Текст книги "Шуты Господа. История Франциска Ассизского и его товарищей"

И это еще не все. Я мог бы рассказать, ваше преосвященство, о таких поступках Франческо, за которые его по закону следовало бы посадить в тюрьму, но не стану этого делать, потому что мне стыдно за своего сына. Наверное, я плохо его воспитывал; наверное, я был слишком мягок с ним и испортил его своим попустительством, но что теперь об этом думать? Во всяком случае, он не может упрекнуть меня за строгость и жестокость. Наоборот, я всегда старался, чтобы ему жилось хорошо, лучше, чем мне в его годы, а как я жил в молодости, как со мной обращался мой отец, могут рассказать старики, находящиеся в этом зале.

– Да, старый Бернардоне был суров и не терпел неповиновения, бедному Пьетро приходилось туго, – подтвердили из зала.

Епископ кивнул:

– Продолжай, Пьетро.

– Вот я и говорю, – я был чересчур мягок со своим сыном, и от этого теперь мои беды, – вздохнул Пьетро. – Но я надеюсь, что еще не поздно все исправить. Я хотел обойтись домашними средствами, однако, воспользовавшись моим отсутствием, он бежал из дома. Я разыскал Франческо и убеждал его вернуться, но он вел себя грубо и дерзко. К тому же, он постоянно ссылается на Господа нашего и утверждает, что действует по воле Господа. Я же считаю, – а кроме меня, и многие наши горожане, – что это сумасбродство и гордыня.

– Правильно, Пьетро! – крикнули из зала.

– Тише! – епископ стукнул посохом по полу.

– Ваше преосвященство, верните мне сына, пока не поздно. Только вы можете его образумить, – твердо проговорил Пьетро, переждав шум. – Мои требования разумны, справедливы и законны. Клянусь распятием, я не накажу сына за то зло, которое он мне причинил. Если он исправится, возьмется за ум и будет помогать мне в делах, как прежде, я прощу его и забуду все обиды.

– Ты все сказал? – спросил епископ.

– Все, ваше преосвященство, – поклонился Пьетро.

– Хорошо, а сейчас послушаем твоего сына. Франческо, выйди на середину, – позвал епископ.

Франческо встал на указанное место. Он был бледен, его глаза лихорадочно блестели. Облизнув пересохшие губы, Франческо сказал:

– Ваше преосвященство, я полностью признаю свою вину. Да, я виноват перед моим отцом: я плохо отплатил ему за заботу обо мне, за мое воспитание, за то внимание, которое он мне оказывал. Он был очень хорошим отцом, и я всегда буду вспоминать его по-доброму.

– Ты говоришь так, будто я уже умер, – бросил Пьетро.

– Хочу лишь заметить, что он напрасно обвиняет меня за уход к рыцарю Гвалтьеро. Я отправился к этому рыцарю вовсе не за приключениями и не за легкой добычей. Я сам хотел стать рыцарем, то есть воином Господним, – сражаться за Господа, за нашу веру, защищать слабых и помогать несправедливо обиженным. Когда же я обнаружил, что мессир Гвалтьеро, хотя и является рыцарем, но служит иным целям, я ушел из его отряда, а вместе со мной мои друзья, Джеронимо и Клементино. Они здесь, в зале и могут подтвердить мои слова.

– Видит Бог, это так! Гореть мне в аду, если это неправда! – раздались голоса Джеронимо и Клементино.

Франциск Ассизский снимает с себя одежду. Художник Джован Баттиста Нодари

Епископ кивнул.

– Также напрасно мой отец указывает на то, что без меня ему некому помочь, некому поддержать его в старости, некому продолжить его дело, – говорил Франческо. – Мой младший брат Анджело имеет склонность к торговым делам и не помышляет о других занятиях. Он будет помощником отцу, – он уже сейчас ему помогает, – а в будущем, если на то будет отцовская воля, станет преемником всего нашего дела.

– Сравнил карася со щукой, – сказал Пьетро.

– Дай ему досказать. Тебя мы слушали, не перебивая, – укоризненно заметил епископ.

