Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 7

Люсьен вскоре узнал настоящую цену, которую придется заплатить за деньги Мане, за комиссионные и за создание тайника. Этой ценой была жизнь в постоянном страхе. Он возвращался домой, останавливаясь у витрин каждого третьего магазина, чтобы убедиться, что за ним не следят. Однако Мане снова настаивал на встрече.

Люсьен не считал, что в этом есть необходимость – он выполнил все чертежи, и на этом их с Мане сотрудничество закончено. Но тому хотелось увидеть полностью готовый вариант. На рю Эйлер, в квартале от назначенного места, Люсьен едва столкнулся с тремя веселящимися немцами.

– Пардон, месье, вы не скажете, как пройти к Нотр-Дам? Мы тут немного заблудились. – обратился к нему симпатичный золотоволосый солдат.

Его приятели при этом расхохотались. Люсьен знал, что на лице у него написан ужас, но немцы этого словно не замечали.

С самого начала оккупации Париж наводнили такие солдаты-отпускники из Германии. С фотоаппаратами и путеводителями, они стремились посетить каждую достопримечательность, взбирались на Эйфелеву башню и фотографировались у Могилы неизвестного солдата. Даже Гитлер после объявления о прекращении огня побывал в Париже и в течение двух часов осматривал достопримечательности. С тех пор каждый солдат считал своим долгом увидеть красоты Парижа. С одной стороны, было лестно, что немцы приезжают полюбоваться на город – в Германии такой красоты нет. По сравнению с Парижем Берлин был захудалым городишкой. Но указать дорогу немцам было делом деликатным, ведь если ввести их в заблуждение, то повторная встреча может оказаться роковой. Подростки и пожилые парижане порой направляли этих «гостей» не в ту сторону – и это стало распространенной шуткой, – но большинство парижан на миг забывали о ненависти и помогали оккупантам, как помогли бы любому приезжему.

Люсьен поборол желание удрать, нервно сглотнул и улыбнулся.

– Разумеется, господа. Ступайте по этой улице до авеню Марсо, поверните налево и продолжайте путь, пока не дойдете до набережной Сены, опять сверните налево, минут пятнадцать идите вдоль реки – и увидите Нотр-Дам. Собор находится на острове посреди Сены.

Рыжеватый солдат заносил все, что сказал Люсьен, в записную книжку. Блондин переспрашивал, чтобы убедиться, что понял правильно.

– Огромное спасибо, месье. Париж – прекрасный город.

– Да-да, конечно. И не забывайте, что у нас еще и лучшая в Европе коллекция порнографических открыток.

Немцы взорвались хохотом, помахали на прощание и ушли.

Люсьен остался стоять, пока они не скрылись из виду. Затем он прислонился к стене ближайшего дома и достал портсигар. Может, это гестаповцы под видом солдат вермахта следят за ним? Руки молодого человека тряслись, но он все же сумел прикурить, сделал несколько торопливых затяжек и щелчком отправил сигарету в канаву. После этого выждал еще несколько минут, быстро дошел до нужного дома, кивнул консьержу, который его проигнорировал, и поднялся по лестнице.

Он знал, что за дверью его могут поджидать гестаповцы. Его замучают и убьют, у него не останется ни единого шанса насладиться заработанными деньгами, ведь он потратил на черном рынке всего семьсот франков из двенадцати тысяч, купив две дюжины яиц и немного настоящего вина. С каждым пройденным этажом росло желание сбежать, но Люсьен продолжал подниматься. Он шел и думал о том, как быстро смонтировали каркас тайника – всего за несколько дней. Это казалось невозможным. Ловушка?

