Текст книги "Происхождение видов"

Краткие выводы. Законы единства типа и условий существования охватываются теорией естественного отбора

Мы обсудили в этой главе некоторые затруднения и возражения, которые могут быть выдвинуты против моей теории. Многие из них серьезны; но я полагаю, что при их обсуждении нам удалось объяснить некоторые факты, которые с точки зрения веры в независимые акты творения остаются совершенно непонятными. Мы видели, что виды в каждый данный период не безгранично изменчивы и не связаны друг с другом множеством промежуточных звеньев отчасти потому, что процесс естественного отбора всегда совершается крайне медленно и в каждый данный момент действует только на небольшое число форм, отчасти же потому, что самый процесс естественного отбора предполагает постоянное вытеснение и истребление предшествующих и промежуточных ступеней. Близко родственные виды, теперь занимающие непрерывные области, во многих случаях должны были образоваться еще тогда, когда область эта не была непрерывной и когда жизненные условия в ее различных частях, будучи различными, не переходили нечувствительно одни в другие. Когда две разновидности образуются в двух районах одной непрерывной области, нередко может образоваться промежуточная разновидность, приспособленная к промежуточному поясу; по причинам, выше изложенным, эта промежуточная разновидность будет обыкновенно представлена меньшим числом особей, чем те две формы, которые она соединяет; следствием этого будет тот факт, что при дальнейшем ходе изменений эти две формы, благодаря своей большей численности, будут находиться в более благоприятных условиях по сравнению с этой малочисленной промежуточной разновидностью и будут обыкновенно с успехом ее вытеснять и, наконец, истребят ее.

Мы видели в этой главе, что нужно соблюдать крайнюю осторожность, когда утверждаешь, что не может быть переходов между самыми различными привычками; что летучая мышь, например, не могла образоваться путем естественного отбора из животного, первоначально только скользившего по воздуху.

Мы видели, что виды при новых условиях жизни могут изменять свои привычки или могут иметь разнообразные привычки, порою совершенно несходные с привычками ближайших к ним родственных форм. Отсюда, помня, что каждое органическое существо стремится жить там, где оно может жить, мы могли понять, каким образом возникли такие формы, как горный гусь с перепончатыми лапами, живущий на земле дятел, ныряющие дрозды и буревестники с образом жизни чистиков.

Хотя убеждение в том, что орган такой высокой степени совершенства, каков глаз, мог возникнуть путем естественного отбора, может поразить всякого, тем не менее если мы знаем для любого органа длинный ряд постепенных усложнений, из которых каждое полезно для его обладателя, то при изменении условий жизни приобретение путем естественного отбора любой возможной степени совершенства органа логически возможно. В тех случаях, когда нам не известны промежуточные или переходные ступени, мы должны быть весьма осторожны в заключении, что они никогда и не существовали, так как метаморфоз многих органов показывает, какие удивительные изменения функций оказываются возможными. Плавательный пузырь, например, по-видимому, превратился в дышащие воздухом легкие. Один и тот же орган, исполнявший одновременно различные функции, а затем отчасти или вполне специализировавшийся на одной из них, или два разных органа, исполнявшие одновременно одну и ту же функцию, причем один совершенствовался благодаря содействию другого, во многих случаях значительно облегчали такой переход.

Мы видели, что у двух организмов, далеко отстоящих один от другого в естественной системе, могут встречаться органы, служащие для одной и той же цели и по внешнему виду близко между собой сходные, но образовавшиеся отдельно и вполне независимо; однако при более внимательном исследовании этих органов почти всегда возможно найти существенные различия в их строении, и это естественно вытекает из принципа естественного отбора. С другой стороны, самым обычным правилом, проявляющимся повсюду в природе, является бесконечное разнообразие структур, служащих для достижения одной и той же цели, и это опять-таки естественно вытекает из того же великого принципа.