– Ты еще упрекнул меня за то, что я говорю так, будто ты уже умер, – повернулся Франческо к отцу. – Прости, но ты действительно умер для меня, отныне я принадлежу Отцу Небесному. Иисус призывал: «Оставь отца своего и мать свою, и ступай за Мною, если хочешь служить Мне». Я поступаю по Его приказу. Это не сумасбродство и не гордыня, я всегда стремился к Богу всем сердцем, а теперь жить по-другому просто не могу. Отныне я иду за Иисусом; я не сверну с этого пути.

– Неблагодарный! – воскликнул Пьетро, задыхаясь и разрывая себе воротник. – Я лишу тебя наследства, я отниму у тебя все, что дал! Я продам твоего коня, твоего Сарацина, – нет, лучше я подарю его Анджело! Я все отберу у тебя, все!

– Правильно! Пусть Франческо останется голым, если бросает своего отца! Пусть останется голым, пусть попробует! – закричали в зале.

– Тише, тише! – епископ снова постучал по полу. – Ты закончил? – спросил он Франческо.

– Да, ваше преосвященство, – ответил Франческо, вздрагивая, как от холода, но прямо и ясно глядя в глаза епископа. – Я сказал все как есть: как я понимаю и чувствую.

Епископ задумался, народ в зале напряженно ждал его решения.

– Из того, что я здесь услышал, я решил следующее, – громко и отчетливо проговорил епископ. – Ты, мессир Пьетро, не имеешь права мешать сыну следовать по пути, назначенному Господом, посему отступись от своих намерений. А ты, Франческо, если и вправду хочешь следовать за Господом, откажись от всего земного. Такова Божья заповедь.

– Верно! Очень хорошо! – раздались возгласы в зале. – Пусть от всего откажется! Пусть останется голым! Вот, вот, пусть останется голым!

– Вы хотите, чтобы я остался голым? – сверкнув глазами, воскликнул Франческо. – Что же, смотрите, – и он стал срывать с себя одежду.

– Не надо! – крикнула синьора Фульгенция, сидевшая на первой скамьях. Она была старой девой, известной в Ассизи своей застенчивостью, равно как и необыкновенным целомудрием.

Франческо снял верхнюю одежду и остался в одних штанах.

– Боже святой, не надо! – в ужасе вскричала синьора Фульгенция, закатывая глаза.

Франческо снял штаны и остался совершенно нагим.

– Возьми это, – сказал он, бросая одежду потрясенному Пьетро. – Я отказываюсь от всего, что ты мне дал. Теперь я полностью принадлежу Богу.

Зал замер. В тишине раздался стук упавшего тела: синьора Фульгенция, не выдержав такого зрелища, свалилась в обморок. Тогда толпа закричала, захохотала, а молодежь захлопала в ладоши.

Епископ встал с кресла, подошел к Франческо, прикрыл его наготу своей мантией и сказал:

– Ну, вот, ты нищим вступаешь в служение Господу. Тебе будет непросто, но я буду молиться, чтобы Он помог тебе.

Пьетро стоял, как оглушенный. До последнего момента он верил, что ему удастся вернуть Франческо, и вот теперь все пропало!

Госпожа бедность

Франческо поселился у Кривой речки, в хижине, где ему открылась истина, однако он не ожидал, что скоро найдет себе собратьев, также желающих жить в уединении и бедности. Одним из них был разорившийся купец Сабатино, который после потери всего своего состояния подумывал о самоубийстве, но узнав об уходе Франческо от мира, предпочел завязать веревку не на шее, а на поясе, – сделаться отшельником. «Терять мне нечего, и уж коли бедность сама пришла ко мне, то лучше принять ее, чем звать смерть, от которой все равно не уйти. Повеситься-то я всегда успею», – решил Сабатино и присоединился к Франческо.

