Текст книги "Шуты Господа. История Франциска Ассизского и его товарищей"

Надлом

– Рыцарь, рыцарь! Сын Пьетро Бернардоне вернулся с победой! Дорогу рыцарю! – кричали ассизские мальчишки, бежавшие за Франческо всякий раз, когда он выходил в город. – А где твой меч, Франческо? Покажи нам свой знаменитый меч! Ты же рыцарь, у тебя должен быть меч! Этот им ты победил ужасного великана, злого карлика и страшного дракона? Нет, дракона он заколол копьем – оно у него дома лежит, также как и меч! Они их спрятал, что никто не видел!

Франческо молча шагал по улице; с тех пор, как он возвратился домой без побед и без славы, насмешкам не было конца. Его друзьям скоро простили незадачливое возвращение, но ему простить не могли, – слишком велико было разочарование ассизцев, когда человек, с которым они связывали такие большие надежды, вернулся в родной город ни с чем. Даже Джованна, мать Франческо, была огорчена бесславным окончанием его рыцарского служения, и лишь отец был искренне рад этому. Пьетро кстати и некстати вспоминал притчу о возвращении блудного сына и напоказ соседям устроил роскошный пир по случаю приезда Франческо, зажарив для всеобщего угощения тучного тельца.

Дав Франческо отдохнуть неделю, Пьетро запряг его в работу: он торопился передать как можно больше дел старшему сыну, дабы накрепко и навсегда привязать его к семейному предприятию. У Франческо совсем не оставалось времени на развлечения, ему с трудом удавалось найти часок, чтобы заглянуть к мадонне Лие; сейчас он шел к ней, раздумывая, как бы избавиться от назойливых мальчишек. На глаза Франческо попалась скобяная лавка; ее хозяин терпеть не мог ребятню, гнал от своего дома и грозил выдрать ремнем, если кто-нибудь из них попадется ему. Задняя дверь лавки выходила в общий дворик, а из него можно было попасть на соседнюю улицу, – Франческо так и сделал: он зашел в лавку, купил у хозяина какую-то мелочь, а затем вышел из задней двери во дворик и через него – на другую улицу. Таким образом, мальчишки, которые дожидались его у передней двери на почтительном расстоянии, были обмануты.

Вздохнув при мысли, что ему приходится передвигаться по городу с такими хитростями, Франческо быстро зашагал к дому мадонны Лии…

– Мой милый Франчо! Как долго я тебе ждала! – воскликнула она, покрывая его лицо поцелуями. – Я так скучала по тебе, а ты все не шел и не шел… Скидывай же скорее плащ, скидывай шапку и садись к огню. Дай мне твои руки, я согрею их своим дыханием, – боже, какие они холодные! Мой милый Франчо, ты замерз?

– Нет, на улице не так уж холодно, – сказал он, – но мне пришлось спасаться от мальчишек, они мне проходу не дают; я почти бежал, чтобы скрыться от них. Мне жарко, а руки застыли от ветра, – ветер сегодня сильный. И как эти мальчишки не мерзнут, целый день шатаясь по городу?

– Да бог с ними, с мальчишками! – в сердцах проговорила Лия. – Они, как попугаи, повторяют то, что услышали… А может быть, ты хочешь принять ванну? Я помылась перед твоим приходом, и еще осталась чистая теплая вода. Хочешь, я сама вымою тебя?

– Разве я ребенок? – смутился Франческо. – Я никогда не слышал, чтобы женщина мыла мужчину. Что скажет твоя служанка, если увидит такое?

– Не беспокойся, в доме никого нет, кроме нас, – улыбнулась Лия. – Я отпустила служанку на праздник в ее деревню. Мы крепко запрем дверь, и можем делать все что хотим. Ну же, не противься, снимай камзол и штаны, глупенький мальчик… Хотя бы на время забудь то, чему учила тебя твоя мать, и чему тебя учат в церкви…

Вымытый и обессиленный любовными ласками Франческо лежал на роскошной кровати Лии и медленными глотками пил вино из чаши. Лия лежала на боку возле него и шаловливо щекотала Франческо.

– Что, хорошо тебе было? – спрашивала она, смеясь. – Запретный плод самый сладкий. Святые отцы отлично это знают, потому и запрещают вкушать запретные плоды: если все начнут лакомиться этими плодами, кому нужны будут молитвы?