В большинстве случаев мы слишком мало знаем, чтобы утверждать, что известные части или органы настолько несущественны для благосостояния вида, что изменения в их строении не могли быть медленно накоплены путем естественного отбора. Во многих других случаях изменения, по всей вероятности, являлись прямым результатом закона изменчивости и роста, независимо от того, приносили ли они какую-нибудь пользу. Но мы можем быть уверены, что и подобного рода строения позднее, при новых жизненных условиях, могли быть обращены на пользу данного вида и подвергнуться дальнейшему изменению. Мы можем быть также убеждены в том, что часть, первоначально весьма важная, нередко сохранялась (как, например, хвост водного животного у его наземных потомков), хотя значение ее стало столь небольшим, что в своем современном состоянии она и не могла бы быть приобретена путем естественного отбора.

«Мы должны соблюдать крайнюю осторожность, заключая, что тот или другой орган не мог образоваться посредством ряда переходных ступеней»

Естественный отбор не может произвести у одного вида чего-нибудь такого, что служило бы исключительно на пользу или во вред другому виду, хотя он легко может произвести части, органы или выделения, весьма полезные, даже необходимые или, наоборот, крайне вредные для другого вида, но во всех таких случаях они в то же время будут полезны для их обладателя. Во всякой густо населенной стране естественный отбор действует в силу конкуренции между ее обитателями и поэтому обеспечивает успех в борьбе за жизнь только соответственно мерилу совершенства, свойственному данной стране. Отсюда обитатели одной страны, обыкновенно малой, нередко вытесняются обитателями другой страны, обыкновенно большой, потому что в большой стране имеется большее число особей и больше разнообразных форм, конкуренция между которыми была более жестокой, а следовательно, и мерило совершенства было выше. Естественный отбор не приводит обязательно к абсолютному совершенству, и, насколько мы можем судить при помощи наших ограниченных способностей, нельзя утверждать, что абсолютное совершенство в действительности везде осуществлялось.

На основании теории естественного отбора мы ясно усматриваем полный смысл старинного естественно-исторического правила «Natura nоn facit saltum.». Это правило, если мы ограничимся только современными обитателями земли, не вполне верно, но если мы распространим его и на все существа, жившие в прошлые времена, как нам известные, так и неизвестные, то, на основании этой теории, оно должно оказаться безусловно верным.

Общепризнано, что все органические существа созданы по двум великим законам Единства Типа и Условий Существования. Под единством типа подразумевается то основное сходство в строении, которое мы усматриваем у организмов одного класса и которое совершенно независимо от их образа жизни. По моей теории единство типа объясняется единством происхождения. Выражение «условие существования», на котором так часто настаивал знаменитый Кювье, вполне охватывается принципом естественного отбора. Ибо естественный отбор действует в силу того, что приспособляет изменяющиеся части каждого существа к органическим и неорганическим условиям его жизни или приспособлял их в прошлые времена, причем эти приспособления поддерживались во многих случаях усиленным упражнением или, наоборот, неупражнением частей, находившихся под влиянием прямого действия внешних условий и во всяком случае подчинявшихся различным законам роста и изменений. Отсюда в действительности закон Условий Существования является высшим законом, так как он включает, через унаследование прежних изменений и приспособлений, и закон Единства Типа.

«Естественный отбор действует, только пользуясь каждым слабым последовательным уклонением; не делая внезапных больших скачков, он всегда продвигается короткими, но верными, хотя и медленными шагами»

Глава VII
Различные возражения против теории естественного отбора

Долговечность. – Видоизменения не обязательно одновременны. – Видоизменения, видимо не приносящие прямой пользы. – Прогрессивное развитие. – Признаки, функционально несущественные, наиболее постоянны. – Предполагаемая недостаточность естественного отбора для объяснения начальных стадий полезных особенностей строения. – Причины, препятствующие приобретению полезных особенностей путем естественного отбора. – Постепенное изменение строения, сопровождаемое изменением функции. – Резко различающиеся органы у представителей одного класса развились из одного и того же источника. – Основания, заставляющие отрицать существование резких и внезапных изменений

