Текст книги "Фактотум"

Глава 35

Спустя пару дней мы с Грейс и Лорой сидели в нашем любимом баре, и тут вошла Джерри.

– Виски, чистый, – сказала она бармену, но пить не стала. Просто сидела, смотрела на свой стакан. – Слушай, Грейс. Тебя вчера не было. И я всю ночь провела с Уилбуром.

– Ничего страшного, солнышко. У меня были дела. А старый хрыч пусть помучается и погадает, чем я таким занимаюсь, когда не хожу к нему.

– Грейс, ему было плохо. По-настояшему плохо и грустно. Генри не было. Лоры – тоже. Ему было не с кем поговорить. Я пыталась как-то ему помочь.

Этой ночью мы с Лорой гудели на вечеринке у бармена. Оттуда мы сразу поехали в бар. Я, понятное дело, еще даже не брался за либретто, а Уилбур буквально за мной охотился. Хотел, чтобы я прочитал все эти треклятые книги. А я уже очень давно ничего не читал. Принципиально.

– Он напился до полной отключки. Пил чистую водку. Вообще ничем не разбавлял. И все спрашивал, где ты, Грейс.

– Наверное, это любовь, – сказала Грейс.

Джерри все-таки выпила виски и заказала еще.

– Мне не понравилось, что он так много пьет, – сказала она. – И когда он отключился, я потихоньку взяла бутылку, вылила часть водки и долила водой. Но он уже выпил немерено. Я пыталась уложить его в постель…

– Да? – спросила Грейс.

– Я пыталась уложить его в постель, но он никак не хотел ложиться. Он был вообще невменяемый, весь такой возбужденный, и мне пришлось пить. Если бы я не пила, я бы просто не выдержала. А потом мне стало сонно, и я пошла спать. А он остался сидеть в гостиной со своей водкой.

– Ты так и не уложила его в постель? – спросила Грейс.

– Нет. А утром, когда я вошла в гостиную, он сидел в том же кресле, а рядом стояла бутылка водки. Я сказала ему: «Доброе утро, Уилли». Я в жизни не видела таких удивительно красивых глаз. Окно было открыто, и его глаза были наполнены солнечным светом. В них как будто светилась душа.

– Да, – заметила Грейс. – У Уилли очень красивые глаза.

– Он мне не ответил. Я пыталась с ним поговорить, но он не сказал мне ни слова. Я позвонила его брату, который доктор. Ну, вы его знаете. Он достает всякие препараты и сам тоже их принимает. Я позвонила ему, он приехал, посмотрел на Уилли и сразу начал кому-то звонить. Потом мы сидели и ждали. А потом пришли два мужика, закрыли Уилли глаза и сделали ему какой-то укол. Потом мы снова сидели и ждали, и в конце концов кто-то из этих ребят посмотрел на часы и сказал: «Ну, ладно». Они подняли Уилли с кресла, положили его на носилки и унесли. Вот такая история.

– Черт, – чертыхнулась Грейс. – И я остаюсь в полной жопе.

– Ты – да, – подтвердила Джерри. – А у меня все равно остается пятьдесят баксов в месяц.

– И твоя толстая задница.

– И моя толстая задница.

Мы с Лорой сидели молча. Да и зачем было что-то говорить? То, что мы оба – в глубокой жопе, это было понятно без слов.

Мы все сидели и думали, что делать дальше.

– Я вот думаю, – сказала Джерри, – а вдруг это я его убила?

– Как именно? – спросил я.

– Разбавив водку водой. Он всегда пьет ее неразбавленной. Может быть, его убила вода.

– Может быть, – сказал я и крикнул бармену: – Тони, налей даме водки с водой!

Грейс явно решила, что это была не самая удачная шутка.