– Перестань, – лениво сказал Франческо. – Мало на тебя накладывали епитимью?

– Ах, как мне все это надоело! – в сердцах вскричала Лия, садясь на кровати и прикрываясь одеялом. – Почему я не могу жить так, как хочу? Священник в церкви говорит обо мне бог весть что; ассизцы шарахаются от меня, как от прокаженной.

– Выходи за меня замуж, – Франческо взял ее руку. – Толки разом прекратятся, ты станешь почтенной жительницей города.

– Ты опять о своем, – Лия выдернула руку. – Сколько раз тебе говорить, что замуж за тебя я не пойду. Твой отец никогда не согласится на наш брак, а твоя мать проклянет и меня, и тебя, если мы женимся.

– В крайнем случае, мы можем жениться и без их благословения, – заметил Франческо.

– И бежать из Ассизи? – Лия лукаво поглядела на Франческо.

– Пусть так, – твердо сказал он. – В мире есть и другие города.

– Но на что мы будем жить? Моих денег надолго не хватит: я привыкла жить, ни в чем себе не отказывая, – продолжала дразнить его Лия.

– Ты ни в чем не будешь нуждаться, – ответил Франческо. – Я буду работать день и ночь, я сумею обеспечить тебя.

– Ты мой золотой! – Лия взъерошила его волосы и поцеловала в лоб. – Вот как ты меня любишь!.. Но замуж за тебя я не пойду; я уже была замужем – ничего хорошего.

– Сравнила, – сказал Франческо. – Твой старый муж, – и я!

– Да, ты был бы не просто мужем, но любимым мужем, но я вовсе не желаю взвалить на себя обязанности жены, а тем более, матери, – возразила Лия. – Мои подруги, которые вышли замуж почти одновременно со мной, теперь превратились в старух. Им еще нет двадцати пяти, но они одряхлели и состарились от частых родов; их извели постоянные заботы по дому; они стали сварливыми и злыми от проделок своих мужей. А посмотри на меня, – она откинула одеяло, – кто скажет, что я не стройна, не красива, что я не подобна богине любви? А моя кожа? Потрогай ее: чувствуешь, какая она шелковистая, упругая и гладкая? Все мужчины нашего города сходят от меня с ума, а кто из моих замужних подруг может похвастаться тем же?

– Но разве ты не хочешь иметь детей? Что может быть важнее этого для женщины? Разве не в этом ее главное предназначение, установленное Господом? – спросил Франческо.

– Дети? – переспросила Лия. – Да, мне хочется иметь детей, но не сейчас. Когда-нибудь, позже…

– Смотри, чтобы не было слишком поздно, – сказал Франческо.

Лия засмеялась:

– Ты говоришь, совсем как моя мать: она тоже убеждает меня выйти во второй раз замуж и рожать детей, пока не поздно. Однако у меня есть и другая наставница – моя тетка. Ты не поверишь, но она вышла замуж, когда ей было уже под сорок, а в сорок три родила двойню. До этого тетушка вела развеселую жизнь, в которой было много мужчин; последний любовник был на двадцать лет моложе нее. Теперь она заделалась ханжей, не вылезает из церкви и все время талдычит о нравственности, но я сомневаюсь, что она сильно переменилась. Кто знает, не грешит ли она тайком и не наставляет ли рога мужу? Я почему-то не верю в христианское воскрешение ее души.

– Прекрасная наставница, – усмехнулся Франческо.

– Нет, нет, нет! – затрясла головой Лия. – Ты меня не так понял. Я говорила лишь о том, что она родила на пятом десятке лет. Возможно, и я обзаведусь ребенком в этом возрасте, но до тех пор я хочу пожить в свое удовольствие. Я тебе рассказывала о венецианских куртизанках? Где еще женщина может быть такой же свободной, где еще ее так обожают и боготворят?

Франческо вздохнул, встал с кровати и стал одеваться.

– Куда ты? – спросила Лия. – Ты уже уходишь?

– Да, пора. Мне надо сверить торговые счета, да и мать просила меня не задерживаться, – ответил Франческо, избегая ее взгляда.

Она поднялась вслед за ним и обняла его:

– Ты расстроился из-за меня?

– Если Богу было бы угодно, мы могли бы прожить долгую счастливую жизнь вдвоем, – сказал он.