Он закончил чертежи укрытия в колонне буквально за пару часов, а затем принялся за проект фабрики. Какое же это восхитительное чувство – снова что-то создавать! Люсьен наслаждался каждой минутой работы, вычерчивая фрагмент за фрагментом, узел за узлом, стараясь применять различные конструкционные элементы и оригинальные детали фасада. Он запроектировал стеклянный потолок, сквозь который свет должен был проникать в цеха, и три входа с лестницами и пандусами, по которым рабочие будут проходить каждый день. Последнее, что оставалось сделать, – визуализацию здания в перспективе, как если бы на него смотрели с самолета. К понедельнику чертежи должны быть закончены и готовы к обсуждению, которое запланировано на утро среды. Люсьен не мог дождаться этого момента. Херцог будет приятно удивлен.

Немцы дали Люсьену неделю на подготовку проекта. Если бы у него были другие заказы, он бы не раздумывая послал их подальше – срок просто нереальный. Но поскольку они были его единственными клиентами, а за отказ от работы можно угодить в лагерь, возражать он не стал. Не возражал он и против небольшого аванса в три тысячи франков – и приступил к работе. Он просто не мог потерять такой заказ.

Чтобы не привлекать внимание соседей, молодой архитектор негромко постучал в дверь. Ему открыли – в проеме с довольным выражением лица стоял хозяин квартиры.

– Заходите, месье, и взгляните, что получилось, – произнес он, и его звучный голос заставил молодого архитектора вздрогнуть.

Люсьен нервно взглянул в глубь квартиры и последовал за Мане в салон. Сначала он удивился – все выглядело так же, как и тогда, когда он побывал здесь неделю назад, и тут же понял, что это очень хорошо. Казалось, что никто ни к чему не прикасался. Он направился к колонне, но остановился в двух-трех метрах от нее, чтобы обнаружить хоть какие-то перемены. Затем он обошел колонну, не сводя от нее взгляда, но так ничего и не заметил. Отступив, он еще раз пристально воззрился на тайник – и снова ничего. Тогда он принялся осматривать колонну с самого близкого расстояния, продвигаясь сверху вниз, чтобы отыскать хоть микроскопический изъян, который приведет к краху всей затеи, но сумел обнаружить только соединения, спрятанные в ребре каннелюры.

Когда-то, еще до войны, Люсьен проектировал кабинетную мебель и видел работу искусных краснодеревщиков, но этот тайник был выдающимся произведением искусства. В швы невозможно было просунуть лезвие бритвы, они просто отсутствовали. Подобную точность можно увидеть только в производстве высококачественных стальных деталей для машин и механизмов. В качестве дополнительной предосторожности, дверца, ведущая в колонну, была сдвинута к стене, где ее почти невозможно было заметить.

Люсьен резко нажал на нее двумя пальцами на высоте двух с половиной метров от пола. Высокая дверь отскочила, открыв полое пространство. Он шагнул внутрь, закрыл дверцу за собой и очутился в кромешной тьме. Сквозь швы тайника не пробивалось ни искорки света. Люсьен начал ощупывать внутреннюю поверхность двери, отыскал внизу задвижку и закрыл ее. Через полметра он нащупал еще одну задвижку, затем еще и еще. Всего он насчитал пять запоров.

– Месье Мане, не могли бы вы всем телом навалиться на дверь? – крикнул Люсьен.

Мане разбежался и ударил корпусом в дверцу, затем повторил это еще пару раз. Люсьен, приложив ладонь к внутренней стенке колонны, ощутил, что она даже не дрогнула. Рабочие отлично прикрепили ее к полу.

– Давайте еще несколько раз, – попросил Люсьен. Мане отошел подальше, разбежался и врезался в нее всей массой. После второго раза он выдохся и почувствовал усталость, но все же еще пару раз повторил попытку выбить дверь.

– Все в порядке, месье, я выхожу!

Снаружи Люсьен обошел колонну, касаясь пальцами прекрасных завитков деревянной резьбы. Его лицо светилось гордостью. Он ощущал необыкновенное воодушевление и готовность покорять новые вершины.

– Вы действительно человек слова, месье Мане. Великолепная работа!

– Я высоко ценю ваше одобрение. Мои люди действительно хороши, но им не хватает воображения. Они всего лишь выполнили ваши инструкции.

– Невероятно, но как они смогли проделать такую работу за столь короткое время?

