Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 10

– Проклятье, я же просил никогда не зажигать свечу! Кто-нибудь заметит свет сквозь щели. Да что с тобой такое, в конце концов?

Соломон Жибер вскочил на ноги, задул свечу и взглянул вверх, на край ямы, потолок которой был сделан из сбитых щитом сырых досок. Он даже сумел разглядеть фигуру Морье, склонившуюся над ним.

– Простите, месье Морье, это больше не повторится.

– Конечно, не повторится. Потому что вам придется уйти.

– Но вы же обещали, что мы сможем остаться!

– Обстоятельства изменились. Нужны стальные яйца, чтобы прятать евреев. Ты же знаешь, что будет со мной, если вас обнаружат?

– Куда же мы пойдем? – простонала Мириам, жена Жибера.

– Куда хотите. Это ваши проблемы, не мои. Можете остаться до завтрашнего вечера, – ответил Морье и ушел.

Жибер опустился на настил, устроенный на земляном полу, и сжал голову ладонями. Эта яма, где они жили – около двух метров в ширину, три в длину и три в глубину – предназначалась для хранения силоса. Но в течение последних четырех недель она служила домом для Соломона и Мириам Жибер. И хотя здесь было холодно, сыро и всегда пахло заплесневелой соломой, это был просто роскошный особняк по сравнению с тем местом, где они скрывались раньше.

Началось с того, что однажды в середине дня они получили предупреждение от друзей, что гестаповцы уже на полпути к их дому. Жибер и его жена схватили первые попавшиеся вещи и остатки сбережений и попытались скрыться, смешавшись с прохожими на парижских улицах. Но так не могло продолжаться долго, и после того, как трое близких друзей, на которых, как они думали, можно положиться, отказали им в помощи, Жиберы уже просто не знали, что делать. В отчаянии они обратились к знакомому аптекарю, не еврею, но доброму человеку. Однако тот вежливо отказал и предложил им бесплатно пару ампул цианистого калия – на случай, если их схватят.

Преданные всеми, Жиберы побрели к окраине города. Проведя ночь под железнодорожным мостом, они продолжили свой путь в сельской местности, пробираясь от фермы к ферме, умоляя дать им приют и немного еды. Зная, какое наказание грозит за укрывательство евреев, фермеры либо захлопывали двери перед их носом, либо совали в руки объедки и гнали прочь, как бродячих собак. Жибер окончательно утратил чувство собственного достоинства и буквально на коленях молил о помощи – в таком он был отчаянии. День за днем они скитались по окрестностям, выпрашивая подаяние, а ночевали в лесу или в стогах сена.

Иногда им попадались приличные люди, которые позволяли им переночевать под крышей. Здесь, в дальних пригородах Парижа чета Жибер выглядела странно – пожилой мужчина в английском твидовом костюме-тройке с тростью и его жена в модном, явно сшитом на заказ платье. Чтобы их не заметили немцы, они избегали магистральных шоссе и держались глухих сельских проселков. Обоим было под семьдесят, и пешие переходы страшно утомляли их. Ноги Мириам отекли, она еле передвигалась. Бывали минуты, когда они уже были готовы положить конец своим страданиям.

Однажды какой-то фермер предложил им взять велосипеды, принадлежавшие его сыновьям, угнанным в Германию, и это был единственный акт подлинного милосердия на всем пути Жиберов. Лет десять назад они предприняли вместе с детьми небольшое велосипедное путешествие по Франции и Швейцарии, и сейчас убедились, что однажды научившись держаться в велосипедном седле, уже никогда не разучишься.

Передвигаться на велосипедах было легче, чем идти пешком, но они все еще не нашли никого, кто бы согласился их приютить.

Однажды вечером они заметили свет в окне фермерского дома в полукилометре от дороги. Смертельно уставшие и голодные, Жиберы постучали в дверь. На пороге возник небритый седовласый фермер и бесстрастно выслушал их мольбы. Затем к фермеру присоединилась девушка лет шестнадцати с копной красивых волос цвета спелой ржи.

– Мы догадались, что вы евреи, и не причиним вам зла. Пожалуйста, входите, – произнесла девушка.

