовую мину и оказался лежащим на спине в грязи. Сверху на него смотрело ухмыляющееся лицо Сами Юрла, в то время как сам он безуспешно пытался справиться с мельтешащими в глазах вспышками и звоном в ушах.

– Хорошая попытка, Малкениан, – протянул тот, сплевывая Валину в лицо комок слизи. – Должен признаться, я не удивлен тем, что ты умудрился прозевать нашу атаку, но меня действительно восхищает то, как мастерски ты это сделал. Знаешь, все эти годы, глядя, как вы работаете в паре с Лин, я думал, что умный среди вас двоих ты!

Юрл хохотнул.

– Забавно! Теперь выходит, что у нее была не только самая крутая попка на островах, но еще и мозги были на месте. – Он покачал головой в притворном огорчении. – Но ты ведь так и не сумел воспользоваться ни тем, ни другим, верно? А теперь она мертва. Какая жалость!

Ярость вскипела в Валине словно кислота; он забарахтался, пытаясь достать из-за плеча второй из двух клинков, но ботинок Юрла опустился ему на запястье, впечатав его в землю так, что кости, казалось, были готовы хрустнуть.

– Не стоит, – сказал он, и его лицо стало серьезным. – Не то чтобы мне совсем не хотелось тебя убивать, но это будет пятном на моем послужном списке. Все же ты командир крыла, как и я, – по крайней мере до тех пор, пока тебя не пришили.

Валин тщетно пытался придумать хоть что-то, что можно было бы сказать или сделать, чтобы выиграть время, но Юрл не дал ему такой возможности. Его клинок, описав крутую дугу, плашмя опустился на череп Валина, расколовшийся от боли, и небо вверху почернело.

30

Весна подходила к концу, дни становились все длиннее. Каден проводил их, ходя и бегая по горам – ночью и в течение дня, с повязкой на глазах и без нее, – лепя горшки в гончарной мастерской и рисуя; все это под бдительным оком Рампури Тана. С тех пор как нашли тело Серкана, подобных ужасных происшествий больше не было, однако монах настаивал на том, чтобы сопровождать своего ученика каждый раз, когда тот покидал монастырь, и то, что он всегда брал с собой свое странное копье-накцаль, не приносило Кадену большого утешения. По крайней мере, он чувствовал бы себя лучше, если бы умиал уделял меньше времени его избиению древком этого самого копья.

Его обучение, суровое с самого начала, дальше становилось только хуже; удары были жестче, время труда длиннее, перерывы на отдых короче. Удивительное дело, Каден со временем начал понимать, что во многих отношениях его умиал, по-видимому, знал его лучше, чем он сам – знал, как долго можно держать его в воде горного ручья, прежде чем он начнет тонуть, знал, сколько он сможет пробежать, прежде чем упадет, знал, насколько близко он может поднести руку к огню, чтобы плоть не обгорела. И с течением дней Каден обнаружил: несмотря на то, что его тело по-прежнему съеживалось в ожидании физических мучений, ум принимал их с растущим безразличием. Впрочем, он все равно испытал облегчение, когда ему выпало несколько часов, которые он мог провести наедине с собой.

Каменная келья, в которой он спал, была маленькой: в ней едва хватало места для тощего тростникового тюфяка, дощатого стола и нескольких крючков, чтобы вешать одежду. Гранитная поверхность стен и пола была холодной и шершавой. Тем не менее это было его собственное место, и когда он закрыл дверь в коридор, возникла иллюзия приватности и уединения. Каден уселся за стол, посмотрел во двор через узкое окошко, откупорил бутылочку с чернилами и взял перо.

«Отец», – написал он вверху страницы. Пройдут месяцы, прежде чем письмо доберется до Рассветного дворца, даже если ему удастся послать его с Блеримом Панно, когда тот отправится к Изгибу. Оттуда его должны будут переправить на корабле в Аннур. Любые сведения, которыми Каден захочет поделиться, безнадежно устареют к тому времени, как оно прибудет к месту назначения, и все же для него было важно написать его, даже несмотря на то, что сказать было практически нечего. Возможно, здесь сыграло роль суровое наставничество Тана или же трагические происшествия вокруг монастыря, но Каден ощущал, как будто некая важная часть его существа, некая нить, соединявшая его с прошлым, с семьей, с домом, оказалась туго натянутой, и что если он оставит ее без внимания слишком надолго, она может внезапно и неожиданно оборваться. Он помедлил, прежде чем вспомнил, что нужно вписать в обращение имя сестры.