Третьим их братом стал рыцарь по имени Филиппо, вернувшийся из Крестового похода. Поскольку поход был неудачным, рыцарю по возвращении домой пришлось продать последнее имущество для того чтобы рассчитаться с долгами. Хуже всего, что пришлось отдать кредиторам родовой замок, построенный еще при Карле Великом. Ничего, что замок обветшал, и главная башня его обрушилась, – он был семейной гордостью, он был славой семьи. Продав его вместе с могилами предков, Филиппо почувствовал себя предателем, недостойным носить семейное имя. Вначале он хотел постричься в монахи, но монастыри были переполнены: в это нелегкое время отбоя не было от лишившихся средств к жизни. Тот, кто не мог внести хотя бы малую лепту в монастырскую казну, был для монастыря обузой, а рыцарь, к тому же, ничего не умел делать: он ничего не знал, кроме военного искусства, и ничем не мог быть полезен монахам.

У Филиппо оставалось три пути: стать бродягой, стать разбойником, или умереть. Первый путь запрещала рыцарская честь; второй был возможен, так как многие рыцари теперь занимались разбоем, но в душе Филиппо сильны были заповеди, запрещавшие разбой. Третий путь, то есть смерть, был ужасно обидным; одно дело – принять смерь в праведном бою, другое дело – умереть под забором, как бездомный пес. Тем не менее, бедный рыцарь был уже близок к смерти, когда услыхал про Франческо. Возблагодарив Господа за то, что он отверз ему очи, Филиппо пришел к Франческо и был принят в братство отшельников.

Судьбы купца и рыцаря не особенно удивили Франческо, но вот судьба еще одного брата была поразительной. Им был молодой юрист Паоло, блестяще окончивший Болонский университет и удачно начавший свою карьеру. Вообще, юристы, подвизавшиеся в Умбрии, по большой части в Перудже, не отличались глубокими знаниями юриспруденции. Ремесло юриста передавалось по наследству точно так же, как любое другое ремесло, и держалось на опыте, а не на знаниях. Глава юридической гильдии в Перуджи не знал даже основ права, не имел представления о римских, франкских, каролингских и прочих кодексах; плохо разбирался он и в современных законах. Судебные дела он вел, исходя из незыблемого принципа выгоды: кто получал наибольшую выгоду от данного дела, тот и был прав. Если обе стороны получали одинаковую выгоду в случае выигрыша дела той или иной стороной, юрист обращался к мнению властей и почтенных горожан. В чью пользу они высказывались, тот и добивался успеха.

При таком подходе люди бедные и незнатные не могли найти правду в суде, но ведь суд существует не для того, чтобы искать в нем правду, – суд существует для поддержания установленного порядка. Поскольку этот порядок держится на превосходстве высшего сословия над низшим, и само благоденствие высшего сословия основано на таком превосходстве, то суд должен действовать в интересах высшего сословия, – это понятно каждому человеку, непредвзято относящемуся к данному вопросу.

Молодой болонец, прибыв в Перуджи, рьяно взялся за дело; вскоре он заткнул за пояс всех местных юристов. Он с легкостью разбирал самые запутанные и кляузные дела и так представлял их в суде, что решение было предопределено, – судьи просто не могли принять иное решение. При этом Паоло действовал в строгом соответствии с законом, искусно связывая его с понятием о справедливости и здравым смыслом.

Болонец прибыл в Перуджу как раз в то время, когда постоянные судебные победы людей богатых и облеченных властью вызывали растущее недовольство граждан, не принадлежавших к избранному кругу. Не находя поддержки в суде, последние преисполнились недобрыми замыслами против существующего порядка. Следовательно, во имя сохранения спокойствия в обществе надо было хотя бы изредка принимать решения в пользу людей низшего сословия, однако судьи не способны были на это, ибо сами относились к сословию высшему.

Молодой болонец как раз использовал законы для защиты людей низшего сословия, – из лучших побуждений, для сохранения все того же спокойствия в обществе. И тут молодость сыграла с ним дурную шутку: он увлекся и всерьез стал полагать, что может устанавливать новые правила судопроизводства. Это была ошибка: пока люди из низшего круга выигрывали ограниченное количество дел, и дел не очень значительных, власть не вмешивалась в деятельность болонца, однако стоило ему перейти некую черту, как она переполошилась. В самом деле, если плохо было не давать никаких уступок низшему сословию, то еще хуже было бы дать ему слишком большие уступки, ибо в таком случае низшее сословие сравнялось бы с высшим.