Жиберы поразились, услышав такое, и решили, что к ним с небес спустился ангел. Но не успели они тронуться с места, как фермер закрыл проход мускулистой рукой и захлопнул дверь перед их носом. За дверью послышались брань и мольбы девушки – помочь несчастным. Мужчина что-то грубо кричал в ответ и называл ее дурой. Оба не стеснялись в выражениях. Жибер уже повернулся, чтобы уйти, но тут дверь отворилась и вышли фермер с девушкой.

– Я спрячу вас, если вы заплатите, – объявил фермер, взглянув на девушку, которая тут же попыталась запротестовать.

– Это не проблема, месье. Я с радостью вознагражу вас за вашу доброту, – ответил Жибер. Когда возникла угроза оккупации, он перевел свое состояние в надежное место, но, поскольку знал, что деньги пригодятся в любых обстоятельствах, оставил небольшую часть в доме на случай, если им придется бежать. Он также зашил некоторое количество золотых монет и драгоценных камней в платья жены.

За пять тысяч франков они получили «вид на жительство» в силосной яме и вместо ночного горшка использовали старое ведро. От смрада и постоянной сырости их кожа покрылась болячками, адски болели все суставы, по ночам вокруг пищали и шмыгали крысы в поисках пищи. Но хуже всего было то, что им приходилось жить в почти полной темноте. Даже днем они с трудом могли разглядеть друг друга в тусклом полусвете, который пробивался сквозь щели досок, прикрытых сеном, чтобы замаскировать тайник. Ночью же они не могли разглядеть собственные руки, даже поднеся их вплотную к глазам. Несколько раз в пятницу вечером, следуя обычаю, они зажигали субботнюю свечу, пока Морье не поймал их на этом.

Жиберы коротали время, предаваясь воспоминаниям о прошлом. Они говорили о лучших моментах своей жизни, о сыновьях и внуках, о любимых книгах и музыке, живописи и когда-то увиденных фильмах. Странно, но эти воспоминания вновь убедили обоих, что брак их, длившийся почти сорок лет, был счастливым и прочным. Даже здесь, в яме, они продолжали говорить друг с другом обо всем на свете и часами развлекать друг друга, словно старые друзья за чашкой кофе.

Морье не позволял им выходить из ямы, но чете Жибер это было безразлично. Лучше быть живым в яме, чем мертвым наверху. Племянница Морье ежедневно приносила им скудную еду и выливала содержимое помойного ведра, стирала одежду. Мари поистине оказалась ангелом, и Жибер поклялся, что если выживет, то стократно воздаст ей за редкостную доброту.

И вот теперь Жиберам придется снова пуститься в дорогу и ниженно молить о помощи!

Соломон Жибер горько рассмеялся. Отпрыск богатого бизнесмена, владельца огромного алюминиевого завода, он никогда в жизни не знал нужды ни в пище, ни в деньгах, ни в крове над головой. И сейчас, думал он, Господь преподносит ему урок – нацистский ад взамен долгих лет привилегий и благополучия. Хвала Всевышнему, что его сыновья эмигрировали в Англию еще в середине тридцатых! То, что он считал проклятием, оказалось великим благом.

Внезапно Соломон услышал, как кто-то приближается к яме. Днем он ежеминутно ожидал, что кто-то вот-вот сорвет дощатый щит с их укрытия, и наверху возникнут фигуры солдат в серо-зеленой униформе, хохочущих и довольных, словно они наткнулись на зарытый в земле клад.

– Месье Жибер! – окликнула Соломона Мари.

– Да?

– Я когда-то была служанкой в доме одного очень богатого господина. Думаю, он сможет помочь вам.

Глава 11

– Это уж слишком! Зачем столько стекла и что это за башня на переднем плане? Черт побери, это же моторостроительный завод, а не паршивый собор!

Люсьен был в ярости. Почти не контролируя себя, он вскочил со стула, чтобы вступиться за свой проект, охаянный полковником Либером, но его опередил майор Херцог. Он неторопливо приблизился к чертежам, закрепленным на стене конторы Мане, а Люсьен, тяжело дыша, опустился на место, понимая, что едва не совершил чудовищную глупость. Нельзя забывать, что он имеет дело не с обычными клиентами, а с людьми, облеченными властью пристрелить его прямо на месте.