Я сам не видел, как это было, – но мне потом рассказали. Грейс ушла, бросив нас в баре, и поехала к дому Уилбура. Начала колотить в дверь и кричать. Брат Уилбура, который доктор, подошел к двери, но не открыл. Он был весь в печали, совершенно убитый, бухой и закинувшийся таблетками, и он не впустил Грейс в дом, а она никак не унималась. Продолжала стучать и кричать. Брат Уилбура был мало знаком с Грейс (хотя ему стоило бы познакомиться с ней поближе, потому что она классно трахается), и он вызвал полицию, а Грейс как будто взбесилась, с ней едва справились двое здоровых полицейских. Пришлось надеть на нее наручники. Только те мужики из полиции совершили большую ошибку. Наручники надо было надеть так, чтобы руки Грейс были за спиной. В общем, Грейс вломила одному из них и рассекла ему щеку наручниками. Причем очень неслабо. Просто разворотила всю щеку, так что сквозь дырку были видны зубы. Пришлось вызывать подкрепление. В конце концов Грейс запихали в машину и увезли. И с тех пор мы с ней не виделись. Ни с ней, ни друг с другом.

Глава 36

Ряды тихих безмолвных велосипедов. Корзины и ящики, полные велосипедных деталей. Велосипеды рядами свисают с высокого потолка. Зеленые велосипеды, красные велосипеды, желтые, синие и фиолетовые, велосипеды для мальчиков, велосипеды для девочек. Сверкающие спицы, колеса, резиновые покрышки, рамы, кожаные сиденья, задние фонари, фары, ручные тормоза. Сотни велосипедов. Бесконечные ряды.

На обеденный перерыв у нас был ровно час. Я старался есть побыстрее. Моя смена начиналась ночью и заканчивалась рано утром. Я совершенно выматывался, у меня все болело, и я забирался в свое потайное убежище, чтобы хотя бы немного передохнуть. Я ложился на пол, на спину, и смотрел вверх – туда, где висели велосипеды, расположенные ровными, словно выстроенными по линейке рядами. Изогнутые рули, серебристые спицы, обода колес, черные резиновые покрышки, сверкающая краска – все в идеальном порядке. Это было великолепное зрелище, правильное и упорядоченное: пятьсот или даже шестьсот велосипедов у меня над головой, каждый – на своем месте. Все это было исполнено смысла. Я смотрел вверх и знал, что у меня есть еще сорок пять минут отдыха под этим раскидистым велосипедным деревом.

Но я знал и другое: если я упаду туда, вверх, в этот поток сверкающих новеньких велосипедов, мне уже никогда не выплыть. Я потеряюсь в нем навсегда. Так что я просто лежал и проникался покоем, который дарили мне спицы, колеса и разноцветные краски рам.

Человеку, который страдает похмельем, категорически противопоказано лежать на спине и смотреть вверх на крышу огромного склада. Деревянные балки в конечном итоге тебя достанут. Деревянные балки и застекленная крыша: мелкая проволочная сетка, впаянная в стекло, напоминает о зарешеченных окнах тюремных камер. И еще – тяжесть в глазах, и отчаянное желание выпить, пусть всего одну рюмочку, и звуки шагов… это люди ходят туда-сюда, ты их слышишь и знаешь, что твой час, отведенный на отдых, подходит к концу, и тебе надо как-то заставить себя подняться, тебе надо двигаться, надо ходить, заполнять бланки, комплектовать заказы…

Глава 37

Она была секретаршей директора. Ее звали Кармен – но, несмотря на испанское имя, она была блондинкой, густо красила губы и носила обтягивающие вязаные платья, высокие каблуки-шпильки, нейлоновые чулки и пояс с подвязками. Но, Господи, как она двигалась, как подрагивала и потряхивала всем, чем только можно подрагивать и потряхивать! Как она вся колыхалась, когда заходила на склад передать распоряжения начальства! И все парни бросали работу и таращились на нее, на ее упругую задницу под вязаным платьем, на ее бедра и ноги. Я никогда не был дамским угодником. Я не умею ухаживать. Для того чтобы ухаживать за женщиной, нужно уметь говорить красиво.