Болонцу сделали неофициальное, но внятное предупреждение, – он не послушался; ему во второй раз указали на недопустимость его действий, – он и во второй раз не послушался. Тогда облеченные властью люди, хорошенько поразмыслив, нашли прекрасный способ избавиться от молодого упрямца. Известно, что в любом юридическом деле есть казусы, которые при желании можно трактовать как отступление от принятых норм, – встает вопрос, во имя чего делаются эти отступления? Во имя законности, справедливости, или во имя удовлетворения тщеславия и корысти юриста, ведущего дела? Было решено, что болонец руководствуется в своей деятельности последними побуждениями; быстро были найдены и доказательства этого – нашлись свидетели, прямо обвинившие болонца в алчности, продажности, в пренебрежении законами (каковых толком никто не знал), в неуважении к властям и неуважении к народу Перуджи.

Напрасно Паоло пытался оправдаться, – его лишили должности, отобрали у него накопления и приказали покинуть город. Не останавливаясь на этом, болонцу сказали, что сообщат повсюду о его преступном поведении, дабы больше нигде он не мог творить зло. Потрясенный Паоло, враз потерявший работу, деньги, репутацию и идеалы, был выведен стражниками за городские ворота и оставлен на большой дороге.

Он направился было в Ассизи, но несмотря на то, что ассизцы ненавидели перуджинцев, они его не приняли, потому что уже получили соответствующие известия о нем. Тогда Паоло побрел куда глаза глядят, – так он и шел, не останавливаясь и не разбирая дороги, пока не наткнулся на неприметную хижину у Кривой речки, где его встретил Франческо со своими собратьями. Разочаровавшийся в жизни и в людях Паоло с мрачным исступлением отказался от всего мирского; он заявил, что справедливость можно найти лишь у Господа, что Господь является верховным судьей всего сущего, и что отныне он будет служить одному только Господу.

* * *

В небольшой пещере, находящейся неподалеку от хижины, братья поставили крест, перед которым молились по семь раз в день, вспоминая деяния и муки Спасителя. Имущества у них не было никакого, одежда была бедной: Франческо в точности следовал словам Иисуса: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха». Они носили подпоясанные веревками рясы из грубой холстины, а ходили босиком.

До зимы было еще далеко и от холода отшельники не страдали, но голод начал сильно мучить их. Они питались ягодами и съедобными кореньями, которые находили в лесу; помимо этого, Джованна, мать Франческо, тайком присылала им иногда хлеб, горох и чечевицу. Выяснилось, что для пропитания четырех здоровых мужчин этого крайне мало; дошло до того, что мысли о еде стали вытеснять у них мысли о Боге. Особенно сильно страдал Сабатино, – в былой жизни он отдал богатую дань чревоугодию.

– Знали бы вы, братья, как кормят в Страсбурге! В Страсбурге правит епископ, а он любитель покушать. Я провернул там выгодное дельце, а после специально задержался на недельку, чтобы поесть вволю, – грустно говорил он перед сном. – Таких пирогов больше нигде не готовят. Лучшие страсбургские пироги начиняют гусиной печенкой, а гусей сперва откармливают в клетках отборным зерном, чтобы увеличить им печень. Кроме гусиной печенки в пирог добавляют говядину, рябчиков, лук, яйца, трюфеля, кусочки сала, вино и мускатные орехи, которые специально привозят с Востока и которые пользуются в Страсбурге большим спросом. А подают пирог со сладким соусом из яблочного пюре со смородиной, или с маринованной грушей, или с каштановым пюре. О, что это за вкус, такой пирог просто тает во рту, – вздохнул Сабатино.

– Спи, – раздраженно бросил ему Филиппо. – К чему ты завел этот разговор?

