Текст книги "Городские легенды"

3

Я часто думаю о решениях, которые мы принимаем, – не то чтобы я хотела изменить что-то в своей жизни, просто интересно, que si[18]18
  Que si – что, если (исп.).


[Закрыть]? К примеру, если бы мы с Пипо, моим братом, не прогуляли в тот день школу, не сели в метро и не поехали на пирс, я не встретила бы Рут. Рут не познакомила бы меня с Лори, а Лори не втравила бы меня в такое количество неприятностей, которое мне в одиночку и не снилось.

Нет, я и до встречи с ней не была, конечно, маленькой мисс Паинькой. Ваша мама наверняка запретила бы вам со мной дружить. Я носила черные джинсы в обтяжку и кожаные мини-юбки, но это вовсе не значит, что я была puta[19]19
  Puta – шлюха (исп.).


[Закрыть] или что-нибудь в этом роде. Просто мне так нравилось. И нагоняи я получала только за то, что поздно возвращалась домой, или прогуливала уроки, или курила с другими девчонками за школой, или от меня пахло пивом.

В общем, ерунда всякая. Обычное дело.

А вот неприятности, в которые мы влипали с Лори, всегда были какие-то очень странные. Как в тот раз, когда нам пришло в голову искать клад в ливневой канализации на пляже – это район богатеев, там до развода жили родители Лори. Мы напялили костюмы спелеологов – у ее отца тайком позаимствовали, залезли в водостоки и шлялись по ним несколько часов подряд, а потом хлынул ливень и канализация переполнилась в считаные секунды, так что мы чуть не утонули. Надо ли говорить, как обрадовался Лорин папочка, когда увидел, во что превратилось его драгоценное снаряжение.

В другой раз мы спрятались в туалете большого универсального магазина в центре и, когда все ушли, вылезли и всю ночь мерили платья, ели конфеты, наряжали манекены… Будь я тогда одна – девчонка из испанского квартала и все такое, – не миновать бы мне тюрьмы. Но мы были с Лори, и ее папаша вытащил нас обеих под залог, а заодно заплатил за съеденные нами конфеты и сломанный манекен. Помню, остаток лета мы только и делали, что бегали из дома в дом и спрашивали, не надо ли кому клумбы прополоть или лужайку подстричь, и так пока весь долг не отработали.

No muy loco? Verdad[20]20
  No muy loco? Verdad – Не слишком сумасбродно? Правда (исп.).


[Закрыть], нам было всего тринадцать, и это было только начало. Но теперь все в прошлом. Я выросла: на прошлой неделе двадцать один стукнул. Уже четыре года живу отдельно, работаю. И все не перестаю думать.

О решениях, которые мы принимаем.

Что бы сейчас было, поступи я тогда не так, а иначе.

Я никогда не была в Польше. Интересно, какая она.

4

– Устроим настоящую охоту за сенсацией, – заявила Лори. Тут принесли еще пива, один «Хайнекен» для нее и по светлому «Миллеру» для нас, и Лори на время умолкла, потом подалась вперед, поставила локти на край стола, подбородок положила на ладони. – С призом и со всем прочим, как полагается.

– А какой у нас будет приз? – поинтересовалась Рут.

– Проигравшие угощают победительницу обедом в ресторане, который она выберет.

– Погоди-ка, – вмешалась я. – Ты что, хочешь сказать, что мы пойдем туда каждая сама по себе и будем пытаться заснять эту тварь на пленку?

Я уже видела, как мы втроем бредем по Верхнему Фоксвиллю, каждая по своей улице, среди заброшенных домов, которые кишат бомжами, наркоманами и прочими cabrones[21]21
  Cabrones – козлы (исп.).


[Закрыть].

– Знаешь, у меня нет желания пополнить собой криминальную статистику города, – сказала я.

– Да ну, брось. Мы же там и так постоянно шатаемся, по клубам тусуемся и прочее. И вообще, когда ты в последний раз слышала о каких-нибудь происшествиях в Фоксвилле?

– Дай мне газету, я тебя быстро просвещу, – ответила я, протягивая руку к номеру «Дейли джорнал».

– Так мы что, ночью идем? – спросила Рут.

– Мы пойдем в то время, которое выберем сами, – заявила Лори. – Выигрывает та, кто первой принесет фотографию, только настоящую, без подделок.

– Я уже вижу заголовки статей, сообщающих о нашем исчезновении, – перебила я. – «Пропавшие в Фоксвилле».