– Если бы Богу было угодно, – повторила Лия и прибавила. – Но Бог не желает этого. У тебя свой путь в жизни, а у меня – свой.

– Да, мой путь… – вздохнул Франческо. – С утра до вечера я не вылезаю из конторы, а ночью проверяю счета. Сказать по правде, все это начинает мне порядком надоедать.

– Ты больше не хочешь быть богатым и знаменитым купцом? Бедный мальчик, – Лия шутливо погладила его по щеке.

– Мне кажется, я взрослею, – ответил он. – Я игрался в купца, игрался в рыцаря, но чувствую, что время игр прошло.

– Милой мой, – Лия поцеловала его. – Поверь мне, все у тебя будет хорошо.

* * *

Франческо проснулся рано и с трудом открыл глаза. Голова у него разламывалась, тело ломило так, будто его всю ночь молотили, горло жгло и щипало, больно было глотать. С кряхтением поднявшись с постели, Франческо кое-как принялся одеваться. Он не мог сегодня остаться дома: отец уехал на неделю, а из Рима должен был прибыть синьор Сильвио для покупки очередной партии сукна.

Жадно выпив полкувшина воды, Франческо вышел на улицу и поплелся в контору. Утро было мрачным и сырым, под ногами хлюпала грязь, образовавшаяся после выпавшего вчера мокрого снега. Дым от печных труб стелился над городом, заполняя его едким запахом непросушенного, плохо горевшего хвороста.

По дороге к контору Франческо повстречал мальчишку из числа своих обидчиков и, сморщившись от головной боли, подумал, что тот начнет дразнить его. Однако мальчишке было не до него – он спешил куда-то по своим делам и только бросил на Франческо презрительный взгляд.

Лавка суконщика. Миниатюра из средневековой книги

У конторы уже стоял синьор Сильвио.

– Опаздываете, молодой человек. Долго спите, – сказал он с крайне недовольным видом. – Дневная стража сменила ночную полчаса назад, и городские ворота давно открыты. В эту пору все порядочные люди работают, как велел нам Господь, а спят одни бездельники.

– Виноват, синьор Сильвио, – прохрипел Франческо, – но я немного заболел: простыл, видно.

– Эх, юноша, мне бы ваши болезни! – перебил его синьор Сильвио. – Я насквозь болен, но не жалуюсь и не опаздываю на важные встречи. Впрочем, если разговор со мной вам в тягость, я могу и уйти, – он повернулся, показывая, что уходит.

– Извините, синьор Сильвио, – схватил его за рукав Франческо. – Я весь к вашим услугам. Пойдемте на склад, я покажу вам сукно…

Когда они вышли со склада, площадь заполнилась народом. Торговцы мелким товаром раскладывали его на лотках, лавочники сняли засовы с дверей и отворили свои заведения.

– Видите, все люди трудятся, никто не бездельничает, – проворчал синьор Сильвио. – А вы спите до полудня. Да и сукно у вас нынче не очень хорошее, где вы такое взяли? Десять сольдо, и ни гроша больше!

– Помилуйте, синьор, – запротестовал Франческо, откашлявшись и с трудом глотая, – это такое же сукно, какое вы брали у меня в прошлый раз, и его ровно столько же, сколько вы брали. Тогда вы заплатили нам четырнадцать золотых сольдо.

– Нет, это сукно хуже, – упрямо сказал синьор Сильвио. – Мне ли не знать, каким бывает сукно, – я им торговал, когда вас еще на свете не было.

– Клянусь муками Спасителя, это сукно такое же, как в прошлый раз, – Франческо перекрестился. – Клянусь святым Иеронимом, у нас честная торговля, мы никогда не обманываем покупателя, а тем более, такого уважаемого покупателя, как вы, синьор Сильвио.

– А я клянусь слезами Богородицы, что нынешнее сукно хуже прежнего, и я не дам за него больше десяти золотых сольдо, – продолжал упираться синьор Сильвио. – Я и в прошлый-то раз переплатил, а уж в этот переплачивать не собираюсь.

– Нет, это я отдал вам, уважаемый синьор Сильвио, в прошлый раз сукно по дешевке, себе в убыток, – возразил Франческо. – Отец после сильно ругал меня за это.