Я посвящу эту главу рассмотрению ряда разнообразных возражений, которые были выдвинуты против моих воззрений, так как этим путем может лучше выясниться кое-что из того, что обсуждалось раньше; но было бы бесполезно разбирать все эти возражения, так как многие из них были сделаны авторами, которые не дали себе труда понять самый предмет. Так, например, один известный немецкий натуралист утверждал, что самая слабая сторона моей теории заключается в том, что я рассматриваю все органические существа как несовершенные; между тем в действительности я говорю, что все они не настолько совершенны, какими они могли бы быть по отношению к окружающим их условиям, и это доказывается тем, что многочисленные туземные формы во многих частях земного шара уступили свои места вторгавшимся чужеземцам. Кроме того, если бы органические существа и были вполне приспособлены к окружающим условиям в одно какое-нибудь время, они не могут остаться таковыми после того, как эти условия изменились, если сами они не изменятся соответствующим образом; и никто, конечно, не станет оспаривать того, что физические условия каждой страны, равно как и количество, и характер ее обитателей, претерпели много перемен.

Недавно один критик, щеголяя математической точностью, настаивал на том, что долговечность весьма выгодна всем видам, так что тот, кто верит в естественный отбор, «должен построить свое генеалогическое древо» таким образом, чтобы все потомки были долголетнее своих предков! Неужели наш критик не может понять того, что двухлетнее растение или одно из низших животных может попадать в холодный климат и погибать там каждую зиму и, однако, благодаря полезным свойствам, приобретенным путем естественного отбора, выживать из года в год при помощи своих семян или яиц? М-р Э. Рей Ланкастер недавно обсуждал этот вопрос, и – насколько крайняя сложность предмета дает возможность составить определенное суждение – он приходит к заключению, что долговечность обыкновенно связана с положением каждого вида на органической лестнице, а также со степенью затрат организма на воспроизведение и на общую деятельность. А эти условия, вероятно, в весьма значительной мере определились действием естественного отбора.

«Факт незначительности или даже полного отсутствия изменений со времени ледникового периода совершенно бессилен против учения о естественном отборе»

Указывали, что подобно тому, как ни одно из египетских животных и растений, о которых мы кое-что знаем, не изменилось в течение последних трех или четырех тысячелетий, точно так же не изменилось, вероятно, ни одно из них и нигде на свете. Но, по замечанию м-ра Дж. Г. Льюиса, эта аргументация ничего не доказывает, потому что древние домашние породы, изображенные на египетских памятниках или набальзамированные, весьма близко схожи или даже тождественны с теми, которые живут в настоящее время; а между тем все натуралисты признают, что эти породы произошли путем видоизменения их первоначальных типов. Многие животные, которые не изменились с начала ледникового периода, могли бы служить несравненно более разительным примером, потому что они подвергались большим переменам климата и переселялись на большие расстояния, тогда как в Египте жизненные условия за последние несколько тысячелетий оставались, насколько мы знаем, совершенно однообразными. Факт незначительности или даже полного отсутствия изменений со времени ледникового периода с некоторым успехом мог бы быть обращен против тех, кто верит во врожденный и необходимый закон развития, но он совершенно бессилен против учения о естественном отборе или переживании наиболее приспособленных, – учения, которое предполагает, что случайно возникающие изменения или индивидуальные различия полезного свойства сохраняются, но это осуществляется лишь при некоторых благоприятных условиях.

Знаменитый палеонтолог Бронн в конце своего немецкого перевода моей книги спрашивает, каким образом объяснить с точки зрения принципа естественного отбора, что разновидность может жить бок о бок с породившим ее видом? Если оба они приспособились к слегка различной жизненной обстановке или условиям, то они могут жить вместе; и если мы оставим в стороне полиморфные виды, изменчивость которых, по-видимому, носит особый характер, и все чисто временные изменения, каковы размеры, альбинизм и пр., то более постоянные разновидности, насколько я мог выяснить, обыкновенно оказываются населяющими различные стации, как, например, возвышенности или низменности, сухие или сырые местности. Далее, у животных, которые много кочуют и легко скрещиваются между собой, разновидности, по-видимому, обыкновенно приурочены к различным местностям.