– Да, лучше спать, – согласился Сабатино, – во сне забываешь о еде, – он повернулся на бок, а затем с еще более тяжким вздохом сказал: – Если бы в Страсбурге готовили одни только пироги, стоило бы туда съездить, но как там умеют готовить окорок! Нежнейшую свинину засаливают с можжевельником и, опять-таки, с восточными пряностями, а после тщательно коптят. Окорок получается таким мягким, что режется ножом, как масло, и проскакивает кусок за куском. Я съедал за один присест целую свиную ножку и мог съесть еще. Эх, сейчас поглодать бы хоть кости от этого окорока, вот было бы счастье!

– Спи, говорят тебе, – толкнул его Филиппо.

– Да, сплю! Чего толкаешься? – ответил Сабатино, натягивая рясу на голову.

Наступила тишина, но потом из-под рясы раздался глухой голос Сабатино:

– А телятина с овощами? Ее крупно режут, обжаривают с морковью и луком, а после тушат с капустой. Перед тем, как подать на стол, поливают растопленным сливочным маслом и посыпают зеленью. Бывает, что добавляют чернослив и тертый лесной орех.

А пробовали вы «макаронис»? Нет? О, вы много потеряли! Это ленточки из теста, их отваривают и подают с оливковым маслом и чесноком, но можно добавлять и другие соусы. Говорят, что «макаронис» готовили еще в глубокой древности, – что же, язычники знали толк в еде. Но только теперь «макаронис» научились готовить так, что пальчики оближешь. Я читал книгу Мартина Корно (он был поваром), – боже ты мой, какие рецепты приготовления «макаронис» он приводит! Эта книга написана за сто лет до Крестовых походов, а сейчас искусство приготовления «макаронис» шагнуло еще дальше: я ел их в Генуе, и там «макаронис» делают с начинкой из мяса или овощей. А после того, как их отварят, «макаронис» поливают сырным соусом, – нет, вы не представляете, какая это вкуснятина! Местная поговорка гласит: «Если Адам соблазнился яблоком, что же он мог бы сделать за тарелку «макаронис»?..

Форма «макоронис» бывает причудливой: говорят, что некий молодой повар вылепил их в виде женского пупка, подсмотрев пупок жены своего хозяина, спавшей обнаженной…

– Замолчи! – воскликнул Филиппо. – Зачем ты нас искушаешь?

– Нет, правда, а что мы будем есть завтра? Опять ягоды? – вмешался Паоло. Он сел и обнял колени. – Я равнодушен к еде, но без нее мы долго не протянем. Сам Господь завещал нам питаться хлебом и вином, но у нас нет ни того, ни другого. Пришлет ли нам что-нибудь твоя мать, Франческо? А если не пришлет, что будем делать?

Франческо тоже поднялся с земли и с улыбкой сказал:

– Вы забыли, что говорил Иисус? «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?.. Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом… Не заботьтесь о еде, питье и одежде, потому что душа не больше ли пищи, и тело одежды?»

– Святые слова, – перекрестился Филиппо. – В походе против неверных мы часто терпели голод и жажду, но превыше этого были наше рвение к Господу и желание сразиться за него.

– На голодный желудок много не навоюешь, – пробурчал Сабатино из-под рясы.

– Боже мой, какой ты несносный! – с досадой воскликнул Филиппо.

– Не ссорьтесь, братья, – Франческо положил одну руку на плечо Филиппо, а другую – на плечо Сабатино. – Завтра я пойду и добуду еды.

– Куда ты собрался? – спросил Паоло.

– Схожу в монастырь святого Верекундия, попрошу у монахов хлеба. Они не откажут тем, кто, подобно им, служит Господу, – ответил Франческо.

– Я пойду с тобой, – сказал Паоло.

– Нет, я пойду один, – покачал головой Франческо. – Мне легче будет просить у них, потому что они знают меня. Моя мать постоянно отправляла этому монастырю различные припасы, а порой одаривала деньгами. Монахи не откажут мне в хлебе, а по дороге я буду просить подаяние. Вот увидите, люди помогут нам. Людские души открыты для добра… А вы пока снова наберите ягод и кореньев и ждите моего возвращения. Потерпите немного.

– Дай Бог, чтобы все совершилось, как ты говоришь. Мы, конечно, потерпим, но так ли уж добры люди? Видел я их доброту, – мрачно произнес Паоло.