Отец и Адер!

Прошу прощения за то, что так долго не писал вам. У нас здесь мало что происходит, однако забот хватает. Совсем недавно…

Прежде чем он успел закончить предложение, дверь с треском распахнулась. Каден вихрем развернулся, ища какое-нибудь оружие, однако это оказался всего лишь Патер, потный и задыхающийся в своем балахоне. Лицо малыша раскраснелось, глаза были широко распахнуты от возбуждения.

– Каден! – завопил он, пытаясь замедлить свое стремительное движение вдоль кельи. – Каден! Там люди, Каден! Незнакомые!

Каден отложил перо. Посетители в монастыре появлялись нечасто, точнее исключительно редко. Разумеется, каждый год прибывал новый урожай новичков, но они приходили все вместе в один и тот же день, под предводительством Блерима Панно, который сопровождал их от Изгиба в горы. Иногда Панно приходил с запада, но этот путь был долгим и тяжелым – голая степь, перемежающаяся песками, где встречались одни лишь кочевые ургулы. В любом случае, Монаха Стертые Пятки не ждали в монастыре раньше следующего месяца; Каден начал свое письмо заблаговременно.

– Что за люди?

– Купцы, – защебетал парнишка. – Двое и с ними вьючный мул!

Каден сел прямо. Хин выращивали или делали вручную почти все, в чем испытывали нужду, а остальное выменивали осенью у ургулов. Тем не менее время от времени к ним забредали какие-нибудь торговцы, зачарованные слухами о баснословных сокровищах, сокрытых в стенах далекого северного монастыря, и ради них не побоявшиеся пути в несколько сотен лиг. Их разочарование, когда они обнаруживали скудный быт хинских монахов, было настолько очевидным, что Каден почти сочувствовал им. Было маловероятно, чтобы кто-то пустился в такое путешествие в это время года, однако, судя по всему, Патер видел прибывших собственными глазами.

– Где они? – спросил он.

– Они сейчас переодеваются, но придут в трапезную к ужину. Соберутся все монахи, и нам можно будет задавать вопросы! Нин сам сказал!

Малыш буквально прыгал от нетерпения, глядя, как Каден поднимается с места.

– Беги вперед, – сказал ему тот. – Посмотри, может, удастся еще раз на них глянуть. Я тебя догоню через пару минут.

Кивнув, Патер опрометью выскочил за дверь, оставив Кадена наедине с его неоконченным письмом.

«Купцы…» Эта мысль вызвала в нем большее волнение, чем можно было предполагать, – кажется, он уже почти забыл, что значит по-настоящему волноваться. Тем не менее прибывшие наверняка привезли новости из большого мира… Новости о его семье, понял вдруг Каден, скидывая с себя заляпанный грязью балахон и натягивая через голову другой, чистый. В монастыре не так часто случались посетители, и Нин наверняка захочет произвести благоприятное впечатление на этих людей, не пожалевших усилий, чтобы добраться сюда через весь Вашш.

– Можешь не беспокоиться, – раздался голос Рампури Тана.

Монах вошел в комнату без стука и остановился сразу за дверью. Взгляд его темных глаз был жестким. В руке он, как всегда, держал накцаль – хотя зачем ему понадобилось таскать эту штуку с собой внутри спального корпуса, можно было только гадать. Уж конечно, той твари, что убила Серкана, недостанет смелости, чтобы проникнуть в одно из главных зданий Ашк-лана!

Каден приостановился.

– Ты не пойдешь на вечерюю трапезу, – продолжал Тан. – Ты не будешь разговаривать с купцами. Ты не будешь даже приближаться к ним. Ты будешь сидеть подальше от посторонних глаз, в глиняном амбаре, до тех пор, пока они не уедут обратно.

Его слова обрушились на Кадена, словно пощечина.

– Но они могут пробыть здесь неделю, – осторожно заметил Каден. – Или больше.

– Значит, будешь сидеть в глиняном амбаре неделю. Или больше.