Брони утверждает также, что отдельные виды никогда не разнятся друг от друга единичными признаками, но всегда многими, и он спрашивает, каким образом всегда случается, что многие части организма видоизменяются одновременно путем вариации и естественного отбора? Но в этом случае нет никакой необходимости предполагать, что все части какого-либо организма изменялись одновременно. Самые резкие видоизменения, отлично приспособленные к какой-нибудь цели, как уже было замечено раньше, могут быть приобретены при помощи последовательных изменений, хотя бы и слабых, сначала в одной части, затем в другой; а так как они передаются все вместе, то и производят на нас такое впечатление, будто они возникли одновременно. Самым лучшим ответом на вышеприведенное возражение могут служить, впрочем, те домашние породы, которые были видоизменены главным образом по воле человека, отбиравшего их с какой-нибудь специальной целью. Посмотрите на скаковую и ломовую лошадь или на борзую собаку и мастифа. Все их телосложение и даже их умственный склад видоизменились, а между тем, если бы мы могли проследить каждую стадию в истории их превращений, – а последние стадии проследить возможно, – мы не увидели бы крупных и одновременных перемен, а лишь легкие изменения и усовершенствования сначала в одной части, затем в другой. Даже в том случае, когда отбор применялся человеком лишь к какому-нибудь одному признаку, – чему лучшим примером могут служить наши культурные растения, – мы неизменно замечаем, что если эта одна часть, будь то цветок, плод или листья, весьма сильно изменилась, то и другие части почти все претерпели легкие изменения. Это можно объяснить отчасти принципом коррелятивного роста, а отчасти так называемой самопроизвольной изменчивостью.

Гораздо более серьезное возражение было выставлено Бронном, а недавно также и Брока, а именно, что многие признаки, по-видимому, не приносят никакой пользы их обладателям и потому не могли испытывать на себе влияния естественного отбора. Бронн указывает, например, на длину ушей и хвостов у различных видов зайцев и мышей, сложные складки эмали на зубах многих животных и на множество аналогичных примеров. Относительно растений этот вопрос был разобран Негели в его прекрасном исследовании. Он признает, что естественный отбор сделал многое, но настаивает на том, что семейства растений отличаются друг от друга главным образом морфологическими признаками, которые, по-видимому, совершенно неважны для благополучия видов. Поэтому он верит в прирожденную наклонность видов прогрессировать и совершенствоваться. Он указывает на расположение клеток в тканях и листьев на осевых частях как на примеры, в которых естественный отбор не мог действовать. К этому можно прибавить также число частей цветка, положение семяпочек, форму семян, когда она не приносит никакой пользы при обсеменении, и т. д.

Вышеприведенное возражение весьма серьезно. Тем не менее мы должны прежде всего быть крайне осторожны в своем стремлении решать, какие черты строения полезны в настоящее время или были полезны раньше тому или другому виду. Во-вторых, следует постоянно помнить, что когда видоизменяется одна часть, то же случается и с другими вследствие причин, не вполне выясненных, каковы, например, усиленный или уменьшенный приток пищи к одной части, взаимное давление частей, причем развившаяся раньше часть действует на развивающуюся вслед за нею и так далее, – равно как вследствие других причин, приводящих к многочисленным и таинственным случаям корреляции, которых мы совершенно не понимаем. Все эти факторы ради краткости можно соединить вместе под общим выражением: законы роста. В-третьих, мы должны допустить прямое и определенное действие изменения в жизненных условиях и так называемые самопроизвольные вариации, в которых природа

«Если бы органические существа и были вполне приспособлены к окружающим условиям в одно какое-нибудь время, они не могут остаться таковыми после того, как эти условия изменились, если сами они не изменятся соответствующим образом»