– Все лучше, чем пропащие, – отрезала Лори.

– Станем еще одной городской легендой.

Рут кивнула:

– Ага. Как в рассказах Кристи Риделла.

Я затрясла головой:

– Нет уж, спасибо. У него дар делать нереальное слишком реальным. Да и вообще я имела в виду скорее того парня по имени Брунванд, со злющими доберманами и мексиканскими шавками.

– Это все сказки, – вмешалась Лори, явно пытаясь нас успокоить, но прозвучало это натянуто. – А бигфут может оказаться настоящим.

– Ты что, и правда веришь этой газетной утке? – не выдержала я.

– Нет. Но, по-моему, это отличное развлечение. А ты что, боишься?

– Я что, похожа на сумасшедшую? Конечно боюсь.

– Не будь занудой.

– Я еще не сказала, что не пойду.

И тут же подумала, не пора ли мне голову проверить. К врачу, что ли, пойти или прямо в психушку?

– Умница, ЛаДонна! – воскликнула Лори. – А ты, Рут, идешь?

– Только не ночью.

– Двое против одного.

– Только не ночью, – настаивала Рут.

– Только не ночью, – поддержала ее я.

По озорному блеску в глазах Лори я сразу поняла, что нас опять надули. Она и не собиралась идти туда ночью.

– Тост, – заявила она, поднимая свою кружку. – Пусть победит достойнейшая.

Мы чокнулись и принялись строить планы на вечер, потягивая пиво. Думаю, что когда мы собрались уходить, никто из обедающих особо не расстроился. Разумеется, сначала мы пошли на первый сеанс в «Оксфорд» (Роб, старина, ты ведь не думал, что я тебя и вправду кину?), а потом еще успели занять последние сидячие места в «Зорбе», где в тот вечер играли «Фэт Мэн Блюз Бэнд», – Рут без ума от их басиста, а мы с Лори обожаем ее поддразнивать.

5

Вы, наверное, решили, что Рут, Лори и я – обычные пустоголовые хохотушки, которым наплевать на все проблемы. И зря. Я вот все время о чем-то думаю. К примеру, о том, что все мои друзья от рождения говорят по-английски, и я так у них нахваталась, что меня от них не сразу и отличишь. Моя бабушка меня почти не понимает. Я даже думать по-испански перестала, и мне это не нравится.

И только в испанском квартале, куда я хожу навестить домашних, – нечасто, правда, по праздникам да в дни рождения, – можно поговорить на родном языке. Я очень старалась оттуда выбраться, и мне это удалось, но теперь, когда я сижу иной раз в своей квартире на Ли-стрит, в Кроуси, и смотрю на парк под окнами, то спрашиваю себя: а зачем? Конечно, здесь у меня хорошее жилье, приличная работа, друзья. Но корней-то нет. Ничего меня здесь не держит.

Если однажды вечером я вдруг не приду домой (сложу, к примеру, голову на какой-нибудь caza de grillos в Верхнем Фоксвилле), никто меня даже не хватится. Зато в квартале abuelas[22]22
  Abuelas – здесь: старушки (исп.).


[Закрыть] до сих пор судачат о том, как младшая дочка Дониты переехала в Кроуси, да гадают, когда же она выйдет замуж.

О том, что меня волнует, мне и поговорить-то не с кем. Ни мои нынешние друзья, ни родные просто не поймут. Но я все равно думаю. Не каждую минуту, конечно, но часто. И о решениях тоже. Да обо всем.

Рут говорит, что я вообще слишком много думаю.

А Лори удивляется, чего мне так далась эта Польша. Прямо как ее матери.

6

Ранним субботним утром мы, бодрые и относительно свежие, учитывая бурно проведенный вечер, шагнули на платформу станции Йор-стрит и направились к эскалатору, который выплюнул нас на углу Грейси-стрит и Йор-стрит несколько секунд спустя. Грейси-стрит – это граница между Верхним Фоксвиллем и собственно Фоксвиллем. Район к югу от нее состоит сплошь из дешевых муниципальных домов и одряхлевших от времени особняков, которые умудряются сохранять старосветский вид, наверное, потому, что люди до сих пор живут в них семьями, как и сто лет тому назад. Нынешние обитатели заботятся о внешнем виде своих домов и улиц не меньше, чем когда-то их родители.