– Какое мне дело до того, что вас ругал отец? – развел руками синьор Сильвио. – Не могу же я из-за того, что вас ругает отец, покупать у вас сукно втридорога?

– Да пусть отец меня совсем убьет, но я готов отдать вам сукно даром, если хотите знать, – просипел Франческо, утирая нос. – Разве я не говорил вам, что вы для меня учитель в торговых делах и образец для подражания, которому я всей душой хотел бы следовать?

– Э, нет, молодой человек, на такие штуки вы меня не возьмете! – погрозил ему пальцем синьор Сильвио. – Не пойму, как вам удалось это тогда, но сегодня я на вашу удочку не попадусь.

– На удочку? Боже мой, синьор Сильвио, о чем вы говорите! – воскликнул Франческо, вытирая слезы на глазах. – Известно ли вам, что о вас ходят легенды в Умбрии? Не только в Ассизи, но даже в Перудже рассказывают о вашей находчивости, предприимчивости, изобретательности, о вашем непревзойденном умении вести торговлю. Я слышал это собственными ушами, когда был в плену у перуджинцев. Говорят, что вы поставляете сукно самому святейшему папе, и он не берет его ни у кого, кроме вас.

– Да, это правда, – кивнул синьор Сильвио, смягчившись. – А я и не знал, что так известен в Умбрии.

– Вы?! – изумился Франческо. – О, вы чересчур скромны, синьор Сильвио! Как для рыцарей святы и велики имена славных участников первого Крестового похода – графа Раймунда Тулузского, князя Боэмунда Тарентского и его племянника Танкреда, братьев Готфрида Булонского, Эсташа Булонского и Балдуина Булонского, графа Роберта Фландрского, графа Роберта Нормандского, графа Стефана Блуаского и Гуго Вермандуа, сына Анны Киевской и младшего брата короля Франции, – так для людей торгового сословия велико ваше имя, синьор Сильвио! Поверьте, я был в рыцарях, я знаю, что говорю.

– Вы преувеличиваете, молодой человек, – скривив рот в некое подобие улыбки, произнес синьор Сильвио.

– Нисколько! – запротестовал Франческо. – Вы очень уважаемый человек в Умбрии, а уж как вас уважают в Риме, я и представить не могу.

– Но все же четырнадцать золотых сольдо, это слишком много за ваше сукно, – пробормотал синьор Сильвио, явно начиная сдаваться.

– Да нет же синьор! Оно стоит гораздо дороже, и я буду не я, если вы не продадите его в Риме с хорошим барышом, – Франческо хотел сказать еще что-то, но тут рядом послушался гнусавый голос нищего:

– Подайте ради Христа, сколько можете, добрые люди. Хотя бы на кусок хлеба…

Франческо в бешенстве обернулся к нему. Это был местный пьяница, вечно выпрашивающий деньги на выпивку.

– Пошел вон, дурак! – закричал Франческо. – Ты не видишь, мы заняты делом?!

Нищий проворчал что-то себе под нос и побрел по площади.

– В Ассизи разве нет законов, запрещающих нищим попрошайничать, где придется? – спросил синьор Сильвио. – В Риме они могут просить милостыню лишь в определенных местах.

– Нет, у нас им дозволяется попрошайничать повсюду, но только если они не мешают добропорядочным горожанам и не пристают к ним, – ответил Франческо. – Этот бродяга пропил последние остатки ума, коли осмелился встрянуть в наш разговор.

– Вы, ассизцы, слишком добры к подобному отребью, – назидательно заметил синьор Сильвио. – Вот немцы, как я слышал, с ними не церемонятся: хватают и посылают в черные работы. А кто не желает, – тех вешают вдоль дорог для назидания остальным.

– Да, немцы – молодцы… – протянул Франческо, провожая нищего взглядом. – Так что, почтенный синьор Сильвио, вы берете наше сукно за четырнадцать сольдо?

– Что с вами поделаешь, беру, – сказал синьор Сильвио, и его лицо снова стало недовольным. – Из-за своей доброты я всегда терплю убытки.

– Когда прикажете получить деньги? – Франческо.

– Придется подождать. Не думаете ли вы, что я ношу такие деньги с собой? – сказал синьор Сильвио. – Мой зять и слуга ждут меня на постоялом дворе. Деньги, как всегда, у них под охраной.