А у меня это не получается. Но Кармен все же меня дожала, и я затащил ее в товарный вагон, который мы разгружали в дальнем конце склада, и оприходовал ее стоя. Было приятно. Хорошо и тепло. Я думал про синее небо и огромные чистые пляжи. И все же мне было немного грустно. Это был просто секс при полном отсутствии каких бы то ни было человеческих чувств, а я никогда этого не понимал и не знал, что с этим делать. Я задрал ее вязаное платье и наяривал ее стоя, а потом все-таки вжался губами в ее рот, густо измазанный алой помадой, и кончил между двумя неоткрытыми коробками с какими-то деталями, и в воздухе носились крупинки сажи, а Кармен прижималась спиной к грязной дощатой стене товарного вагона в милосердной кромешной тьме.

Глава 38

Мы работали и кладовщиками, и комплектовщиками, и упаковщиками, и грузчиками. Мы принимали и формировали заказы, проверяли комплектацию, упаковывали и передавали в службу доставки. Начальство только отслеживало ошибки. Поскольку каждый из нас работал с заказом от начала до конца, мы отвечали за каждый из своих заказов, и у нас просто не было возможности перевести стрелки и свалить ответственность на кого-то другого. Три-четыре запоротых заказа – и тебя увольняли.

Отъявленные лодыри и лентяи, мы работали, зная, что наши дни сочтены. Поэтому мы не особенно напрягались – просто ждали, когда начальство поймет, какие мы никудышные работники. А пока этого не случилось, мы старались как-то уживаться с системой, честно, пусть и кое-как отрабатывали свои смены и вместе пили по вечерам.

Нас было трое. Я. Парень по имени Гектор Гонзальвес – высокий, сутулый, спокойный, как слон. У него была симпатичная жена-мексиканочка, с которой он жил на огромной двуспальной кровати в съемной комнате на Хилл-стрит. Я это знаю, потому что однажды вечером Гектор позвал меня в гости, и мы пили пиво, и я до смерти перепугал его жену. Мы ввалились к нему после пьяного вечера в баре, и я сразу, как только вошел, вытащил Гекторову жену из кровати и полез к ней целоваться. На глазах у Гектора. Если бы он полез в драку, я бы, наверное, с ним справился. Главное было бы следить за ним, чтобы не напороться на нож. В конце концов я извинился перед ними обоими – за то, что был такой мерзкой скотиной. Я вполне понимал Гекторову жену и не винил ее в том, что она не прониклась ко мне теплотой и участием. Больше я к ним не ходил.

Третьим был Алабам, мелкий воришка. Он потихонечку тырил с работы зеркала заднего вида, болты и шурупы, отвертки, лампочки, отражатели, гудки, батарейки. Он крал женские трусики и постельное белье, вывешенное на просушку. Он крал коврики из коридоров. Ходил по рынкам, покупал мешок картошки, а вместе с картошкой приносил домой отборнейшие куски мяса, ветчину, банки с анчоусами. Его звали Джордж Феллоуз. У него была мерзкая привычка: когда мы вместе пили, он дожидался, пока я не упьюсь до состояния полной беспомощности, а потом пытался лезть в драку. Ему очень хотелось меня избить, но он был щуплым и слабым и к тому же законченным трусом. Как бы я ни был пьян, но я всегда умудрялся пару раз сунуть ему кулаком в живот, а потом – в рыло, так что он летел кубарем вниз по лестнице, как правило, с какой-нибудь украденной штукой в кармане: с моей мочалкой для мытья посуды, консервным ножом, будильником, ручкой, баночкой молотого перца или, может быть, с ножницами.

Директор велосипедного склада, мистер Хансен, хмурый, угрюмый мужик с перманентно красным лицом, постоянно сосал «клоретки», чтобы отбить запах виски, и поэтому язык у него был зеленым. Как-то раз мистер Хансен вызвал меня к себе в кабинет.

– Слушай, Генри, эти двое твоих напарников, они ведь тупые как пробки, да?

– Да нет, нормальные ребята.

– И особенно Гектор… он точно тупой. Нет, то есть Гектор нормальный парень, просто я тут подумал… как ты считаешь, он вообще может справляться с такой работой?

– У него все получается.

– Ты отвечаешь?