условий играет, по-видимому, совершенно подчиненную роль. Почковые вариации, как, например, появление моховой (махровой) розы на обыкновенной розе или нектарин (гладких персиков) на персиковом дереве, представляют хорошие примеры самопроизвольных вариаций; но даже в этих случаях, если мы припомним, какое сильное влияние оказывает ничтожная капля яда на образование сложных галлов, мы не можем быть вполне уверенными в том, что вышеуказанные вариации не являются результатом какого-нибудь местного изменения в природе сока, зависящего от изменения условий. Для каждого легкого индивидуального различия должна существовать какая-нибудь вызвавшая его причина, так же как и для более резко выраженных вариаций, возникающих случайно; и если неизвестная причина будет действовать упорно, то почти несомненно, что все особи данного вида изменятся сходным образом.

В прежних изданиях этой книги я, как мне теперь кажется, недооценил, насколько часты и важны видоизменения, зависящие от самопроизвольной изменчивости. Но невозможно объяснить этой причиной бесчисленное множество особенностей строения столь хорошо приспособленных к образу жизни каждого вида. Это представляется мне столь же маловероятным, как и то, что этим путем может быть объяснено возникновение хорошо приспособленной формы скаковой лошади или борзой собаки, которые возбуждали такое изумление в умах прежних натуралистов, пока не был хорошо понят принцип отбора человеком.

Нелишним будет пояснить примерами некоторые из предыдущих замечаний. Относительно предлагаемой бесполезности различных частей и органов едва ли нужно указывать, что даже у высших и наилучше известных животных существует много особенностей строения, которые настолько высоко развиты, что никто не сомневается в их важности, и, однако, их значение до сих пор не выяснено или было выяснено только недавно. Бронн указывает на длину ушей и хвоста у различных видов мышей как на примеры, хотя и ничтожные, различий в строении, которые не имеют никакого специального значения; но по этому поводу я могу упомянуть, что, по исследованиям д-ра Шебля, наружное ухо обыкновенной мыши чрезвычайно обильно снабжено нервами, так что оно, без сомнения, служит органом осязания; следовательно, длина ушей едва ли может быть совершенно несущественным признаком. Мы сейчас увидим также, что хвост для некоторых видов служит весьма полезным хватательным органом, а в таком случае его значение находится в большой зависимости от его длины.

«У растений многие морфологические изменения могут быть отнесены на счет законов роста и взаимодействия частей, независимо от естественного отбора»

Что же касается растений, которыми я исключительно и займусь далее в связи со статьей Негели, то все, конечно, согласятся с тем, что цветки орхидей представляют множество любопытных подробностей строения, на которые несколько лет назад посмотрели бы как на простые морфологические особенности, не имеющие никакой специальной функции; между тем в настоящее время известно, что они имеют величайшее значение для оплодотворения видов при помощи насекомых и, вероятно, были приобретены путем естественного отбора. До последнего времени никому не пришло бы в голову, чтобы неодинаковая длина тычинок и пестиков у диморфных и триморфных растений и их расположение могли иметь какое-нибудь значение, а теперь мы знаем, что это именно так.

В некоторых целых группах растений семяпочки прямостоячие, в других висячие, а у некоторых немногих растений в одной и той же завязи одна семяпочка занимает первое из указанных положений, а другая – второе. Эти положения с первого взгляда кажутся чисто морфологическими признаками, т. е. не имеющими никакого физиологического значения; но д-р Гукер сообщает мне, что в одной и той же завязи иногда оплодотворяются только верхние семяпочки, а в других случаях только нижние, и он предполагает, что это, вероятно, зависит от направления, в каком пыльцевые трубки входят в завязь. Если это так, то положение семяпочек – даже когда в одной и той же завязи одна из них прямостоячая, а другая висячая – может явиться результатом отбора некоторых легких уклонений в положении, благоприятствовавших оплодотворению и образованию семян.