А вот район к северу от Грейси предполагалось серьезно омолодить. Собрались застройщики, разработали проект – я сама планы видела, – сплошь кондоминиумы, торговые центры, зеленые зоны. Короче, в старый городской центр хотели впихнуть ультрасовременный буржуазный пригород. Но не вышло: только успели снести часть старых зданий, как вдруг банки пошли на попятный и отказались давать деньги. Так это место и превратилось в сплошной лабиринт заброшенных домов и заваленных грудами мусора пустырей.

Встанешь иной раз на Грейси да поглядишь в ту сторону, и жутко делается. Кажется, что всякая цивилизация здесь кончается и начинается неизведанная земля. Даже странно, что никто еще не намалевал на стене что-нибудь вроде «Осторожно! Драконы». И кстати, не ошибся бы. В Верхнем Фоксвилле их полно: я имею в виду тех muy malo[23]23
  Muy malo – очень плохой (исп.).


[Закрыть], которые гоняют на огромных рычащих «харлеях». Драконы Дьявола. Байкеры и их клиенты-наркоманы. По мне, так огнедышащие драконы куда безопаснее.

Терпеть не могу эти огромные, заваленные мусором пустыри Фоксвилля. По природе я сродни уличным кошкам, которые предпочитают наблюдать течение жизни, спрятавшись под какой-нибудь машиной, – во всяком случае, я сама себя так вижу. Мне уютно на узких улочках и в переулках Кроуси. Они похожи на испанский квартал, где я росла и набиралась ума. Там всегда можно переждать опасность, отсидевшись в темной подворотне. Притаиться и следить, оставаясь невидимой. Здесь, в разоренных пустынных кварталах к северу от Грейси, укрытий нет никаких и в то же время их слишком много.

Но Лори, даже если ей в голову приходили подобные мысли, не подавала вида. В защитном комбинезоне, высоких ботинках на шнуровке, с сумкой цвета хаки через плечо она походила на офицера запаса, вызванного на учения, или кого-то в этом роде. Зато Рут ударилась в другую крайность. На ней были мешковатые белые джинсы, тоненькая блузка с развевающимися рукавами, моднячий жилет, босоножки на низком каблуке и сумочка в тон.

В чем была я? Проблема выживания занимала в то утро все мои мысли, и потому, одеваясь, я больше заботилась о том, чтобы слиться с окружающей средой, чем о моде. Я влезла в желтые джинсы и красные сапоги, натянула черную футболку с надписью «Моторхед» и потертый кожаный жилет в надежде выглядеть круто. Волосы стянула узлом на макушке, выпавшие пряди оставила висеть как попало и основательно налегла на косметику. Фотоаппарат – barato[24]24
  Barato – дешевый (исп.).


[Закрыть] компактный «Виторет», который я позаимствовала у Пипо еще прошлой осенью и так и не вернула, – сунула в бесформенную полотняную сумку и перекинула ее через плечо. Ну вот, теперь там, куда я иду, меня должны принять за свою.

Окинув беглым взглядом парнишек на роликовых досках и прочих подростков, которые с утра пораньше толкались по Грейси-стрит, я решила, что не ошиблась в выборе наряда. А когда один muchacho с розовым ирокезом подрулил на своей доске и стал ко мне клеиться, я окончательно в этом убедилась. И даже снова почувствовала себя шестнадцатилетней.

– Я иду прямо по Йор-стрит, – заявила Лори. – Фотоаппараты и пленка у всех с собой?

Мы с Рут послушно похлопали себя: я по сумке, она по сумочке.

– А я, наверное, в Катакомбы, – ответила я.

Не прошло и недели с тех пор, как в квартале между Лануа-стрит и Флуд-стрит, к северу от МакНил-стрит, перестали сносить дома, а люди уже потащили туда всякую дрянь, от пакетов с мусором до старых автомобилей. Вот из-за битых машин это место и прозвали Катакомбами.

Утром, за чашкой кофе, пока я обдумывала предстоящий день, на меня снизошло озарение, не больше и не меньше, особенно учитывая предыдущий вечер. Я уже почти решила спуститься в квартиру этажом ниже, чтобы попросить Иззи, моего друга, пойти со мной и спрятаться среди мусорных куч в костюме обезьяны, как вдруг меня словно током ударило. Так вот что Лори затеяла. Сначала погоняет нас с Рут по пересеченной местности, а когда мы, грязные, потные, натерпевшиеся страху, приползем обратно, сунет нам под нос плохо сфокусированную фотографию какого-нибудь приятеля, наряженного обезьяной и заснятого в тот самый миг, когда он ныряет в подворотню какого-нибудь полуразвалившегося дома. А что, смешно, заодно и пообедать на халяву можно, да и вообще шутка как раз в духе Лори. Эх, пропал выходной, а ведь можно было по магазинам походить…

Мой новый план был таков: направиться якобы в Катакомбы, оттуда выбраться на Йор-стрит, проследить за Лори и заснять ее дружка, когда тот будет переодеваться обезьяной. Нет, все-таки моя матушка глупых ребятишек не рожала, что бы там соседки ни говорили.