– Конечно.

– И этот Алабам. Тот еще прощелыга. Глазки, как у хорька. Наверняка он ворует. Крадет по шесть дюжин педалей в месяц. А ты как думаешь?

– Я думаю, вы ошибаетесь. Я ни разу не видел, чтобы он что-то взял.

– Чинаски?

– Да, сэр?

– Я поднимаю тебе зарплату. На десять долларов в неделю.

– Спасибо, сэр.

Мы пожали друг другу руки. Вот тогда я и понял, что мистер Хансен был в сговоре с Алабамом, который явно делился с ним прибылью.

Глава 39

Джан потрясающе трахалась. У нее было двое детей, но при этом она потрясающе трахалась. Просто божественно. Мы познакомились у киоска с едой – я собирался потратить последние пятьдесят центов на жирный засаленный гамбургер – и разговорились. Она купила мне пива, оставила свой телефонный номер, и через три дня я переехал к ней жить.

У нее была плотная тугая шахна, и она принимала в себя мой член, как будто это был нож убийцы. Эта женщина напоминала мне молочного поросенка. Но при этом она была злая, как сто чертей, и мне представлялось, что с каждым толчком, вбиваемым мной в ее плотную щелку, я хоть немного мщу ей за ее вздорный нрав и сварливый характер. Ей удалили один яичник, и она утверждала, что не может забеременеть. Для женщины только с одним яичником она была на удивление хороша и заводилась на раз.

Джан была очень похожа на Лору – только стройнее и симпатичнее, с голубыми глазами и светлыми волосами до плеч. У нее было странное свойство: больше всего она возбуждалась по утрам, в состоянии тяжких похмелий. Тут мы с ней не совпадали. Мои собственные утренние бодуны мало способствовали эротическому возбуждению. Я – ночной человек. Но по ночам Джан обычно орала и швыряла в меня самые разные предметы: телефоны, телефонные книги, бутылки, стаканы (пустые и полные), радиоприемники, сумки, гитары, пепельницы, словари, сломанные ремешки от часов, будильники… Она была странная. Очень странная женщина. Но я всегда был уверен, что утром ей страшно захочется трахаться. А мне надо было идти на работу.

Вот пример нашего типичного утра. Я взгромождаюсь на Джан и тревожно поглядываю на часы, меня подташнивает, мне плохо, но я пытаюсь это скрывать. Потом я раскачиваюсь, возбуждаюсь, кончаю, слезаю с Джан.

– Ну вот, – говорю. – Мне пора. Я и так уже опоздал на пятнадцать минут.

Джан, счастливая, как птичка весенним утром, несется в ванную, подмывается, умывается, писает, проверяет, не надо ли побрить подмышки, смотрится в зеркало – ее больше тревожит не смерть, а приметы возраста, – потом возвращается в спальню и снова ложится в постель. Я тем временем натягиваю свои старые грязные трусы под грохот уличного движения на Третьей улице.

– Папочка, возвращайся в кроватку, – говорит Джан.

– Слушай, мне только что дали прибавку к зарплате.

– Да не будем мы ничего делать. Просто ляг, поваляйся со мной пять минут.

– Ну, что за на фиг…

– Ну пожалуйста! Всего пять минут.

– Блин.

Я забираюсь обратно в постель. Джан хватает меня за яйца. Потом сжимает мой член в руке.

– Он такой славный!

А я размышляю, пытаясь прикинуть, когда мне удастся отсюда слинять.

– Можно спросить тебя кое о чем?

– Ну давай. Спрашивай.

– Я очень хочу его поцеловать. Ты же не против?

– Нет.

Она целует его, потом лижет. Я закрываю глаза и забываю о том, что мне надо идти на работу. И так – каждый раз. И в то конкретное утро тоже. А потом я услышал звук рвущейся бумаги и почувствовал, как Джан что-то пристраивает на самом кончике моего члена.

– Смотри.

Я открыл глаза. Джан разорвала газету, соорудила крошечную бумажную шляпу и надела ее мне на головку. Вокруг тульи была повязана тонкая желтая ленточка. Член стоял колом, и все вместе смотрелось весьма внушительно.