– Возможно, потому, что, скорее всего, в этом доме появится еще один такой же «гость», и я решил оборудовать такой же тайник и в другой колонне, – проговорил Мане.

Люсьен тут же направился к ней и принялся осматривать. Эта колонна выглядела в точности так же, как и первая.

– Двойное совершенство, – улыбнулся Люсьен.

– Очень остроумное решение, месье, – заметил Мане, похлопывая архитектора по плечу.

– Да, но если ваш гость не начнет паниковать в темноте и не подаст голос, – ответил Люсьен, понимая, что успех всей этой затеи полностью зависит от прочности нервов ее участников.

– Я вряд ли смогу сделать тайник звуконепроницаемым.

– Боюсь, что ни вы, ни я не в силах повлиять на это.

– Кстати, я уже готов к презентации проекта в среду. – Люсьен перешел к обсуждению менее щекотливой темы.

– Майор Херцог с нетерпением ждет встречи с вами. Он звонил вчера и интересовался, как идут дела.

– Думаю, вы останетесь довольны результатом, – заметил Люсьен. – Получилось функционально и.

– Значит, в среду, в девять утра, – напомнил Мане, уже направляясь к выходу и жестом предлагая Люсьену выйти первым. Они не должны были покидать этот дом вместе.

Люсьена не уязвило то, что Мане его оборвал. Возможно, этот пожилой человек уже работал с архитекторами и прежде, поэтому знал, как те теряют чувство меры, когда начинают говорить о своей работе.

Пока он спускался по лестнице, чувство гордости за тайник в колонне куда-то улетучилось. У двери, ведущей на улицу, Люсьен постоял пару минут, борясь со страхом оказаться на открытом пространстве. Снаружи вполне мог быть припаркован поджидающий его черный «Ситроен» – излюбленный автомобиль гестаповцев. Глубоко вдохнув, он медленно приоткрыл дверь. Посмотрел направо, потом налево, затем вышел на улицу и энергично направился вниз по рю Галили. Он едва сдерживался, чтобы не побежать, но помнил о судьбе убитого еврея в синем костюме. Поэтому сделал над собой усилие и замедлил шаги.

Глава 8

– Вы были правы, это гениально!

Мендель Януски надавил на дверцу, ведущую в колонну, и когда она распахнулась, вошел в тайник. Попробовал задвижки и вышел.

– Абсолютная темнота внутри создает иллюзию мира и покоя.

Януски подошел к Мане.

– Мы можем доверять этому архитектору?

– Несомненно, друг мой. С этой стороны вы в безопасности, – ответил Мане.

– Надеюсь, что так. Я слишком устал убегать, Огюст. Иногда охватывает ощущение, что лучше бы самому пойти в гестапо и сдаться, рассказать, где деньги, и пусть меня потом прикончат.

Мане рассмеялся. Он знал Менделя Януски почти двадцать лет и считал его человеком, который так просто не сдается. Он никогда не пойдет в гестапо и не отдаст свое огромное состояние. Каждый сантим из его капиталов шел на покупку свободы для евреев, и не только во Франции, но и по всей Европе. В конце тридцатых Януски создал на континенте агентурную сеть, которая добывала транзитные визы и паспорта, помогая немецким евреям бежать в Португалию, Турцию и Южную Америку – страны, где чиновники наиболее коррумпированы. Деньги могли дать его сородичам свободу, и он был готов тратить столько, сколько понадобится. Даже в конце 1941 года он умудрялся спасти целые семьи. Мане знал, что совсем недавно Януски тайно переправил шестьдесят евреев в Турцию, где те погрузились на корабль, направлявшийся в Венесуэлу. Друзья предупреждали, что ему тоже пора покинуть Францию, но Януски игнорировал их советы и в конце концов оказался в ловушке. Гестапо постепенно затягивало петлю вокруг него, но Януски продолжал свою деятельность.

– Это шутка? Скорее я сдамся, чем это сделаете вы, Мендель.

Януски улыбнулся.