Некоторые растения, принадлежащие к разным отрядам, обыкновенно образуют двоякого рода цветки – одни открытые, обычного строения, другие закрытые и недоразвитые. Эти два рода цветков иногда удивительно разнятся друг от друга по строению, тем не менее можно видеть, как они постепенно переходят друг в друга на одном и том же растении. Обыкновенные открытые цветки могут скрещиваться между собою и, таким образом, обеспечивают те выгоды, которые, конечно, получаются при таком процессе. Однако закрытые и недоразвитые цветки, очевидно, имеют весьма большое значение, так как они наверняка приносят известное количество семян с затратой поразительно малого количества пыльцы. Эти два рода цветков, как только что было указано, часто сильно разнятся между собой по строению. Лепестки у недоразвитых цветков почти всегда состоят из одних рудиментов, и диаметр пыльцевых зерен уменьшен. У Ononis columnae пять из чередующихся тычинок рудиментарны, а у некоторых видов Viola в таком положении находятся три тычинки, так что лишь две сохраняют свою нормальную функцию, да и те очень малых размеров. В шести из тридцати закрытых цветков одной индийской фиалки (название мне неизвестно, так как эти растения никогда не производили у меня вполне развитых цветков) вместо нормального числа – пяти чашелистиков – развились только три. В одном подсемействе Malpighiaсеае закрытые цветки, по исследованиям А. де Жюссье, видоизменены еще больше, так как пять тычинок, супротивных чашелистикам, все атрофированы, и развивается только одна, помещающаяся против лепестка, и этой последней тычинки нет в обыкновенных цветках этого вида; столбик не развит, и число завязей сведено к двум вместо трех. И вот, хотя естественный отбор мог, без сомнения, воспрепятствовать раскрыванию некоторых из этих цветков и уменьшить расходование пыльцы, так как прежнее ее количество было бы излишним в закрытых цветках, однако же едва ли какое-нибудь из вышеуказанных специальных видоизменений возникло таким именно образом, но, вероятно, явилось последствием законов роста, включающих функциональную бездеятельность частей во время постепенного сокращения количества пыльцы и закрывания цветков.

Надлежащая оценка важности действия законов роста настолько необходима, что я приведу еще несколько добавочных примеров другого рода, а именно примеров различий в одной и той же части или органе, зависящих от различий в их относительном положении на данном растении. У испанского каштана и у некоторых хвойных деревьев углы расхождения листьев, по исследованиям Шахта, неодинаковы на почти горизонтальных и на прямостоящих ветвях. У обыкновенной руты и некоторых других растений один цветок, обыкновенно центральный или верхушечный, раскрывается первым и имеет пять чашелистиков и лепестков и пятираздельную завязь, между тем как все другие цветки на том же растении четырехчленны. У британской Adoxa верхушечный цветок обыкновенно имеет двулопастную чашечку и остальные органы четырехчленные, тогда как у окружающих цветков чашечка обыкновенно трехлопастная, а остальные части пятичленные. У многих Compositae и Umbelliferae (и у некоторых других растений) венчики краевых цветков гораздо более развиты, чем у центральных, и это, по-видимому часто стоит в связи с атрофией органов размножения. Еще более любопытен тот факт, которого мы касались раньше, что краевые семянки или семена иногда сильно отличаются от внутренних по форме, цвету и другим признакам. У Garthamus и некоторых других сложноцветных одни центральные семянки имеют хохолки, а у Hyoseris одна и та же головка приносит семянки трех различных форм. У некоторых Umbelliferae наружные семена, по Таушу, прямобелковые, а центральные – вогнутобелковые, а между тем Декандоль рассматривал этот признак у других видов как имеющий величайшую важность в систематике. Проф. Браун упоминает об одном роде Fumariaceae, в котором цветки в нижней части кисти приносят овальные, ребристые, односемянные орешки, а в верхней части – копьевидные, двустворчатые и двусемянные стручочки. Во всех этих случаях, если не считать хорошо развитых краевых цветков, которые приносят пользу тем, что привлекают внимание насекомых, естественный отбор не мог, насколько я понимаю, играть никакой роли или играть только второстепенную роль. Все эти видоизменения являются результатом относительного положения и взаимодействия частей, и едва ли можно сомневаться в том, что если бы все цветки и листья на данном растении находились под действием одних и тех же внешних и внутренних условий, как это бывает с цветками и листьями, занимающими известные положения, то все они видоизменились бы одинаковым образом.