Чтобы успокоиться, он принялся рассматривать собственные туфли, а Херцог заговорил:

– Полковник, в башнеобразной надстройке размещается часть оборудования цехов, к тому же, она играет роль проходной, где рабочие отмечают время прихода и ухода. Остекление пропускает естественный солнечный свет и экономит затраты на освещение. На самом деле дизайн весьма функциональный. Все, что вы видите, и что кажется вам излишествами, только повышает эффективность предприятия. Разве не этого требует от нас рейх – производить больше за меньшее время?

Это не убедило полковника. Он вытащил из кармана золотой портсигар, закурил и вступил в спор:

– Ну что ж, это ваше личное мнение, майор. Но множество внешних элементов мне кажутся лишними. Думаю, обычное прямоугольное бетонное здание с несколькими окнами – такое, которое сможет выдержать атаку с воздуха, – было бы куда уместнее.

– Каркас будет изготовлен из железобетона, способного выдержать почти любую бомбардировку, – возразил Херцог тоном, каким говорят с четырехлетними детьми. – И не забывайте, полковник, что это здание рейх будет использовать и после войны. Поэтому оно должно быть не какой-то там времянкой, а надежным и хорошо спроектированным, как и другие фабрики и заводы Германии.

Либер в конце концов махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. Тем самым он дал понять, что дело решено, и проект одобрен.

Люсьен готов был поклясться, что этот туповатый вояка абсолютно ничего не понимает ни в строительстве, ни в производстве оружия, и это его удивило. Он полагал, что дотошные и организованные немцы должны были бы назначить на такую должность квалифицированного специалиста. Но, подобно французскому правительству, они выбрали болвана, который полностью зависит от таких людей, как Херцог. Тем не менее, Люсьену повезло: оба этих офицера служили в вермахте. С ними куда легче иметь дело, чем с эсэсовцами.

Кроме того, он был польщен тем, что Херцог защищает его проект, решительно возражая полковнику. В прошлом ему довелось потерпеть несколько неудач, отстаивая свои модернистские архитектурные решения. В угоду вкусам заказчиков приходилось менять декор, вводить классические элементы, иначе он мог просто потерять работу и гонорар. Он стремился к интернациональному стилю в архитектуре, но никогда не забывал, что есть необходимо каждый день и без задержек вносить арендную плату за жилье.

Далее началось обсуждение подключения завода к коммуникациям и установки оборудования. Тут же возник вопрос, как дешевле и эффективнее обогреть здание. Люсьен удачно спроектировал систему парового отопления, проложив трубы внутри горизонтальных оконных перемычек, и это не ускользнуло от внимания Херцога. Майор то и дело выражал одобрение и делал Люсьену комплименты. В конце концов тот почувствовал, что страх, не покидавший его ни днем, ни ночью, отступает.

В два часа полковник Либер откашлялся и поднялся с плюшевого кресла, в которое усадил его Мане, давая тем самым понять, что на сегодня обсуждение закончено. Все посмотрели на Херцога, и тот тоже встал. Уже стало традицией, что итоги встречи подводит именно он.

– Ну что ж, надеюсь, что за неделю месье Бернар внесет в чертежи все необходимые изменения, – произнес Херцог с улыбкой. – Я знаю, что времени мало, но уверен, что вы справитесь.

– Благодарю вас, майор, – подал голос Мане. Мои рабочие готовы немедленно приступить к делу. Начнем с планировки участка. Вы как-то обмолвились, что можете обеспечить нас армейской землеройной машиной, которая эффективней сотни землекопов с лопатами и кирками.

– Разумеется, я помню. Могу предоставить вам даже три таких машины. Берлин считает строительство нового завода важным приоритетом. Кстати, вы действительно полагаете, что ваших людей достаточно для таких объемов работы? Если необходимо, я добавлю вам рабочей силы, – небрежно заключил Херцог, словно предлагая Мане воспользоваться его зонтом.

И Люсьен, и Огюст Мане знали, что «рабочая сила», о которой упомянул Херцог, – это заключенные из Дранси и других концентрационных лагерей, расположенных вокруг Парижа. Изможденные люди, которые якобы добровольно изъявили согласие трудиться на благо рейха.