Старший монах окинул его внимательным взглядом и затем вышел так же внезапно, как и вошел, оставив Кадена с недозавязанной веревкой на поясе и выражением недоумения на лице.

Посетители были в монастыре настолько необычным развлечением, что по этому случаю всегда готовили торжественную трапезу – резали двух-трех коз, подавали большие подносы с тушеной репой, картошкой и морковью, и каждый получал по хрустящему ломтю теплого хлеба. Но еще более заманчивой, чем ужин, была беседа. Каждый монах мог задать гостям пару вопросов, узнать что-либо о мире, продолжавшем вращаться за стенами Ашк-лана. Богумир Новалк, разумеется, захочет поговорить о политике, как и сам Шьял Нин. Толстый Фирум Прумм, конечно же, начнет расспрашивать, что нового в Ченнери, на что у купцов найдется достаточно ответов, а также спросит о своей матери, на что они не смогут сказать ничего. Каден не мог припомнить ни единого случая, когда ученику было бы запрещено присутствовать на трапезе, если в монастырь приезжали гости.

– Одна лишь Эйе знает, чем я заслужил такое, – пробормотал он, – но надеюсь, Акйила Тан заставит чистить сортиры!

Стянув с плеч чистый балахон, Каден швырнул его на койку: вряд ли стоило пачкать хорошую одежду глиной. Быстро одевшись, он направился к выходу, где на него налетел Патер, опрометью вбежавший в комнату.

– Каден! – закричал мальчик, одновременно пытаясь выпутаться из его балахона и вытащить его за собой в коридор. – Каден, монахи уже почти все в трапезной! Нам надо спешить!

Подняв мальчишку с пола за подмышки, Каден поставил его на ноги и отряхнул с него пыль.

– Я знаю, – сказал он, стараясь не показать горечи. – Но я не могу туда пойти. Расскажешь мне потом, что они говорили, как выглядели. Ты ведь все запомнишь, правда?

Патер уставился на него, разинув рот.

– Запрещено? Каден, да ведь никто даже не знает, кто они такие! Мы обязательно должны на них посмотреть!

Это было так похоже на Патера – такой мгновенный переход от «я» к «мы», – что Каден помимо воли улыбнулся.

– Тан отправил меня в глиняный амбар полировать горшки. Он сразу заметит, если я окажусь хотя бы поблизости от трапезной. Давай, беги сам.

Патер затряс головой с такой силой, что казалось, будто она вот-вот отвалится.

– Я же не говорю идти в трапезную!

– Но ведь купцы там?

Мальчишка засиял, явно радуясь тому, что может помочь товарищу:

– Мы пойдем в голубятню!

Лицо Кадена медленно расплылось в улыбке. Голубятня! Один лишь Патер мог вспомнить про их старое убежище.

Гранитная порода, из которой состояли горные утесы, была настолько твердой, что не поддавалась раскалыванию или разработке, так что монахи хин были вынуждены брать для строительства попадающиеся обломки – отслоившиеся пластины и маленькие неровные валуны. Учитывая, каких трудов это стоило, монахи стремились максимально использовать уже имеющиеся здания. Поэтому, когда много лет назад какой-то давно усопший брат решил построить голубятню, он пристроил ее к задней стене трапезной, тем самым избавив себя от необходимости возводить четвертую стену. Еще в первые годы своего пребывания в монастыре Каден с Акйилом раскрыли истинную ценность голубятни: это было укромное местечко, где они могли скрываться от суровых глаз своих умиалов. Когда они выросли и перестали помещаться в своем детском убежище, друзья передали секрет Патеру. Теперь Каден не мог не улыбнуться при мысли о том, что малыш напомнил ему о его собственном потайном месте.

– Там сзади есть кто-нибудь? – спросил он. – Кто-нибудь может нас увидеть?

Патер снова отчаянно замотал головой.

– Они все спереди, надеются задать купцам пару вопросов до того, как начнется трапеза.

– И Тан тоже?

– Да, он тоже там! Рядом со Шьял Нином!