– Нет, правда, он славный? – спросила Джан.

– Он? А не я?

– Нет, именно он. А ты тут вообще ни при чем.

– Правда?

– Ага. Хочу опять его поцеловать. Ты ведь не возражаешь?

– Не возражаю. Давай.

Джан убрала шляпу с головки и принялась целовать и облизывать мой член, глядя мне прямо в глаза. Она взяла его в рот. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Все равно я уже опоздал на работу.

Глава 40

Я приехал на склад к половине одиннадцатого. Смена начиналась в восемь. Я попал как раз на утренний перерыв. На дорожке у входа стоял кофейный фургончик, вокруг которого собрались все работники склада. Я подошел, взял себе кофе – большой стаканчик – и пончик с джемом. Поболтал с Кармен, директорской секретаршей, красой товарных вагонов. Как всегда, Кармен была в облегающем вязаном платье, которое туго охватывало ее формы, как надутый воздушный шарик охватывает воздух, заключенный внутри, – может быть, еще туже. Ее губы были густо накрашены темно-красной помадой, и, пока мы говорили, она стояла буквально вплотную ко мне, смотрела мне прямо в глаза и хихикала, то и дело прикасаясь ко мне разнообразными частями тела – как будто случайно. Агрессивная напористость этой женщины пугала и подавляла. Хотелось бежать от нее без оглядки. Как и большинству женщин, ей хотелось того, чего ей уже не получить, а Джан выжимала из меня все соки, все силы и сперму – и еше немножечко сверх того. Кармен считала, что я набиваю себе цену и изображаю из себя сурового и неприступного мужика, которого трудно заполучить. Я потихонечку пятился от нее, сжимая в руке свой пончик с джемом, а она наступала. Перерыв закончился, мы все вошли в здание. Я отчетливо представил себе, как мы с Кармен лежим в постели у нее дома на Главной улице, и ее трусики, слегка измазанные засохшим говном, болтаются у меня на ноге, на большом пальце. Мистер Хансен, директор, стоял на пороге своего кабинета.

– Чинаски, – пролаял он.

Я узнал этот тон и сразу понял, к чему все идет. Больше я там не работаю.

Я подошел к нему. Он весь буквально сиял в своем свежевыглаженном светло-коричневом летнем костюме, галстуке-бабочке (зеленом), коричневой рубашке и коричневых с черным ботинках, начищенных до зеркального блеска. Я вдруг как-то особенно остро почувствовал, что гвозди в подошвах моих грязных ботинок больно вонзаются мне в ноги. На моей откровенно несвежей рубашке не хватало трех пуговиц. Молния у меня на ширинке не застегивалась до конца. Сломанная пряжка на ремне не застегивалась вообще.

– Да? – сказал я.

– Боюсь, нам придется расстаться.

– Хорошо.

– Ты отличный работник, но мне все же придется тебя уволить.

Мне было неловко. Но не за себя – за него.

– Ты уже пять или шесть дней приходишь на работу к половине одиннадцатого. И что по этому поводу думают другие работники, как ты считаешь? У нас рабочий день – восемь часов.

– Да все нормально. Расслабьтесь.

– Слушай, я все понимаю. Когда-то я тоже был крутым парнем. Приходил на работу с подбитым глазом по три раза в месяц. Но я никогда не опаздывал. Всегда приходил вовремя. И я кое-чего добился, потому что работал как проклятый.

Я ничего не сказал.

– Что с тобой происходит? Почему ты все время опаздываешь?

Мне вдруг показалось, что я смогу сохранить работу, если дам правильный ответ на этот вопрос.

– Я недавно женился. Ну, вы же знаете, как это бывает. У меня сейчас медовый месяц. Утром я просыпаюсь вовремя, по будильнику, честно встаю, начинаю одеваться, солнце просвечивает сквозь шторы, а молодая жена тащит меня обратно в постель, мол, давай еще раз, самый-самый последний.

Но оно не сработало.