В начале оккупации Люсьен полагал, что и его самого, и прочих французов вскоре превратят в рабов, гнущих спины за ничтожный паек. Но, к его удивлению, рабочим и служащим продолжали платить жалованье, и это лишний раз сыпало соль на раны побежденных. Ведь отныне доходы и повседневное существование большинства французов зависели от оккупантов. Многие работали непосредственно на немцев, в особенности строители. Четверть миллиона человек трудились в Организации Тодт[9]9
  Организация Тодт, созданная германским рейхсминистром вооружения и боеприпасов Фрицем Тодтом (1891–1942), мобилизовала рабочую силу из оккупированных стран для строительства так называемого Атлантического вала, баз-бункеров для подводных лодок на побережье Атлантики и дорог в захваченных нацистами странах – от Южной Франции до Украины и Норвегии.


[Закрыть], возводя оборонительные сооружения вдоль атлантического побережья, чтобы защитить континент от вторжения союзников. Тысячи французов из нижних слоев общества завербовались для работы на заводах и фабриках Германии. Немцы платили больше, чем французы, но и работа была каторжной, к тому же, риск погибнуть от американских и английских бомбардировок был весьма велик. Рабочие Мане знали, что им не будут платить много, зато с ними будут обращаться по-человечески.

– В этом пока нет нужды, майор.

– Здание начнем возводить через два месяца, Мане. Ваши люди должны работать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Берлин ждет от вас результатов, – внушительно произнес Либер. – И мне все равно, сколько людей понадобится для этого.

– Ну что ж, – произнес Херцог, обращаясь к Люсьену, – хорошее начало. Надеюсь, Мане уже рассказал вам о новом оборудовании для производства вооружения для Люфтваффе?

Люсьен обернулся к Мане, но тот ответил сдержанной улыбкой. Херцог взял фуражку и перчатки и последовал за полковником к двери. Мане проводил обоих взглядом. На его лице появилось выражение отвращения, что несколько удивило Люсьена.

– Либер – свинья, – обронил Мане. – От него не приходится ничего ждать, кроме неприятностей.

– Но ведь обсуждение проекта прошло просто замечательно. Или я ошибаюсь?

Мане холодно взглянул на Люсьена.

– Ваш проект, может, и позволит нам выиграть день-другой, но боши поджимают меня по срокам и затратам. Либер не желает считаться с разумными доводами. Он хочет, чтобы я знал: французы под каблуком у Германии и останутся там навсегда. В конце концов мне нужно использовать их рабочую силу, чтобы завершить строительство в срок. У меня все обрывается внутри от мысли, что придется обратиться к ним за помощью.

– После того как работа пойдет полным ходом, они, возможно, станут более сговорчивыми, – предположил Люсьен.

– Месье Бернар, я вижу, вы ни черта не смыслите в немцах.

Люсьен пожал плечами и уставился в пол.

– Тем не менее, я буду делать оружие для Люфтваффе. Немцы присмотрели еще одну территорию в Трамбле под новое строительство. Думаю, этот проект вас тоже заинтересует. Но есть одна маленькая проблема – и мне необходим ваш совет.

– Буду рад оказаться полезным, месье Мане.

– Мой знакомый решил на некоторое время сдать свой дом в Ле Чесне друзьям. Но могут возникнуть осложнения с немцами. Поэтому на случай, если боши заявятся туда, необходимо заранее внести некоторые коррективы в планировку.

Улыбка исчезла с лица Люсьена.

– Что касается завода в Трамбле, то он будет вдвое больше того, который вы спроектировали. К нему будет примыкать небольшой аэродром и полигон, где будет испытываться новое оружие, – как ни в чем не бывало, продолжал Мане. – Поэтому вам придется спроектировать и аэродромные сооружения. Надеюсь, этот заказ вас заинтересует. Я пришлю за вами машину.

Люсьен, испытывая внутреннее сопротивление, опустил руку во внутренний карман пиджака, чтобы достать записную книжку и зафиксировать время завтрашней встречи. Но пока он писал, в его голове уже сложился план элегантной башни центра управления полетами.