– Покайся, брат, и забудь о зле, которое тебе причинили, – мягко заметил ему Франческо. – Помни о Спасителе, принявшем неслыханные страдания за людей, но не переставшим любить их.

– Мы потерпим, – сказал Филиппо. – По мне лучше умереть от голода здесь, с образом Господа в душе и молитвой на устах, чем жить в греховном мире. Мы потерпим… Потерпим? – он толкнул Сабатино.

– Чем я хуже вас? – обиженно отозвался Сабатино, откинув рясу с лица. – Я потерплю.

– Спасибо вам, братья мои во Христе, – с глубоким чувством сказал Франческо. – Нет в мире крепче уз, чем узы духовного родства.

* * *

Утром, спустившись с горы, Франческо зашагал в сторону монастыря святого Верекундия. Идти босиком по острым камням было неудобно; вдобавок Франческо распорол левую ногу и она сильно кровоточила, так что на тропинке оставались кровавые следы.

На полпути к монастырю находилась деревня, носившая столь неблагозвучное название, что его остерегались произносить вслух. К счастью, в деревне была маленькая церковь в честь святого Гонория, поэтому жителей деревни называли просто гонорийцами, а их деревню – Гонорией. Тем не менее, старое неблагозвучное название, над которым потешалась вся округа, отравляло жизнь гонорийцев, и они отличались раздражительностью и вздорным нравом.

Едва Франческо вошел в деревню, к нему потянулись ее жители.

– Глядите, еще один бродяга, – говорили они. – Мало их шляется у нас, встречайте нового гостя! Он, к тому же, больной: посмотрите на его ноги. Нет, на левую, – видите, она вся в кровавой коросте; он, наверное, прокаженный. Гоните прочь эту паршивую собаку! Не хватало, чтобы он заразил всех нас.

– Добрые люди, не бойтесь, я не болен, – сказал Франческо. – Я служу Господу нашему Иисусу Христу. Хожу босиком, потому что он не велел нам носить обувь. Ногу я ободрал о камень, а иду просить милостыню во имя Христа для себя и своих духовных братьев.

– Умник нашелся! Ишь, как рассуждает! – раздались голоса в толпе. – Не верьте ему, люди, он проходимец. Давеча такой же «служитель Господа» попросил воды напиться у бабки Теодоры, а потом спер у нее медный таз. А бывает еще хуже – воруют детей; высмотрит днем пригожих детишек, а потом придет ночью и украдет их. Гоните его вон, гоните, люди! Дайте мне камень, я брошу в него!

– Бог с вами, добрые сельчане, – поспешно проговорил Франческо. – Не берите грех на душу. Я ухожу из вашей деревни, мне ничего не надо от вас.

– Вот, вот, убирайся быстрее! Давай, не задерживайся! – кричали ему. – А лучше, все же, было бы прибить этого мерзкого пса, – как бы он не вернулся и не наделал нам бед. Черт с ним, пусть проваливает, мы же христиане, в конце концов. Наш святой Гонорий учил милосердию… Правильно, пусть этот бродяга проваливает, но если он вернется, мы его прикончим!.. Если вернется, прикончим, конечно, – надо подумать о детях, которых он погубит… Слышишь, недостойный, не вздумай возвращаться, а не то мы тебя убьем!

– Благодарю вас, добрые люди, – сказал Франческо, ускоряя шаг. – Я не вернусь, я буду теперь обходить вашу деревню стороной.

– А, ты понял, что с нами лучше не связываться! Что, не вышло у тебя? Не на тех напал! – прокричали ему вслед.

…Морщась от боли и хромая, Франческо кое-как доковылял к вечеру до монастыря святого Верекундия. Он долго стучал в ворота, пока в них не открылось окошко и не прозвучал хриплый голос:

– Кто ты и что тебе надо?

– Я Франческо, сын Пьетро Бернардоне из Ассизи. Моя мать – Джованна Бернардоне, вы ее знаете, – ответил Франческо.

– Ну и что? – сказали ему. – Чего ты хочешь?