Сделав им обеим ручкой, я зашагала по Грейси-стрит в сторону Лануа-стрит, которая ведет прямо к Катакомбам. Лори двинулась в противоположном направлении. Когда я оглянулась в последний раз, Рут все еще нерешительно топталась у метро, а потом толпа скрыла ее от моих глаз. Мой обожатель с волосами цвета фламинго провожал меня всю дорогу до Катакомб, а потом заложил крутой вираж и погнал к дружкам, лавируя между пешеходами с ловкостью заправского профессионала, которым он, собственно, и был. На вид вы бы дали ему лет тринадцать, не больше.

7

Когда ты еще совсем ребенок – а для некоторых и двадцать один год – возраст детсадовский, – нет ничего удивительного в том, что вопросы вроде: кто я? и где мое место? – не выходят у тебя из головы. Многие верят, что чем старше становишься, тем яснее ответы, а когда тебе столько лет, сколько сейчас мне, то ты уже и вовсе разобрался, что к чему. По крайней мере, когда я была niña[25]25
  Niña – девочка, ребенок (исп.).


[Закрыть] и мне казалось, что до совершеннолетия еще расти и расти, я именно так и думала.

Verdad, я и сейчас не знаю, кто я и где мое место. Когда я стою перед зеркалом, то вижу, что muchacha[26]26
  Muchacha – девочка, девушка (исп.).


[Закрыть], которая рассматривает меня так же внимательно, как я ее, и впрямь повзрослела – с виду. Но внутри-то мне по-прежнему пятнадцать, никакой разницы.

Так когда же это происходит?

Может быть, никогда.

Ну и Польша.

8

Учитывая все обстоятельства – Верхний Фоксвилль все-таки, – денек для прогулок по мусорным кучам выдался совсем неплохой. В небе такой пронзительной голубизны, что глаза резало, ярко светило солнце. Хорошо, что я темные очки захватила. Повсюду блестели и сверкали бутылочные осколки, под ногами хрустело битое стекло.

И что это за страсть у людей – колотить окна, бутылки и прочее в том же духе? Такое впечатление, что стоит человеку увидеть целое оконное стекло, и камень сам прыгает ему в руку. Может быть, все дело в звуке – просто интересно слушать, как оно разбивается. И чувство при этом такое, такое… не знаю даже, как сказать. Мурашки бегут по коже, что ли. Как там у Ника Лоу поется? «Люблю звук разбивающегося стекла». Меня-то это, конечно, не трогает, ну по крайней мере больше не трогает. Да и вообще если кому-то надо бить стекла, то пусть лучше делают это здесь, чем на улицах, где полно прохожих и велосипедистов.

Проведя в Катакомбах с час или около того, я почувствовала себя настоящей панкершей. Так всегда бывает, стоит мне надеть кожаную куртку. Я, конечно, не совсем machona[27]27
  Machona – здесь: крутая (исп.).


[Закрыть], в том смысле, что любое насилие не по моей части, – но куртка придает мне ощущение крутизны. Кажется, будто на ней крупными буквами написано: «Не подходи, убьет». По правде говоря, желающих поблизости не оказалось.

Долгое время я не видела никого, кроме пары барбосов, но и эти одичавшие, шелудивые perros[28]28
  Perros – собаки (исп.).


[Закрыть] держались на почтительном расстоянии. Заворачивая за угол, я наткнулась на крысу, которая была настроена далеко не столь миролюбиво. Сначала она попыталась отстоять свое жизненное пространство, но стоило мне запулить в нее камнем, мгновенно слиняла.

Для наркоманов и прочего отребья было еще слишком рано, их время наступит ближе к вечеру, зато старухи мешочницы уже вышли на промысел: весь имеющийся в наличии гардероб на себе, скудные пожитки уложены на тележку или рассованы по пластиковым мешкам. Все чаще стали попадаться пьяницы, отсыпающиеся по заблеванным, пропахшим мочой парадным, и бездомные, которые грелись у костерков, выжидая, когда настанет время собирать субботнюю дань с прогуливающихся по улицам Кроуси и Фоксвилля обывателей. Меня мороз по коже драл от их взглядов – они пялились на меня так, будто хотели сказать: ты же не наша, какого черта ты здесь делаешь? И были, в сущности, правы. Интересно, поверили бы они мне, если бы я сказала, что охочусь на бигфута? Вряд ли.