– Вы отважный человек, Мане. Когда большинство бизнесменов-французов отвернулись от евреев, даже не подумав предложить помощь, вы и ваша семья подвергаете себя колоссальному риску.

– Любой добрый христианин поступил бы так же.

– А вот это, черт побери, отличная шутка! Вы знаете, я никогда не доверял гоям. Они будут улыбаться вам в лицо, но за глаза звать «жидом». Они будут вести дела с вами, но в повседневной жизни не желают иметь ничего общего с евреями. Франция, может, и первая страна в Европе, где евреи получили гражданские права, но здесь нас по-прежнему ненавидят. Я сглупил, поверив, что французы наконец-то сочли нас равными себе.

– Я не верю в это!

– Это потому, что вы – истинный христианин. Но вы – глупец, если считаете, что большинство людей думают так же, как вы. Знаете, мне вчера приснился отец, – неожиданно добавил Януски. – Впервые за много-много лет.

– Я помню его. Никто не работал ради своей семьи, как он. Ведь он начинал с нуля, с мелочной торговли.

– Меньше, чем с нуля. Он приехал в Париж из России, спасаясь от погромов, в 1881 году, собирал металлолом по восемнадцать часов в день и сдавал его чуть дороже себестоимости. Сантим здесь, сантим там. И спустя годы стал самым крупным торговцем металлическим ломом в Париже. Уже потом появился сталепрокатный завод.

– Причем лучший во Франции.

– Знаете, когда завод был пущен на полный ход, мы думали, что возвысились над всеми евреями, которые приехали позже нас. Но мы не надеялись на многое, Огюст. Мы все еще оставались иммигрантами, не хуже и не лучше, чем те, кто приехал вчера. А когда боши захватили Францию, первыми отправились в лагерь в Дранси приезжие евреи, и не важно, когда они приехали и как жили.

Мане хорошо помнил, как он впервые столкнулся с Януски, когда в двадцатых подписывал контракт на поставку стали для своих двигателей. Обычно поставщики демонстрировали собственное производство, доказывая, что только их предприятия способны обеспечить выполнение контракта. Януски также лично провел Мане по всем цехам своего завода, но Мане поразило не современное и эффективное оборудование, а то, что владелец завода, казалось, лично знал каждого из нескольких тысяч рабочих. Одного он расспрашивал о проблемах со здоровьем жены, другого – как прошло выступление дочери в школьном театре, третьего – много ли рыбы поймано в выходной, а одному из рабочих он вручил монетку в один франк в качестве подарка для его сына ко дню рождения. И было видно, что все эти люди рады вниманию и встрече с Януски.

Мане считал себя хорошим предпринимателем, но мало знал о своих сотрудниках, поэтому отношение Януски к рабочим впечатлило больше, чем завод в целом. Януски получил контракт и с тех пор постоянно обеспечивал сталью заводы Мане, выпускавшие двигатели и запчасти к авто. Деловые партнеры не советовали Мане связываться с Януски, считая евреев прирожденными ворами, но тот оказался лучшим и самым надежным поставщиком, с которым когда-либо имел дело Мане. Он был евреем и человеком чести.

– Мендель, ты останешься здесь на месяц. Потом нам придется сменить убежище. Долго оставаться на одном месте опасно.

– Меня двигают, как шахматную фигуру, – заметил тот со смехом.

– Когда придет время и все финансовые вопросы будут улажены, я смогу отправить тебя в Испанию, а затем в Португалию, – продолжал Мане.

– А затем в Америку. Там должны наконец-то понять, что происходит.

– Америка. Сейчас вывезти тебя из страны просто невозможно. Мой информатор в гестапо говорит, что немцы убивают людей направо и налево, чтобы добраться до тебя. Помнишь Делиньи?

– Делиньи? Я думал, он уехал. Что, они взяли его?

– Не знаю пока, заговорил ли он. Рано или поздно, но они доберутся и до моих людей. Хочется верить, что они не расколются, но то, что творят с людьми гестаповцы, развязывает языки даже самым стойким. Люди не хотят предавать, но у них нет выхода.