– Пустите меня, ради Христа. Я голоден, мне негде остановиться на ночь, я поранил себе ногу, – взмолился Франческо.

– В монастыре святого Хериберта тоже сжалились над одним таким голодным, бездомным и больным. Его впустили, а вместе с ним ворвалась шайка разбойников: они вытащили из монастыря все, утащили даже серебряную раку Хериберта, – возразили из-за ворот.

– Но вы знаете мою мать! Она приносила щедрые дары вашему монастырю и еще принесет, если это будет угодно Богу, – не сдавался Франческо.

За воротами призадумались.

– А ты не врешь? Ты точно сын Джованны Бернардоне? – спросили его.

– Раньше я поклялся бы чем угодно, что я ее сын. Но с тех пор, как я посвятил себя Господу, я не клянусь, ибо Господь повелел нам: «Говорите «да», когда хотите сказать «да», и «нет», когда хотите сказать «нет»; а что сверх этого, то от лукавого». Поэтому я скажу попросту – да, я сын Джованны Бернардоне, – ответил Франческо.

– Смотри-ка, какой умный, – проворчали из-за ворот. – Ладно, я тебя впущу, но если за твоей спиной прячется кто-то, пусть останется на улице: если он вздумает войти, я огрею его дубиной.

– Да нет же, я один! Впустите меня, и сами убедитесь в этом, – улыбнулся Франческо.

– Смотри-ка, какой веселый, – пробурчали из-за ворот. – И чего ты пришел в монастырь, когда такой веселый? Здесь тебе не балаган.

Ворота приоткрылись, и Франческо прошмыгнул вовнутрь. Ражий привратник, держа дубину наготове, подозрительно оглядел его.

– Да, на разбойника ты не похож, – сказал он, – скорее, на бродягу. Твой отец богатый человек, отчего же ты ходишь в таком виде? За какие твои преступления отец отказался от тебя?

– Я сам ушел от своего отца, чтобы служить другому отцу – Отцу Небесному, – ответил Франческо.

– Смотри-ка, ушел от отца, – неодобрительно проговорил привратник. – Бросил старика – и радуется; по монастырям ходит, выпрашивает подаяние! Вернулся бы ты лучше к отцу, покаялся бы, – он бы тебя и простил.

– Я готов отработать свой хлеб, – сказал Франческо. – Любую работу дайте, я на всякую согласен.

– Смотри-ка, он согласен, – ухмыльнулся привратник. – А ты знаешь, сколько таких согласных приходит к нам каждый день? Времена теперь тяжелые, люди готовы за кусок хлеба продать душу дьяволу, – прости меня, Господи!.. Твое счастье, что наш настоятель уехал; он не любит бродяг, при нем я тебя ни за что не впустил бы. Ладно, иди за мной, – переночуешь в дровянике, он сейчас наполовину пустой; я принесу тебе воду и тряпки, чтобы ты промыл и перевязал свою рану. А утром мы с братией подумаем, какую работу тебе дать.

– Господь вознаградит тебя за доброту, – поклонился Франческо привратнику.

…На следующий день Франческо велели натаскать воды на кухню, наколоть дрова, вычистить большие кухонные котлы, а после – вывезти мусор и закопать на пустыре за монастырем. Когда он закончил все эти работы, ему дали миску жидкой просяной похлебки, луковицу и пресную лепешку.

– Святые отцы, не могли бы вы налить эту похлебку в тыквяную бутыль и дать мне ее с собой? – попросил Франческо. – А если бы вы добавили еще немного еды, я с превеликой охотой выполнил бы самую тяжелую работу, какая у вас имеется.

– Зачем тебе еще еда? – спросили у него.

– Для моих братьев во Христе, – ответил он. – Они уже два дня ничего не ели, всю еду я отнесу им.

– Мы не можем прокормить всех, кто уверяет, что служит Господу, – сказали ему. – Бери, что заработал, и ступай с Богом. Впрочем, бутыль мы тебе дадим; можешь налить в нее свою похлебку.

Франческо поклонился монахам до земли, забрал еду и ушел из монастыря.