– Я распоряжусь, чтобы тебе выдали выходное пособие. – Хансен вошел к себе в кабинет. Мне было слышно, как он что-то говорит Кармен. На меня вновь снизошло вдохновение. Я подошел к двери и постучал в стеклянную панель. Хансен обернулся на стук, подошел к двери, сдвинул панель в сторону.

– Послушайте, – сказал я. – У нас с Кармен ничего не было. Честное слово. Она очень милая, но это совсем не мой тип. Может, вы скажете, чтобы мне выдали выходное пособие за всю неделю?

Хансен повернулся к Кармен.

– Напиши, чтобы ему выдали выходное пособие за неделю.

А был только вторник. Честно сказать, я не рассчитывал на такую удачу – хотя, с другой стороны, мистер Хансен и Алабам делили поровну прибыль от 20 000 велосипедных педалей. Кармен вышла и вручила мне чек. Она смотрела на меня с равнодушной улыбкой. Хансен уселся за стол, пододвинул к себе телефон и набрал номер городского бюро по найму рабочей силы.

Глава 41

У меня еще оставалась моя машина, купленная за тридцать пять долларов. И мы с Джан играли на скачках. Как-то мы увлеклись этим делом. Мы совершенно не разбирались в лошадях, но нам часто везло. В те времена заездов было не девять, а восемь. У нас с Джан была своя волшебная формула: «Хармац в восьмом». Уилли Хармац был хорошим жокеем, выше среднего уровня, но у него наблюдались проблемы с весом, как теперь – у Говарда Гранта. Мы с Джан изучили таблицы и заметили, что Хармац обычно выигрывал в самом последнем заезде, – и всегда ставили на него.

Мы ходили на скачки не каждый день. Часто случалось, что утром с изрядного перепоя мы вообще не могли встать с постели. Ближе к вечеру мы более-менее приходили в себя, выползали из дома до ближайшего винного магазина, а потом зависали на час-полтора в каком-нибудь баре, слушали музыку из музыкального автомата, наблюдали за пьяными посетителями, курили, слушали мертвый смех окружающих – в общем, не самый плохой способ скоротать вечерок.

Нам везло. Как-то так получалось, что мы добирались до ипподрома только в правильные дни.

– Да нет, – говорил я Джан. – На этот раз он не выиграет… сколько можно… так не бывает.

А потом Уилли Хармац выступал в последнем заезде, появлялся в самый последний момент, озаряя собою уныние и мрак, сотканный из алкогольных паров, – и приходил первым, наш добрый гений, старина Уилли. При ставках шестнадцать к одному, восемь к одному, девять к двум. Уилли стал нашим единственным спасением, когда весь мир равнодушно зевнул и забил на нас с Джан большой болт.

Моя машина за тридцать пять долларов заводилась почти всегда, так что с этим проблемы не было. А вот включить фары – это была настоящая проблема. Обычно мы возвращались со скачек уже в темноте. У Джан в сумке всегда имелась бутылка портвейна. Портвейн мы открывали еще по дороге на ипподром. Потом пили пиво на трибуне, а после восьмого заезда – если все было нормально – пили еще. В баре при ипподроме. Как правило, виски с водой. Меня уже раз забирали в полицию за вождение в нетрезвом виде, и тем не менее я садился за руль, изрядно поддатый, и ехал практически на автопилоте, да еще с неисправными фарами – в темноте.

– Не волнуйся, малышка, – успокаивал я Джан. – Они включатся сами на следующей колдобине.

Иногда сломанные рессоры дают определенное преимущество.

– Там впереди яма! Держи шляпу крепче!

– У меня нет шляпы!

Я все-таки преодолел эту выбоину.

БУМ! БУМ! БУМ!

Джан подпрыгивала на сиденье, стараясь не выронить бутылку портвейна. Я держал руль мертвой хваткой и напрягал зрение, пытаясь разглядеть хоть один проблеск света на дороге впереди. Фары включались сами собой. Просто от жестких прыжков по колдобинам и ухабам. Рано или поздно фары включались всегда.