– Да, ваш зять, я помню, – улыбнулся Франческо. – Так я не прощаюсь с вами?

– Я скоро буду, – кивнул синьор Сильвио и ушел.

Франческо убрал расчетную книгу, вытер лоб и тяжело вздохнул. Облокотившись о стену конторы, он принялся рассматривать площадь. Нищий пьяница по-прежнему шатался по ней, выпрашивая подаяние. Он был грязен и оборван, торговцы гнали его прочь столь же грубо, как прогнал Франческо.

«А чем он хуже меня и всех этих людей? – вдруг подумалось Франческо. – Его жизнь пуста, бессмысленна и убога, но разве наша лучше? Или все дело только в деньгах и положении в обществе? Если бы меня попросили дать деньги от имени какого-нибудь знатного господина, я бы не отказал. А этот нищий попросил меня Христа ради, и я прогнал его… Да, он пьет и попрошайничает, а мы торгуем и наживаем деньги, – не знаю, что хуже… Где у нас Бог; есть ли он у нас?».

Повинуясь внезапному порыву, Франческо достал из кошелька горсть серебра, бросился к нищему и высыпал ему в руку. Нищий испугался:

– Зачем это, синьор? За что? Я не занимаюсь темными делами: если надо кого-нибудь убить, это не ко мне.

Франческо нахмурился:

– Я даю тебе просто так, ради Христа. Ты часто вспоминаешь его и за это заслуживаешь награды.

Нищий недоверчиво посмотрел на Франческо, а потом быстро засунул серебро за пазуху.

– Благодарю вас, синьор! Да спасет вас Бог! Пусть Господь принесет вам счастье!

– Ступай, – сказал Франческо и пошел к своей конторе.

«Пьяный, видать, – подумал нищий. – Пьяные – они добрые».

* * *

Франческо метался в бреду: вскрикивал что-то, с кем-то говорил, порой вставал на постели и невидящим взором смотрел на мать, которая не отходила от него все дни болезни. Джованна плакала, прижимала его голову к своей груди, но Франческо вырывался, снова падал на постель и продолжал спор с тем, кого видел он один.

В комнату вошел Пьетро.

– Как он? – Пьетро дотронулся до лба Франческо. – Горячка еще не прошла?

– Где там, – со слезами отвечала Джованна, – бредит день и ночь, ничего не ест. С трудом заставляю его выпить снадобье, которое прописал лекарь.

– А, лекари! – презрительно махнул рукой Пьетро. – Я на них не надеюсь; я верю в силу молодости. Франческо поправится, вот увидишь.

– Дай-то Бог! – перекрестилась Джованна. – Я молю Господа, чтобы он оставил мне сына, было бы слишком жестоко забрать у нас Франчо.

– Молись, это не помешает, – рассеянно произнес Пьетро. – Не могу себе простить, что уехал из Ассизи, – прибавил он с досадой и сожалением. – Я заметил, что с Франческо что-то не так еще до отъезда, но подумал: «Пустяки, пройдет». А он, видимо, уже тогда был болен, и отсюда его странные поступки. Анджело доложил мне, что Франческо отдал целую кучу серебра какому-то нищему на базаре. Я решил, что Анджело врет: он так завидует Франческо, что готов возвести на него напраслину; Анджело шпионит за ним, и, полагаю, желает ему всяческого зла. Уж не Каина ли мы с тобой вырастили, жена?

– Типун тебе на язык! Перекрестись и попроси прощения у Бога за эти слова! – воскликнула Джованна. – Я (она подчеркнула «я») растила своих сыновей богобоязненными и смиренными.

– Анджело врет, решил я, – продолжал Пьетро, – но теперь вижу, что он говорил правду. Франческо был болен: он не понимал, что творит, и принял нищего за одного из наших богатых клиентов из числа тех, кому мы иногда одалживаем деньги.

– Деньги, деньги, деньги! – раздраженно сказала Джованна. – Ты можешь говорить о чем-нибудь другом хотя бы в тот момент, когда наш сын серьезно болен?!

– Да нет, это я так, просто вспомнил, – виновато пробормотал Пьетро. – Ладно, я пойду, меня ждут… А Франчо поправится, обязательно поправится, – он погладил сына по голове. – Я знаю, что наследником торгового дома Бернардоне будет именно он, я уверен в этом, – Пьетро вышел из комнаты.