* * *

Идти в Ассизи Франческо не хотел, но другого выхода у него не было: Сабатино, Филиппо и Паоло, голодные, ждали его. Что он им принесет? Немного похлебки, лепешку и луковицу, – слишком мало для троих.

С неприятным чувством подходил Франческо к родному городу: он помнил, как встретили его ассизцы после неудачного возвращения от рыцаря Гвалтьеро, а что же будет сейчас? Однако вначале его предчувствия не оправдались: в разгар дня горожане были заняты своими делами и лишь мельком бросали взгляды на Франческо, да иногда шептались за его спиной. Он направился к друзьям – к Джеронимо и Клементино.

– Кто там? Кого черт принес? – раздался недовольный голос за дверью дома Джеронимо.

Франческо усмехнулся: Джеронимо жил со своим дядей, грубый нрав которого был известен всему городу.

– Это Франческо Бернардоне. Дома ли Джеронимо? – сказал Франческо.

– Если бы он и был дома, я не открыл бы тебе, клянусь преисподней! Франческо Бернардоне – это не то имя, перед которым открываются двери. Ты нечестивец, безбожник и отцеубийца. По тебе плачет виселица и ты будешь болтаться на ней, – гореть тебе в аду! – просипел дядя.

– Значит, Джеронимо нет дома? Благодарю вас, – вежливо ответил Франческо и отправился к своему второму другу.

– Кто там? – раздался тонкий голосок за дверью дома Клементино.

– Франческо Бернардоне. Дома ли Клементино? – Франческо узнал тетю своего друга, женщину набожную, но пугливую, вечно всего боящуюся.

– Как?! Ты сбежал из тюрьмы? Зачем же ты пришел к нам? – охнула тетя и запричитала: – О, Пресвятая Дева Мария, о, святые Анна и Елизавета, заступитесь за нас! Теперь решат, что мы твои пособники; у нас отнимут дом, нас выгонят из города, нас продадут берберам! Зачем ты погубил нас, разве мы плохо к тебе относились? – она заплакала.

– Не бойтесь, никто не сажал меня в тюрьму, никто не запрещал мне приходить в Ассизи, – пытался успокоить ее Франческо. – Я не преступник, я не осужден, я свободен. Я могу стучаться в какую угодно дверь.

– Поклянись святым Руфином, что это правда, – недоверчиво сказала тетя сквозь слезы.

– Я не могу поклясться: Господь запрещает нам клятвы. Но каждое мое слово – правда, – отвечал Франческо.

– Так я и знала, – безнадежно проговорила тетя. – Если бы Клементино был дома, он бежал бы вместе с тобой. Может, вам удалось бы спастись, а мне все равно пропадать. Что же делать, я свое отжила, – она заплакала еще горше.

– Я ухожу, – поспешно сказал Франческо. – Я ухожу, как будто меня и не было.

– Поздно, – всхлипнула тетя. – Мы погибли…

Франческо дошел до конца улицы и в нерешительности остановился. Нет, он не мог покинуть Ассизи, не раздобыв еды! Подумав немного, он направился на рыночную площадь. Он встал в ее дальнем углу, на противоположной стороне от конторы своего отца. Протянув руку, Франческо стал просить подаяние.

Сперва на него не обращали внимания, потом по площади прошелся шумок, – на Франческо начали показывать пальцем, некоторые смеялись, другие осуждающе качали головой. Ему показалось, что из конторы вышел Анджело и тут же исчез. Франческо распрямился и стал громко просить подаяние, поминая Христа и милость Его.

Вдруг рядом заулюлюкали и с насмешкой закричали:

– Эй, смотрите, какой у нас Лазарь объявился! Благородный рыцарь, сбежавший из похода; достойный сын своего отца, обворовавший папашу; святоша, который не ходит в церковь! Поглядите на него: одежда разорвана, волосы взлохмачены, борода отросла, – смотреть страшно. Он связался с бродягами, он наг и беден, его все презирают. Поделом ему, – вот к чему приводит гордыня!

Франческо оглянулся – это торговцы с площади, семь или восемь человек, столпились около него и надсмехались над ним. И вновь ему показалось, что среди них мелькнул Анджело.