– Бедный Делиньи! И все это из-за меня. Это неправильно, Огюст!

Мане тут же сменил тему.

– Ты должен сидеть здесь тихо, как мышь. И держись подальше от окон, даже если ставни закрыты. Думаю, этот тайник достаточно надежен, но в конце концов они обнаружат и его. Предатели есть везде.

– Тихо, как мышка.

– Еду раз в три дня будет оставлять в буфетной немой официант.

– Ну что ж, – отозвался Януски, окидывая взглядом апартаменты, – это просто верх роскоши по сравнению с бочкой в винном погребе.

– Да, я уже почувствовал. Вокруг тебя целое облако ароматов. Твой парфюм называется «Пино Нуар», я не ошибся? – улыбнулся Мане, похлопывая друга по плечу.

Глава 9

– Дорогой! Какой чудесный сюрприз! Ведь это cто́ит целое состояние!

Люсьен улыбнулся, глядя, как Адель, сидя за кофейным столиком, рассматривает в свете свечи нитку жемчуга. Он знал, что многие мужчины дарили ей жемчуг, который чаще всего оказывался дешевой подделкой. И ему было приятно, что она с первого взгляда определила, что его жемчуг настоящий.

– Настоящая вещь не бывает дешевой, а такая женщина, как ты, заслуживает только лучшего, – ответил Люсьен. Жемчуг этот он приобрел за сущие гроши. Приятель сообщил ему о каком-то гомосексуалисте, который от отчаяния, что ему велели отправляться в Дранси, кинулся распродавать семейные реликвии.

– Они просто очаровательны, – Адель застегнула замочек ожерелья на длинной шее.

Люсьен не мог отвести от нее взгляд. Его ночная жизнь в Париже вернулась в обычное русло. Пока французы питались отбросами и пили желудевый кофе, здесь, в «Рыжей кошке» в меню значились шесть видов рыбы, устрицы, буйябес, жаркое из кролика и цыпленка, фруктовый салат и даже ананас с шерри-бренди. Как славно, когда есть деньги, думал Люсьен. Ожерелье действительно выглядело превосходно на фоне черного платья Адель и ее блестящих светлых волос.

Люсьену льстило, что посетители ресторана то и дело украдкой бросали взгляды на Адель. Он знал, что вскоре они окажутся в ее апартаментах, займутся любовью, а потом разопьют бутылку дорогого шампанского, которое уже было куплено.

Адель тоже замечала эти завистливые и восхищенные взгляды, и нежно перебирала пальцами жемчужины.

– Ты меня балуешь, милый. Жемчуг, прекрасная еда, отменное вино. Ты в самом деле достоин награды, – произнесла она, стрельнув васильковыми глазами в сторону двери – и вдруг всплеснула руками, как взволнованная школьница.

– О, смотри, смотри – это же Сюзи! – проговорила она, обращаясь к Люсьену, и тут же крикнула через весь зал:

– Привет, дорогая! Ты просто обязана наведаться ко мне в салон на этой неделе. Я не прощу, если ты снова откажешься!..

Люсьен обернулся, чтобы взглянуть на актрису Сюзи Солидор, сидевшую за столиком в окружении полудюжины мужчин. Та отсалютовала Адель бокалом и улыбнулась.

В этом ресторане он не раз встречал и других известных актеров и актрис, не покинувших Париж в сороковом. Здесь остались такие звезды, как Морис Шевалье, Саша Гютри, Эдит Пиаф и даже молодой и необыкновенно одаренный Ив Монтан. Они продолжали актерскую карьеру и наслаждались ночной жизнью города так, словно никакой войны не было, несмотря на неодобрение значительной части публики. Адель старалась поддерживать связи с миром кино и театра, и ее радовали знакомства со знаменитостями. Единственной знаменитостью, которой, по мнению Адель, стоило бы убраться из Франции, была Коко Шанель, потому что парижане считали Шанель более талантливой и изысканной, чем Адель, и это приводило возлюбленную Люсьена в бешенство.