– О, Господи! – вздохнула Джованна. – Вот уж, действительно, муж дан жене для испытания ее кротости.

«Кротости, кротости, кротости, – отозвалось в воспаленном мозгу Франческо. – Что есть кротость?». Как наяву, Франческо увидел рыцаря Гвалтьеро. Тот сидел на огромном вороном коне, который был выше самой высокой колокольни. Из ноздрей коня вырывалось пламя, из глаз сыпались искры; он выдыхал дым и бил копытом в землю, заставляя ее содрогаться. Рыцарь Гвалтьеро тоже был громаден и очень высок: его шлем призрачно блистал в темной вышине неба; копье проткнуло тяжелые тучи, а рука в стальной перчатке грозно простиралась над миром.

Сверкнула молния и озарила страшную картину земного грехопадения, – такую, какой видели ее святые Антоний, Иероним и Эгидий. Изысканно одетые священники справляли черную мессу; к нечестивому причастию спешил грешник с кабаньим рылом и в черном плаще, а из чрева земли выходила поющая группа чудовищ во главе с бесом, играющим на арфе, что было явным издевательством над пением ангелов на небесах.

А на другом краю картины метались по небу, подобно нетопырям, тучи крылатых бесов, среди которых были и перепончатые жабы, и зубастые слизняки, и змееголовые крысы, – а внизу совершался немыслимый разврат в открытом для всеобщего обозрения публичном доме; к нему направлялась процессия бесов уже в человеческом облике, но с дьявольскими харями, а возглавлял эту процессию бес в митре и мантии священника, рядом же с ним – олень в красном плаще.

Франческо содрогнулся: каждый христианин знает, что олень является символом верности души и его появление с бесом – неслыханное кощунство.

Но и это было не все. В центре картины стоял город с острыми неровными башнями, угловатыми домами и гигантскими переплетенными деревьями, растущими сверху вниз, так что корни их упирались в небосвод, а кроны – в землю. Из ворот города вышла обольстительная дьяволица; она была совершенно нагая и лишь прикрывала ладонью низ живота. Груди ее были упругими, как большие смоквы; сосцы подобны спелому винограду; плечи нежны и округлы, как водяные лилии, шея тонка и бела, как хрупкий цветок настурции; щеки свежи, как весенняя заря, а губы томные, как летний вечер.

Под ногами дьяволицы вышагивали павлины с распущенными хвостами, а возле нее стоял единорог, и это было еще одним искушением, ибо всем известно, что это животное является символом непорочности и девственности.

Дьяволица призывно глядела на Франческо; ее влажные губы раскрылись, показывая жемчужные зубы, грудь вздымалась от страстного дыхания. Истома прошла по телу Франческо, и плоть его ожила. Он бросился было к искусительнице, но здесь явились перед ним, будто из воздуха, все те же святые – Антоний, Иероним и Эгидий. Франческо никогда не видел их изображений, но сразу понял, что это были именно Антоний, Иероним и Эгидий.

Они показали на что-то за спиной Франческо; он обернулся и увидел Спасителя, страдающего на кресте. Лоб его был покрыт кровавым потом, увенчанная терновым венцом голова упала на плечо.

«Помни о Сыне Моем, положившим Себя за вас», – раздался голос с небес. Святые Антоний, Иероним и Эгидий преклонили колена; пал на колени и Франческо. «Не попадет в рай тот, кого не искушали. Отними искушение – и никто не обретет спасения», – сказал святой Антоний. «Что бы ты ни делал, не забывай о трубном гласе Страшного суда», – сказал святой Иероним. «Пусть не будет у тебя таких тайных грехов, в которых ты не смог бы признаться даже самому себе», – сказал святой Эгидий.

Искушение святого Антония. Художник Иероним Босх

«Да будет так!» – от всего сердца вскричал Франческо. В то же мгновение картина окружающего мира переменилась. Обольстительная дьяволица завизжала, осклабилась, закрутилась и превратилась в мерзкую ведьму. Вскочив на единорога, обратившегося в черного козла, она вначале взвилась к небу, а потом рухнула наземь и провалилась. Вслед за ней с ужасным грохотом ушли под землю и город с острыми башнями, и публичный дом; бесы же и священники, справлявшие кощунственную службу, стали лопаться один за другими, словно мыльные пузыри, разбрызгивая пену столь зловонную, что даже в бреду Франческо сморщил нос.