Глава 12

Глубокой ночью Люсьен рывком поднялся и сел на кровати, словно кто-то выплеснул ему на голову ведро ледяной воды.

Он потер лицо руками, чтобы убедиться, что не спит, затем легонько потряс за плечо Селесту, которая спала, уткнувшись в подушку.

– Ты что-нибудь слышала? Какой-то звук.

Селеста зевнула и перевернулась на спину.

Энергичный стук в дверь прервал Люсьена. Дыхание его стало затрудненным. Когда снова постучали, он вздрогнул, подтянул колени к животу, обхватил их руками и принялся раскачиваться вперед-назад. Затем с силой толкнул сонную Селесту, и та перекатилась на его половину кровати.

– Это к нам, – прошептал Люсьен.

– Который час?

– Почти три часа.

– Кто это может быть, в такую рань? – пробормотала Селеста, пряча голову под подушку.

Люсьен знал ответ. Только один визитер может явиться в три утра: французская полиция или, хуже того, гестапо. Он знал, что облавы обычно проводят после полуночи, когда люди мирно спят. Жертвы спросонья дезориентированы, поэтому полиции легче с ними справиться. Но сейчас и сам он был в полной растерянности. Открыть или удрать, как перепуганный кролик, через черный ход? Вдобавок он чувствовал себя полным идиотом из-за того, что заранее не разработал план побега. Но что тогда будет с Селестой? Он не может бросить ее на произвол судьбы.

Люсьен взглянул на жену, снова погрузившуюся в сон. Даже если боши въедут сюда на броневике, она все равно не проснется.

Стук послышался снова, на этот раз еще громче и требовательней. Он глубоко вдохнул и наконец-то заставил себя выбраться из постели. Невидимая рука толкала его к двери. Всего несколько шагов, и он оказался в прихожей, а перед глазами у него стояла одна-единственная картина: обрезок свинцовой трубы раскалывает его череп, как дыню.

К тому моменту, когда Люсьен коснулся замка, его уже трясло от страха. Он на пару секунд прикрыл глаза, глубоко вздохнул и открыл. Перед ним стоял мужчина лет сорока в темно-сером костюме и мягкой фетровой шляпе. Люсьен удивился, увидев агента гестапо вместо французского полицейского, обычно производящего аресты. Должно быть, у меня большие проблемы, подумал он, если гестапо само явилось за мной. На лестничной площадке больше никого не было видно.

– Вы должны немедленно пойти со мной! – приказал мужчина.

– Я могу одеться?

– Да.

Оставив дверь открытой, Люсьен повернулся и направился в спальню. Он не хотел будить Селесту, но, пожалуй, придется. Возможно, он видит ее в последний раз, надо попрощаться.

Люсьен непроизвольно всхлипнул.

– И захватите, пожалуйста, ваш саквояж! – крикнул мужчина через порог.

Люсьен остановился, взглянул на незнакомца и спросил:

– Мне понадобится саквояж? – Значит, они его сразу отвезут в Дранси, а не на рю Соссэ.

– Да, и не забудьте инструменты. Состояние моей жены заметно ухудшилось. Ваше присутствие необходимо.

– Инструменты? Что вы имеете в виду?

– Вы же доктор Отей, верно? Мне указали квартиру 4С. Прошу вас, поторопитесь!

Люсьен почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Пришлось опереться о книжный шкаф. Его грудь высоко вздымалась. Первой мыслью было – выставить этого идиота прочь, послав вдогонку пару проклятий. Когда же ему удалось восстановить дыхание, он вернулся к входной двери.

– Доктор Отей живет в квартире 3С.

На лице незнакомца отразилась паника. Он развернулся и бросился к лестнице. Люсьен тут же захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Без единой мысли в голове, он тупо смотрел на оливково-бежевый коврик в прихожей. Внезапно он почувствовал, как что-то теплое бежит у него между ног. Впервые за последние тридцать лет он обмочился.

Испытывая смертельную усталость и эмоциональное опустошение, Люсьен направился к буфету. Там он отыскал бокал и графин с коньяком. Повертел в руках бокал, отставил его и сделал несколько больших глотков прямо из графина.