В других многочисленных случаях мы замечаем, что видоизменения в строении, которым ботаники приписывают обыкновенно весьма важное значение, касаются только некоторых цветков на данном растении или встречаются на разных растениях, растущих рядом в одних и тех же условиях. Так как эти изменения, по-видимому, не приносят никакой особой пользы растениям, то естественный отбор не мог оказывать на них влияния. Причина их нам совершенно неизвестна; мы не можем даже приписать их, как в предыдущей группе примеров, влиянию какого-нибудь ближайшего фактора, вроде взаимного положения. Я приведу только несколько примеров. Встретить на одном и том же растении и четырехчленные, и пятичленные цветы – случай столь обыкновенный, что мне нет нужды указывать примеры; но так как численные вариации сравнительно редки, когда частей мало, то я могу упомянуть, что цветки Papaver bracteatum, как сообщает Декандоль, имеют либо два чашелистика и четыре лепестка (обычный тип маков), либо три чашелистика при шести лепестках. Способ, по которому складываются лепестки в цветочной почке, для большинства групп представляет весьма постоянный морфологический признак; но профессор Аса Грей сообщает, что у некоторых видов Mimulus почкосложение столь же часто бывает по типу Rhinanthideae, как и по типу Antirrhinideae, к каковой группе и принадлежит названный род. Ог. Сент-Илер приводит следующие примеры: род Zanthoxylon принадлежит к той группе в семействе Rutaceae, которая отличается нераздельной завязью, но у некоторых видов на том же растении или даже в той же метелке можно найти цветки как с одиночной, так и с двураздельной завязью. У Helianthemum коробочка описывалась и как одногнездная, и как трехгнездная, а у Н. mutabile «Une lame, plus ou moins large, s’etend entre le pericarpe et la placenta» («Перегородка, более или менее широкая, расположена между перикарпом и плацентой»). В цветках Saponaria officinalis д-р Мастерс наблюдал примеры как краевого, так и центрального семяносца. Наконец, Сент-Илер нашел близ южного предела распространения Gomphia oleaeformis две формы, которые он счел сначала за несомненные два вида, но затем увидел, что они росли на одном корне, и он прибавляет: «Voila donc dans un meme individu des loges et un style qui se rattachent tantot a un axe vertical et tantot a un gynobase» («Следовательно, у одной и той же особи семяпочки и столбики расположены то на вертикальной оси, то на гинобазе»).

Таким образом, мы видим, что у растений многие морфологические изменения могут быть отнесены на счет законов роста и взаимодействия частей, независимо от естественного отбора. Но можно ли сказать, становясь на точку зрения учения Негели о прирожденной наклонности к усовершенствованию или к прогрессивному развитию и имея дело с этими резко выраженными вариациями, что растения находятся в момент поступательного движения на высшую ступень развития? Напротив, уже из того факта, что рассматриваемые нами части сильно различаются или варьируют на одном и том же растении, я должен заключить, что подобные видоизменения, как бы они ни были важны для наших классификаций, имеют весьма небольшое значение для самих растений. Едва ли можно сказать, что, приобретая какую-нибудь бесполезную часть, организм поднимается по лестнице природы, и действительно, если мы и можем призвать на помощь какой-нибудь новый принцип для объяснения вышеописанного примера недоразвитых закрытых цветов, то это будет скорее принцип регрессивного, а не прогрессивного движения; то же должно сказать и о многих паразитических и деградированных животных. Мы не знаем причин, вызывающих вышеописанные специфические видоизменения, но можем сделать выводы, что если бы неизвестная причина действовала почти однородным образом в течение долгого времени, то и результат был бы почти одинаков, а в этом случае все особи данного вида видоизменились бы совершенно одинаково.