Про запах я говорила? Если вам доводилось когда-нибудь бывать на свалке, то вы меня поймете. Липкая кисло-сладкая вонь насквозь пропитывает волосы, одежду и застревает в них, кажется, навсегда. Причем сам человек привыкает довольно быстро – я, например, перестала ее замечать минут через пятнадцать, – но сидеть рядом с собой в вагоне метро я бы не хотела.

Убив таким образом не меньше часа, я развернулась и взяла курс на запад, к Йор-стрит, в поисках Лори. Мне даже стала нравиться эта игра в казаков-разбойников среди развалин Верхнего Фоксвилля. Я так увлеклась, что едва не налетела на них.

Вот именно, на них. Все оказалось так, как я и думала. Лори сидела на полуразрушенном крыльце какого-то дома и потягивала пиво, то и дело передавая банку парню, которого я знала, его звали Байрон Мерфи. У его ног лежал пакет, из которого высовывалось нечто подозрительно похожее на лапу плоской обезьяны. То есть на плоскую лапу от костюма обезьяны, в котором в тот момент никого не было. Короче, какая разница, все равно обезьяна была плоская.

Байрон работал терапевтом в спортивной клинике университета Батлера. Как почти все бывшие бойфренды Лори, он остался ее другом, даже когда близкие отношения между ними кончились. Со мной такого почему-то никогда не случается. У меня расставание с любым парнем обязательно сопровождается ураганом предметов домашнего обихода, летящих в его голову. Всему виной мой латиноамериканский темперамент, скажете вы.

Я тут же сдала назад, но можно было не беспокоиться. Они меня не заметили. Сначала я хотела пойти поискать Рут, но быстро поняла, что с этим придется подождать. Сейчас главное – не пропустить ни одной подробности, заснять на пленку все: и как Байрон натягивает костюм обезьяны, и как они вместе готовят кадр – в общем, все. Может, я даже отошлю пленку в «Дейли джорнал» – ПОДДЕЛЬНЫЙ БИГФУТ ПОЙМАН С ПОЛИЧНЫМ, – и тогда мы с Лори будем квиты.

Выбирая место, откуда обзор будет получше, я присмотрела заброшенный кирпичный дом, пробралась в него и там спряталась. Для начала я осмотрелась, убедилась, что рядом никого больше нет, потом устроилась у окна, откуда Лори и Байрон были видны как на ладони, и приготовилась ждать.

Ну все, Лори, попалась.

9

По-моему, лучший способ поквитаться с любителем розыгрышей – загнать его в его же собственную ловушку. Вот вам никогда разве не хотелось посмотреть на ведущего программы «Скрытой камерой» в таком же дурацком положении, в какое попадают обычно его жертвы? Мне еще ни разу не удавалось разоблачить Лори – только не думайте, что я не пыталась. (Напомните мне как-нибудь, чтобы я рассказала вам историю про тридцать четыре пиццы и одного священника.) У Лори, в отличие от других людей, мысли не вытекают одна из другой и даже не перескакивают с одного на другое. Голова у нее работает как-то наперекосяк, и угадать, к чему она клонит, невозможно, потому что никогда не знаешь, с чего она начала.

Это у нее, наверное, от матери.

Может, Польша тут и ни при чем, зато генетика очень даже.

10

Полчаса я ждала, пока они достанут из сумки костюм обезьяны. Байрону он был не совсем впору, но издалека смотрелся неплохо. Я была уверена, что Лори поставит его на другой стороне улицы в тени домов, наведет объектив, а снимая, чуть повернет камеру. Нет ничего лучше расплывчатой, темноватой фотографии, когда снимаешь бигфута или летающую тарелку.

Я, конечно, пожалела, что у меня нет приличного фотоаппарата с телеобъективом, но не сомневалась, что мой «Виторет» справится. В конце концов, мне ведь не конкурсную работу снимать. Да и фотографии, если что, всегда увеличить можно.

Я сфотографировала все. Сначала Байрона, когда он натягивал костюм. Потом как Лори ставила ему позу и делала снимки. И, наконец, как они уходили. До чего мне хотелось тогда свеситься из окна и закричать им вслед: «Бе-бе-бе!», но я промолчала. Едва они скрылись из виду, я, держа фотоаппарат обеими руками, направилась к задней двери, которая выходила прямо в Катакомбы.