– Сюзи придет взглянуть на эскизы, и, возможно, прихватит с собой Симону Синьоре. Разве это не замечательно? – воскликнула Адель. – И обе они дали слово, что непременно будут на моем показе.

Потягивая мелкими глотками вино и не обращая внимания на Люсьена, она оглядела весь ресторан и его посетителей, словно пыталась окинуть одним взглядом Альпы.

– Ты разве забыл, что я сказала? Можешь получить свою награду у меня дома. Так что поторопись, – произнесла Адель, отставляя бокал и поднимаясь.

По пути к выходу они прошли мимо столика, где шестеро немецких офицеров с жадностью поедали омлет, жареного цыпленка и бараньи отбивные, запивая все это варварское изобилие шампанским. Люсьен с облегчением убедился, что среди них нет никого, с кем он встречался в конторе Мане. Иначе они могли бы заинтересоваться, как архитектор, получающий от рейха за свою работу сущие гроши, может позволить себе ужин в таком роскошном месте.

Люсьен и Адель медленно шли по рю Монсиньи. Был прекрасный июльский вечер. До войны одним из развлечений парижан были прогулки по улицам и разглядывание витрин, но сейчас не было никаких оснований глазеть на витрины, так как магазины давно опустели. Винные лавки все еще демонстрировали батареи бутылок, но исключительно пустых. Улицы были безлюдны, и лишь несколько человек спешили к метро, чтобы успеть домой до начала комендантского часа.

А немцы вовсе не глупы, подумал Люсьен. Комендантский час стал не просто мерой безопасности, а формой психологического контроля над парижанами, гораздо более мощного, чем применение силы. Люди до смерти боялись быть схваченными на улице после полуночи. На лицах прохожих Люсьен читал тревогу. Не было и машин – только одно велотакси. Молодой человек изо всех сил жал на педали, спеша доставить домой двух пассажирок. В дни оккупации велотакси стало чуть ли не самым популярным видом транспорта в Париже, потому что его не требовалось заправлять бензином или впрягать лошадь.

– Моя подруга Жанна раздобыла просто невероятную шубку, раньше принадлежавшую еврейке, – проговорила Адель, нежно поглаживая ожерелье. – Длиной до колена, натуральная норка.

– Евреи потеряли все. Я знаю, что некоторые ударились в бега.

– Да, они способны спрятаться под самым маленьким камешком или в самой узкой щели, – ответила она, – но боши все равно их оттуда выкурят. В этом я уверена.

– Накануне оккупации мало кто успел уехать, так что и осталось их немало, – добавил Люсьен. – Я слышал, в прошлом месяце интернировали несколько тысяч евреев.

– Наконец-то французы могут сами контролировать экономику страны. Иудеи подмяли под себя всю индустрию моды. Проклятые свиньи!

Люсьен поразился. Сколько яда из этих нежных уст! Он никогда не считал Адель антисемиткой, правда, раньше они никогда не касались этой темы. Что ж, оккупация не только раздула ненависть к евреям, но и извлекла на поверхность все самое худшее, что пряталось в людях. Нужда породила корысть, настроила друг против друга соседей и даже друзей. Люди готовы перегрызть друг другу глотки за кусок сливочного масла.

– На прошлой неделе Изабель, модель из нашего агентства, узнала, что ее отца арестовали за то, что он прятал еврея на чердаке их деревенского дома под Труа, – продолжала Адель. – Ты стал бы рисковать жизнью ради них?

Люсьен не ответил, сделав вид, что разглядывает носки своих туфель.

– А что случилось с отцом Изабель?

– Бедняжка не знает, где он, да и жив ли вообще. Черт, ты же догадываешься сам, что его замучили до смерти. Ей повезло, что ее саму не потащили в гестапо. С ее внешностью ей прямая дорога в бордель в Польше или что-то подобное.

– Жаль ее отца.

Адель остановилась и уставилась на Люсьена квадратными глазами.