Это решило вопрос. Двое друзей пустились в обход трапезной. Патер вприпрыжку шел впереди; Каден натянул на голову капюшон, чтобы его лицо было в тени, стараясь выглядеть неприметнее. Бросив опасливый взгляд через плечо, он скользнул в узкий дверной проем, затем взобрался по приставной лестнице на крошечный второй ярус, где в тесных клетках гнездились голуби. До него доносилось их тихое воркование – мягкий, нежный звук, рождавшийся в самой глубине птичьей грудки. Даже затхлый запах сена и голубиного помета рождал чувство уюта, пробуждал воспоминания детства, когда они с Акйилом прятались в этом полумраке, отлынивая от работы и избегая своих умиалов. Рампури Тан появился позже. Сильно позже.

– Сюда, – шепнул Патер, дергая за рукав его балахона.

Малыш указывал на место, где пакля, которой были заделаны щели между камнями, была выковыряна пальцами прежних учеников. Снова чувствуя себя таким же любопытным мальчишкой, каким был в детстве, Каден прильнул глазом к щели и удовлетворенно улыбнулся, обнаружив, что смотрит во внутреннее помещение трапезной.

Все пространство длинной комнаты, от каменного пола до сходящихся кверху балок потолка, занимали широкие общие столы, за которыми ели монахи. Большинство из них уже расселись по своим местам, хотя никто не притрагивался к пище – ждали гостей. Братья вполголоса переговаривались между собой, в то время как некоторые из более молодых послушников задумчиво поглядывали в сторону кухни – они явно были голодны и столь же явно опасались, что их умиалы заметят нарушение монастырской дисциплины. Каден, однако, смотрел только на дверь, поэтому увидел двоих незнакомцев сразу, как они вошли.

Первым в дверном проеме показался коренастый светловолосый мужчина средних лет. Несмотря на холод, он был одет в ярко-красный кожаный камзол без рукавов, и даже со своего насеста Каден мог видеть мышцы, веревками оплетавшие его руки и шею. Он был далеко не красив, его кожа загрубела от многих дней пребывания на солнце, близко посаженные глаза смотрели зорко и хищно, но двигался он с уверенной бесцеремонностью. Его спутница вошла следом, и Каден порадовался, что из-за каменной стены никто не видит, как он на нее уставился. Патер ни словом не упомянул, что один из гостей женщина.

Посетительница была стройной и изящной, в превосходно скроенном плаще для верховой езды, на ее пальцах блестели перстни. На первый взгляд она могла показаться молодой, но годы оставили на ней свои незаметные отметины – несколько тонких морщинок возле уголков глаз, несколько седых нитей среди темных длинных волос. Каден решил, что ей должно быть немногим более сорока. Она слегка прихрамывала на правую ногу, как если бы у нее было повреждено колено или бедро – очевидно, дорога до Ашк-лана стала для нее серьезным испытанием.

Каден поискал взглядом Рампури Тана, потом снова вернулся к изучению новоприбывших. Он видел не так уж много купцов за последние восемь лет, но в этих двоих было что-то странное, какое-то несоответствие, словно рябь на воде пруда в безветренный день.

– Дай и мне посмотреть! – настойчиво прошептал Патер. – Пусти! Теперь моя очередь!

Каден покинул свой пост, и пока Патер неуклюже пробирался мимо него, прикрыл глаза, пытаясь осознать, что его так поразило. Он призвал из памяти сама-ан. Картинка была несовершенной, расплывчатой по краям, поскольку ему не хватило времени, чтобы сделать гравировку как следует, но в центре все детали были достаточно отчетливыми – мужчина и женщина, застывшие в момент входа в большую залу трапезной. Каден принялся изучать выражение их лиц, их позы и одежду, стремясь вытащить на свет источник своего сомнения. Может быть, они хмурились? Или выглядели испуганными? Как-нибудь странно двигались? Каден тряхнул головой. Он не видел ничего необычного.

– Вот видишь, Каден, ты зря волновался, – шепнул ему Патер. – Тан уже там, разговаривает с этими двумя.

Упоминание имени его умиала окатило Кадена словно ушат холодной воды. Он вдруг снова вернулся к сцене в келье своего учителя, случившейся почти два месяца назад, когда тот до крови исхлестал Кадена из-за его рисунка растерзанной козы. «Любой дурак может увидеть то, что есть. Ты же должен видеть то, чего нет!» Возможно, его беспокоило в этих торговцах не то, что он в них увидел, а то, что должен был увидеть? Каден снова призвал сама-ан и опять стал его рассматривать.