Ступенек там не оказалось, так что мне предстояло прыгнуть с довольно приличной высоты. Я задержалась, чтобы спрятать фотоаппарат в сумку, и так и застыла на месте.

Шагах в двадцати от меня здоровенный мужик в мешковатом пальто и бесформенной шляпе рылся в куче мусора. Прежде чем я успела спрятаться, он обернулся, и я увидела покрытое волосами лицо.

Даже не знаю, как его описать. Вы ведь все равно не поверите, а мне просто не хватает слов рассказать, что я почувствовала.

Под пальто у него ничего не было, к тому же солнце светило ярко, и я хорошо разглядела, что он с головы до пят покрыт волосами. Точнее, мехом темно-коричневого оттенка – редкий, будто обезьяний, а не плотный, медвежий, он золотился там, где на него попадали солнечные лучи. У него были огромные ступни, выпуклая, как бочонок, грудная клетка, руки штангиста. Лицо… Человеческое и в то же время не совсем… Обезьянье, но тоже не совсем. Нос был широкий и плоский, зато под шерстью угадывались хорошо вылепленные скулы. Тонкие губы, квадратный подбородок. А глаза… Темно-карие, тепло и влажно блестящие и, вне всякого сомнения, умные. Он смотрел прямо на меня и явно обдумывал, какую угрозу я могу представлять для него.

Скажу честно, у меня от страха чуть сердце не остановилось. Я-то думала, что это всего лишь шутка, так? Лори придумала розыгрыш, а я просто пытаюсь с ней поквитаться. Однако статья в газете все же была, и вот он, бигфут, стоит и смотрит на меня в упор, и никаких тебе «но», «если» и «как будто». Фотоаппарат у меня в руке. Надо только поднять его, нажать кнопочку и бежать отсюда во весь дух.

И тут я задумалась, к чему это может привести. Если я принесу фото, доказывающее, что этот парень действительно существует, по его следу начнут посылать один отряд охотников за другим, пока не поймают. А когда поймают, то запрут в клетку и, может быть, даже умертвят и разрежут на куски, чтобы посмотреть, как он устроен… Спилберга я тоже смотрела.

Может, я покажусь сентиментальной, но, глядя в его глаза, я поняла, что ни за что на свете не хотела бы увидеть их за решеткой. Очень медленно я положила фотоаппарат в сумку и протянула вперед руки, чтобы показать, что я ничем его не обижу.

(Я – не обижу его. Прикол. Одни размеры чего стоят…)

– Не задерживался бы ты в городе, – сказала я. – А то еще поймают, чего доброго.

И сама подивилась спокойствию, с которым прозвучал мой голос.

Он ничего не говорил. Просто стоял и смотрел на меня своими карими гляделками. И вдруг широко улыбнулся – лишнее доказательство того, что он настоящий, а не какой-нибудь ряженый вроде Байрона, ведь таких подвижных масок делать еще не научились, это я знаю точно. Оживилось все его лицо: сначала в широченной, немного глуповатой, чуть застенчивой ухмылке расплылся рот, потом заулыбались глаза, и тогда я не удержалась и тоже просияла в ответ. Он вскинул волосатый палец к полям своей шляпы и пропал – растворился в окружавшем его мусоре, так же бесшумно и быстро, как утренняя крыса, только в его движениях не было ни трусости, ни суеты.

Только что он был здесь и ухмылялся как помешанный, а в следующий миг исчез, точно и не бывало.

Я медленно опустилась прямо на грязный порог и, болтая ногами, уставилась на то место, где недавно стоял он. Несколько минут спустя до меня наконец дошло, что же со мной случилось. Я вспомнила, как однажды мы с братом и другими соседскими ребятишками ходили в поход с ночевкой. Рано утром я проснулась, высунула голову из палатки и очутилась нос к носу с оленем. Тогда мне показалось, что мы с ним примерно час, не дыша, рассматривали друг друга. Когда я наконец выдохнула, олень сорвался с места и умчался как угорелый, зато у меня на душе весь выходной было тепло и спокойно.

Вот и сейчас я чувствовала то же самое. Как будто мне посчастливилось одним глазком увидеть самую большую тайну вселенной, и если я никому об этом не расскажу, то навсегда останусь как бы ее частью. Это будет мой секрет. Который никто у меня не отнимет.