– Тебе жаль? Дураки, которые рискуют так, как он, в самом деле заслуживают смерти!

– Но почему они рискуют, спасая евреев, вот что меня интересует.

– Люсьен, любовь моя, ты просто безнадежен, – пропела Адель, игриво ероша его волосы.

Они пошли дальше. Адель болтала без умолку, но он не слышал ни единого слова. Сладкое предвкушение близости с любовницей растворилось в теплом вечернем воздухе. Только сегодня ему наконец-то удалось справиться со страхом быть арестованным за соучастие в «пособничестве евреям», и на тебе: Адель все разрушила своей историей.

Страх вернулся. Люсьен обожал расслабленно гулять по улицам, но сейчас шел в мучительном напряжении, то и дело озираясь – не ползет ли позади черный гестаповский «Ситроен», не поджидают ли за углом люди в черной униформе, готовые его арестовать.

Вчера, когда проходя по рю Лувр, он вдруг почувствовал на плече чью-то руку и едва не потерял сознание от страха. Это, однако, оказался его старый приятель Даниэль Жоффре. Сегодня он тоже до того напуган, что едва ли на что-то годится в постели, даже если Адель останется только в жемчужном ожерелье и туфлях на высоких каблуках.

Из задумчивости его вывело восклицание Адель.

– Боже мой, похоже, сегодня все шлюхи решили выйти на работу? – обратилась она к женщине, спешившей им навстречу.

– Именно это я и подумала, увидев тебя, дорогая, – ответила незнакомка.

Люсьен слегка смутился, услышав, какими фразами обменялись женщины. Незнакомка была удивительно красива. Слишком красива, чтобы оказаться проституткой.

Теперь они стояли лицом к лицу.

– Люсьен Бернар, позволь представить тебе Бетти Тулар. Я уже не раз упоминала о ней. Она – моя незаменимая правая рука. Ненавижу признаваться в таких вещах, но если она покинет меня, то весь мой дом моды рухнет в двадцать четыре часа.

– И это не преувеличение, месье Бернар, уж поверьте. Рада знакомству!

– Взаимно, мадемуазель, – ответил он, ошеломленно глядя на это прекрасное лицо.

– Я никогда не забываю привлекательных мужчин. Кажется, я видела вас на нашем показе прошлой весной.

– Н-ну. пожалуй, верно, – пробормотал Люсьен, польщенный тем, что его запомнила такая восхитительная женщина.

– Особенно мне понравились ваши вьющиеся волосы. Не прилизанные, как у большинства нынешних мужчин.

– О, спасибо! – ответил Люсьен, невольно проводя рукой по волосам.

– Это лишь одно из множества его достоинств. Люсьен – архитектор, Бетти, он проектировал мои апартаменты.

– О! Не только красив, но и талантлив. Мне нравится квартира Адель, хотя я провела там не больше пяти минут. Адель вечно выставляет меня за порог, – сказала Бетти, хмурясь на подругу.

– Дорогая, руковожу я агентством.

– В самом деле? Мне всегда казалось, что это я им руковожу, – отозвалась Бетти.

В разговорах с Люсьеном Адель не раз упоминала Бетти, но никогда не описывала ее внешность. И только теперь он понял, почему. К тому же его шокировали странные отношения между этими двумя женщинами. Всякий раз, как Адель оскорбляла Бетти или отпускала шпильку в ее адрес, та отвечала не менее изощренным оскорблением или шпилькой. Казалось, Бетти уверена, что Адель никогда ее не уволит.

– Ну конечно: показ на носу, и ты работаешь ночи напролет над портфолио! – проговорила Адель с улыбкой.

– О, какое прекрасное ожерелье, Адель, – заметила Бетти, мгновенно меняя тему.

Адель покосилась на Люсьена, и Бетти кивнула.

– Не будем задерживать тебя, Бетти, дорогая! Ведь у тебя так много работы!

– О, да, – согласилась Бетти, – ведь и ты сегодня наверняка будешь очень-очень занята.