– А теперь они говорят с настоятелем, – почти беззвучно продолжал комментировать Патер. – Я даже не знал, что можно делать одежду такого цвета!

Настоятель… Каден обратился к мысленному изображению. Эти двое купцов проделали сотни лиг, чтобы что-то продать, и если они имели хоть какое-то представление о монастырях, то знали, что Шьял Нин – тот самый человек, от которого будет зависеть успех или неудача их предприятия. И вот он рядом, стоит почти у самой двери, прямо перед ними, и тем не менее в этот первый момент, когда они переступают через порог, ни один из них не смотрит на него! Женщина уставилась куда-то вдаль над головами монахов, словно разглядывает потолочные балки, а голова мужчины повернута резко влево, как будто он контролирует пространство, загороженное отворившейся дверью. Каден позволил изображению прийти в движение, и практически мгновенно двое прибывших устремились к настоятелю с улыбками на лицах.

– Дай-ка мне еще раз посмотреть, – сказал Каден, толкая Патера локтем в бок.

Малыш сверкнул на него глазами, потом сдался и отодвинулся чуть-чуть влево.

– Вот, – произнес он. – Так мы оба сможем видеть.

Смирившись с костлявым локтем, упершимся ему в ребра, Каден снова приник к щелке.

Шьял Нин коротко и официально представился, и гости ответили тем же, причем мужчина коротко кивнул, а женщина, воздержавшись от реверанса, лишь изящно поклонилась. В ее голубых глазах посверкивали искорки, перекликавшиеся с блеском камней в ее перстнях. Можно было бы ожидать, что она будет вымотанной после утомительного пути по горам, однако женщина с любопытством разглядывала все вокруг и живо интересовалась находящимися перед ней людьми. Их имена, Пирр и Хакин Лакатур, звучали странно для ушей Кадена, а то, как они произносили слова – тягуче, со множеством шипящих, – явно не было аннурским выговором.

– Долго же приходится взбираться на вашу горку, – с кривой улыбкой пожаловалась Пирр, потирая колено. – Может быть, вам стоит завести у себя кого-нибудь из этих кеттрал, о которых рассказывают столько удивительного.

– Для нас ценно наше уединение, – отозвался Нин, не без сочувствия в голосе.

Женщина с улыбкой повернулась к своему компаньону.

– Это значит, – пояснила она удрученно, – что нам не стоило тратить силы на наше путешествие.

– Ничего подобного, – возразил Нин, жестом приглашая их к длинному столу. – Вы уже здесь. И хотя я не могу обещать, что у нас найдется что-нибудь на продажу, мы с радостью разделим с вами трапезу.

Ко всеобщему разочарованию, за ужином настоятель вел беседу в одиночку, делая ни к чему не обязывающие замечания о погоде и состоянии монастырских стад, чтобы гости могли сосредоточиться на еде. Когда Фирум, откашлявшись, приготовился задать какой-то вопрос, Нин устремил на него свой спокойный, непреклонный взгляд, и толстяк покорно опустился обратно на скамью. Лишь когда с последней тарелки были подобраны крошки, Шьял Нин вместе со стулом отодвинулся от стола и сложил руки у себя на коленях.

– Итак, – наконец-то произнес он, – какие новости из большого мира?

Пирр усмехнулась. Из них двоих она выглядела гораздо более словоохотливой.

– Моряки гоняют пиратов, солдаты дерутся с ургулами, на Пояснице по-прежнему жарко, а во Фрипорте по-прежнему холодно, так что заниматься любовью можно только в меховой одежде. – Она перечисляла все это с видом женщины, которая во всем мире находит нечто веселое, как если бы он существовал исключительно для ее забавы. – Матери молятся Бедисе, шлюхи – Сьене, пивовары разбавляют сусло водой, а честные женщины по-прежнему умирают в нищете.

– А вы? – спросил настоятель с доброжелательным кивком. – Вы честная женщина?

– Моя жена? Честная женщина? – фыркнул Хакин, показывая на ее перстни, сверкавшие драгоценными камнями в свете свечей. – Она слишком любит роскошь, чтобы быть честной.