Когда Люсьену удалось уснуть, ему привиделось, что он снова спроектировал для Мане тайник. Это был какой-то ящик с крышкой, торчавший прямо посреди комнаты. Когда кнопку на передней стенке ящика нажали, крышка откинулась, и оттуда, словно чертик из табакерки, выпрыгнул его отец в обличье ортодоксального раввина – в ермолке и талите[10]10
  Талит – молитвенное облачение в иудаизме, особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. Символизирует полное подчинение воле Бога.


[Закрыть],– и издевательски расхохотался прямо в лицо сыну.

Глава 13

– Договорились. Я заеду за тобой в восемь. Нет-нет, ничего серьезного, всего лишь маленькая вечеринка для своих. Да, серо-голубое платье прекрасно подойдет. Ты будешь выглядеть звездой, моя Адель. А сейчас извини, я очень занят, мне надо работать. У меня посетитель, очень нетерпеливый. До скорого свидания, любовь моя!

Хельмут Шлегель улыбнулся и положил трубку. Мысль о том, что он появится на вечеринке в обществе с Адель, доставила ему удовольствие. Все генеральское окружение будет ему завидовать, и именно такой реакции он и добивался. Полковник считал себя счастливчиком, добившись расположения такой женщины. Большинство француженок, с которыми имели дело немцы, были из низов – официантки, продавщицы, горничные, поварихи и прачки. Словом, те, что прислуживали в домах, где размещались оккупанты.

И хотя высшее командование было недовольно тем, что немцы заводят связи с француженками (зарегистрированные проститутки не принимались в расчет), офицеры и солдаты продолжали с ними спать. Секс стал универсальным языком оккупации. Однако и здесь существовали правила. Немцам запрещалось ходить по улицам под руку с француженками, а также приводить их в казармы. Немецким военнослужащим любого ранга редко выпадал шанс переспать с респектабельной буржуазкой – большинство из них скорее умерли бы, чем вступили в интимную связь с немцем. Поэтому Шлегель считал свои отношения с Адель чуть ли не чудом.

Полковник сидел на широком письменном столе и, осматриваясь, вертел головой. Наконец он вытянул ноги в сверкающих черных сапогах, постучал каблуком о каблук и скрестил на груди руки. Напротив него на шатком стуле съежился пожилой человек со связанными за спиной руками. Голова его свесилась на грудь, из уголка рта текла струйка слюны.

– Продолжим. Так на чем мы остановились? Ах, да – я просил вас рассказать, где прячется Мендель Януски, а вы заявили, что не знаете. Тогда я назвал вас грязной лживой свиньей и пообещал, что если вы и дальше будете запираться, мне придется преподать вам урок. Но вам повезло, месье Делиньи. Я сегодня в хорошем настроении, потому что вечером отправляюсь в ресторан с самой прекрасной женщиной в Париже. Поэтому даю вам еще один шанс. Где Януски? Вы не знаете, кто это? Тогда я освежу вашу память. Януски – еврей и очень, очень богатый. Возможно, самый богатый человек в Париже. Бывший владелец сталепрокатного концерна «Мадлен», в котором вы, начиная с 1932 года были исполнительным директором.

Перед глазами Делиньи появилось черно-белое фото. На нем был изображен солидный мужчина лет шестидесяти в деловом костюме, сидящий за рабочим столом. Рука мужчины с крупным перстнем на среднем пальце покоилась на книге.

– Узнаете, кто это?

Человек на стуле издал булькающий звук.

– Состояние этой грязной еврейской свиньи оценивается в сто миллионов франков. Януски принадлежит самая крупная частная коллекция живописи в Европе, о которой мечтает рейхсмаршал Герман Геринг. И он ее получит, потому что когда мы доберемся до месье Януски, у него больше не будет возможности наслаждаться искусством. Подчеркиваю – мы считаем этого человека не просто богатым еврейским вором, а врагом рейха. Он использует свои деньги, чтобы помочь сбежать сотням евреев куда угодно, даже в Индию. Поразительная изворотливость и осторожность! Вот почему я с нетерпением жду встречи с ним. Поэтому, будьте любезны и все-таки расскажите, где его найти.