Рыцарь Гвалтьеро затрясся, будто в лихорадке, зашатался на своем вороном коне, а тот встал на дыбы, захохотал, как человек, а затем сбросил рыцаря под копыта и растоптал его, причем, рыцарь разлетелся на куски с поразительной легкостью, как разлетается тыква, попавшая под колеса. Вороной конь, совершив это, съежился, уменьшился и превратился в мелкого черта. Хихикнув напоследок, он бросился в какую-то щель и пропал.

Небо посветлело и засияло солнце. Чувствуя необыкновенную легкость в душе, Франческо уселся возле святых, и они запросто говорили с ним. «Служи Богу и будь прост. У кого открыто сердце, тот прост и весел. Не бойся веселить Господа, стань его шутом», – сказали святые.

Франческо засмеялся и тут же закашлялся; он набрал побольше воздуха в грудь, и очнулся от забытья.

Оглядевшись, он увидел мать, сидевшую на стуле возле его постели.

– Так хочется есть, – проговорил он, улыбаясь ей.

– Франчо, сынок!.. О, Франчо! – воскликнула мать, с тревожной радостью глядя на него. – Тебе легче?

– Да, – ответил он. – Дай же мне еды, я готов съесть целого барана.

– Сейчас принесу все, что имеется на кухне! – Джованна мигом вскочила со стула. – Тебе правда легче?

– Да, – кивнул Франческо. – Иди же за едой, не то я умру от голода.

– Иду! – заторопилась Джованна. – Пьетро, Пьетро! Франческо пришел в себя, слава Пречистой Деве! Он хочет есть, – раздался ее голос уже из-за дверей. – Пьетро, да где же ты? Неужели ушел в контору? О, Господи, прости меня!.. Анджело, Анджело, твой брат пришел в себя, он хочет есть! Ты слышишь меня Анджело? Ты где?..

* * *

Ясным весенним днем три пожилых ассизца сидели у трактира, пили белое вино и говорили о безобразиях, творимых Франческо Бернардоне.

– С тех пор как он бесславно вернулся из похода рыцаря Гвалтьеро де Бриенне – говорил один старик, слепо глядя на раскричавшихся на площади воробьев, – этот Франческо будто с цепи сорвался…

– А? – переспросил второй старик. – С какой охоты он вернулся и кто сорвался у него с цепи?

– Какой аппетит у этого рыцаря, какой желудок! – с завистью сказал третий старик. – Я видел собственными глазами, как Гвалтьеро съел целиком здоровенного барашка, поливая его чесночным соусом и можжевеловой подливой, после этого одолел еще двух жирных каплунов, нашпигованных гребешками и зажаренных на вертеле, а их густо сдобрил оливковым маслом с протертыми сыром и яйцами; под конец же своей трапезы он проглотил трех карасей в сметане с луком. Не говорю уж о вине, которого он выпил пять или шесть кувшинов, без разбора, красного и белого. Вот это утроба! А я, вот, утром съел немного манной каши, пожевал пресную лепешку, да выпил горохового киселя, – так все это встало на пути к желудку и полдня не может до него дойти. Одна надежда на винцо, хотя сказать по правде, пью его и боюсь, – не наделало бы оно мне вреда!

– Где же ты видел, как ест рыцарь Гвалтьеро? – спросил первый старик, стараясь разглядеть лицо третьего. – Он в Ассизи никогда не был, а ты отсюда никуда не выезжаешь.

– Да, – третий старик почесал голову, – ты прав. Наверное, я перепутал его с каким-то другим рыцарем. Голова у меня совсем не варит, памяти не осталось, а еще внутренности болят, газы бродят, дыхание сдавливает, кашляю, а вчера целый день ныла левая нога, – ох, видно скоро смерть придет!

– Придет! – радостно закивал второй старик, напряженно прислушивающийся к их разговору. – Лето скоро придет, а там и новый урожай поспеет, слава Богу!