– Дорогой, – отозвалась купчиха, поворачиваясь к мужу с уязвленным видом, – этак ты заставишь добрых братьев поверить, что к ним забрался волк, чтобы похитить их овец!

Эти слова задели за живое, и Нин поставил чашку на стол, прежде чем задать следующий вопрос:

– А не попадалось ли вам что-либо необычное на вашем пути к монастырю?

– Необычное? – Пирр рассеянно покрутила на пальце одно из колец, раздумывая над вопросом. – Да нет, ничего необычного, если не считать количество сломанных колесных спиц: на дорогах такого за месяц не увидишь. Нам самим пришлось оставить свою повозку на полпути внизу, поскольку мы никогда бы не втащили ее по этой козьей тропе, которую вы зовете дорогой!

Она подозрительно сощурилась:

– А что вы имели в виду, говоря о необычном?

– Может быть, животное? – подсказал Нин. – Какой-нибудь хищник?

Пирр взглянула на мужа, но он лишь пожал плечами.

– Нет, ничего, – повторила она. – А что, нам есть о чем беспокоиться? Я слышала, что вы здесь у себя в горах разводите скалистых львов размером с небольшую лошадку.

– Нет, это не скалистый лев, в этом мы совершенно уверены. Какой-то хищник в последнее время нападает на наши стада. А несколько недель назад он убил одного из наших братьев.

Несколько монахов заерзали на своих скамьях. В длинном очаге обрушилось прогоревшее полено, подняв фонтан искр. Пирр откинулась на спинку кресла и глубоко вдохнула. Каден зафиксировал изображение и всмотрелся в него более пристально. Женщина должна была бы выглядеть испуганной тем, что услышала; по меньшей мере растерянной и встревоженной. В конце концов, они с мужем провели почти весь день – даже дольше, если с ними была еще повозка, – взбираясь по тем самым тропам, где был убит Серкан. Даже если она была способна защитить себя и свои товары от грабителей и разбойников (что казалось маловероятным, учитывая ее возраст и поврежденную ногу), ей следовало бы выказать хоть какое-то беспокойство при известии о том, что в горах бродит неведомый хищный зверь, убивающий людей наряду с животными.

Нет, разумеется, она приложила некоторое усилие, чтобы выразить на лице озабоченность: ее губы поджались, лоб нахмурился. Но и здесь не хватало чего-то существенного. Где расширенные глаза, где невольный взгляд в сторону мужа, который показал бы, что она действительно испугана? Где хотя бы удивление?

– Как ужасно, – проговорила Пирр. – Искренне сожалею о вашей утрате.

– Те из нас, кто живет во впадине ладони Пустого Бога, не имеют страха перед Ананшаэлем.

Пирр поджала губы и взглянула на мужа скептически.

– Наверное, поэтому я и не стала монахиней.

– Ты не стала монахиней, потому что у тебя есть сиськи и ты любишь, чтобы мужчины на них смотрели, – отозвался тот.

– Тысяча извинений! – прервала его Пирр, поворачиваясь к настоятелю с выражением ужаса на лице. – Мой муж провел несколько месяцев в дороге, где ему не с кем было разговаривать, кроме меня, и иногда забывает следить за своей речью.

– Извинения не требуются, – отозвался Нин, хотя его лицо несколько посуровело.

– Говоря по правде, – продолжала Пирр, – я как-то чересчур привязана к этой своей жалкой жизни. На самом деле не очень понятно почему. Все, что в ней есть, – это дороги, переваренный рис на ужин, ночевки под дождем, недоваренный рис на завтрак и опять дороги.

Задумавшись, она поджала губы, потом прибавила:

– Иногда у меня болит колено. Или прихватывает печень.

– И тем не менее вы не сдаетесь, – продолжил Нин.

– Ни за какие сокровища, даже те, что спрятаны в ваших житницах!

– Хороший ход, – признал Нин. – Но у нас нет даже житниц, не говоря уже о сокровищах.

Пирр повернулась к мужу.

– Дело обстоит еще хуже, чем мы боялись. – Она снова обратилась к Шьял Нину. – Это животное, которое растерзало вашего брата… нам тоже грозит опасность?