Старик промолчал.

– Хорошо. Думаю, самое время преподать вам урок.

Шлегель взял в руки коробочку с рычажком и внимательно ее осмотрел.

– Когда я был ребенком, мы жили в Лейпциге, и у меня была похожая штука. С ее помощью можно было управлять игрушечной электрической железной дорогой. Я сходил с ума от этой игрушки, часами возился с ней. Если не ошибаюсь, у той коробки управления имелся такой же рычажок – с его помощью включалось питание. Если повернуть его вправо…

Раздался настолько пронзительный крик, что, казалось, со стен посыплется штукатурка. И звучал он не меньше минуты. Шлегель проследил взглядом за проводами, выходящими из коробки: они змеились по полу и исчезали в складках одежды старика, судорожно хватающего воздух ртом, словно его с силой ударили в пах.

– Хайнц, – позвал Шлегель, – ты уверен, что напряжения достаточно?

– Так точно, господин полковник, – ответил капитан Брюкнер, сидевший в углу комнаты вместе с двумя другими офицерами – капитаном Вольфом и лейтенантом Фоссом. – Попробуйте еще раз, передвинув рычаг в крайнее правое положение.

Последовал еще один вопль, но продолжался он гораздо дольше. Шлегель не смотрел на своего «гостя», только на коробку. Тело старика изгибалось дугой и билось в корчах, но путы, которыми он был привязан к спинке стула, удерживали его. Когда у полковника начало звенеть в ушах, он передвинул рычаг влево, и крик мгновенно оборвался.

– Где Мендель Януски, месье Делиньи?

В ответ – молчание.

– Извините, у меня что-то со слухом, – проговорил Шлегель, затем резко передвинул рычаг вправо, а затем вернул его в левое положение. Короткй отчаянный вопль.

– И все равно я пока не слышу вас!

Снова рычаг вправо, хриплый вскрик.

Казалось, полковник гестапо забавляется, извлекая из уст арестованного крики различной высоты и продолжительности, и пытаясь составить из них какую-то мелодию.

– Похоже на «Лили Марлен», вам не кажется? – наконец спросил Шлегель.

Брюкнер, Фосс и Вольф расхохотались.

– Плохо, плохо. Давайте-ка я задам вам тот же вопрос еще раз, месье Делиньи. Где Мендель Януски?

Седые волосы старика слиплись от пота и упали на лоб, закрыв ему глаза. Он откинул голову и устремил измученный взгляд на Шлегеля, который приблизился к нему вплотную, держа проклятую коробку в руках и поигрывая рычажком.

С того момента, как в сорок первом гестапо расположилось на рю Соссэ, 11, здесь было допрошено множество людей. Пытки сразу выявляли, чего на самом деле стоил человек, и не важно, кем он был – французом или немцем, евреем или неевреем. Когда Хельмут Шлегель вел первые допросы, он полагал, что столкнется с людьми, которые не отступят даже перед самыми изощренными пытками, но это случалось крайне редко. Он мечтал встретить по-настоящему несгибаемого человека, но все его «подопечные» поразительно быстро ломались и выкладывали все подчистую. Поэтому он знал, что сейчас произойдет.

Старик с трудом перевел дыхание и произнес низким, едва слышным голосом:

– Рю Турон, дом Гатье, виноторговца.

– Видите, оказывается, с памятью у вас все в порядке! – тут же откликнулся Шлегель.

Он вернул коробку с проводами на стол, кивнул Брюкнеру, и тот моментально покинул кабинет.

– Боже, который час? Разве не пора обедать? – спросил Шлегель, взглянув на часы. – Я проголодался. Господа, отобедаете со мной в кафе «Дану»?

Офицеры обменялись улыбками и взялись за перчатки и фуражки. Они знали, что их начальник в отличном расположении духа и оплатит счет. Когда все трое уже направились к двери, Шлегель остановился у стола, взял коробку и передвинул рычаг вправо почти до конца.

– Надеюсь, вы простите нас, месье Делиньи, – заботливо произнес он. – Мы вернемся через час-другой и обязательно продолжим нашу беседу.

Вопли несчастного были слышны даже на улице.