– …С тех пор как Франческо вернулся из отряда рыцаря Гвалтьеро, – продолжал первый старик, – он вроде бы свихнулся…

Второй старик хотел что-то переспросить, но первый, уловив его движение, повысил голос и заговорил быстрее: – Раньше он был истинным христианином, постоянно ходил в церковь, не пропускал ни заутреню, ни обедню, ни вечерню, – священник на него не мог нарадоваться, – соблюдал все посты, подавал милостыню нищим, дома молился вместе со своей матерью, которая хоть и болтушка, сорока, но в благочестии ей не откажешь. Франческо был образцом для нашей молодежи, он вел себя, как подобает юноше, воспитанному в лучших традициях нашего города, и не поддавался дурному влиянию, которого теперь трудно избежать, сами знаете, но все же можно, если быть порядочным человеком. Франческо не участвовал в разгульных пирушках, выпивал в день не более двух стаканов вина и не посещал женщин, которые могут, следуя примеру своей праматери Евы, совратить мужчину, то есть лишить его божьей благодати.

– Какие женщины? – приложил ладонь к уху второй старик. – Как они его совратили?

– Он о Еве говорит! – прокричал ему третий старик. – Ева совратила Адама!

– А-а-а, – протянул второй старик. – Ну, это старая история. Мне послышалось, что он рассказывает что-то новенькое…

– Но с тех пор, как Франческо вернулся от рыцаря Гвалтьеро, его как будто подменили, – продолжал первый старик. – Он пустился во все тяжкие. Начал пить, сквернословить, задираться по малейшему поводу, бросаться на людей с кулаками; в церкви он вообще не появляется, зато не вылезает от непотребных женщин, которых, непонятно почему, все еще терпят у нас в Ассизи.

– Ты сказал «непотребные женщины»? – второй старик снова приставил ладонь к уху. – Почем, говоришь, они теперь у нас в Ассизи?

– Нет, это невозможно! – вскричал первый старик. – Не буду больше ничего рассказывать!

– Ну, ты убедился, что он малость того? – прошептал второй старик третьему и постучал себя пальцем по лбу. – Сам же завел разговор о непотребных женщинах, сам же утверждал, что они теперь дешевы в Ассизи, и тут же кричит: «Это невозможно»! Мысли перепутались у него в голове, как клубок ниток, которыми поигралась кошка: не поймешь, где кончается одна и начинается другая.

– Ладно, я все же доскажу до конца, – решительно проговорил первый старик. – А ты лучше молчи, если чего-то не дослышишь! – завопил он на ухо второму. – Я не буду тебе повторять!

– Почему это я не дослышу? – обиделся второй. – Может, какие-то отдельные слова не разберу, а так все слышу.

– Так вот, – продолжал первый, – посещая непотребных женщин, Франческо окончательно предался дьяволу: сатана не может захватить душу, если раньше не испачкает ее и не развратит грехом. При этом нечистый издавна принимает женский облик, чтобы искушать мужчин: начав с Евы, он не остановился даже перед Христом. Правда, для преодоления соблазна Бог приставил к каждому человеку ангела-хранителя, но Сатана точно так же приставил демона-искусителя. Ангел – справа, дьявол – слева, поэтому мы и плюем через левое плечо, чтобы отогнать нечистого, но видел ли кто-нибудь из вас, чтобы Франческо Бернардоне плевался через левое плечо?

– Нет, не видели, – ответил третий старик за себя и за второго старика, который тоже покачал головой.

– Тот-то и оно, – многозначительно произнес первый. – А зачем ему плеваться через левое плечо, если он сам служит нечистому? Это наивернейший признак: кто не плюется через левое плечо, тот связался с дьяволом.

– Помилуй нас Бог! – перекрестился третий старик, и второй вслед за ним.

– В то же время все стали замечать, что Франческо часто бормочет что-то себе под нос и даже разговаривает сам с собой: стало быть, сатана искушает его видениями, – первый старик сделал паузу и потряс растопыренными пальцами в воздухе, дабы произвести большее впечатление на своих приятелей. – Одному Франческо известно, что ему являет нечистый, но мы знаем, как хитер Люцифер. Он не чуждается средств простых и грубых, действуя по обстоятельствам. Святому Антонию, бывшему богачу, сатана бросил под ноги слиток серебра, чтобы напомнить о покинутых богатствах. Изголодавшемуся святому Иллариону, ранее тратившему большие деньги на пиры, он подставлял вкусные кушанья. Святую Пелагею, бывшую актрису и куртизанку, дьявол дразнил любимыми ею прежде драгоценностями: перстнями, ожерельями и запястьями.