Нин успокаивающе поднял руку:

– Вы добрались до нас, это главное. В зданиях монастыря и на центральном дворе вам, скорее всего, ничего не грозит. Когда вы с мужем соберетесь в обратный путь, мы дадим вам сопровождающих.

– Спасибо! – ответила женщина. – И еще раз примите наши сожаления о вашей утрате. Потерять друга – большое несчастье, даже для монаха-аскета, безразличного к смерти. Возможно, мы сможем немного вас развлечь новостями из большого мира, ведь ваш монастырь расположен немного вдалеке от крупных торговых путей.

Это открыло ворота шлюза, и на какое-то время братья позабыли о своих суровых правилах, стремясь насытить свое любопытство. Нин изо всех сил старался поддерживать порядок, однако часто бывало так, что двое, а то и трое монахов заговаривали одновременно, причем каждый повышал голос, чтобы быть услышанным.

– Сколько линейных кораблей захватил О-Мара Хаваст в этом году? – спросил Алтаф-кузнец. До того как присоединиться к хин, он занимался своим ремеслом на Изгибе, и его до сих пор интересовало все, что касалось аннурского флота.

Чалмер Олеки хотел знать, не увеличилось ли число нападений на империю мятежных ханнских племен. Фирум Прумм, верный своему ритуалу, опасливо спросил, не было ли недавно в Ченнери каких-нибудь эпидемий.

– Моя мать, – извиняющимся тоном пояснил он. – Она до сих пор живет там, по крайней мере жила, когда я оттуда уехал.

– К моей великой жалости, у меня нет никаких известий о твоей матери, – ответила Пирр. – Но я могу заверить тебя, что атреп Ченнери удвоил свои усилия по очистке улиц города от грязи, и с тех пор там не было никаких эпидемий.

– А как насчет ургулов? – поинтересовался Реббин. – Когда мы в этот год спускались к ним торговать на зимних пастбищах, у них ходили слухи о близящейся войне. Что-то насчет нового вождя, который хочет объединить все племена.

– Ургулы – это ургулы! – воскликнула Пирр, беспомощно вскинув кверху ладони. – Сегодня они собираются всем скопом, чтобы перейти Белую реку вслед за своим новым шаманом, или вождем, или как его там. Завтра они приносят в жертву пленников или совокупляются с лосем, или чем еще они там занимаются для развлечения!

Когда очередь задавать вопросы дошла до Акйила, тому хватило дерзости попросить купцов описать «если можно, в мельчайших подробностях» тело новой верховной жрицы Сьены. Услышав это, Пирр расхохоталась долгим мелодичным смехом, в то время как настоятель бросил на юношу взгляд, обещавший ему наказание наутро.

Каден так долго пробыл в Ашк-лане, что даже не знал большинства имен и названий, о которых спрашивали братья. В лучшем случае некоторые из них вызывали смутные воспоминания из далекого-далекого детства, словно из другой жизни; остальные звучали чистой фантазией, и он лишь чувствовал, как их странные созвучия омывают его, и испытывал восхищение. На какое-то время он позабыл о вопросах, не дававших ему покоя, о смутных, но неотвязных подозрениях относительно торговки и ее мужа. Ему было достаточно просто слушать.

Пирр отвечала на вопросы длинными, грамотно построенными периодами, в то время как Хакин говорил прямо и грубо. По всей видимости, некто по имени Жженый Король пытался объединить Кровавые Города в юго-восточном Вашше. Цавейн Кар-амалан продолжал держать под своей рукой Поясницу, все такой же безжалостный и неуловимый. Из Раби доходили странные слухи о том, что племена пустыни Дарви пытаются прорваться через Анказские горные проходы, хотя непонятно, как они надеются закрепиться на аннурской территории, при том, что ее защищают аннурские легионы.

Разговор все продолжался и продолжался, до тех пор, пока наконец Галва Сьолд не задал вопрос, которого так долго ждал Каден:

– А что император? Санлитун все такой же крепкий упрямый дуб, каким я его запомнил двадцать лет назад?

Пирр ответила с той же улыбкой, которая не сходила с ее лица весь вечер – легкой и естественной, приглашающей к товарищеским, доверительным отношениям. Однако когда она кивнула, Каден почувствовал покалывание у себя под кожей.